Текст книги "Выпуск 1. Том 6"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Глава 8
Список

– Я человек слова! – воскликнул Джепп. Сунув руку в карман, он извлек пачку мелко испечатанной на машинке бумаги. – Вот! Здесь все, вплоть до мельчайших деталей! Я заметил тут одну любопытную вещь Скажу, когда вы кончите читать.

Пуаро разложил листы на столе и принялся просматривать.

Фурнье пододвинулся поближе и стал читать через его плечо:

«Джеймс Райдер.

Карманы. – Льняной носовой платок с меткой «D». Бумажник из свиной кожи, в нем – банкнот фунтового достоинства, три деловых карточки. Письмо от партнера Джерджа Эльбермэна, выражающее надежду, что «переговоры об условиях займа увенчались успехом... иначе мы будем в затруднительном положении». Письмо, подписанное Моди, назначающей свидание на следующий вечер в Трокадеро (дешевая бумага, неграмотный почерк). Серебряный портсигар. Коробка спичек. Авторучка. Связка ключей. Ключ от цилиндрического американского дверного замка. Разрешение на обмен французских и английских денег. Чемодан. – Множество деловых бумаг о торговых сделках на цемент.

Экземпляр «Bloodless Cup», («Бескровного кубка», запрещенного в стране).

Коробка «Immediate Cold Cure» – быстродействующего лекарства от простуды. Доктор Брайант.

Карманы. – Два льняных носовых платка. В бумажнике – 40 фунтов стерлингов и 500 франков. Деловой блокнот. Портсигар. Зажигалка. Авторучка. Ключ от дверного замка. Связка ключей. Флейта в футляре. «Мемуары» Бенвенуто Челлини и французское издание «Ушные болезни».

Норман Гэйль.

Карманы. – Шелковый носовой платок. В бумажнике – фунт стерлингов и 600 франков. Разрешение на обмен денег. Деловые карточки двух французских фирм, производящих зубоврачебные инструменты. Коробка от спичек «Брайант К° и Мэй» – пустая. Серебряная зажигалка. Курительная трубка из эрики.

Каучуковый кисет. Ключ от дверного замка.

Чемодан. – Белый льняной пиджак. Два маленьких зубоврачебных зеркальца.

Свертки зубоврачебной ваты. «La vie Parisienne», книга «Автомобиль» и «Курортный журнал».

Арман Дюпон.

Карманы. – Бумажник с 10 фунтами и тысячей франков. Очки в футляре. Хлопчатобумажный носовой платок. Пачка сигарет, коробка спичек.

Карточки в футляре. Зубочистка.

Чемодан. – Рукопись с обращением к Королевскому азиатскому обществу.

Две немецкие археологические публикации. Два листа с примерными эскизами гончарных изделий. Пустотелые трубки с орнаментом (сказано, что это черенки от курдских трубок).

Небольшой плетеный поднос. Девять фотоснимков керамических изделий.

Жан Дюпон.

Карманы. – В бумажнике 5 фунтов и 300 франков. Портсигар. Мундштук (из слоновой кости). Зажигалка. Авторучка. Два карандаша. Небольшая книжка с кое-как нацарапанными записями. Письмо на английском от Л. Марринера с приглашением на ленч в ресторан на Тоттенхэм Корт Роуд. Разрешение на обмен французских денег. Даниэль Клэнси.

Карманы. – Носовой платок (испачканный чернилами).

Авторучка (протекающая). В бумажнике-4 фунта и 100 франков. Три газетные вырезки о недавних преступлениях (отравление мышьяком и два хищения). Два письма от домашних агентов с детальным описанием деревенского хозяйства. Деловая книжка. Четыре карандаша. Перочинный нож. Три оплаченных и четыре неоплаченных счета. Письмо от Гордона, владельца парохода «Минотавр».

Наполовину решенный кроссворд, вырезанный из «Таймс». Записная книжка с набросками сюжетов. Разрешение на обмен итальянских, французских, швейцарских и английских денег. Оплаченный гостиничный счет в Неаполе.

Большая связка ключей.

В кармане пальто. – Рукопись новеллы «Убийство на вершине Везувия».

«Континентальное обозрение». Мяч для гольфа. Пара носков. Зубная щетка.

Оплаченный гостиничный счет из Парижа.

Мисс Керр.

Сумка. – Губная помада. Два мундштука (один резной, слоновой кости, другой – нефритовый). Пудреница. Портсигар. Коробка спичек. Носовой платок.

Два фунта стерлингов. Разрешение на обмен денег. Половина письма о кредите.

Ключи.

Несессер шагреневый. – Бутылки, щетки, гребни и т. д. Маникюрные принадлежности. Мешочек, содержащий зубную щетку, губку, зубной порошок, мыло. Большие и маленькие ножницы. Пять писем из дому и от друзей из Англии.

Два романа Таушнитца. Фотоснимок двух спаниелей.

Журналы «Мода» и «Домашнее хозяйство».

Мисс Грей.

Сумка. – Губная помада, румяна, пудреница. Ключ от дверного замка и ключ от чемодана. Карандаш. Портсигар. Мундштук. Коробка спичек. Два носовых платка. Оплаченный гостиничный счет из Ле Пине. Маленькая книга «Французские фразы». Бумажник со 100 франками и 10 шиллингами. Разрешение на обмен английских и французских денег. Две фишки из казино, стоимостью 5 франков. В кармане дорожного пальто. – Шесть открыток с видами Парижа, два носовых платка и шелковый шарфик. Письмо с подписью «Глэдис». Пакетик аспирина.

Леди Хорбари.

Сумка. – Две губные помады, румяна, пудреница. Носовой платок.

Три банкнота по тысяче франков. 6 фунтов стерлингов. Разрешение на обмен французских денег. Бриллиантовое кольцо. Пять французских марок. Два мундштука. Зажигалка в футляре.

Несессер. – Косметические принадлежности. Искусной работы маникюрный набор (золотой). Небольшой флакон с этикеткой (написанной чернилами) «Борная кислота».

Когда Пуаро кончил читать список, Джепп указал пальцем на последнюю строку.

– Борная кислота? Это кокаин!

Глаза Пуаро удивленно расширились. Он понимающе кивнул.

– Ясно, не так ли? – заметил Джепп. – Нужно ли говорить вам, что женщина, привыкшая к кокаину, в моральном отношении уязвима. Думаю, титул леди помогает ей достигать того, чего она хочет. Но все равно сомневаюсь, что у нее хватило бы нервов совершить убийство; и, честно говоря, не вижу, была ли у нее для этого возможность. Сущая головоломка!

Пуаро собрал в стопку все листы и просмотрел их еще раз. Затем со вздохом отложил в сторону.

– Кое-что здесь, – сказал он, – очень ясно указывает, кто именно совершил преступление. Но, тем не менее, пока что я не могу сказать, зачем или, по крайней мере, каким образом.

Джепп уставился на него:

– Вы хотите сказать, что, когда вы прочитали этот список, у вас появилась мысль о том, кто ЭТО сделал? – Джепп выхватил у Пуаро листы, перечитал их, отдавая каждый лист Фурнье, и вытаращил на Пуаро глаза:

– Вы не дурачите меня, мсье Пуаро?

– Нет, нет, Ouelle idee!

Француз в свою очередь отложил стопку листов.

– Может, я глуп, – сказал он. – Но не нахожу, что этот список помогает нам продвинуться вперед.

– Не сам по себе, – сказал Пуаро, – а в совокупности с определенными деталями дела. Что ж, возможно, я и не прав. Очень может быть...

– Well, выкладывайте свою версию! – сказал Джепп. – Во всяком случае, я с интересом послушаю.

Пуаро покачал головой.

– Нет, это, как вы говорите, пока что только теория, голая теория. Я надеялся найти определенный предмет в списке. Eh bien, я нашел его. Он здесь, но, мне кажется, указывает в неверном направлении. Правильный ключ, но не к той персоне. Это значит, что у нас еще много работы, и, признаюсь, я нахожу здесь много предметов, назначение которых мне пока еще не ясно. Я еще не могу собрать воедино все факты. А вы? Вижу, тоже – нет. Тогда давайте работать, каждый исходя из своих предположений. У меня нет уверенности, повторяю, есть пока только подозрение...

– Гм... Какую-то чушь вы несете! – вознегодовал Джепп. Он встал. – Ладно, на сегодня хватит. Я работаю в Лондоне, вы возвращаетесь в Париж, Фурнье. А вы, мсье Пуаро?

– Я все еще хочу сопровождать мсье Фурнье в Париж, теперь даже больше, чем когда-либо.

– Больше, чем когда-либо!.. Хотел бы я знать, что за причуды у вас на уме?

– Причуды? Ce n'st pas joli, за! Нехорошо!

Фурнье поднялся и церемонно пожал всем руки.

– Желаю вам доброго вечера. Множество благодарностей за восхитительное гостеприимство. Мы встретимся в Кройдоне завтра утром? Не так ли?

– Точно так. A demain! До завтра!

– Будем надеяться, – пошутил Фурнье, – что нас с вами не пристукнут по дороге.

Джепп и Фурнье ушли. Пуаро некоторое время оставался словно в забытьи.

Затем встал, неторопливо убрал посуду, вытер стол, высыпал из пепельницы окурки и расставил по местам стулья, подошел к приставному столику и взял подборку «Sketch».

Перелистал страницы и, наконец, добрался до того, что искал.

Это был фотоснимок. Над ним было написано:

«Поклонники солнца». А внизу подпись: «Графиня Хорбари и мистер Раймонд Барраклоу на отдыхе в Ле Пине».

Пуаро долго разглядывал освещенные ярким солнцем смеющиеся лица, сплетенные руки, изящные купальные костюмы «солнцепоклонников».

– Занятно, – пробормотал Эркюль Пуаро. – Видимо, нужно будет что-то предпринимать в этом направлении... Да, нужно.

Глава 9
Элиза Грандье

Погода на следующий день была такой безветренной и безоблачной, что даже Эркюль Пуаро должен был признать, что его «estomac» настроен миролюбиво.

Они летели рейсом 8.45 в Париж. Кроме Пуаро и Фурнье, в самолете находилось еще семь-восемь ранних пассажиров, и Фурнье воспользовался путешествием, чтобы проделать несколько опытов. Достал из кармана кусочек бамбука и трижды во время полета подносил его к губам, поворачиваясь в определенном направлении. Первый раз он проделал это, перегнувшись через поручень кресла, потом – слегка повернув голову в сторону и, наконец, возвращаясь из туалета; всякий раз он ловил на себе удивленный и даже испуганный взгляд кого-либо из пассажиров. Во время последнего эксперимента на него были обращены, казалось, все взгляды!

Фурнье уселся в свое кресло несколько обескураженный.

– Вы смущены, мой друг? – заметил он удивление Пуаро. – Но, согласитесь, ведь предположения нуждаются в проверке!

– Evidemment! Поистине восхищен вашей дотошностью! Вы сыграли роль убийцы с трубкой. Результат предельно ясен: вас видит каждый!

– Не каждый!

– Вообще-то, да. Всякий раз есть кто-то, кто не видит вас, но чтоб убить, этого недостаточно. Вы должны быть абсолютно уверены, что никто вас не увидит.

– При обычных условиях это невозможно, – сказал Фурнье. – Я придерживаюсь своего мнения: условия во время того полета были особые был психологический момент! Наступил какой-то момент, когда внимание всех математически точно сконцентрировалось на чем-то определенном.

Пуаро мгновение колебался, затем медленно произнес:

– Я согласен: вероятно, существует некое психологическое обоснование тому, что никто не увидел убийцу... Но мои суждения отличаются от ваших. Я чувствую, в этом деле слишком факты могут оказаться обманчивыми. Закройте глаза, мой друг, вместо того, чтобы широко раскрывать их. Используйте ваш внутренний взор. Пусть функционируют клетки мозга... Пусть их задачей будет выяснение того, что же произошло на самом деле. Потому что сейчас вы делаете выводы из того, что видели. Ничто не может уводить так далеко от истины, как прямое наблюдение.

Фурнье снова покачал головой и умоляюще вознес руки:

– Я оставляю это занятие. Я не могу уловить хода ваших мыслей!

– Я только утверждаю, что молодая гончая нетерпеливо бежит по горячему следу и он обманывает ее... Это – ловля копченой селедки! [След отвлекает внимание, сбивает с верного пути.] Я дал вам очень хороший совет! Зажмурьтесь!

И, откинувшись назад, Пуаро закрыл глаза будто бы затем, чтобы думать, но ровно через пять минут... заснул.

По прибытии в Париж они тотчас же направились на улицу Жолиэтт, что находится на южном берегу Сены.

Дом № 3 ничем не отличался от соседних домов. Пожилой консьерж впустил их и сердито приветствовал Фурнье:

– Снова полиция! Дом из-за этого получит худую славу! – Ворча, он удалился в свою каморку.

– Пройдемте в кабинет Жизели, – предложил Фурнье. – Это на первом этаже.

Вытаскивая из кармана ключи, он объяснил, что в ожидании новостей от английских коллег французская полиция приняла меры предосторожности опечатала двери.

– Боюсь только, – сказал Фурнье, – что здесь мы не найдем ничего, что могло бы помочь нам. – Он снял печати, открыл дверь, и они вошли.

Кабинет мадам Жизели оказался маленькой душной комнаткой. В углу стояло некое старомодное подобие сейфа, делового вида письменный стол и несколько стульев с довольно потрепанной обивкой грязное окно едва пропускало свет, и, казалось, вряд ли его когда-нибудь открывали. Фурнье, оглядевшись кругом, пожал плечами.

– Видите? – спросил он. – Ничего. Совсем ничего.

Пуаро обошел вокруг стола. Сел на стул и поглядел на Фурнье.

Затем слегка провел рукой по столу, пошарил по нижней стороне крышки.

– Здесь есть звонок, – сказал он.

– Да, он звонит у консьержа.

– Что ж, мудрая предосторожность. Кое-кто из клиентов мадам мог обладать буйным нравом...

Пуаро открыл один за другим ящики стола: канцелярские принадлежности, календарь, перья, карандаши и ничего, носящего личный характер. Он молча заглянул в них и запер.

– Я не буду оскорблять вас повторным обыском, мой друг. Если здесь можно было найти что-нибудь, вы это уже нашли. – Он взглянул на сейф. – Не столь уж эффектный образец, а?

– Нечто весьма устаревшее, – согласился Фурнье.

– Он был пуст?

– Да. Служанка все уничтожила.

– Ах, да!.. Служанка, пользовавшаяся доверием... Мы должны ее увидеть. – Пуаро встал. – Пошли. Поглядим на эту преданную служанку.

Элиза Грандье была низенькой, чрезвычайно полной женщиной средних лет, с обветренным красным лицом и маленькими хитрыми глазками, быстро перебегавшими с Фурнье на Пуаро и обратно.

– Садитесь, мадмуазель Грандье, – сказал Фурнье.

Она спокойно, сдержанно поблагодарила и опустилась на стул.

– Мсье Пуаро и я прилетели сегодня из Лондона. Вчера было проведено дознание, то есть следствие о смерти мадам. У полиции нет никаких сомнений: мадам отравили.

Француженка печально покачала головой.

– Это ужасно, мсье, все то, что вы говорите. Мадам отравили? Кому же такое взбрело в голову?

– Полагаю, вы сможете нам помочь...

– Конечно, мсье. Но только чем я могу помочь полиции? Я ничего не знаю, совсем ничего.

– Вы знаете, что у мадам были враги? – неожиданно спросил Фурнье.

– Неправда. Почему мадам должна иметь врагов?

– Мадмуазель Грандье, – сухо изрек Фурнье. – профессия ростовщика всегда была чревата определенными неприятностями.

– Не скрою, некоторые клиенты мадам бывали порою несдержанны, – согласилась Элиза.

– Они устраивали сцены? Угрожали?

– Нет, нет, вот в этом-то вы не правы. Они хныкали, жаловались, протестовали. Они не могли уплатить. – В голосе Элизы звучало презрение. – Но, в конце концов, все-таки платили, – закончила она с удовлетворением.

– Мадам Жизель была безжалостной женщиной, – как бы про себя заметил Фурнье. – И у вас нет жалости к ее жертвам?

– «Жертвы, жертвы»... – нетерпеливо заговорила Элиза. – Вы не понимаете. Иногда приходится влезать в долги, но можно ли жить не по средствам, занимать, а потом воображать, что это был подарок?.. Это немыслимо. Мадам всегда была справедлива и беспристрастна. Она одалживала и ждала возмещения. Разве это не справедливо? У нее самой никогда не было долгов. Никогда не было просроченных счетов. Вы говорите, мадам была безжалостной, – вы не правы. Мадам была доброй. Всегда жертвовала бедным сестрам монахиням, если те приходили. Давала деньги благотворительным заведениям. А когда жена Джорджа, консьержа, захворала, мадам даже платила за ее пребывание в деревенской больнице. – Элиза остановилась, лицо ее вспыхнуло и стало сердитым и жестким. – Вы... Вы не понимаете. Нет, Вы совсем не понимаете мадам.

Фурнье подождал, пока негодование служанки улеглось, затем сказал:

– Клиенты мадам обычно вынуждены были в конце концов платить ей. Не знаете ли вы, какими средствами мадам принуждала их платить?

Элиза пожала плечами.

– Я ничего не знаю о делах мадам Жизели, мсье, совсем ничего.

– Вы знаете достаточно, ведь это вы сожгли бумаги мадам!

– Я следовала ее наставлениям. Она приказала, если с нею что-нибудь случится, если она заболеет и умрет где-нибудь вдали от дома, я тотчас должна уничтожить все деловые бумаги!

– Бумаги из того сейфа, что внизу? – спросил Пуаро.

– Да, мсье. Ее деловые бумаги.

– И они все были внизу в сейфе?

Его настойчивость заставила Элизу покраснеть.

– Я следовала наставлениям мадам, – повторила она и упрямо поджала губы.

– Так, это-то я знаю, – сказал Пуаро, улыбаясь. – Но ведь бумаг в сейфе не было. Не правда ли? Этот сейф слишком уж старый, даже любитель мог открыть его. Бумаги хранились где-то в другом месте... Может, в спальне мадам?

Элиза мгновение молчала, затем сказала:

– Да, мсье. Мадам всегда делала вид перед клиентами, будто бумаги хранятся в сейфе, но на самом деле все находилось в спальне.

– Вы нам покажете, где именно?

Элиза встала, и мужчины последовали за ней.

Спальня – достаточно просторная комната – была так заставлена богатой тяжелой мебелью, что негде было повернуться.

В углу стоял огромный старинный сундук. Элиза подняла крышку и вынула старомодное платье из шерсти альпака, с шелковой нижней юбкой. На внутренней стороне платья был глубокий карман.

– Бумаги хранились здесь, мсье, – сказала Элиза. – Они лежали в большом запечатанном конверте.

– Вы мне ничего не сказали об этом, когда я вас расспрашивал три дня назад, – резко, с нескрываемой обидой и злостью сказал Фурнье.

– Я прошу прощения, мсье. Вы спросили меня, где бумаги. Я ответила вам, что сожгла их. Это была правда. А где хранились эти бумаги мне казалось неважным.

– Верно, – сказал Фурнье. – Но вы-то понимаете, мадмуазель Грандье, что бумаг сжигать не следовало?

– Я повиновалась приказаниям мадам, – угрюмо ответила Элиза.

– Знаю, вы старались делать все как можно лучше, – сказал Фурнье успокаивающе. – А теперь я хочу, чтобы вы выслушали меня очень внимательно, мадмуазель: мадам убита. Возможно, что ее убил кто-то, о ком она знала нечто позорное. И это «нечто» могло заключаться в бумагах, которые вы сожгли. Я хочу задать вам один вопрос, мадмуазель. И отвечайте на него не раздумывая. Возможно, – а по-моему, это и вполне вероятно – вы просмотрели бумаги, прежде чем отправили их в огонь. Если это так, то никто не станет ни упрекать, ни порицать вас. Напротив, любая информация, которую вы получили из этих бумаг, может сослужить огромную службу полиции и будет иметь решающее значение для предания убийцы правосудию. Поэтому, мадмуазель, не бойтесь сказать правду. Смотрели вы бумаги перед тем, как сжечь их?

Элиза дышала прерывисто, с напряжением. Она подалась вперед и упрямо повторила:

– Нет, мсье. Я ни во что не заглядывала. Я ничего не читала. Я сожгла конверт, не снимая печати.

Глава 10
Черная записная книжка

Фурнье мрачно смотрел на нее минуту-две, затем, обескураженный, отвернулся.

– Жаль, – сказал он. – Вы действовали честно, мадмуазель, но все же очень, очень жаль. – Он сел и вытащил из кармана записную книжку. – Когда я допрашивал вас раньше, мадмуазель, вы сказали, что не знаете имен клиентов мадам. А сейчас говорите о том, что они хныкали, протестовали... Значит, кое что вы знаете о клиентах мадам Жизели?

– Сейчас объясню, мсье. Мадам никогда не называла имен. Она никогда не обсуждала свои дела. Может же быть такая замкнутость свойственна человеку, не так ли? Но отдельными восклицаниями она высказывала свое мнение, делала замечания. Порою, очень редко, правда, мадам разговаривала со мной, будто сама с собою.

Пуаро весь обратился в слух.

– Если бы вы привели пример, мадмуазель... – попросил он.

– Погодите... Ах, да!.. Ну, вот, например, приходит письмо – Мадам вскрывает его. Смеется коротким, сухим смешком. И говорит: «Вы хнычете и плачетесь, моя дорогая леди. Ничего, все равно вам придется платить». Или обращается ко мне: «Какие глупцы! Ну и глупцы! Думают, я стану ссужать им большие суммы без гарантии! Осведомленность – вот мои гарантии, Элиза! Осведомленность – это власть!» Примерно так она и говорила.

– А вы видели когда-нибудь клиентов мадам?

– Нет, мсье, очень-очень редко. Понимаете, они приходили только на первый этаж, и чаще всего после наступления сумерек.

– Была ли мадам в Париже перед поездкой в Англию?

– Она возвратилась в Париж только накануне, в полдень.

– А куда же она ездила?

– В течение двух недель она была в Довиле, в Ле Пине, на Пари-Пляж и в Вимере – ее обычное сентябрьское турне.

– Теперь подумайте, мадмуазель, не говорила ли она вам чего-нибудь такого, что могло бы оказаться для нас полезным?

Элиза немного подумала. Затем покачала головой.

– Нет, не припоминаю, мсье, – сказала она. – Ничего такого не могу припомнить. Мадам была в настроении. Сказала, что дела идут хорошо. Ее турне было доходным. Затем велела мне позвонить в «Юниверсал эйрлайнз компани» и заказать билет на завтра на самолет в Англию. Билетов на утро уже не было, но она получила билет на двенадцатичасовой рейс.

– Она не сказала, зачем летит в Англию? Какие-то срочные дела?

– О, нет, мсье. Мадам довольно часто отлучалась в Англию. О поездке обычно сообщала мне накануне.

– В тот вечер у мадам были клиенты?

– Кажется, кто-то был. Но я не уверена, мсье. Жорж, возможно, знает лучше. Мне мадам ничего не сказала.

Фурнье вытащил из кармана фотографии – в большинстве моментальные снимки свидетелей, выходивших от следователя.

– Узнаете ли вы кого-нибудь из них, мадмуазель?

Элиза взяла снимки, просмотрела все по очереди, покачала головой:

– Нет, мсье.

– Тогда придется спросить у Жоржа.

– Да, мсье. Но, к несчастью, у Жоржа неважное зрение. А жаль...

Фурнье поднялся.

– Ладно, мадмуазель, мы уходим. Но вы совершенно уверены, что ни о чем, абсолютно ни о чем не позабыли упомянуть?

– Я? Но... Но что же это может быть? – встревожилась Элиза.

– Все понятно, пойдемте, мсье Пуаро? Прошу прощения, вы что-то ищете?

Пуаро действительно бродил по комнате, рассеянно ища что-то.

– Да, – сказал Пуаро. – Я ищу то, чего здесь нет. Я не вижу здесь ни одной фотографии! Где фото родных мадам Жизели? Членов ее семьи?

Элиза вздохнула:

– У мадам не было семьи. Она была совсем одна на свете.

– У нее была дочь, – мягко напомнил Пуаро.

– Да, это так. У нее была дочь... – Элиза скорбно вздохнула.

– Но здесь нет портрета ее дочери, – настаивал Пуаро.

– О, мсье не понимает. Это правда, что у мадам была дочь, но, видите ли, то было очень давно. Я думаю, мадам не видела своей дочери с тех пор, как та была еще совсем ребенком.

– Как так? – заинтересовался Фурнье. Элиза развела руками:

– Не знаю. Тогда мадам была совсем молоденькой. Я слышала, она была красивой, говорят, очень красивой и несчастной. Возможно, вышла замуж, а может, и нет. Я думаю, что нет. Безусловно, ребенка она как-то пристроила.

Мадам потом болела оспой и едва не умерла А когда выздоровела, красота ее исчезла. Не было больше романов, ни по ком она не сходила с ума. Мадам стала деловой женщиной.

– Но она же оставила деньги своей дочери?

– Что верно, то верно, – сказала Элиза. – Кому же можно оставить деньги, как не собственной плоти и крови? Кровь гуще воды, а друзей мадам не имела. Она всегда жила одиноко. Деньги были ее страстью – она стремилась делать больше и больше денег. А тратила мало, не привыкла к роскоши.

– Она кое-что завещала и вам в наследство. Вы знаете об этом?

– Да, мне уже сообщили. Мадам всегда была щедрой. Каждый год она давала мне еще небольшую сумму, сверх положенного жалованья. Я так благодарна мадам.

– Ну что ж, – вздохнул Фурнье. – Мы уходим. По пути я поговорю со старым Жоржем.

– Позвольте мне последовать за вами минутой позже, мой друг, – сказал Пуаро.

– Как хотите... – Фурнье удалился. Пуаро еще раз прошелся по комнате, затем опустился на стул и посмотрел на Элизу. Под его испытующим взглядом француженка забеспокоилась.

– Мсье хочет узнать еще о чем-нибудь?

– Мадмуазель Грандье, – без обиняков начал Пуаро, – вы знаете, кто убил вашу хозяйку?

– Нет, мсье. Клянусь богом!

Она говорила искренне. Пуаро пристально взглянул на нее и опустил голову.

– Bien, – сказал он. – Я верю. Но знать – это одно, а подозревать совсем другое. Нет ли у вас подозрения, только подозрения – о том, кто бы мог это сделать?

– У меня нет подозрений, мсье. Я уже сказала об этом агенту полиции.

– Вы можете ему говорить одно, а мне – другое.

– Почему так, мсье? Зачем так поступать?

– Потому что одно дело давать информацию полиции и совсем другое давать ее частному лицу.

В глазах Элизы появилось выражение нерешительности. Казалось, она раздумывала. Пуаро наклонился к ней и дружески просто заговорил:

– Сказать вам что-то, мадмуазель Грандье? Часть моего занятия состоит в том, чтобы ничему не верить, ничему из того, что мне говорят, ничему, что не доказано. Я не подозреваю сперва одного, а потом другого. Я подозреваю всех. Каждого, кто имеет отношение к преступлению, я рассматриваю как преступника до тех пор, пока его невиновность не будет доказана.

Элиза Грандье бросила на Пуаро сердитый взгляд.

– Вы подозреваете меня? Меня? В убийстве мадам?! Ну, это уж слишком! – Она возбужденно поднялась со стула и в изнеможении упала обратно. – Нет, Элиза, – успокаивающе сказал Пуаро. – Я не подозреваю вас в убийстве мадам. Убийца был пассажиром самолета. Убийство совершено не вашей рукой. Но вы вольно или невольно могли оказаться соучастницей убийцы. Вы могли заранее сообщить кому-нибудь о предстоящем путешествии мадам.

– Но я не делала этого! Клянусь вам!

Пуаро молча посмотрел на нее, затем кивнул.

– Верю, – сказал он. – Тем не менее вы что-то скрываете. Да-да! Послушайте, что я вам скажу. В каждом деле криминального характера при допросе свидетелей сталкиваешься с поразительным явлением: каждый что-то утаивает. Иногда (все же довольно часто) это «что-то» совершенно безобидное, не имеющее никакого отношения к преступлению. Но я говорю вам: такое «что-то» есть всегда. Вот так и с вами. О, не отрицайте! Я – Эркюль Пуаро, и я знаю. Когда мой друг мсье Фурнье спросил, не забыли ли вы сказать о чем-либо, вы забеспокоились. И постарались уклониться от ответа. А сейчас снова, когда я предположил, что вы можете сказать мне кое-что, чего не сочли нужным сообщить полиции, вы обдумывали мое предположение. Значит, что-то такое есть! И я должен знать, что именно!

– Оно не имеет никакого значения, – вырвалось у Элизы.

– Возможно, не имеет. Но все равно, разве вы мне не скажете, что это? Помните, – продолжал он настаивать, – я не из полиции.

– Да, правда, – сказала, колеблясь, Элиза Грандье. – Мсье, я в затруднении. Не знаю, какого поступка потребовала бы сейчас от меня мадам! – Есть пословица: один ум хорошо, а два – лучше. Вы не хотите посоветоваться со мной? Давайте исследуем этот вопрос вместе.

Элиза все еще глядела на него с сомнением. Пуаро сказал с улыбкой:

– Вы – как хороший сторожевой пес, Элиза. Понимаю, вы думаете о верности вашей умершей хозяйке!

– Вот-вот, мсье. Мадам очень доверяла мне. С того времени, как я начала служить у нее, я честно выполняла все ее наставления.

– Вы были признательны ей за какую-то большую услугу, которую она вам оказала в свое время, не так ли?

– Мсье очень торопится. Да, это правда, этого я не отрицаю. Я была обманута, мсье, мои сбережения украли, а у меня был ребенок. Мадам была так добра ко мне. Она договорилась и устроила моего ребенка на ферму, к хорошим людям, – на хорошую ферму, мсье, к честным людям. Тогда-то она и упомянула впервые, что тоже была матерью.

– Она рассказывала вам какие-нибудь подробности: возраст ее ребенка, например, где он находится?

– Нет, мсье. Она говорила только, что с этим покончено. Так лучше, сказала она, маленькая девочка хорошо и надежно устроена и обеспечена, ей предоставят работу, а мадам оставит ей в наследство все свои деньги.

– И больше она ничего никогда не говорила вам о своем ребенке или об его отце?

– Нет, мсье, просто у меня есть кое-какие соображения... Но, понимаете, это только подозрение... Я думаю, что отцом ее ребенка был англичанин.

– Почему же у вас сложилось такое впечатление?

– Не могу сказать ничего определенного. Только в голосе мадам всегда слышалась горечь, когда она говорила об англичанах. Когда она заключала сделки, она наслаждалась, если в ее власти оказывался англичанин. Но это всего лишь мое впечатление...

– Да, но, быть может, очень ценное! Оно открывает нам возможность... А ваш собственный ребенок; мадмуазель Элиза? Это мальчик или девочка?

– Девочка, мсье. Она умерла... Вот уже пять лет...

– О, примите мои соболезнования... Наступило молчание.

– А сейчас, мадмуазель Элиза, – напомнил Пуаро, – что же это такое, о чем вы до сих пор мне так и не сказали?

Элиза поднялась и вышла из комнаты. Через несколько минут она вернулась, держа в руках потрепанную черную записную книжку.

– Эта книжечка принадлежала мадам. Мадам постоянно носила ее с собой. Но когда она собиралась ехать в Англию, то не смогла ее найти. Когда мадам уехала, я нашла книжку. Она завалилась за изголовье постели. Книжку я спрятала у себя в комнате до возвращения мадам. А как только услыхала о смерти мадам, я сожгла все ее бумаги, кроме этой книжечки. У меня на этот счет не было никаких указаний мадам.

– Когда вы услыхали о смерти мадам? Впервые вы услыхали это от полиции, не так ли? – спросил Пуаро. – Полицейские пришли сюда и стали искать бумаги мадам. Сейф они нашли пустым, и тогда вы сказали, что сожгли бумаги, хотя на самом деле сожгли их значительно позже, не так ли?

– Это верно, мсье, – со вздохом призналась Элиза. – Пока они рассматривали сейф, я достала из сундука бумаги. И сказала, что сожгла их, да.

Но, в конце концов, это было почти правдой. Я сожгла бумаги при первой возможности. Я должна была выполнить приказание мадам. Видите, мсье, с какими трудностями мне пришлось столкнуться? Вы не сообщили об этом в полицию? Это очень важно для меня.

– Я верю, мадмуазель Элиза, что вы действовали с наилучшими намерениями. Но все равно жаль... Очень жаль, что так получилось. Однако сожалениями делу не поможешь. Я не вижу необходимости сообщать точное время уничтожения бумаг нашему великолепному мсье Фурнье. А теперь позвольте мне посмотреть, не может ли книжечка чем-нибудь нам помочь.

– Не думаю, мсье, – сказала Элиза, покачав головой. – Здесь личные заметки мадам, одни только цифры. Без документов записи не имеют никакого значения.

Элиза неохотно вручила книжечку Пуаро. Он взял ее и полистал. Это были карандашные записи сделанные наклонным почерком. Они все, казалось, были на один лад – номер и несколько деталей.

«CX 265. Жена полковника. Останавливалась в Сирии. Фонд полка».

«GF 342. Французский депутат. Знакомый Ставинского».

Казалось, все записи были одинаковыми. Всего их было около двадцати. В конце книжки находились пометки, также карандашные, с указанием места и времени:

«Ле Пине, понедельник. Казино, 10,30. Отель „Савой“, 5 часов. А. В. С. Флит-стрит, 11 часов».