Текст книги "Найти человека"
Автор книги: Агния Барто
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
ЛЕВ ТОЛСТОЙ: «НУ-КА, ЧТО ТЫ ЗА ЧЕЛОВЕК?»
Статистика как наука меня никогда не интересовала. Мне кажется, что только теперь впервые я поняла значение и силу больших чисел. Сорок тысяч писем – такая цифра сама словно ведет к статистике.
Если бы заложить выдержки из писем в электронную машину, она дала бы совершенно точную информацию, например: в какие именно годы войны больше всего потеряно детей или сколько воспитанников детских домов получили высшее образование… Много сложнее разобраться в том, что за люди прислали письма, то есть ответить на толстовский вопрос: «Ну-ка, что ты за человек?. И что можешь мне сказать нового о том, как надо смотреть на нашу жизнь».
Попробую, ограничиваясь пока своими скромными человеческими возможностями, понять, что за люди писали эти письма и каким нравственным принципам они верны.
Прежде всего это люди с сильно развитым чувством родства. Для матери естественно всю жизнь искать своего ребенка, всегда живого в ее памяти. Но чем питается такое чувство у детей, давно ставших взрослыми? Они ведь часто не помнят ни лица материнского, ни голоса, но это нисколько не охлаждает их желания обнять своих родных. Детская тоска по родной семье остается в душе человека навсегда.
«Были ведь у меня отец и мать! Должен же я их найти!» – подчас письма начинаются подобными восклицаниями.
«Кем бы ни оказался мой отец, даже пьяницей, все равно приму его, лишь бы не показал себя предателем в войне с Гитлером.
О. И. Афанасьева»
Я заметила: многие сыновья и дочери, еще не разыскав своих родителей, все же думают о том, что они за люди, что сделали в жизни.
О. А. Цемирова пишет: «Мне очень хотелось бы знать прошлое моих родных, кем они работали, были ли у меня дед и бабушка, участвовали ли они в революции? Вот иногда вечером размечтаюсь о родных, которых никогда не видела, и кажется мне, что они были всеми уважаемыми».
Раиса Яковлева спешит рассказать: «Теперь я знаю, кто моя мама, знаю, что она честно трудилась в годы войны, награждена медалью за оборону Ленинграда».
Встретившись со взрослым сыном, мать и родные присматриваются к его характеру, ищут в нем хорошее, им важно, что же думают о нем другие.
«Трудно было узнать моего Володю, ведь он богатырь, а не мальчик. Но самое главное, что он не свернул с правильного пути… Его очень уважают товарищи.
Мать Коновалова»
«Неизвестный Юрий оказался мой сын Юра Кузьмин, которого я потеряла в первый день войны около города Гродно, когда садилась в машину и началась бомбежка», – пишет мать.
А тетя торопится добавить:
«Юра наш очень скромный. Пишу не потому, что он мне племянник, но так все сказали в общежитии.
К. С. Токарева»
Родные счастливы не только потому, что нашли своих близких, но и оттого, что те оказались достойными людьми.
То и дело упоминаются в письмах слова «мой долг», «считаю своим долгом».
«До сих пор мучаюсь, что еще не выполнила свой долг, не все сделала для того, чтобы найти младшую сестренку и братишку.
А. Т. Чурбанова»
Особенно обострено у бывших воспитанников детских домов чувство долга перед страной.
«На Красную площадь не носил меня на плечах отец, он погиб на фронте. Вырастила меня Родина, спасибо ей.
А. А. Симачев»
Родина взяла осиротевших детей на свои плечи и вырастила их, потому так искренне звучит: «Спасибо ей».
Часто из письма встает образ человека. Хотя говорит он не о себе и меньше всего озабочен тем, чтобы к себе привлечь внимание.
«То, о чем напишу, относится к моей жене Тане. Мы оба перешли на пятый курс. У нас есть дочка Галочка. Она в этом году идет в первый класс, для нас это большая радость. Мы считаем, что трудности уже позади, хотя, может быть, это и не так. У нас есть дочь, будут другие дети, – это то, ради чего стоит жить, трудиться… Я видел, какое впечатление ваши передачи производят на мою жену Таню. Какие чувства может испытывать человек, знающий только то, что он дитя войны… 1944-й год. Ефросинья Емельяновна Рымкевич, живущая в Вильнюсе, недалеко от железной дороги, среди раскромсанных бомбами кусков земли, увидела клочок цветной ткани. Она потянула его и увидала маленькую детскую ручку. Сама мать четырех детей, она быстро раскопала землю и извлекла бездыханное тельце девочки. Сердце еще билось. Она бросилась к колонке с водой, обмыла девочку, завернула в свой теплый платок и отправилась домой. Когда девочка выздоровела и спросили, как ее звать, она на русском языке ответила: «Таня». Было ей с виду около трех лет. Таню вырастили бездетные супруги Штельман. Она закончила семь классов, потом поступила в Каунасское ремесленное училище. Потом вышла замуж, родилась у нее Галя. В 1962 году случилось несчастье, умер муж Тани. Трудно ей было оставаться с Галчонком на руках, помогли товарищи, направили учиться в Киев. И здесь, в Киеве, мы встретились. Сейчас мы счастливы, Таня и Галчонок любят меня, я их… Я хочу, чтобы дети не росли без родителей, как выросли мы. И все же мне легче, чем Тане, у меня есть мать, я горжусь своим отцом, он был офицером Советской Армии, погиб под Ленинградом… Я от всей души желаю, чтобы Таня узнала что-нибудь о своем прошлом.
Борис Мартыненко»
За строками письма виден молодой, но уже сложившийся человек, с глубоким отношением к жизни, Пишет он о своем счастье, но мыслится оно ему много шире, чем личное благополучие.
Четырнадцатилетняя школьница из села Карай-Дубино свои мысли выражает почти с детской наивностью, но и у нее есть тоже свое ясное понимание, что такое счастье.
Судя по ее письму, она включила радио посреди передачи.
«Здравствуйте, дорогая… Извините, не знаю вашего ни имени, ни отчества. Я решила с вами посоветоваться. Понимаете, мне хочется делать людям полезное, что-то доброе… Как мне хочется к чему-то стремиться, чего-то искать и, наконец, видеть улыбку и слезы радости на лице человека… Да разве все опишешь, что у тебя на душе… И вот я в этом году кончаю восемь классов. Думаю поступить в фармацевтическое училище, но совсем мне эта профессия не нравится и никакая так не будет нравиться, как искать и находить. Но я совсем не знаю даже, как называется та профессия, как у вас, возможно, есть такие институты где-то в Москве, Ленинграде… Я бы решилась на все, лишь бы получить такую профессию, как у вас… Я без раздумий даже окончила бы десять классов.
Лена Дергачева»
Бросается в глаза, что почти все рассказывают о своей беде без жалоб, без позы. Чувство достоинства помогает им быть сдержанными. Не сентиментальны они и в проявлениях своей доброты. Не встречаю в письмах слов «бедный», «несчастный», «бедняжка». Пишут по-другому: «Если мои сведения смогут помочь такому-то, буду рад». Вмешиваясь в поиск, люди скорей деловиты, чем жалостливы, и потому помощь их действенна. Их вмешательство часто бывает решающим. Их-то я и называю «наша взрослая Тимуровская команда».
Есть люди, в которых «тимуровское начало» особенно сильно. Иван Иванович Берзин искал родных. После того как был объявлен розыск, Мария Ивановна Берзина просила выслать адрес Ивана Ивановича Берзина. Я надеялась, – может быть, она окажется его сестрой. Нет, через некоторое время выяснилось, что родство не подтвердилось. Но Берзин, узнав, что Мария Ивановна ищет своего отца, решил помочь ей. Помочь женщине, ему чужой, которую он никогда не видел. Без всякой ее просьбы он запросил учреждение, где могли знать об отце Марии Берзиной. Ему прислали ответ, что ее отец умер, но что несколько лет назад об отце Марии справлялся Владимир Берзин. Кто же он? Иван Иванович выяснил: Владимир – ее родной брат, и есть у нее еще брат Александр. По собственному почину Иван Берзин все распутал, уточнил, довел до конца и разыскал посторонней для него женщине двух ее родных братьев. И при этом он скромно сообщил:
«Итак, с помощью радио и при моем содействии Берзина Мария нашла своих братьев, а с Александром уже встретилась. А я… Как был один, так и остался».
Словно опасаясь обнажить свою боль, он поспешно добавляет:
«Я вам в упрек не ставлю, знаю, что данных для того, чтобы найти моих родных, очень мало…»
Многие из тех, кто мне пишет, наверно, были бы удивлены, если бы сказать им, что их письма, непосредственные, личные, по существу обращены ко всему миру. Они рады бы поделиться своими переживаниями после встречи с родными чуть ли не со всем светом. «Мне хочется рассказать всеми миру о том, что разыскали мою сестру.
Бэла Полищук»
«Всему свету сказать бы, что мы с мамой встретились.
Л. Топчая»
Не только радость, но подчас и тревогу свою и гнев они обращают ко всему миру.
Женщина рассказывает о себе, о своей материнской тоске по пропавшей дочери. И в конце страницы приписка:
«Собрали бы вы наши материнские печали и послали бы их Джонсону, пусть он вникнет, что такое война.
М. И. Корягина»
Наивные и в то же время гневные слова: «…Не хочу, чтобы моя дочь или чьи-нибудь дочери повторили мой жизненный путь. Нет, нет!..
Т. Малова»
Так боязнь за свою дочь вырастает в тревогу за всех детей.
Простая женщина вдруг выступает в письме как трибун. В ее устах даже слова, не один раз уже сказанные, звучат неожиданно и по-своему:
«…Как хочется крикнуть на весь мир: зачем война? Сколько она горя приносит! Хочется сказать всем женщинам – берегите мир, и жизнь будет без горьких материнских слез.
А. И. Рыбина»
Мысль о защите Родины многие тоже выражают по-своему. Особенно дети.
Молодая учительница пишет, что ее ученик, декламируя на школьном утреннике стихотворение Маяковского «Кем быть?», прочел:
Я в военные пойду, Пусть меня научат.
– Но у Маяковского не так сказано! – удивилась учительница.
– Знаю… Это я сам добавил, на случай, если война, – сказал мальчик.
ТРИНАДЦАТАЯ ИСТОРИЯ В ПИСЬМАХ
Из письма Заводчикова Николая Дмитриевича, Оренбург
«В начале войны я потерял родных, фамилию, национальность, место и год рождения. Все это произошло в Псковской области (может быть, и не точно). Как мне помнится, зимой у печки мы стояли по росту. Я – самый маленький – Коля, затем сестренка Нюра (я ее называл, кажется, Нюней) и брат постарше – Саша. На кровати справа от нас лежала мать. Очень хотелось, чтобы мама возилась с нами, но сестра сказала, что ее тревожить нельзя, она болеет. Этого мне было не понять в мои три – три с половиной года. Я подбежал к кровати и потянул ее за рукав – вставай, мама! Но мать не шевелилась. Подбежали Нюра и Саша (имена, может, искажаю немного) и тоже не смогли разбудить: мама была мертвой. Саша побежал на завод за старшим братом Василием. Отца в эти дни не помню. Затем в доме толпились люди, и вскоре мать увезли хоронить. Я тоже просился с ними, но меня не взяли, было холодно.
Потом пришла война. Наш поселок бомбили. Отец и я спрятались в окопе, вырытом во дворе (отец, как мне помнится, был жестянщиком). После того как затихли взрывы бомб, мы выглянули из окопа (я попросил показать, как горит дом). Огонь бушевал там, где был наш дом, озаряя все вокруг. Где была сестренка и братья в это время – не помню. Затем я оказался в траншее, заполненной детьми. Отца со мной уже не было. Потом нас, детишек, эвакуировали на повозке. В память врезался один случай, когда над нами пролетал немецкий самолет. Детишки разбежались по полю, и только я с каким-то мальчонкой остался в повозке, уткнувшись в какие-то мешки.
Но самолет, к счастью, пролетел дальше. Там, впереди, был завод, на котором работал мой старший брат Василий. Помню – я сказал об этом мальчишке. В этот момент столбы огня взметнулись к небу там, где только что был виден завод.
Потом долго ехали по железной дороге, добрались до детского дома города Актюбинска. Здесь было хорошо, но я постоянно ожидал, что меня возьмет отсюда мама. Откуда мне было знать, что если человек умирает, то он никогда больше не возвращается. Конечно, мать умерла, но, возможно, живы отец, сестра, братья, возможно, откликнется няня, которая везла меня в далекий Актюбинск, и расскажет о моем прошлом. Возможно, кто-либо разыскивает меня…
Директор детского дома мне сообщила, что я прибыл по эвакуации из Савенцов в марте. 1942 года. В конце 1942 года я был усыновлен очень хорошими людьми. У нас с ними очень и очень родственные взаимоотношения (они живут в Актюбинске). Я всегда им благодарен. Но мы, все вместе, хотим отыскать моих Родных и узнать, как сложилась у них судьба. Сердца У Меня никак не может успокоиться…»
Из второго письма Николая Дмитриевича Зазодчикова. Оренбург
«…В ответ на вашу телеграмму сообщаю вам, что письмо от Иосифа Федоровича Белевцева получил. Мне казкется, что данные действительно сходятся. Иосиф Федорович пишет, что мой отец Петр Федорович Белев-Дев не вернулся с фронта, а мать умерла. Живы сейчас сестра и четыре брата (но я помню почему-то о двух или трех). Сестру звать Нюра, братьев – Саша. Вася (как я и называл их в детстве). Затем Володя и Федя. Все они, кроме Федора, уехали из этого Балаклейского Района и живут где-то в Донбассе… Если все это так, но мне хочется верить, что они действительно мои родные, то Иосиф Федорович Белевцев, откликнувшийся на передачу, мой родной дядя (брат отца). Правда, многого из того, что он написал в письме, я не помню, и это вполне понятно…
Как он пишет, на пункт отправки меня отвозил брат Василий. Если удастся найти его, это значительно ускорит подтверждение. Мне сейчас как-то трудно поверить, что через столько лет можно найти родных.
Савенцы, сахарный завод, имена братьев, сестры, смерть матери, пожар хутора – это то, что у меня в памяти осталось на всю жизнь, и это подтверждается… Как трудно ждать письма теперь… Пять дней до хутора и пять – назад…»
Во скольких письмах читала я подобные слова! Такое нетерпение проявляют многие. Десятилетиями ждет человек свидания с родными, а несколько дней, оставшиеся до встречи, всегда кажутся ему вечностью. И Николаю Заводчикову ждать было невмоготу, но зато после томительных десяти дней он получил, почти одновременно, из разных мест письма от четырех братьев и сестры. В тот же день он послал мне телеграмму:
«Москва – Оренбург
Факты подтвердились выезжаю родным братьям Николай Заводчиков».
К вечеру пришла еще одна телеграмма:
«Харьковской – Вишневое
Заводчиков Николай наш брат встреча двадцать пятого февраля. Приезжайте Устимовку Вишневое Белевцевы»
Выехать срочно я не могла, но братья писали мне так исправно, что нетрудно было представить себе последовательно всю историю семьи и атмосферу их встречи.
Из письма Василия Петровича Белевцева
«…Пишет вам Василий, который отдавал в детский дом Николая в 1942 году. Я был самым старшим, и Николая вел я семь километров пешком. И когда привел его в район, он кричал, не хотел уходить от меня. От моих брюк, за которые он вцепился, две девочки постарше оторвали его и унесли в дом. Многое он помнит, в три с половиной года, это сверхпамять человека, что ли? Позже искали его, но, кроме развалин, ничего от детдома не осталось, часть детей погибла, часть увезли в тыл, некоторых усыновили…
Через двадцать шесть лет под другой фамилией Николай вернулся к родным братьям и сестре. Мы всегда были жизнерадостны и здоровы, только сосало под ложечкой, где же Николай, жив или нет, что с ним..»
Из письма Александра Петровича Белевцева
«У нас большая радость. Нашелся наш родной брат Велевцев Николай Петрович.
24 февраля в шесть часов вечера собрались родные братья и сестра Николая. Сели за круглый стол по росту, как стояли возле печки в 1942 году 18 марта, в момент смерти родной матери… Также за столом сидели все родные и близкие. Более ста человек. Все они приняли участие, можно сказать, в историческом событии, которое произошло в маленьком заснеженном хуторе.
Мы спросили Николая: «Что тебе не хватало, ведь у тебя есть хорошие отец и мать, хорошая жена, первое счастье в доме – это дети, у тебя высокое образование…» – «Да, – радостно улыбаясь, сказал Николай, – мне не хватало только вас, родные мои. —..»
В ту суровую войну нам пришлось перенести и принять на свои плечи и холод и голод. Несмотря на трудные годы и все те шероховатости, которые мы встречали на пути, все пять братьев и одна сестра с помощью Коммунистической партии и Советского государства получили образование, специальности и в настоящее время работаем:
Александр Петрович – механизатор,
Василий Петрович – педагог,
Владимир Петрович – техник-строитель,
Федор Петрович – животновод,
Нюра Петровна – торговый работник,
Николай – старший преподаватель Оренбургского сельхозинститута.
Из шести человек – четыре коммуниста».
Из письма Федора Петровича Велевцева
«…Двадцать шесть лет мы, четверо братьев и сестра, с разных концов нашей страны съезжались на Родину к празднику и вспоминали, что нет с нами пятого брата, Коли. Все мы родились и выросли здесь, в маленьком хуторе, где работали отец и мать в колхозе, куда пришла война и хотела разрушить все живое, но любовь к Родине не выжжешь и огнем.
Когда Колю взяли из детдома Заводчиковы, они очень хорошо его воспитали и не заглушили в нем любовь к родным братьям и сестре… Братским советом мы решили, чтобы отец и мать Коли Заводчикова приняли нас в свою семью и стали нам всем отцом и матерью. Дали папе и маме телеграмму с таким содержанием: «Папа, мама, примите нас в свою семью. Саша, Вася, Володя, Федя, Нюра, Коля».
Они нам сразу ответили: «Радуемся вашей встрече, принимаем вас в кашу семью».
Получила я и письмо от приемных родителей Николая, в котором они сообщали, что у них появились сразу дочь, четыре сына, четыре невестки и пятнадцать внуков. С удовольствием я поздравила их по радио с таким мощным прибавлением семейства.
От сестры писем не было, и я грешным делом подумала, что она отнеслась к появлению брата не так горячо. Но я ошиблась. На майские праздники приехал из Оренбурга в Москву Николай с женой и маленьким Сашкой. И хотя всего два месяца прошло со дня встречи в Устимовке, Анна Петровна (Нюня), воспользовавшись днями отгула, тоже примчалась в Москву, чтобы еще раз повидаться с братом.
– Я и в космос готова лететь, чтобы с ним побыть, – шутила она, когда мы сидели в Москве все вместе за праздничным столом.
О чем бы ни заходил разговор, Анна Петровна неизменно возвращалась к рассказу о том, как съехались на родину все братья и она со своим мужем, которого братья называют «наш один зять», как колхозники двух сел– Устимовки и Морозовки – приняли участие в их семейном торжестве.
Интересные подробности рассказал сам Николай: – Еще из окна вагона я увидел Василия, он мне сразу показался таким знакомым и родным, что я моментально выскочил на платформу. Подбегаю к нему, а он на меня не смотрит. Я ему говорю: «Неужели не узнаешь?» А он отвечает: «Нет, вы ошиблись», – и отходит в сторону. Я увидел еще трех братьев, подхожу к ним – они тоже смотрят куда-то мимо меня. Это было просто ужасно! Я не выдержал и говорю упавшим голосом: «Неужели и вы меня не узнаете, братья?»
Тут все они бросились ко мне. Оказывается, братья заранее договорились – пусть я первый узнаю их. А Василий, который особенно волновался, потому и отошел от меня, что боялся разрыдаться…
«У нас огромная радость, а вы совершили еще одно чудо», – пишет Л. Сергеенко.
И не она одна. Слово «чудо» то и дело мелькает в строчках.
И вот вчера я долго и обстоятельно объясняла по радио, что мы не волшебники, что никаких чудес мы не совершаем, что люди находятся по фактам, приметам и воспоминаниям детства и сцепление обстоятельств естественно приводит к успешному поиску.
А дома меня ждало письмо: человек, не знающий своей настоящей фамилии, нашел родного брата, потому что помнил, что в детстве укусил его в руку.
– Брат нашелся? Ну, это просто чудо! – неожиданно для себя воскликнула я.
_____
Снова получила детские деньги. На этот раз уже не три, а целых пять рублей. Все-таки досадно, что ребята упрямо шлют деньги мне, а не московским детям. Не вдохновила я их пока на детское движение.
_____
Моя дочь Татьяна в отпуске, и каждое утро я слы-лу, как она внушает своей трехлетней Наташе:
– Ты – Наталья Игоревна Борзенко. Поняла? – Я – Наташа, – уверенно отвечает девочка.
– Нет, ты не только Наташа, ты Наталья Игоревна Борзенко. Запомни, повтори…
– Что ты взялась ее мучить? – спрашиваю я. Ответ неожиданный:
– Из-за тебя. Боюсь, вдруг Наташа потеряется и не будет знать, как ее фамилия.
Мы обе понимающе смеемся, – какое счастье, что наши маленькие растут в мирные дни.
_____
Честное слово, я теперь вполне подкована, чтобы вступить в теоретический спор с учеными-психологами. Английский писатель Комптом Маккензи в статье «Искусство памяти» пишет: «Многие психологи утверждают, что память всегда ненадежна, так как то, что мы, как нам кажется, помним о самих себе, нам рассказывали, и что часто те воспоминания, на которые мы ссылаемся, на самом деле чистое воображение».
Я уверена, если бы эти уважаемые психологи взялись заниматься поисками детей, они бы усомнились в придуманной им теории. После трех с половиной лет розысков, в которых я все строю на воспоминаниях детства, могу утверждать: воспоминания ребенка вовсе не плод воображения, тем детям, что потерялись в дни войны и были подобраны совершенно чужими людьми, никто не мог ничего рассказать об их детстве. Их воспоминания подлинны и принадлежат только им.
Во многих случаях, когда человек не знает своего настоящего имени и фамилии, он хватается за подлинность воспоминаний, как утопающий за соломинку. И «соломинка», действительно, спасает.
Михаил Кольцов больше тридцати лет назад сказал мне в Мадриде:
– Чтоб иметь представление о войне, недостаточно побывать на фронте.
– А где же еще? – спросила я.
– Вот завтра пойдем, – ответил Кольцов. Наутро мы вошли в вестибюль большого здания. Но только в первую минуту там было пусто и тихо. Вдруг по широкой лестнице одна за другой побежали, словно посыпались, девушки в белых халатах и мужчины с носилками. Еще не успели спуститься последние, как первые уже вносили в вестибюль раненых. Их несли, несли, лежащих навзничь, с бескровными лицами, – прибыла новая партия.
– Вот она, война, – невольно прошептала я.
– В том-то и дело, – кивнул головой Кольцов.
Через четыре года, когда я входила в наши госпитали или встречала эшелоны раненых, я снова повторяла про себя: «Вот она, война».
А теперь мне кажется, что для более полного представления о войне я должна была еще и окунуться в поиски.
_____
Пришло еще одно радостное письмо от Николая Заводчикова.
Впрочем, последние письма всегда бывают радостными, если поиск закончился успешно.
Между первым, печальным, письмом и последним, радостным, в сущности, и заключается весь путь розыска.
Для меня эти письма часто и впрямь бывают последними, потому что я далеко не всегда знаю, как складывается потом жизнь тех, с кем меня свели поиски. С последними радостными письмами они уходят от меня. Они уходят, но они остаются в памяти…
А вслед за последним письмом вновь приходит чье-то первое, печальное, с которого начинается новый поиск.
_____
Сегодня, седьмого апреля тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, я могу записать число 330.
За три с половиной года соединено 330 семейств, разлученных войной. Матери и дети, сестры и братья больше четверти века ждали минуты, когда они увидят друг друга. 330 таких встреч… Нет, встреч гораздо больше: ведь иногда находят сразу четверых братьев или двух сестер. Но если представить себе, сколько матерей еще не нашли своих детей, то трехзначное число 330 сразу становится маленьким.
