Текст книги "Юбка с разрезом"
Автор книги: Агнесс Росси
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
Глава одиннадцатая
Я знаю, мне следовало оставаться в стороне.
Эту драку затеяла Рита. Мне, конечно, не надо было лезть не в свое дело. Но когда эта огромная белая уродина ударила Риту в живот, во мне все всколыхнулось, страха не было. Нет, – повторяла я про себя, – нет, нет!
Где сейчас Рита?
Болит шея, спина и плечи. Мне не сидится. Как-то нужно разузнать, все ли в порядке с Ритой.
Я достала из сумки коричневые штаны. Перекусила нитку, которой подшивала пояс, и вытащила свою заначку. Сложила деньги стопкой, разгладив каждую, перегнула стопку пополам и засунула в лифчик. Через минуту снова достала. Две бумажки положила в туфли, по одной в каждую, оставшиеся – в лифчик.
Я не думала, для чего мне столько денег в тюрьме. Казалось, могу добиться того, что со мной будут прилично обращаться, но как это сделать, не представляла. Надеялась, если какая-нибудь заключенная станет беспокоить меня, я смогу заплатить, и она оставит меня в покое. Может, найти надзирательницу, которая берет взятки, она будет мне помогать? Несчастная женщина с богатым мужем лучше многих понимает, что деньги защищают.
Я прислушалась, ожидая шаги ночкой надзирательницы. Хоть бы была та же, что и прошлой ночью. Когда Рита спала, я наблюдала за этой надзирательницей, видно было, что она не выкладывается на работе. Широкий кожаный ремень, дубинка и оружие воспринимались странно, не шли ей. Она снова и снова насвистывала уже знакомую мелодию. Так насвистывает человек, которому скучно на своей работе.
Она. Слава Богу. Те самые три бумажки пойдут по назначению.
Это была черная женщина, лет тридцати, высокая, с небольшой грудью.
– Простите, могу я спросить вас?
Ее глаза сузились. Она слышала о Рите и с подозрением посмотрела на меня.
– Что? – Она неохотно остановилась.
– С моей соседкой по камере сегодня случилась какая-то неприятность. Драка в комнате для отдыха. Ее увели оттуда, и с тех пор я ее не видела. Вы знаете, как она?
– Я знаю, где она. Внизу. Она вернется сюда утром и не будет открывать свой паршивый рот и говорить такое.
– Я дам вам двести долларов, если вы проведете меня к ней. Предлагаю так: сто сейчас, остальные – как ее увижу.
– У тебя нет двухсот долларов.
– Есть. Прежде чем мы пойдем, покажу вам.
Я видела, за что плачу: ее глаза жадно сверкнули. Она хотела эти деньги и, наверное, уже прикидывала, как их потратить.
– Нет. Оно того не стоит. Двести долларов! А если меня поймают, и я потеряю работу? Нет.
Она торгуется. Она моя.
– Тогда четыреста. Две сейчас, две позже. Это все, что у меня есть.
Она изобразила недоверие:
– Покажи мне все четыре сотни.
– Хорошо. Но если вы попробуете стащить их у меня, я буду орать как резаная. Я женщина богатая. Обещаю, что вы погорите, если только попробуете.
– Слушай, сука. Ты кое о чем просила меня, помнишь? Говоришь о богатстве и что отомстишь, когда выйдешь. Если бы у тебя был такой сильный блат, ты бы здесь не сидела. А если я прямо сейчас уйду? Что тогда? Зачем тебе надо видеть эту ненормальную? Ты лесбиянка?
– Простите, но я замужем.
– Половина их замужем.
– Я за нее волнуюсь, вот и все.
– Лучше за себя волнуйся.
– Так вы заинтересованы или нет?
– Я еще не видела твои деньги.
Я сняла туфли, засунула руки в лифчик и расправила на ладони четыре бумажки, две передала ей через решетку. Она взяла.
– Ладно, теперь слушай меня, – сказала надзирательница, засовывая деньги в карман брюк. – Ты будешь идти медленно, как будто больная, и смотреть вниз. Если кто-нибудь подойдет к нам, рот не открывай. Говорить буду я. Поняла?
Я кивнула, и она вставила ключ в замочную скважину.
Вокруг было тихо, но атмосфера казалась напряженно-наэлектризованной. Сердце у меня выскакивало. Мимо проходили люди, моя надзирательница говорила «привет». Путь оказался легким. Два длинных коридора и несколько ступенек вниз. Я почувствовала бесстрашие.
Свет в подвале был беспощадно ярким. Мы остановились перед лестницей. «Жди здесь, – прошептала надзирательница. – До моего возвращения не двигайся». Она исчезла за углом. Я слышала шаги, голоса, позвякивание ключей. Это тюрьма в тюрьме. Положила руку на сердце, чтобы успокоиться.
Пришла надзирательница и подала знак идти за ней. Мы миновали ряд запертых дверей. Она считала их, на каждую показывая пальцем. У одной из них она остановилась, отперла ключом и распахнула.
Рита спит на кровати, слегка посапывая, прямо под люминисцентной лампой. Я подошла, тихонько радуясь, что путешествие окончилось. Тогда увидела Ритино лицо.
Нижняя губа разбита, щека распухла и сравнялась с носом. Она так изменилась, что превратилась в монгольский вариант самой себя.
Все, что я могла – это смотреть на нее.
Рита меня заинтересовала и одновременно вызвала отвращение, как только я ее увидела. Почему – поняла лишь сейчас, стоя в этом омерзительном месте. Сколько себя помню, всегда пыталась подобрать слово для обозначения чего-то поддельного, искривленного, обезображенного грубыми противоестественными силами. «Исковерканный», «фальшивый», «перекрученный», «покоробленный». Ни одно из этих слов меня не устраивало. Я жила жизнью, у которой не было названия. Только сейчас, глядя в лицо Риты, обнаружила, что нашла это слово – «Рита». Похрапывающая, с засохшей на губе кровью. Грязные длинные ноги, с накрашенными ногтями, поджаты. Вот мое слово: «Рита».
– Рита, – прошептала я.
Она продолжает спать.
Матрац без простыни, нет ни одеяла, ни подушки. Она окоченеет, когда проснется, и может заболеть от промозглого подвала и побоев.
– Рита, – прошептала я снова, прикоснувшись рукой к плечу.
Она вскочила, закрывая лицо обеими руками, крикнула: «Прочь от меня, идите вон!»
– Тс-с-с-с, милая, это я, миссис Тайлер, видите? Все хорошо, Рита, здесь только я.
Она опустилась на раскладушку, хотела что-то сказать, остановилась, отняла руки от лица.
– Посмотрите на меня. Посмотрите, что они сделали.
Она выглядела сейчас маленькой и жалкой. Угловатая, похожая на моих мальчиков в то время, когда они еще позволяли мне их обнимать. Все хорошо, Рита, все хорошо. Ее рыдания сотрясали нас обеих.
Глава двенадцатая
Воскресное утро. В кабинете начальника тюрьмы на полу голубой ковер, массивный стол, абажуры из ткани, большие, с волнообразными краями. Мы с миссис Тейлор сидим на деревянных стульях, обтянутых вельветом, и ждем. Мне разрешили принять сегодня душ. У меня разбиты губы и опухоль под левым глазом. Больная, но теперь хоть чистая, я сижу в спокойной обстановке.
Начальник вошел, как входит директор в приемную. Ему около сорока, выхоленный, в хорошем костюме. Умный и открытый взгляд. Жду, что он поймет меня и даже простит. Жду, что он содрогнется при виде моего лица и посочувствует мне.
– Леди, – сказал он, устроившись в своем директорском кресле с высокой спинкой. Перед этим он пробежал глазами лежавший перед ним лист, потом еще один. – Приказы должны исполняться. В противном случае страдают люди. В мои обязанности входит все, что связано с порядком.
Он посмотрел на меня.
– Вы ударили служащего, наблюдавшего за порядком? Правда?
– Мне заломили руку за спину.
– Потому что вам велели повесить трубку, а вы отказались.
Он повернулся к миссис Тайлер, и та поникла под его пристальным взглядом.
– Вы позволили себе вмешиваться в действия служащих, пытавшихся усмирить вашу буйную подругу?
Я ожидала, она скажет, что они применили излишнюю силу, и она действовала, охваченная мгновенным порывом. Или скажет что-то в этом роде. Она же опустила голову.
– Вы в тюрьме, леди. Вы не на богатой ферме и не на курорте. В тюрьме вы делаете именно то, что вам говорят. В противном случае – расплачиваетесь. Передо мной лежит обвинительный акт о вашем нападении. Официальное обвинение будет предъявлено. Вы снова под арестом, леди. Рекомендую обратиться к своим адвокатам.
По возвращении в камеру мисс Тайлер пришла в ярость.
– Я не могу, – говорила она, – я не могу прийти домой и сказать Джону, что меня снова арестовали. Он убьет меня. Мне лучше не появляться дома.
Ее не волновало, что она сядет на второй срок. Главное – как воспримет все это ее муж. Она была в отчаянии как подросток, который взял без разрешения родительскую машину и тут же разбил ее. Она беспокойно касалась руками лица и шеи, теребила одежду. Трясла руками так, будто они онемели от долгого писания.
– Вы меня в это втянули, – сказала она. – Мне нужно было лучше смотреть, прежде чем знакомиться с вами.
– Что это значит? Послушайте, никто не просил вас лезть. Вы сами это сделали, теперь должны расхлебывать последствия. Вы, а не ваш муж. Его ни в чем не обвиняли. Кто знает, может, он наслаждается своей свободой. Может, он рад будет услышать, что вы остаетесь в тюрьме еще на пару дней.
– Не думайте, что все мужчины такие, как ваш муж. Мой муж не приводит женщин в дом. И никто, кроме меня, не отвечает на звонки.
– Вы этого не знаете.
– Знаю. Просто гадко с вашей стороны думать, что у всех жизнь такая, как у вас. У вас с мужем плохо, значит, и у других тоже? К сожалению, должна вас разочаровать, Рита, но у меня крепкая семья.
– В самом деле? Тогда почему вы так боитесь позвонить такому, по вашим словам, замечательному мужу и сказать ему, что сделали какую-то глупость? Вы говорите, он убьет вас. Ваши слова.
При упоминании о ее муже миссис Тайлер потеряла всякий интерес ко мне. Она сидела на койке, положив голову на руки. Меня она перестала замечать. Ее волновало только то, что муж разозлится и вознегодует. А я для нее всего лишь мгновенное раздражение в ее жизни, исполненной здравого смысла.
– Моя судьба поломана, а ваша нет, да? Брехня! И вы знаете, почему. Потому что вы воруете. Вы идете в магазин и берете вещи, не заплатив за них. И не можете остановиться. Даже тогда, когда судья предупреждает вас, что попадете в тюрьму, вы все равно продолжаете воровать.
Она вскочила, готовая меня убить. Она собиралась ударить меня. Господи! Когда-нибудь меня перестанут бить?
Она глубоко вздохнула и закрыла глаза.
– Заткнитесь. Вы ничего обо мне не знаете.
Никто из нас больше не проронил ни слова. Мы лежали, отвернувшись к стене. До тех нор, пока не пришла надзирательница и не увела миссис Тайлер – приехал ее адвокат.
Я осталась одна. После первого гудка в трубке я знала, что Ли в моем доме. Теперь знаю: Алекс и Ли вовсе не безответственные родители. Идет полномасштабное примирение, иначе они не проводили бы столько времени вместе в присутствии Кевина и Мерисол.
В воображении возникают картины, и я не могу их остановить. Алекс и Ли снова оказались вместе, к ним возвращается что-то давно знакомое. Их тела помнят друг друга. Особое возбуждение возникает, когда трахаешь того, кого когда-то раньше трахал.
Они обсуждают меня? «С Ритой никогда не было хорошо. Я имею в виду по сравнению с тобой».
Алекс.
Я уже в прошлом. Он предпочел ее мне.
Когда? Это началось после моего ареста или до? Месяца два назад, когда пробовала помириться с Алексом, я долго целовала его. Моя рука скользила вниз по животу и забиралась к нему под шорты. Помню его вялую реакцию.
Что теперь будет? Что я буду делать? Брошу его? Кевина и Мерисол – тоже? Буду жить одна в нашем доме с тремя спальнями?
Что Алекс услышал вчера, когда мне заломили руку за спину и я выронила трубку? Должно быть, трубка так и осталась висеть. Я представила Алекса и Ли на моей кухне, между ними телефон. Они слушают, хмурятся, качают головами. «Бедная Рита».
Глава тринадцатая
– Мой адвокат потребует добиться снять обвинение. Я говорила ему о вас, Рита. Он сказал, что с вами труднее: вы ударили надзирательницу. Но он посмотрит, что можно сделать.
Примирительный тон миссис Тайлер был более чем кстати: я не могла воевать сразу со всеми.
– Спасибо, – сказала я. – Как ваши дела?
– Хорошо. Вы-то как? – Ее взгляд останавливался то на моем отеке под глазом, то на разбитой губе. – Теперь уже недолго, Рита. До понедельника осталось меньше 24 часов.
Ее голос дрожал. Поначалу я думала, что это место, дни и ночи здесь, сломят ее. Не говоря уже о раздевании при обыске, моем избиении, мате и сквернословии. Она все-таки выстояла. Встреча с адвокатом и подсчет часов до выхода. Миссис Тайлер выдержит все, что бы с ней ни случилось. Глядя на эту богато одетую даму, узнав, где она живет, вы подумаете, что тюрьма раздавит ее. Забудьте об этом. Крепкий ирландский ребенок, который живет в ней, всегда придет на помощь.
Она сидит напротив, руки зажаты между колен. Снова беззастенчиво изучает мое лицо. Здесь нет комнаты, куда можно было бы скрыться.
– Они могли бы дать аспирин, в конце концов. Отек на губе, кажется, начинает проходить. Она болит?
– Странное ощущение, как после дантиста.
– Почему бы вам не вздремнуть? До завтрака, думаю, еще есть время. Боже, как я могу говорить, когда не знаю, который час. Это просто подлость с их стороны. Кому бы стало хуже, если бы нам оставили наши часы.
– Ну, а как вам удалось порвать с женатым ресторанным снабженцем и выйти замуж за богатого в Сиддл-Ривер?
– О, стоит ли, Рита. Это так давно было.
– Ну расскажите мне, миссис Тайлер. Так и время пройдет быстрее.
А случилось то, что Винсент меня оставил. Однажды вечером, через несколько недель после аборта, мы гуляли по набережной, ветра не было. Мы шли рядом, не касаясь друг друга. Людей было много, и, казалось, все были не в себе. Я помню жару и духоту, лязгающую музыку и крики зазывал.
Машина Винсента стояла прямо под уличным фонарем. Мы остановились около нее, и Винсент положил мне руки на плечи. Он сказал, что огорчен случившимся. Это его вина.
– Ты молода, – говорил он. – У тебя вся жизнь впереди. Самое лучшее, что я могу сейчас для тебя сделать – это оставить в покое.
Конечно, это была страшная ложь. Если ты без кого-то не можешь жить, то пойдешь за ним всюду.
Он сказал, что никто не должен знать о наших отношениях.
– Ты встретишь парня и выйдешь замуж. Не рассказывай никому. Никогда. Не имеет значения, как он близок тебе. Не имеет значения, насколько ты уверена в его любви и искренности. Молчи. Прислушайся к тому, что я тебе говорю.
Он хотел отвезти меня домой, но я не разрешила. После всего, что случилось, мне была невыносима его забота.
Я сказала, чтобы он шел прочь. Чтобы он шел к черту.
Дорога домой была длинной.
Мальчики, выехавшие поразвлечься, притормаживали рядом со мной и кричали из машин.
– У меня кое-что есть для тебя, – крикнул один.
Что-то для меня. Ладно. Вспомнив, как я в первый раз увидела пенис Винсента, крикнула в ответ: «Большой?» Тем, в машине, это здорово понравилось.
– Да, большой, детка, и весь твой.
На мне была форма официантки, ноги болели от высоких каблуков. Больше всего хотелось пойти за Винсентом и сказать ему: «Мне все равно, что со мной будет, только бы ты был рядом».
Месяцы, Рита. Месяцы шли и шли. А я ждала, что он позвонит или появится. Каждую ночь в ресторане я верила, что увижу его. Каждый вечер я думала, как причесана и как завязан фартук. Надеялась наткнуться на него, повернув на улице за угол.
Раскладывая лед в стаканы или сворачивая салфетки, вдруг останавливалась и произносила его имя, выкрикивала его про себя. После работы, еле живая от усталости, я обходила отели, искала его. Тратила деньги, обзванивая те отели, где он мог остановиться, высматривала его машину на стоянках. При мысли, что он теперь обслуживает другой район, чувствовала себя немного лучше. Может, это было нелегко и ему. Я надеялась, что нелегко. Надеялась, что он не выдержит и вернется.
Я использовала любые перестановки в смене, чтобы остаться в отеле, и работала так много, как разрешал босс. Винсент будет искать меня в отеле, знаю, поэтому мне нужно быть там все время. Мать думала, что я много работаю, чтобы помочь семье – все деньги отдавала ей, но мне до этого не было дела. Это было удобное объяснение, для прикрытия. Я хотела быть там, где Винсент сможет меня найти.
Отец покатился по наклонной. Бар, где он работал, перешел в другие руки, и новые хозяева уволили его за пьянство. Он перестал следить за собой, не мылся и не менял одежду. Каждую ночь мать спала у нас с Маржи. Мы все делали вместе. Однажды вечером она сказала, что откладывает мне деньги к свадьбе. «Кое-что на приданое», – она произнесла это с более сильным, чем обычно, ирландским акцентом.
– Не надо, – резко оборвала я ее. – Трать эти проклятые деньги. Я никогда не выйду замуж.
– Нет, ты выйдешь замуж. – В ее голосе чувствовались ледяные нотки. Она не подбадривала меня и не старалась внушить уверенность в себе. Просто говорила, что жизнь возьмет свое.
– Это мои деньги, так что доставай их. Прямо сейчас. Они мне нужны, мама.
Я кормила семью, поэтому она не могла со мной ссориться. На следующий день был оставлен конверт с моим именем у меня на туалетном столике. Я пошла и купила маленький кухонный гарнитур, шторы на кухню и латунные банки для муки, сахара, кофе, чая. Через несколько дней отец пришел домой пьяным. Сломал стол и стулья, сорвал шторы. Ко времени моего прихода домой его уже не было на кухне, там убирала мать. Брат Джимми помогал, а Маржи горько рыдала. Мы убирали до полуночи. Везде была рассыпана мука. Когда я подметала пол, то мысленно описывала Винсенту все случившееся, рассказывала, как трудно это пережить.
Тот парень из колледжа по-прежнему был с Маржи. Однажды в воскресенье он привел с собой Джона.
Мать в тот день работала после обеда, поэтому заставила меня остаться дома и присмотреть за Маржи и ее гостями. Я разозлилась, потому что за многие недели выпало первое свободное воскресенье. Я собиралась к двоюродной сестре. Она должна была сделать мне перманент. Только потом я узнала, что все было подстроено. Мать, Маржи и Ричард договорились найти мне парня. Джон об этом тоже знал. Он должен был прийти, чтобы познакомиться с сестрой Маржи.
Маржи в тот день вела себя как никогда отвратительно. Она флиртовала сразу с двумя мальчиками – от этой девичьей манерности меня бросало в дрожь. «Разговаривай нормально», – одергивала я ее несколько раз. Я сидела с отсутствующим лицом и не пыталась казаться вежливой. Джон был солдатом. Он изо всех сил старался поддерживать вежливую беседу. Мне казалось, он хочет выглядеть таким серьезным, как и я, и отличаться от своего глуповатого товарища.
Мы вчетвером решили пойти в кино, и мое настроение изменилось: возникла компания из двух мальчиков и двух девочек. Я себя почувствовала девушкой, приглашенной молодым человеком на свидание.
Сидя в темном кинотеатре и потягивая холодную содовую, я почувствовала, что тоска по Винсенту слабеет. Мне было хорошо с сестрой и ее полусонным другом. Нравилось, что рядом Джон.
На следующий день он позвонил. Он так нервничал, что запинался на каждом слове. В конце концов он сказал: «Я бы хотел пригласить вас сходить куда-нибудь со мной, если вы можете, если вы хотите пойти, если ваша мать не будет против». Мужчины редко бывают так трогательны и привлекательны, как в тот момент, когда они приглашают куда-нибудь женщину. Я слышала разговоры по телефону своих собственных сыновей и гордилась ими. Той откровенной смелостью, с которой они преодолевали неловкость.
Однажды, когда моему младшему мальчику было четыре с половиной года, он играл во дворе, пока я работала в саду. Двое других были в школе, а Сьюзен еще не родилась. На улице собралась группа детей. Это были не соседские дети, а чьи-то племянники и племянницы, приехавшие погостить. Эндрю хотелось поиграть с ними, но он стеснялся. Он попросил меня отвести его. Я довела до тротуара, а дальше велела идти самому. Каждый раз, когда хочешь помочь своему ребенку, подтолкни его.
Он колебался, рассматривая свои ботинки, потом глубоко вздохнул, выскочил на середину улицы и сказал: «А-а-а!» Он сказал то, что рано или поздно делают все – набираются храбрости и говорят: «Вот он я». Когда я слышала, как говорят мои мальчики по телефону с девочками, всегда вспоминала тот решительный шаг Эндрю.
С самого начала я поняла, что мы с Джоном – одного поля ягоды. У людей бывают разные увлечения: кто увлекается ружьями, кто музыкой. Он был хорошим сыном, а я послушной дочерью. В кино обнаружилось, что мы знаем всех звезд.
После нескольких встреч он пригласил меня домой и познакомил с матерью. Ее звали Лоррен. Они жили в Вентноре, богатом пригороде Атлантик-Сити. По стенам холла в их доме были развешаны картины, а в гостиной – огромные зеркала. На Лоррен был очень изысканный по тем временам восточный халат, массивные серебряные браслеты на обоих запястьях. В их доме мне стало стыдно за жилье своих родителей, где софа, на которой мы с Джоном сидели, была продавлена, и отец бродил, как квартирант.
Лоррен приготовила бефстроганов. На столе – салфетки из ткани и хрустальные бокалы для вина. Она подсмеивалась надо мной все время, обращаясь с нами, как с молодой парой. «Расслабьтесь здесь и отдыхайте, – говорила она. – Вы должны многому научить Джона. Заставьте его повести вас куда-нибудь». Сначала мне было приятно, я понравилась его матери. Но к концу вечера чувствовала пробивающееся сквозь ее энтузиазм раздражение. Почему она так старалась?
Лоррен стремилась походить на тех матерей, которые спокойно отпускают своего ребенка, когда приходит время. Но они с Джоном были так долго вместе. Инстинкты были в ней все же сильнее, чем разум.
Боже, помню, я сидела на диване и наблюдала, как они убирают со стола. Это было похоже на подсматривание в окно. Они так изящно двигались, так согласованно, будто она – солнце, а он – земля. Они ни разу не помешали друг другу.
Я вышла замуж за Джона, когда мне было девятнадцать. На свадебных фотографиях я кажусь сутулой; с отвисшим подбородком. Выражение моего лица напоминает человека, который не будучи танцором, пробует танцевать и тем самым выставляет себя на посмешище.
Лоррен организовала настоящее шоу. Я предпочла не высказываться о цветах и сервировке столов, не чувствуя себя вправе судить о таких женских вещах. Это было всегда делом моей сестры Маржи, я боялась сказать что-нибудь не то, ведь за все платила Лоррен. Жалела, что не разрешила матери откладывать для меня деньги. В конце концов могла бы купить свадебное платье. Я выходила замуж, а у меня не было ничего, кроме чемодана. Деньги имеют значение. Деньги всегда имеют значение!
Вечером я сказала матери, что не собираюсь венчаться в церкви. Она ударила меня по лицу.
– Ты выходишь замуж за богатого человека, и я рада этому. Но я пока твоя мать! И этот дом пока еще твой. Не спеши показывать спину.
Показывать спину. Точно. Я видела, что отворачиваюсь, отдаляюсь от них. Две спальни на восьмерых, капли воды на потолке, пьянство отца, потрескавшиеся руки матери. В то время, когда еще шли приготовления к свадьбе, я случайно оказалась в полдень в католическом соборе. Не в том, где бывает мать – прихожане бы узнали меня, – а в нервом попавшемся на дороге католическом соборе, который был открыт. Скоро я привыкла к полумраку собора, огляделась, разобралась во всем, все поняла, осознала. Я будущая новобрачная, гордящаяся своим обручальным кольцом, собирающаяся переехать от родителей к мужу, волнующаяся, но счастливая. В церкви все, чем я была обеспокоена, выплыло на поверхность. Так бывает в кабинете врача, когда вы показываете колено, или руку, или грудь, которая вас беспокоит, а врач говорит: «Сейчас посмотрим».
Мать спросила, будет ли венчание. Она выпалила этот вопрос и, пока я упаковывала одежду, стояла в дверях в ожидании ответа. Я сказала «нет» и получила от этого удовольствие. Почему я не согласилась ответить так, как она хотела? Почему я не была добра к ней напоследок?
Свадьба была в доме Лоррен. Она предусмотрела все детали торжества. Моя семья сидела по одну сторону стола, испуганная великолепием этого дома. Отец и мальчики волновались. Они сияли чистотой не меньше, чем их белоснежные накрахмаленные рубашки. Мать надела серое платье с кружевным воротником, купленное много лет назад. «Она даже не могла купить нового», – подумала я, когда увидела ее. Одна Маржи выгодно выделялась в этой толпе.
В брачную ночь пришлось притворяться девственницей. Я играла. Джон считал, что он у меня первый. Я сжимала мышцы, вздрагивала и замирала, заставив его два раза прерваться. Это было нелегко. Но не надо забывать, что я была опытная женщина. Я контролировала каждое движение, собрав всю свою волю. Какое облегчение расслабиться после нескольких ночей такого напряжения. Джон решил, что он пробудил во мне любовную страсть, и это хорошо. Мужчина, считающий себя отличным любовником, постарается доказать это.
Медовый месяц мы провели в Майами-Бич, в отеле, где Лоррен и Джон останавливались многие годы. Я никогда не бывала до этого на курортах, даже не выезжала за пределы Нью-Джерси, кроме двух раз, когда мать брала нас в Филадельфию к своей кузине. Неожиданно для себя я стала той женщиной, которой мечтала стать. Я ощущала себя другой до кончиков ногтей. Я была не просто женой, я была молодой супругой Джона Тайлера! Я наслаждалась почтительным отношением официантов и горничных. Я и раньше проводила время в отелях с Винсентом, но то было предосудительно и делалось в тайне. Сейчас же я встречала всеобщее одобрение. Пожилые дамы улыбались при виде меня в гостиной, швейцар у входа учтиво приветствовал меня: «Доброе утро, миссис Тайлер!»
В качестве свадебного подарка Лоррен отдала нам дом в Вентноре, тот, в котором вырос Джон. Отец Джона унаследовал остатки денег Тайлеров, большую часть которых он спустил во времена бурной молодости. Женился он поздно. В сорок три года погиб в автомобильной катастрофе. Лоррен приняла на себя руководство фамильным бизнесом «Тайлер Машинери». Она справлялась с ним лучше своих предшественников, начала покупать недвижимость, и Бог знает, что лучше. К тому времени, когда я вышла замуж за Джона, остался только «Тайлер Машинери». Ни до, ни после замужества я не имела представления, сколько у них денег. Да и как я могла представить себе такие деньги?
Я всегда удивлялась, почему Лоррен так охотно приняла меня в свою семью? Вам может показаться, что она хотела бы видеть на моем месте кого-нибудь с деньгами или, наконец, с положением в обществе. Она сама была из бедной семьи, и, возможно, девушки, с которыми Джон встречался в колледже, давали ей это понять, хотя трудно представить Лоррен в таком неловком положении. Скорее всего, ей был нужен кто-нибудь, с кем не надо церемониться.
Я оставила работу еще до свадьбы. Я думала поступить в школу секретарей, изучить машинопись и стенографию. Лоррен, узнав о моих планах, наложила запрет: «Ты теперь Тайлер, поэтому работа в каком-то затхлом офисе не для тебя».
Джон возглавлял «Тайлер Машинери». Это был небольшой завод, многие работали там с тех пор, когда Джон был еще ребенком. Из офиса Джона была видна территория всего завода. Его устраивала такая работа. В глубине души, я думаю, он понимал, что мать отодвинула его подальше, где он не мог причинить особого вреда семейному бизнесу. Настоящие дела делались в каком-то другом месте. Но если это и задевало его, то он не показывал. Джон любил свою работу. Он тщательно все изучал, прежде чем поставить новое оборудование, изменить производственный процесс или просто уладить конфликт между парнями с конвейера.
У меня было такое чувство, будто меня подхватило, перенесло и опустило в незнакомую мне жизнь. Целый мир ограничивался для меня стенами дома. Дом и Джон. До замужества я испытывала к Джону скорее привязанность, чем страсть. Воспоминания о первом любовнике неотвязно преследовали, когда Джон целовал меня. Мальчик мой, ничего не изменилось оттого, что мы стали спать в своей собственной спальне, в своем собственном доме. Прежде секс существовал отдельно от всей остальной жизни. Я приходила в отель, раздевалась, занималась любовью, одевалась и шла домой. Когда я вышла замуж, секс стал такой же неотъемлемой частью дня, как утренний кофе. Мы занимались сексом каждую ночь, а часто и не только ночью. Я чувствовала, как меняюсь, становлюсь взрослее.
Я была или с Джоном, или одна. Я не видела свою семью и людей, с которыми работала в отеле. Это было похоже на переход с легкой сбалансированной диеты на питание одним шоколадом или сухарями. После физической и эмоциональной близости – к одиночеству. Я выросла среди людей, в толпе, а теперь с восьми утра до семи вечера одна в огромном доме.
Я всегда много работала по дому и ничего за это не имела. Теперь мне хотелось показать, как хорошо я умею это делать. С того мгновения, как Джон утром уходил, я принималась за работу. Что сейчас делать? А сейчас? А сейчас? Мысленно перед глазами я держала список сделанного, просматривала его снова и снова, чтобы убедиться, что не даром ем хлеб. Ни Джон, ни его мать не хотели, чтобы я работала, а мне было нелегко сидеть дома. Моя мать всегда работала, и обе бабушки тоже. А теперь я слышу, что много говорят о работающих женщинах как о новом феномене. Женщины из бедных работали всегда… В нашей семье я первая неработающая женщина.
Мой новый район был намного чище и спокойнее того, где я жила. Женщины в магазине были красивые и спокойные и вели себя очень вежливо. Я старалась и сама измениться. Присматривалась к женщинам и находила небольшие изъяны: небритые ноги, пятна от пота, неровно лежащая на потрескавшихся губах помада.
Я тосковала по дому. Временами все, что казалось новым и интересным, надоедало. Я скучала по матери и Маржи, по людям из отеля, по моему старому району. В новой жизни я должна была на все обращать внимание. Порядки здесь были непривычные. Ни одного знакомого голоса, кроме Джона. Да, по правде говоря, и его я знала не так уж хорошо.
Проходили месяцы. Я становилась подавленной, наша страсть остывала. Постоянство семейной жизни и однообразие работы сделалось очевидным для Джона. Он часто приходил с работы усталый, недовольный. Он не смотрел на меня, когда я говорила. Я срывалась на крик, и он начинал отвечать в том же тоне. Раза два за неделю я решала уходить от него, вернуться домой и на старую работу. Ясно начинала понимать, что сделала страшную ошибку.
Лоррен покупала мне одежду и присылала ее домой. Хлопчатобумажные юбки с холщевыми поясами, блузки без рукавов, вязаные жакеты на застежке впереди – одежда, которую носили все женщины из супермаркета. Она предложила мне не завивать волосы, и я стала их отращивать. Купила ленту, чтобы стягивать их сзади. Я все утро занималась домашними делами, потом долго принимала душ и одевалась во все новое. Новая одежда была красива и приятно ощущалась на теле. А днем часто появлялась неуверенность, неопределенность, страх… из-за чего – не знаю. Я чувствовала доверие только к детям. В отдельные дни переодевалась по три раза. Надевала новую одежду, переодевалась в старую, а потом опять в новую, пока не приходил Джон. Ему нравилось видеть меня в одежде, купленной его матерью.
