Текст книги "Юбка с разрезом"

Автор книги: Агнесс Росси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Глава восемнадцатая

Я должна была знать, что между мной и Алексом что-то не так, миссис Тайлер. По крайней мере, заподозрить. Месяцев шесть назад Алекс назвал меня именем Ли. Мы разворачивались на светофоре. Я – за рулем. Вдруг он отрывисто говорит мне: «Сейчас трогайся, Ли». Я в это время пересекала три полосы движения и не могла сразу отреагировать. Как только выехала на свою полосу, я спросила: «Как ты меня назвал?» Он обиделся. И все это в машине. «Ты назвал меня Ли». «Прости, детка, – извинился он, уставившись на дорогу, будто там должен появиться булыжник и надо будет вовремя предупредить меня.

Я решила на придавать этому значения: ну, просто оговорился. Но, как оказалось, это был первый сигнал. Клянусь, их роман тогда и начался, если не раньше. К тому моменту прошло уже некоторое время с начала романа. Только совсем сумасшедший, проведя первую ночь с женщиной, когда их отношения только завязались, на следующую ночь уже ошибется и назовет жену именем любовницы. А может, их роман и не возобновлялся, а все время у Алекса существовало две жены?

В наших с Алексом отношениях были свои взлеты и падения. А у кого их не было? Года два назад мы прошли через очень трудную полосу. Все началось, когда меня уволили. Вызвали в кабинет босса и сообщили, что мой отдел сокращают на двадцать процентов. Он уже собрался отпустить меня, как я начала плакать прямо в кабинете и нечаянно уронила цветы, их было очень много на подоконниках. Понимаете, к тому времени уже ходили слухи, и я немного волновалась за людей, которые, как мне казалось, были наиболее уязвимы. Я была уверена, что не принадлежу к ним. Мои слезы, казалось, одновременно и расстраивали, и раздражали босса. Мужчины редко понимают, что в таких случаях плачут не для того, чтобы добиться сочувствия. Просто текут слезы и все.

Мы с Алексом были женаты чуть больше года и только начали подыскивать дом. Я получала приличные деньги, это была основа нашего семейного бюджета. Из зарплаты Алекса, часть которой шла на детей и уплату долгов, мы не могли бы выплачивать ссуду. У меня было несколько тысяч долларов студенческого кредита и еще больше из «Визы». Алекс был в худшем положении. Они с Ли купили дом в самый неподходящий момент. Только когда его продали, Алекс вздохнул с облегчением.

Тогда мы еще жили в моей маленькой квартире, но у меня была мечта: я присматривалась к небольшим ухоженным домикам, особенно мне нравились с аркообразной входной дверью. Я думала, что меня ждет мир и покой в собственном доме, где будут ковры, сияющие деревянные полы, антикварные тарелки, стоящие на ребре в горке.

Мы купим дом, а потом у нас родится ребенок. Это была вторая половина моей мечты: у меня благополучный дом, ребенок и муж. Но все дело в том, что я в этой мечте была не совсем похожа на себя. Это была и я, и не я. Представляла себя лучше, чем была на самом деле: с длинными ровными бровями и мягким грудным голосом, выдержанной и исполненной благородных чувств.

У Алекса уже было двое детей, и конечно, он не спешил завести еще одного. Он соглашался со мной, но как-то равнодушно, и не скрывал, что соглашается только ради моего спокойствия. Алекс знал не понаслышке, что такое дети: если раньше у него и были романтические представления, связанные с этим, то теперь их не осталось. В этом вся трудность, когда выходишь замуж за человека, который был женат. Разведенные лишены иллюзий. Нежелание Алекса завести ребенка было для меня ударом. Мне казалось, что Ли настоящая жена, а я подружка, с которой он живет в открытую.

Алекс говорил: «Конечно, потеря работы – это неудача, но мы ее переживем». Я понимала, что придется подождать с домом. Он еще не оправился от долгов, связанных с покупкой первого дома, и относился к агентам по продаже недвижимости со смешанным чувством уважения и презрения. Алексу нравилась моя квартира в Джерси-Сити, ее высокие потолки со старой штукатуркой. Его устраивала свободная, какая-то богемная обстановка.

Через месяц после того, как я потеряла работу, Ли объявила, что ей предложили стипендию в юридической школе в Стенфорде. Там существует ускоренная программа для женщин после тридцати пяти лет. Она хотела, чтобы Кевин и Мерисол пожили с нами два года. Алекс согласился, не переговорив со мной.

Я была совершенно ошеломлена, когда он сообщил об этом как о решенном вопросе. Это было сразу после Нового года. К нам на обед должна была прийти еще одна пара, друзья по работе. Я все сделала: приготовила на стол, убралась, сделала покупки. После застолья я собрала тарелки, а Алекс спросил гостей: кто будет кофе, а кто чай. Я была уверена, что я все сделала, а теперь он возьмет на себя чай и кофе. Мне было неловко перед гостьей, я не хотела, чтобы она решила, что муж меня притесняет, использует как рабочую лошадь. Хотелось показать ей, что мы с Алексом делаем работу по дому на равных. «Рита, – позвал он из кухни, – ты не приготовишь кофе?» Я смутилась и рассердилась, но встала и пошла на кухню, чтобы не затевать склок перед гостями.

За несколько минут до полуночи я предложила включить телевизор и посмотреть бал на площади Таймс. «Нет, – сказал Алекс, – мы это не будем смотреть. И я без телевизора знаю, что там сейчас бал». А что я хочу, не имеет значения. Все решают мужчины. Я сидела злая и, выдавливая ногтем в скатерти бороздки, думала, что в браке нет равноправия. С одной стороны, загруженность работой все увеличивается, и это очевидно. Я потратила два дня на подготовку к этому вечеру. С другой стороны, нет права голоса, права решать – со мной не считаются. До свадьбы Алекс никогда не отвечал на мои предложения категоричным отказом. Женщины работают за двоих да еще отвечают за ребенка. Мне надо было бы встать и включить телевизор, а я этого не сделала.

Когда приехали Кевин и Мерисол, я тут же вспомнила новогодний вечер. Сейчас все точно так, как тогда: Алекс все решает сам. Но потом мне стало стыдно. Я подумала, что это его дети, его сын и дочь. А мой долг взрослого человека и жены их отца – быть великодушной. На самом деле, я не хотела, чтобы они жили с нами, тем более, что я завидовала Ли. Я представляла, как эта уже немолодая женщина корпит над толстыми юридическими книгами, машинально ест чипсы и запивает их содовой. Я даже подумывала, не поступить ли самой в юридическую школу.

Работы не было. Алекс все чаще раздражался. Вечером я часто натыкалась на его холодный взгляд. «Что ты сегодня делала? – с этого начиналось наше общение. Я перечисляла все занятия по дому, его поручения, которые я выполняла. Говорила, куда звонила, называла конторы, где требовались люди с моей специальностью, перечисляла, в какие из них отправила анкеты. Я бессовестно врала. При таком положении дел было даже хорошо, что приедут Кевин и Мерисол. Если я буду смотреть за детьми Алекса, то буду вправе еще какое-то время сидеть без работы дома. Было ясно, что нам нужна большая квартира, и мы подумывали о доме, но пока не приценивались. Даже квартира с тремя спальнями была нам не по средствам. Я поинтересовалась, почему Ли не может давать деньги на детей, как это делали мы. «Может, нам подать в суд? – огрызнулся Алекс. – У тебя есть на это деньги?» Положение было ужасное, настоящее безденежье. У меня такого никогда не было. Алекс принимал все близко к сердцу. Я считала, что виноват он. Он в состоянии обеспечить свою семью? Я возмущалась, что на меня ложатся трудности первого брака Алекса. Детям нужны отдельные комнаты, а этой женщине нужно поступить в юридическую школу и разрушить мою жизнь. Я была убеждена, что как замужняя женщина имею право рассчитывать во всем на мужа. Я сказала ему об этом, а после долго испытывала страх и чувство унижения. Сейчас я не уверена, что это так. Я собиралась – и боролась по-настоящему – сама не зная с чем.

Я умела все делать по дому. Я встретила Алекса и обрадовалась, что в моей жизни появился человек, который, думала я с удовольствием, создан для семьи. Мне хотелось по-настоящему заботиться о нем, что я и делала. Со временем Алекс становился все требовательнее. Салат должен быть только свежим, а не замороженным, неважно, что я по полчаса стою у раковины и промываю эту дрянь, простыни нужно менять каждую субботу, и все в таком роде. А теперь он собирается добавить двух детей. У меня было четыре младшие сестры. Я знаю, сколько возни с детьми. Ли никогда не работала. Она сидела дома и была только нянькой. Алекс решил, что я буду усовершенствованным вариантом жены: жена, которая делает всю домашнюю работу и к тому же зарабатывает деньги.

Я слышала выступление психолога по радио, он говорил, что работающие матери мечтают о сне, как голодные о еде. Мы все смеемся над такой чепухой. А в этой проклятой жизни все так запутано. И люди живут этой запутанной жизнью. Она складывается из отдельных дней, как проживешь день, такая будет и жизнь. Речь идет не о недомогании или нездоровье, а о нормальной жизни, когда женщина борется со смутным чувством недовольства, даже если вытирает пыль. Мы говорим о физическом истощении. Американки идут по жизни пошатываясь, полуживые.

Жизнь людей одинаково скучна, но к ней относятся с уважением и полагают, что это ценный материал для искусства. «Смерть торговца» – ради Бога! Крупные американские корпорации вынимают душу из рабочих. Если старик Вилли Ломан тащится домой с сумкой продуктов и, не раздеваясь, включает плиту, чтобы поджарить свой паршивый кусок мяса, то кому она нужна, такая жизнь?

Я должна быть благодарна Ли: она теперь захотела семью. Она может получить ее. Пусть попробует быть юристом и тем, на кого все смотрят с молчаливым укором, когда в доме нет туалетной бумаги. А я буду ходить на свою несчастную работу, и придя домой, съедать кусок пиццы и принимать горячую ванну. А по субботам буду сидеть в библиотеке вместо того, чтобы ходить по магазинам.

По мере того, как приближался день отъезда Ли в Калифорнию, Алекс становился все более и более подавленным. Его либидо почти пропало. Поведение изменилось. Он воздерживался от близости со мной, потому что я не зарабатывала денег, как могла бы зарабатывать жена. Боже, как трудно было что-то понять. В постели он поворачивался ко мне спиной, и мне не оставалось ничего, как только потребовать: оттрахай меня.

Знаете, почему я не бросила это надувательство и не пошла работать? Из чувства мести. Алекс ничего не обсуждал со мной. Он шел напролом и, не задумываясь, согласился взять детей. Мне это было не нужно. А почему я должна идти на работу, которая больше нужна Алексу, чем мне?

Спасла нас мать Алекса. Она предложила свой дом в Гринвуд-Лейк. Поездки на работу будут отнимать у Алекса много времени, зато жизнь там дешевая, и мы почти ничего не будем тратить. Я буду свободна все лето. Свободна! Хорошо меня обработали! Имея двух детей, о каком свободном времени можно говорить? Как бы то ни было, я была рада, что появится дом, пусть подаренный только на время. Он принадлежал моей свекрови, которая с радостью продаст его, если найдет покупателя, и не посчитается, что мы там живем. Меня даже это не волновало. Я, наконец, получила то, о чем мечтала двадцать лет. Квартиру мы сохранили, так как Алексу не придется каждый вечер преодолевать расстояние в восемьдесят миль.

В первый день Алекс разжег камин, чтобы просушить дом, а потом ушел на рыбалку. Я терла полы, мыла стены и окна, стирала постель и шторы в прачечной и вывешивала их сушиться на солнце. На заднем дворе были такие штуковины для сушки вещей. Они раскрывались, как пляжные тенты. Пропылесосила изнутри все ящики, встроенные шкафы, сняла картины и повесила на их место свои любимые, из дома.

Сначала Кевин и Мерисол держались вместе. Я вспоминаю, как они, лежа на животах, играли в «горки-лесенки», игру, которую Кевин уже перерос. Они вертелись вокруг Алекса, а меня просто избегали. Все будет хорошо, говорила я себе, они привыкнут. Мне нравилось, что я буду одна с этими странноватыми детьми, которых покинула их мать.

Даже после двух недель мы все еще чувствовали неловкость в обществе друг друга. Когда я входила в комнату, они оборачивались с немым вопросом: «Да, Рита, что нужно?» Это всего лишь детское равнодушие, я понимала, что не существую для них.

Прошло еще несколько недель, у Алекса появилось много работы, он почти не приезжал на неделе… подождите… нет, Ли тогда была в Калифорнии, по крайней мере я думала, что она была там. Почему он так часто остается в Джерси-Сити, я никогда не допытывалась. Скорее всего, из самолюбия. Теперь-то я понимаю, что он упрятал меня подальше не без умысла.

Я жила в одиночестве, поэтому приходилось рисковать и выходить днем из дома в незнакомом городе. Ужасное место, этот Гринвуд-Лейк. Дома по большей части захудалые, жалкие, люди замкнутые. На кузовах грузовиков огромные наклейки «N.R.A.», грязная, оборванная мебель на верандах. Люди пристально смотрели на меня, когда я проходила мимо, и одаривали скупым, еле заметным кивком. Я ощущала себя персонажем какого-нибудь фильма 70-х годов о жителях этого городка, связанных какой-то отвратительной тайной, вроде той, что они пожирают друг друга, а я приехала шпионить.

Наш дом прямо на берегу озера, а Мерисол не умела плавать. Ей всего пять лет, она страшно боялась воды. Не разрешала даже голову намочить. Сначала я паниковала, когда она не была у меня на глазах, особенно если дома был Алекс. Мне казалось, что Мерисол оступилась и упала в воду.

Каждое утро я надевала на нее купальник, и она весь день возилась в лягушатнике, маленьком круглом цементном бассейне на берегу. Кевин плавал хорошо. Он научился плавать, когда родители еще не разошлись, тогда они находили время заниматься детьми. Он оставил Мерисол ради шумной компании местных мальчишек. Они подплывали к мостику и сидели, болтая ногами в воде.

Мерисол зачерпывала ведерком воду из лягушатника и, пройдя двадцать-тридцать шагов, выливала ее на грязный песок. И так много раз подряд. Она действовала со спокойной сосредоточенностью, как будто это была ее работа. Один старик, из местных, видел, чем она занимается, и следил за уровнем воды в бассейне, когда уровень понижался, он наливал чистую воду. Мерисол всегда ждала, пока он наполнит лягушатник, а потом начинала все снова. Они понимали друг друга, старик и девочка.

Как-то утром, когда я натирала плечи Мерисол защитным кремом – у нее нежная кожа, и я на всякий случай мазала ее, прежде чем выходить на солнце, – я сказала: «Знаешь, Мерисол, я могу научить тебя плавать».

Она посмотрела на меня смущенно и благодарно, словно неумение плавать – тайна, которую она устала носить в себе. Я присела на кровать рядом с ней. Она смотрела на меня добрыми глазами – между нами было полное взаимопонимание.

– Ты знаешь, как меня учить?

– Конечно, я научила многих детей и свою сестру, когда она была меньше тебя.

– Да-а? – скептически протянула она.

Мерисол скучала по матери и плакала по ночам. Я заходила к ней в спальню, если Алекса не было, но она продолжала плакать, и я пыталась успокоить ее, но напрасно. Ли звонила каждые два дня. Мерисол едва слышным голосом произносила несколько слов. Ли просила повторить, говорить погромче. Алекс отказался сказать Ли, что Мерисол плачет, я могла бы сказать, но не стала говорить. Подумала: у Мерисол есть свои причины скрывать боль от матери. Но, по правде говоря, я боялась огорчить Мерисол.

В действительности, я никого не учила плавать, но у меня было четкое представление о методе, который надо применить – метод десенситизации. Нужно действовать так, чтобы не нарушить душевное равновесие. Я не собиралась сразу бросать ее в воду. Она сидела. Я запаслась терпением, и в первую неделю мы только ходили по щиколотку в воде. Порой Мерисол брала меня за руку, а иногда я несла ее. Она обхватывала ногами мою талию так сильно, что затекали ноги, а когда я отпускала ее, она с трудом делала первые шаги.

Я думала посидеть с ней на песке, но из этого ничего не вышло. Как только мы выбирались из воды, Мерисол уходила. «Уходила» мягко сказано. Она удирала от меня. Она прекратила носить воду в ведерке и начала носить песок из одного места в другое. Вперед-назад, вперед-назад. Наблюдая за работой этой крошки, можно было уснуть.

* * *

Кевин, Мерисол и я обедали перед телевизором. Сначала я требовала, чтобы обедали за столом, а потом перестала, поняла, что из этого ничего не выйдет. Мы ели то, что я приносила из отдела готовых блюд огромного местного супермаркета: цыплят-гриль, фаршированный перец, салат из крабов. Выглядело все это великолепно, но было невкусно. Не моя вина, что чиновники корпорации «Шор-Уэй» так просчитались, построив модный и дорогой магазин в районе хронической безработицы. Целый ряд посвящен сырам, прилавок с кофе, продуктовый отдел такой большой, что создавалось впечатление открытого рынка.

Кевин и Мерисол могли смотреть знакомые сцены в комедиях с непроницаемыми лицами, редко улыбались и никогда не смеялись. К десяти часам оба шли в кровать, а я сидела перед телевизором или ненадолго брала книгу. Перед сном листала журналы, оставленные матерью Алекса: «День женщины», «Домашний журнал женщины», «Семейный круг» – все шестидесятых годов. Страницы заплесневели, бумага пористая и тусклая. Статьи и рекламы устарели. У женщин высокие прически и гольфы. Редакция одного из журналов умоляет женщин называть комнаты, где они отдыхают с детьми и мужем, семейными комнатами, а не гостиными. «Слово «гостиная» лишено теплоты, – восклицает автор статьи, – по сравнению с таким приветливым «семейная комната».

Я смешивала водку с тоником или соком и садилась на крыльцо. Было немного марихуаны, которую я тайком курила перед отъездом. Я курила сигарету и раздумывала над капризами человеческого существования. Я могла бы точно так же сидеть на каких-нибудь других ступеньках и заботиться о каких-нибудь других детях. Я вспомнила, что надо позвонить одной из сестер, появилось внутреннее беспокойство, даже дрожь, надо позвонить Алексу. Всегда звонил он, я не звонила, а теперь давно от него не было звонка. Разлад между нами начался задолго до переезда на озеро. У нас было несколько отвратительных ссор. Мы оба быстро выходили из себя: кто-то один сделает ехидное замечание – и ссора на весь день. Алекс всегда говорил, что хочет мира, хочет, чтобы мы ладили. Под этим он понимает одно: я всегда и во всем должна соглашаться с ним. Если я начинала артачиться, начинались неприятности. Алексу хотелось, чтобы я звонила с озера и говорила, как все замечательно, дети чувствуют себя великолепно, день был потрясающий. Он не хотел слушать, что я скучаю, что мне одиноко, что здесь словом не с кем перемолвиться, разве что с детьми, да и с теми не о чем говорить.

Сыграло роль и то, что физически мы были на расстоянии. Я переставала чувствовать его присутствие в своей жизни, он был далеко. Через неделю-две я начала привыкать спать одна. Первый раз за все годы я начала думать о себе отдельно от него.

Обычно я сидела на крыльце до полуночи или до часу. Ветер доносил звон колоколов. Дерьмовый ветер, дерьмовый звон. Сентиментальный и жалостливый звук. После выпитого v меня возникало желание сорвать эти колокола и разбить, уничтожить навсегда.

Только к середине июля Мерисол стала допускать меня к себе, когда плакала. Иногда у меня сердце разрывалось от жалости, но чаще я ничего не чувствовала, кроме усталости. Стояла и ждала, когда она замолчит и я сама смогу вернуться в кровать. Постепенно я приучила ее к своему присутствию: приходила к ней ночью, садилась на кровать, гладила ее по спине, и она успокаивалась. Мы обе могли немного поспать.

В пятницу с утра я сделала уборку. Все по плану: после полудня – в магазин и приготовление настоящего обеда. К шести часам мы с детьми начинали прислушиваться, не подъехала ли машина Алекса. Когда же он в шесть или в половине седьмого наконец входил в дом, Мерисол кричала: «Папа приехал!» – и бежала к нему. Алекс подхватывал ее и долго целовал. Красивый в своем костюме и представительный даже без галстука. Мы обедали за столом, после обеда – мороженое, и Кевин с Мерисол шли спать.

От этих вечеров я всегда ждала многого. После четырех дней разлуки мы искренне тянулись друг к другу. Начиналось все горячо, страстно. Но, казалось, что-то мешает настоящей близости, это делало нас резкими, непримиримыми. Это была настоящая война под видом страстного влечения: мы боролись, просто толкали друг друга, царапали, старались причинить боль. Он кончал, я кончала, а в итоге ничего – мы оба оставались страшно неудовлетворенными.

Алекс засыпал, а я лежала и скучала по тем ночам, когда Алекс не приезжал. В те ночи я была одна, свободная от его объятий, его голоса, его безграничной требовательности. Живя неделями вдали от него, я привыкла к одиночеству. Мне было не по себе лежать и смотреть в темноту, когда рядом спящий Алекс. Мне начинало казаться, что мои ощущения становятся мутными и мрачными, как вода в озере. Я прислушивалась к звону колоколов, хотелось выйти на крыльцо и выкурить сигарету с марихуаной. Я пробовала выскользнуть из кровати, но Алекс спал всегда чутко. Он ворочался и клал ногу мне на ноги.

Приходило воскресенье, и Алексу не терпелось поскорее уехать. Он начинал основательно готовиться: собирал рабочие бумаги со столов, спрашивал, где его ключи, бумажник, очки от солнца. Почему мужчины вечно спрашивают у нас, где их вещи? Почему мы обязаны быть в курсе всех мелочей? Однажды после обеда я заснула. Алекс вошел в комнату и разбудил меня, чтобы спросить, где его щипчики для ногтей. Я уставилась на него с недоумением. Из-за чего он так нервничает? «Ладно, – смутившись, сказал он, – сам найду».

Только в минуты занятий плаваньем с Мерисол я чувствовала покой и умиротворение. Я поддерживала ее за живот и заставляла двигать ногами, она с очень серьезным видом старалась дышать носом. Если я не вставала к восьми часам, меня будил ее пристальный взгляд: «Вставай, Рита, нам скоро выходить».

Как-то вечером приехал Алекс, хотя должен был остаться в Джерси-Сити. Он застал нас сидящими в полудреме за телевизором. Мерисол уже едва держалась на ногах, поэтому не бросилась к нему, как обычно. Он сел, переключил телевизор на футбольный матч, начал ворчать, что изображение нечеткое, «снег» на экране, кадры перескакивают. Он проделал разные манипуляции с воздушной антенной: пробовал протягивать проволоку и все остальное, но бесполезно. Мы с детьми просто включали те каналы, которые хорошо принимались. Этот вечер был особенно мирным в нашей и без того размеренной, ленивой жизни, пока не ворвался Алекс и не помешал.

– Знаешь, Алекс, – призналась я, – нам было так хорошо без тебя.

Он стучал по телевизору, злился и брызгал слюной от возбуждения, как сумасшедший.

– Это кабель. Вызови мастера. Завтра. Позвони им.

Я так и сделала. Позвонила «1-800» и блондин приблизительно двадцати двух лет появился перед моей дверью. У меня будут новости для тебя, Алекс. Будут новости…

На плече смотанный витками кабельный провод, на поясе специальный ремень для работы. Красавчик, хорошо сложенный, мускулистый. Радостная, я открыла дверь. На мне только длинная футболка и белье под ней. Я улыбалась, улыбалась, улыбалась. Он тоже.

Улыбаясь, мы вошли в комнату. Он любезничал со мной, как волокита с хорошенькой женщиной, а я любезничала с ним. Он спросил, откуда я. «Не местная». Он и не допускал возможности, что я могу постоянно жить в их скромном городке: ему я показалась слишком утонченной.

Меня вдруг пронзила мысль, что Кевин и Мерисол едят на кухне и могут войти. Точно в ответ на мои мысли, будто решив, что владения их отца нуждаются в защите, они появились на пороге со своими тарелками и уставились на меня и мастера.

– Смышленые детишки, – заметил он.

– Дети мужа от предыдущего брака, – ответила я.

Они отправляли кашу ложками в рот и жевали.

Он ходил по комнате и налаживал кабель. Я рассматривала его безо всякого смущения, более того, оценивающе. Я стояла на крыльце, когда он взбирался на уличный столб, легко переступая с одного выступа на другой. Мерисол надоедала мне сборами на озеро: пора выходить, а я не готова. Ее приставания меня начинали раздражать.

– Иди поиграй в своей комнате или займись чем-нибудь.

Это такое завораживающее зрелище, миссис Тайлер: молодой человек на верхушке телефонного столба на фоне голубого неба и зелени. Он посмотрел на меня сверху, снял рубашку и вытер ею лицо, а потом заткнул ее сзади за пояс джинсов. Кевин отправился на поиски своих приятелей, Мерисол обиделась и ушла к себе. Мой наладчик спустился и попросил чего-нибудь попить. Чай со льдом? Холодный чай сейчас лучше всего. Я достала из буфета два самых красивых стакана и вынула из морозилки подносик со льдом. Металлический подносик с ручками, под старину. Он взял поднос из моих рук и легко вынимал кубики льда. Один, два, три, четыре кубика в каждый стакан с коричневым чаем. Отрезал дольку лимона, еще одну, потом выдавил сок. Он был голый по пояс, я уловила легкий запах пота, смешанный с запахом мыла «Айвори». Начала я. Прикоснулась рукой к его груди и сильно ущипнула. «Что?» – В его голосе звучали удивление и заинтересованность.

Мы трахались на кухне без презерватива, а внизу, в холле, сидела Мерисол. Он задрал на мне футболку, спустил трусики и положил меня на стол. Отбросил в сторону ремень, расстегнул молнию джинсов. Все было быстро, но здорово. Когда он кончил, мы склонились друг к другу, он уткнулся лбом мне в плечо:

– Меня зовут Брайан.

– Рита.

– Знаю, слышал, как малыш обращался.

Со звуком голосов ушло мгновенное очарование. Я трахалась на кухне с посторонним, с рабочим. Без презерватива, думала я, без презерватива! Я хотела, чтобы он поскорее убрался из дома.

– Сейчас тебе нужно уйти. Извини, но в самом деле, тебе нужно уйти.

Я подписала счет за работу, он оставил копию и ушел.

Я вымыла лицо и руки в ванной, посмотрелась в зеркало: «Ты душевнобольная, сказала я своему отражению. – Тебя надо поместить в приют для умалишенных или убить». Крадучись я вошла к Мерисол. Она раскрашивала картинки, лежа на полу.

– Теперь мы можем идти? – спросила она с надеждой.

Что за день! Я не могла поверить в то, что случилось. Я была в отчаянии: тьма вопросов одновременно возникла в голове. Сплетни. Монтер расскажет кому-нибудь, и все дойдет до Алекса. СПИД. Вдруг он трахает всех одиноких, несчастных клиенток? А что, если он бисексуал или наркоман?

Господи, ну спал же Алекс со мной и с Ли одновременно! А с кем еще он спал? Мы все можем вскоре умереть от СПИДа. Если честно, последнее меня не так уж и волновало, но все-таки. Интересно, Алексу когда-нибудь приходила в его поганую голову мысль о моей безопасности? Может, он начал избегать меня, потому что Ли обижалась и не хотела спать с ним? Как все мерзко в этой жизни!

В ящичке моего ночного столика лежали отличные женские контрацептивы, а я разрешила этому недоумку кончить в меня. Двадцать два года, Брайан, высокий, светловолосый и красивый. Я представила, как воспитываю ребенка этого парня вместе с детьми Алекса. В памяти отчетливо возникли фотографии всех светловолосых родственников по линии матери, из тех, кого я помнила. Кое-кого можно и придумать. Могу сходить в антикварный магазин и скупить фотографии блондинов, а потом сказать Алексу, что это мои двоюродные бабушки и дедушки.

Да, Мерисол была в доме. Выходила она из своей комнаты? Мне показалось, она довольно прочно обосновалась там с раскраской и карандашами, но как можно быть до конца уверенной? Может быть, она вышла в кухню, наткнулась на нас, и сейчас старается не показывать, что ей известно. Хотя, если бы она увидела нас, это стало бы для нее травмой, признаки потрясения я бы заметила. А что если она все видела и не собирается скрывать? Что если в пятницу вечером Мерисол скажет за обедом: «Папа, монтер снял с себя штаны, а Риту положил на стол».

Мы натянули купальники и отправились на урок плавания. Я шла подавленная, неохотно помогала Мерисол плавать. Она лежала на воде на спине с закрытыми глазами и открытым ртом. Я посмотрела на уголок между ног, прикрытый купальником, по-детски припухлый, и подумала, что и у меня была когда-то такая же хорошенькая гладкая щелочка.

В тот вечер я приготовила детям ужин, нормальную домашнюю еду. Я не большой кулинар, так что мой ужин не очень удался. Приготовила большие котлеты и постаралась сделать жаркое по-французски из всякой всячины. Ну и мучение. Картофель все время прилипал к сковороде. После обеда мы пошли на прогулку. Мне хотелось, чтобы Кевин и Мерисол были рядом. Я держала их за руки, будто они в любой момент могли исчезнуть. Время от времени всплывало лицо Брайана, и появлялось чувство вины. Его лучистый взгляд, когда я коснулась его груди, загорелые руки на краю столешницы, интонация, с которой он произносил моя имя.

Подошло время идти спать, а я не отпускала детей: боялась остаться наедине со своими мыслями. После одиннадцати они, не выдержав моего слишком назойливого внимания, кое-как устроились на диване и уснули. Я налила водки со льдом и заняла свое место на крыльце.

Озеро – спокойное, воздух – теплый и влажный. После глотка водки слезы навернулись на глаза. Его член вошел в меня. Я даже не могу оправдаться, ведь когда это произошло, я не была в смятении и могла управлять собой. Да, в долю секунды Брайан оказался у меня между ног, но я осознавала все абсолютно ясно и трезво. Обет был нарушен, священный обет супружеской верности осквернен, поруган. Что делал Алекс, когда я трахалась на кухонном столе его матери? Сидел за столом? Ждал лифт? Покупал газеты?

Я решила утром позвонить в компанию по ремонту кабелей и выяснить, как можно связаться с Брайаном, потом попросить его провериться на СПИД. Алексу я скажу, что мне надоели колпачки и добьюсь, чтобы мы поменяли их на презервативы с противовирусным покрытием. Я не могла придумать, что делать с оральным сексом, что делать во время месячных, мы в эти дни обычно не трахались.

Хлопнула дверца машины, и послышались шаги. Алекс, подумала я. Встала, поправляя одежду, протерла глаза, в ожидании его увидеть. Через секунду передо мной стоял Брайан. Я надеялась, я знала, что он придет.

* * *

– Треп, треп, треп, – послышался голос Луз из соседней двери. – Никому это не интересно, скука, Рита. Лучше скажи, малышка научилась плавать?

Мы с миссис Тайлер переглянулись. Она улыбнулась и пожала плечами. Ее лицо казалось неестественным при люминесцентном освещении.