Текст книги "Гапур — тезка героя"

Автор книги: Ахмет Ведзижев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Такие яблоки на базаре не меньше рубля стоят, – серьезно сказал дядя.

– Это целебные, на базаре таких не продают.

– Да, да, – задумчиво ответил дядя и надкусил яблоко. – Ты спрашивал, что такое дебет и кредит?

Я уже забыл о том, что спрашивал. Но теперь вспомнил и кивнул.

– Если труд, затраченный на выращивание этих яблок, отнести к графе кредита, то доход от них будет считаться дебетом, – медленно и внушительно заговорил дядя. – Конечно, тут дебет превалирует над кредитом, так как старых яблок почти нет, а яблоки нового урожая поспеют только через два-три месяца. Таким образом, бабушкин племянник может выручить значительную сумму…

– Не может, – сказал я.

– Это почему же? – удивился дядя.

– Он в Казахстан уехал, на шахте будет работать, – объяснил я. – Он и без этих яблок проживет…

Дядя уже съел два яблока и потянулся за третим. Вдруг он посмотрел на меня и сказал:

– Ну-ка, Гапур, возьми яблоко.

Я не стал отказываться. Доев яблоко, я спросил у дяди:

– Вот вы съели три штуки, как вы, здоровее себя чувствуете?

– Здоровее, – ответил дядя. – Передай бабушке, что яблоки мне очень помогли, завтра я встану и обязательно ее навещу.

Я взял сумку, собираясь уходить, но в эту минуту кто-то постучал в окно, и знакомый голос почтальона Бекмурзы́ окликнул дядю.

В один миг я был на улице.

Почтальон Бекмурза, высокий, плотный, как чинар, подал мне письмо.

– Отдай дяде, джигит…

Я поблагодарил его и вернулся в дом.

На конверте была красивая марка с ракетой, и, прежде чем отдать письмо дяде, я внимательно ее рассмотрел. Мне рисунок понравился, я даже решил позаимствовать у него некоторые детали для своих будущих произведений.

Дядя надорвал конверт, вытащил какую-то бумажку – я заметил на ней синий штампик в углу – и стал читать.

Я уже описывал вам лицо дяди. Вы должны помнить. У него маленькая голова, жидкие волосы он расчесывает на пробор, а холеные усы загибает вверх на манер турецкой сабли. Но если б я сейчас взялся говорить, как выглядит мой дядя, я бы описывал его совсем по-другому. Дядино лицо неожиданно изменилось: всего минутка прошла, а оно стало новым и, как мне показалось, очень красивым. Глаза… Ну, где мне найти слова, чтобы объяснить, какими большими и яркими были сейчас глаза дяди! Мне вдруг открылось, что у него крутой, мужественный подбородок, говорящий о большой воле. Я увидел дядин высокий лоб и вспомнил то, что давным-давно говорила бабушка: «Твой дядя – умнейший человек. Его умом мог бы прожить весь наш аул…»

И это была святая правда! Сейчас я в это так поверил, на всю жизнь!..

А дядя между тем встал и прошелся по комнате, печатая каждый шаг. Он шагал и мурлыкал себе под нос:

 
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идет война народная,
Священная война!
 

Я даже рот раскрыл от удивления. Дядя Абу поет! Да что с ним такое?

– Родина не забывает тех своих детей, – торжественно заговорил дядя, – которые честно, не щадя крови, выполняют перед ней свой солдатский долг!

Я молчал, ожидая продолжения и не понимая, зачем дядя вспомнил об этом.

– Почитай, что там написано, – сказал дядя и, вздохнув полной грудью, кивнул мне на стол, где лежала бумажка с синим штампиком на уголке.

Я взял письмо и начал читать: «Уважаемый товарищ… Указом Президиума Верховного Совета СССР…»

– Читай вслух, – тихо попросил дядя, поворачиваясь ко мне спиной и глядя куда-то в стену.

– «Уважаемый товарищ… Указом Президиума Верховного Совета СССР… за мужество и бесстрашие в боях с фашистскими захватчиками… в связи с пятидесятилетием Советских Вооруженных Сил… вы награждаетесь орденом Отечественной войны II степени…»

– Все? – дрогнувшим голосом спросил дядя.

– Нет, – ответил я. – Тут еще говорится: «О дне вручения высокой Правительственной награды сообщим Вам особо. Поздравляем! Военком… подполковник Волков»…

Я положил письмо на стол и взглянул на дядю. Мне вдруг показалось, что голова у него странно дернулась, – так бывает, когда плачешь.

– Дядя Абу! Вы плачете? – не выдержал я.

Он выпрямился. Он по-прежнему стоял ко мне спиной. Но теперь во всей его фигуре – худощавой, стройной, похожей на туго натянутую струну, – не было и тени слабости.

– Дядя…

Но дядя Абу перебил меня.

– Кто сказал, что я плачу? – спросил он неровным голосом. Но вот голос окреп, налился силой. – Разве мужчины плачут? Ты видел когда-нибудь у ингушей, чтобы мужчина плакал?

– Не видел, – признался я.

Дядя наконец повернулся ко мне. Я впился в него глазами, стараясь понять чувства, овладевшие им. Все ясно: он плакал! Он скрывал это от меня, но он все-таки плакал! Вон в левом глазу еще замерла слезинка!

Да, я не видел, чтобы мужчина плакал. Ингуши не плачут от горя. Но кто сказал, что не позволяется плакать от радости?..

2: 2 В НАШУ ПОЛЬЗУ

Вы сейчас прочли заголовок и удивились: как это может быть, чтобы счет был не просто два – два, а два – два в чью-то пользу?

Удивляться нечего. Значит, может, если я так говорю. Вот послушайте мой рассказ…

Все началось еще тогда, когда, размахивая пустой сумкой и напевая песню, услышанную от дяди Абу, я шел домой.

Около сельмага на меня налетел капитан футбольной команды Магомет. Он был весь потный и лоснился, словно смазанный вазелином.

– Где ты пропадаешь? – накинулся он на меня. – Я тебя целый час ищу!

– А что случилось?

– «Что случилось»… – иронически протянул Магомет. – Сегодня суббота, забыл?

– Не забыл. А что?

– Через час карабулакцы приезжают! – заорал Магомет. – А он по аулу шатается и песенки распевает!

Теперь уже я накинулся на Магомета:

– Значит, Хасан уехал?

– Уехал.

– И ты меня на левый край ставишь?

– Ага.

Я помолчал, раздумывая, задавать ли следующий вопрос. И все-таки решился.

– А Сулейман будет играть?

– Будет.

– Хорошо, – сказал я. Мне действительно хотелось, чтобы Сулейман играл. Конечно, не вместо меня, а рядышком, как говорится, на пару со мной. – А Сулейман вместо кого?

– Вместо Бийберда́. Он заболел, его мать в постель уложила и Ивана Ивановича вызвала.

– Понятно, – сказал я.

– Ты вот что, – заговорил Магомет, – беги домой, бери бутсы – и сразу на поле…

– Ладно!

Я побежал домой. По дороге я думал: «Легко сказать: возьми бутсы, а где их взять? Ясно, бабушка не даст на игру желтые ботинки. Что же тогда делать?»

Увидев бабушку, я первым делом сообщил ей, что дядю Абу наградили орденом.

– Настоящим? – не верила она.

– А каким же еще?

И только я это произнес, как бабушка засуетилась, забегала, – по всему было видно, что на уме у нее новый той.

– Радость-то какая! – восклицала она. – Твоему дяде дали орден! Настоящий орден! Милостив аллах, отметил он хорошего человека!

Я тут же вставил:

– Это не аллах отметил, а наше правительство!

– Много ты понимаешь! – повысила голос бабушка. – Смотрите, люди, он меня учить вздумал! Ну, что ты еще скажешь, дуралей?

Я стиснул зубами свой язык и приказал ему молчать. Что спорить по пустякам? Я пришел домой не для того, чтобы спорить с бабушкой. Раздражать ее сейчас нельзя. Наоборот, надо делать все, чтобы у нее было хорошее настроение.

– Дядя Абу очень хвалил твои яблоки, – заговорил я. – Он съел три штуки и сразу здоровее себя почувствовал…

– Вот, вот, – обрадовалась бабушка, – я ж сказала: они лечебные, все недуги изгоняют.

– Завтра дядя встанет, – продолжал я, – и обязательно нас навестит…

– Слава аллаху! Когда он совсем оправится, я сделаю такой той, какого в Сунжа-Юрте не было со дня его основания!

Сказав это, бабушка горделиво посмотрела на меня: ну что, мол, здорово?

Сейчас был решительный момент. Я понимал, что именно в эти минуты в наших отношениях с бабушкой должен наступить перелом. Добьюсь я его – получу желтые ботинки, не добьюсь – не получу.

Что бы такое сказать ей – хорошее, дорогое для души?

Я шарил в своей голове, пока не наткнулся на любимые бабушкины слова. Оказывается, я их запомнил.

– Что людям дашь, то сторицей обернется! – медленно и торжественно произнес я.

– О-о, хорошо сказано! – удивилась бабушка. – Золотые слова! Если б ты чаще такие говорил, твой язык надо было бы каждый день медом мазать…

И бабушка посмотрела на меня так, будто правило побольше давать людям придумала не она, а я. Мне показалось, что сейчас самое время заговорить о желтых ботинках.

– Бабушка, а бабушка? – начал я.

– Что тебе, сыночек?

– Разреши надеть желтые ботинки, которые мне мама на Первое мая подарила?

– Желтые ботинки? – переспросила бабушка. – А что случилось? Или сегодня большой праздник, что надо обязательно щеголять в новых ботинках?

– Понимаешь, какое дело, – заговорил я, с каждой секундой все сильнее чувствуя бесплодность моих попыток получить желаемое, – у нас сегодня матч с карабулакцами. Все ребята в бутсах. Не могу же я играть босиком!

– А что это за бутсы-мутсы? – спросила бабушка.

– Ботинки с шипами…

– Так зачем им играть в этих… – бабушка запнулась, – ботинках с шипами, если ты босиком будешь? Пусть разуются…

С большим трудом я объяснил бабушке, почему футболисты не могут разуться. Она внимательно выслушала меня, но желтые ботинки не дала.

– Зачем тебе обязательно новые ботинки? – говорила бабушка. – Надень черные, старые…

– Старые мне жмут…

Бабушка задумалась. Потом вдруг, просияв, заговорила:

– Будут у тебя бутсы-мутсы… Ну, скажи только, кто придумал это странное название? Недолго и язык сломать…

«Твой не сломается!» – подумал я. Меня обижало, что бабушка отказалась дать мне желтые ботинки. А я бы в них так сыграл!

– Дядя Абу как-то оставил у нас свои ботинки, – сказала бабушка, – они тебе впору будут.

Впору! Да у него ноги, как у нарта-великана! Я знаю, что он носит сапоги сорок пятого размера. Кажется, у меня тридцать седьмой. Значит, в дядиных ботинках я буду просто-напросто плавать!

Между тем бабушка разыскала ботинки дяди Абу и поставила их передо мной. Я глядел на них и изумлялся. Разве это ботинки? Разве их можно назвать таким словом? Это корабли! Моя нога в сравнении с ними была утлой лодочкой…

– Подожди, не надевай, – сказала бабушка. – Сейчас я найду тебе шерстяные носки…

Я натянул шерстяные носки, но это почти ничего не дало: в дядиных ботинках было еще много свободного места. Тогда бабушка принесла мне еще одну пару носков, а я на всякий случай сунул в каждый ботинок по газете.

– Вот тебе и бутсы-мутсы! – удовлетворенно сказала бабушка, когда я наконец зашнуровал ботинки и выпрямился.

Какие ноги у меня стали – смотреть страшно! Я, например, не мог глядеть на них без содрогания. Получалось так, что не ботинки были моей принадлежностью, а я был принадлежностью ботинок!

– Смотри быстро не бегай, – начала говорить бабушка. – Не порви ботинки… Я ж твой футбол-тотбол знаю: от него самые крепкие ботинки горят.

– Такие не сгорят, – мрачно заметил я.

– А все равно береги их, – сказала бабушка. – Дядя Абу будет недоволен, если с ними что-то случится… Вот что, – лицо у бабушки осветилось новой мыслью, – я пойду с тобой на этот футбол!..

– Зачем? – испуганно спросил я.

– Для твоей же пользы, дуралей! – воскликнула бабушка. – Я прослежу, чтобы ты бережно обращался с ботинками…

– Бабушка! – взмолился я.

– Будет так, как я сказала! – прикрикнула она. – А если ты против, то снимай ботинки и оставайся дома.

Меня уже не радовала предстоящая игра. Я понимал, что стану посмешищем в глазах ребят. Гапур явился на матч в ботинках-броненосцах да еще бабушку с собой прихватил, – как же тут не смеяться?!

Вокруг поля собралось уже много народа. Я шел, опустив голову, сгорая от стыда за свои великаньи ботинки, но все-таки успел заметить в толпе председателя колхоза Магомета Идрисовича, учителя Гамида Башировича, объездчика Инала, который явился сюда вместе со своей женой, отца Сулеймана и тетю Напсат.

Тетя Напсат тоже меня заметила.

– Гапур, желаю тебе удачи! – крикнула она.

– Спасибо, – буркнул я в ответ.

Бабушка с места в карьер завела с тетей Напсат беседу. Воспользовавшись этим, я быстрым шагом двинулся к капитану нашей команды Магомету, – он уже давно махал мне рукой.

– Куда ты, Гапур? – вмиг насторожилась бабушка.

– На поле. Играть надо.

– Подожди, я с тобой, – сказала бабушка.

Я уставился на нее. Только этого еще не хватало, чтобы она меня на поле опекала!

Хорошо, что тетя Напсат была рядом и помогла мне убедить бабушку, что на поле ей делать нечего.

– Пусть будет по-твоему, – согласилась наконец бабушка. – Только не думай, что тебе позволено обращаться с ботинками дяди Абу как угодно… Я тебе этого не позволю!

Когда я подошел к Магомету, он уже выстраивал команду. Сулейман, заметив меня, приветливо поднял руку.

– Салам!

– Салам! – ответил я.

– Опаздываешь, Гапур? – накинулся на меня Магомет. – Быстрее становись в строй…

Вдруг он глянул на мои ботинки и разинул рот от удивления.

– Э-эй, откуда ты выкопал такие страшилища? – спросил он.

Ребята, как по команде, опустили головы и принялись разглядывать ботинки дяди Абу.

– Это дядины, – начал оправдываться я. – А мои в шкафу заперты. – Язык у меня делал все, чтобы вывернуться. – А ключ от шкафа бабушка потеряла…

– Прямо «МАЗы»! – засмеялся вратарь Али. – На них грузы можно возить!

– Совсем и не «МАЗы», – тихо сказал я.

– Слоны! – выкрикнул Гилани, который играл в защите.

– Совсем и не слоны, – еще тише, чем в первый раз, ответил я.

– Да хватит вам, ребята, чего пристали? – послышался голос Сулеймана. – Ботинки как ботинки… Не в ботинках дело, а в ногах – правильно, Гапур?

Я кивнул. Меня обрадовало, что Сулейман пришел мне на помощь. В конце концов, хоть мы и ссоримся иногда, а он мне хороший друг.

Нам дали десять минут на разминку. А когда она кончилась, судья, учитель физкультуры, заливисто засвистел, призывая команды к центру поля…

Я слышал репортажи из Москвы и каждый раз удивлялся, как люди, говорившие по радио, не только успевали следить за ходом игры и за игроками, но и, развлекая слушателей, сообщали им, что такая-то команда сыграла с другой двадцать лет назад так-то и так-то, а такой-то нападающий в этом матче забил рекордное количество мячей – четыре, причем один в акробатическом прыжке, через голову…

Я на это не способен. Теперь, когда матч с карабулакцами позади, я могу вспомнить только самое главное. Как в первом тайме Магомет паснул мне и я, оказавшись перед воротами противника, послал мяч прямо в перекладину. Расстроенный Магомет сказал мне на ходу: «Кривоножка». В конце первого тайма, когда я боролся за мяч сразу с двумя карабулакцами и был неподалеку от бабушки, стоявшей с тетей Напсат, я услышал вдруг громкий бабушкин голос: «Гапур! Беги от этих шайтанов! Они разобьют твои ботинки!»

Первый тайм кончился при счете один – один. Гол карабулакцам забил наш капитан Магомет: он вообще здорово в футбол играет, и я не удивлюсь, если его когда-нибудь возьмут в самую сильную команду Чечено-Ингушетии – «Терек».

Во время перерыва я к бабушке не подходил: начнет еще осматривать ботинки на глазах у всей публики!

Второй тайм начался атаками карабулакцев. Они нас к самым воротам прижали. И вот, когда кто-то из них подавал угловой, наш вратарь Али запутался в своих же игроках, упал, и центральный нападающий карабулакцев, здоровенный рыжий детина, втолкнул нам вторую штуку.

Люди, стоявшие вокруг поля, вдруг все разом вздохнули – это же были наши болельщики, и они переживали, что Али пропустил второй мяч.

Нам пришлось начинать с центра. Магомет паснул мне, я переместился ближе к краю и, случайно подняв глаза, увидел бабушку. Она грозила мне рукой и что-то кричала. Времени у меня не было, но я все-таки остановился на секунду. И тут бабушка побежала мне навстречу.

– Нельзя на поле! – заорал я. – Бабушка, сюда нельзя! Иди обратно!

– Я сейчас тебе покажу, можно или нельзя! – донесся до меня рассерженный бабушкин голос. – Гапур, ты хочешь покрыть мою голову позором? Быстрей беги к воротам этих шайтанов из Карабулака и затолкни туда мяч!..

Я устремился вперед и уже не слышал, что дальше кричала бабушка.

Минут через десять Сулейман хорошо прошел по правому краю, навесил мяч на ворота, и Магомет забил ответный гол карабулакцам.

Что творилось с нашими болельщиками! Их громкие крики взлетели над футбольным полем и радостной бурей понеслись к домам Сунжа-Юрта.

– Давай, ребята!

– Вперед, джигиты Сунжа-Юрта!

– Молодцы!

Вот тут и случилось самое интересное. До конца второго тайма остались считанные минуты, когда Магомет прорвался к воротам карабулакцев. Ему преградили путь два защитника. Магомет хотел обвести их, но один из защитников кинулся ему под ноги и отбил мяч. Я стоял чуточку в стороне, на самом углу штрафной площадки. Мяч, отбитый защитником, описал странную кривую и покатился ко мне. Я подхватил его, прошел метра три и, когда почувствовал, что передо мной ворота – честное слово, почувствовал, а не увидел! – размахнулся и ударил изо всех сил.

– Го-ол! – пронеслось над полем. – Молодец, Гапур!

Я забил гол!

Из горла у меня вырвалось такое «Ура!», какое было бы впору целой роте солдат.

Вратарь карабулакцев безнадежно махнул рукой и повернулся, собираясь пойти за мячом, который застрял в сетке.

В этот миг и раздался свисток, возвещающий конец встречи.

Ко мне подбежал Сулейман, радостный, потный. Обняв меня, он крикнул в самое ухо, будто глухому:

– Здорово ты третью штуку засадил! Верно я сказал: не в ботинках дело, а в ногах!

Он посмотрел на мои ноги и вдруг спросил:

– Гапур, где твой ботинок?

Ботинка на правой ноге не было. Куда он мог подеваться? Я ничего не понимал. Два шерстяных носка – край первого вылезал из-под другого, более короткого, – были, а ботинка не было…

Я все еще остолбенело стоял около ворот карабулакцев, когда судья матча взял мегафон и сказал металлическим голосом на все поле:

– Товарищеская встреча по футболу между командой школы Сунжа-Юрта и коллективом школьников Карабулака закончилась… Выиграли…

Наши болельщики снова закричали «Ура!» и на мгновение заглушили голос судьи. Но он свои слова повторил:

– Встречу выиграли футболисты из Сунжа-Юрта со счетом три – два!

«Где мой ботинок? – тревожно раздумывал я. – Если я его не найду, бабушка меня со света сживет».

– Твой ботинок? – спросил кто-то над ухом.

Я поднял голову. Около меня стоял вратарь карабулакцев и держал в руках огромный ботинок.

– Мой! – обрадовался я. – Откуда ты его взял?

– Он в ворота вместо мяча влетел…

– Не может быть! – тихо сказал я. – Не мо…

Продолжать я не мог – у меня язык прилип к гортани…

Ну, вы, конечно, понимаете, что было потом. Я надел свой ботинок. Судья разыскал мяч, оказавшийся в какой-то ложбинке, – он через зрителей перелетел и туда закатился. Затем он взял мегафон и объявил, что произошла досадная ошибка: третий гол нашим ребятам не засчитывается, так как левый крайний Гапур забил в ворота противника не мяч, а ботинок.

Мне было обидно до слез. Я не мог поднять голову. Мне казалось, что сейчас все люди смотрят на меня с насмешкой и презрением.

Но смеха я не слышал, сколько ни прислушивался. Подняв голову, я заметил в глазах людей только радость и только доброту ко мне.

Сулейман похлопал меня по плечу и сказал:

– Я на тебя не злюсь… А клятву выполню, не беспокойся!

– Я и не беспокоюсь, – ответил я.

Бабушка вся так и сияла.

– Молодец! Молодец! – хвалила она меня и оборачивалась к соседям, словно приглашая их присоединиться к этой похвале.

И тут же объездчик Инал подмигнул мне: порядок, мол, Гапур, хорошо сыграл!

Потом ко мне подошел председатель колхоза Магомет Идрисович. Он не погнушался пожать мою руку. Он пожал ее так крепко, что у меня косточки хрустнули. Но не думайте, я боли не выдал.

– Поздравляю с победой! – сказал Магомет Идрисович.

– Так мы же не выиграли, – отговаривался я. – Счет-то два – два…

– Два – два в нашу пользу! – засмеялся председатель колхоза. – Хоть и не мяч, а ботинок в ворота карабулакцев ты пропихнул!

И тут мне стало легко. Вся моя обида улетучилась. Я засмеялся и посмотрел на мир такими глазами, будто впервые увидел его, – красиво сделан этот мир!

ШЕСТОЙ ДЕНЬ КАНИКУЛ

День сегодня был необыкновенный. В него столько новостей втиснулось, что разложи их на пять обычных дней, и то бы хватило.

Вот считайте. Во-первых, я был у Сулеймана, и мы с ним совсем помирились и дали друг другу слово, что больше никогда не поссоримся. Во-вторых, завтра мы отправляемся на экскурсию по горной Ингушетии: едем на автобусе, и главным у нас будет Гамид Баширович. В-третьих, дяде Абу прислали письмо из военкомата, что на следующей неделе председатель райисполкома и подполковник Волков вручат ему в торжественной обстановке высокую правительственную награду – Орден Отечественной войны II степени. В-четвертых, бывший мельник Касум стал преступником и его наказали – правда, не аллах и его пророк Магомет, а товарищеский суд…

О первых трех новостях заводить длинные разговоры нечего – достаточно и того, что я вам сказал. А вот история про Касума довольно занятная…

Еще не рассвело, когда к нам в калитку кто-то постучал. Да так сильно, что я проснулся. Бабушка накинула на себя платье и вышла к воротам. Я высунулся в окно и разглядел у калитки высокую фигуру бригадира Джаба́ра. Бригадир держал под уздцы осла.

– Простите, что беспокою вас, тетушка Хагоз, – начал Джабар глуховатым от ночной сырости голосом. – Это ваш ослик?

– Был мой, – ответила бабушка.

– Как это – был? – В голосе бригадира зазвенела сталь. – Я вас очень уважаю, тетушка Хагоз, но должен все-таки заметить: не к лицу вам юлить…

– Это что же за слово такое – «юлить»? – растерялась бабушка.

– Юлить – значит обманывать, – уточнил Джабар.

– Выходит, я обманщица?! – вскричала бабушка.

– Выходит, так, – спокойно сказал бригадир. – Ослик ваш – тут и говорить нечего. И вот на этом ослике сегодня ночью пытались вывезти с колхозного тока подсолнечные семечки. Как говорится, факт воровства налицо… Мне одно только не ясно: сами вы этим делом занимаетесь или кому-то другому поручаете? Вора мы спугнули, а ослик, только его распрягли, к вашему дому направился…

– Гяур ты! – прервала Джабара бабушка. – Шайтан, проклятый богом! Не даст тебе аллах счастья, коли ты такие слова говоришь! Да как ты смеешь называть меня обманщицей? Я тебя спрашиваю: как смеешь? Язык у тебя без костей!..

Бабушка частила, как пулемет. Запас слов у нее был – что семечек на колхозном току. И она говорила бы целый день, если б ее не прервал осел. Он вдруг поднял морду, уставился на бледнеющие звезды и затрубил на всю улицу: «И-аа! Иоо-аа!!»

Как только он замолчал, Джабар, словно бабушка и не ругала его, невозмутимо повторил свой вопрос:

– Так чей же это ослик, если не ваш?

– Касумов! – вскричала бабушка. – Теперь он принадлежит вору и мошеннику Касуму! – Бабушка ткнула пальцем в грудь бригадиру. – Клянусь аллахом, ты недалеко ушел от этого презренного Касума! Я прожила на свете почти семь раз по десять лет, но никто и никогда не посмел назвать меня обманщицей! Ты ответишь за это перед богом и перед людьми! Знай, ответишь!..

– Ладно, говорите что хотите, – сказал Джабар. – Я пошел в правление, там во всем быстро разберутся…

Он повернулся, как на пружинах, и зашагал к правлению. Видно, разозлился. За ним поплелся ослик.

Бабушка долго не раздумывала – переоделась и отправилась вслед за Джабаром. До самого обеда ее не было. Я даже беспокоиться начал. Наконец во дворе послышались ее быстрые шаги.

Я не дал ей отдышаться, засыпал вопросами.

– Ну, разобрались в правлении?

– Разобрались. – Бабушка кивнула. Лицо у нее было горячее, возбужденное. – Я не зря говорила: божий гнев обрушится на землю, по которой ходит этот презренный Касум!

Я понял эти слова по-своему.

– Он умер? – испуганно спросил я.

– Кто тебе сказал, что он умер? Жив-здоров…

– Ты ж говоришь, божий гнев обрушился…

Бабушка насмешливо смерила меня глазами – от ног до самой макушки. Она глядела на меня так, будто я был муравьем.

– Все ты понимаешь, а прикидываешься глупым, – сказала она. – Божий гнев – не камень с неба и не яма на ровном месте. Божий гнев – гнев народа! Понял, дуралей?.. Сегодня вечером в клубе Касум перед людьми ответ держать будет…

После обеда я побежал к Сулейману. Мы помирились, и я хотел рассказать другу о проделке Касума. Только Сулейману ничего не надо было рассказывать, потому что он о всей этой истории побольше моего знал, – я же вам говорил, тетя Напсат работает уборщицей в правлении колхоза, к ней все новости стекаются.

Мы решили пробраться в клуб. Раньше нам всегда помогал папа Сулеймана. А теперь вдруг отказался. Взглянул на нас хмуро и объяснил, что, по его мнению, мальчишкам на суде делать нечего.

Около клуба стояли молодые ребята с красными повязками на рукаве – дружинники. Они рыскали в толпе строгими и зоркими глазами. Если какой-нибудь мальчишка вроде нас пытался проскользнуть в зал, дружинники быстро извлекали его из потока и, легонько шлепнув по затылку, направляли домой.

Нет, мимо них не проскочишь!

И все-таки мы с Сулейманом ухитрились кое-что увидеть и кое-что услышать.

Окна в клубе так высоки, что до них даже взрослому не дотянуться. Мы решили сделать так: сначала Сулейман встанет мне на плечи и заглянет в окно, потом я стану ему на плечи и тоже загляну.

А что, здорово придумано!

С большим трудом Сулейман вскарабкался мне на плечи. Тяжелый он: худой-худой, а веса много. Меня даже чуточку шатало от его веса.

– Ну, что там? – спросил я у Сулеймана, когда он уставился в окно.

– Вон мама моя сидит! – обрадованно заговорил он. – И папа рядом с ней…

– Да я не про них спрашиваю! – задыхаясь от тяжести, сказал я. – Ты что, дома на маму и папу не нагляделся? Касума привели?

Сулейман вытянул шею.

– Не видно его…

– А судья кто?

– Дядя Темирсолта́, механик…

– Ну что еще? – хрипя, спрашивал я.

– Ничего, – ответил Сулейман.

– Как это – ничего? – загорячился я. – Ведь суд идет!

– Чего там – идет, – пренебрежительно сказал Сулейман. – Рты разевают да руками машут, вот и все…

У меня уж плечи стонали от Сулеймановых ног. Я не выдержал.

– Слезай, – сказал я. – Теперь я погляжу.

Я взгромоздился на плечи Сулеймана и заглянул в окно. И тут мне сразу бросилась в глаза мамина косынка: на ней башни Кремля нарисованы, а еще ракеты.

– Вон мама моя сидит! – поспешил сообщить я Сулейману.

Честно говоря, ничего интересного я больше не увидел. Бабушка, механик Темирсолта и Касум сидели где-то в стороне, куда мой взгляд не доставал.

Неожиданно народ заволновался. Я заметил, как мама в возбуждении привстала. В проходе мелькнула широкая фигура аульского милиционера – старшины Макиева. К нам донесся смутный гул голосов.

– Что там такое? – спросил Сулейман.

– Не знаю… Подожди, погляжу. – Я оперся на подоконник, хотел подтянуться, но вдруг сорвался и, вскрикнув, грохнулся на Сулеймана.

– Ой! – пискнул Сулейман, прижатый к земле.

– Чего ойкаешь, я ведь не нарочно, – сказал я, вскочив на ноги.

Мы из-за этого случайного падения чуть снова не поругались. Но, к счастью, все обошлось…

Суд над Касумом кончился поздно вечером. Бабушка и мама долго не могли успокоиться – все говорили и говорили. Я узнал, что Касума оштрафовали на пятьдесят рублей да к тому же отняли у него ослика. Могло быть и хуже. За воровство полагается тюрьма, объясняла бабушка, но судья Темирсолта пожалел семью Касума – как-никак у него пятеро детей…

Вообще бабушка уделила Касуму всего-навсего десять слов, а тысячу оставила для себя. Она повторила все, что говорила на суде.

Если верить бабушке, в клубе только и делали, что извинялись перед ней. Извинялся председатель товарищеского суда Темирсолта, который назвал бабушку «самым уважаемым и честным человеком в Сунжа-Юрте», и поэтому ему, мол, неловко ее беспокоить. Извинялся Касум. Извинялся бригадир Джабар.

Бабушка была довольна судом. Она сказала мне:

– Я буду молить аллаха, чтобы ты стал таким, как Темирсолта! Большого ума человек и к старшим уважение имеет…

«А зато – лысый!» – подумал я.