Текст книги "Серебряное зеркало и другие таинственные истории"
Автор книги: Агата Кристи
Соавторы: Артур Конан Дойл,Говард Филлипс Лавкрафт,Герберт Джордж Уэллс,Клапка Джером Джером,Вашингтон Ирвинг,Амброз Бирс,Дэвид Келлер,Бернард Кейпс,Дэвис Грабб,Оливер Онионс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Оливер Онионс
ПРОИСШЕСТВИЕ
Улица не очень сильно изменилась, и мало-помалу ее чары вновь начали действовать на Ромарина. Городские часы на улице неподалеку пробили семь, и он замер, сложив руки на трости. Он был полон любопытства, затем ожидания, и наконец, когда звук затих вдали, – странного удовлетворения от своей памяти. Часы били по-особенному, довольно замысловато: звук прерывался на доминанте и после необычно долгого интервала за ним следовал удар, обозначавший час. Только когда последний удар стал уже неуловимым для уха, Ромарин вернулся к тому занятию, от которого его отвлекли часы.
Это занятие особенно располагало к погруженности в воспоминания – он смотрел на едва заметные предметы на этой улице, настолько сильно позабытые, что теперь, когда он вновь видел их, они пробуждали в его памяти лишь запоздалый отклик. Необычная форма дверного молотка, стайка дымовых труб, трещина, все там же, в камне мостовой – когда-то со всеми этими вещами были связаны ассоциации, но они прятались очень глубоко в прошлом, и, потревожив эти воспоминания, Ромарин испытывал странное чувство одиночества и покинутости, какое бывает от возврата к тому, из чего давно вырос.
Но по мере того, как он разглядывал все вокруг, медлительные воспоминания пробуждались все больше; и со всех предметов, принадлежащих прошлому, которое вновь заявляло о себе, казалось, исчезали бессчетные приметы нового. Пропали новые витрины магазинов; стена, которая свидетельствовала о подъеме там, где прежде был упадок, вновь стала зияющим разломом. Мигающая электрическая вывеска в конце улицы, зеленым и красным раскрасившая название виски вдоль освещенного лампами окна, перестала тревожить его взгляд; и непривычный новый фасад небольшого ресторанчика, мимо которого он ходил взад и вперед, вновь принял вид старого и знакомого друга.
Семь часов. Отпуская кэб, Ромарин не думал, что еще так рано. Встреча должна была состояться не раньше четверти восьмого. Но он решил пока не заходить внутрь. Этой встречи лучше было ожидать у входа. В свете от ресторанного окна он подвел стрелки часов поточнее, а затем медленно прошел несколько ярдов по улице туда, где рабочие вытаскивали декорации с черного хода нового театра, сваливая их в какую-то тележку. Театр стоял тут уже двадцать лет, но для Ромарина он был «новым». В его дни здесь не было никакого театра.
В его дни… Его дни были сорок лет назад. Четверть века назад на этой улице, в этом квартале проходила его жизнь. Сорок лет назад он не был знаменитым художником, признанным всеми, осыпанный наградами, человеком, с которым за руку здоровались монархи. Тогда он был диковатым «зеленым» студентом, как другие, с безмятежным философским отношением к жизни, и еще невозможно было предугадать ожидающий этого юношу успех. Его глаза вновь остановились на дверном молотке рядом с рестораном, улыбка озарила его лицо. Как получилось, что этот дверной молоток пощадили прежние завсегдатаи, сорвавшие так много других его собратьев? Каким чудом выжил этот молоток, чтобы сейчас так странно возродить в памяти всю былую жизнь? Ромарин вновь улыбался, опираясь обеими руками о трость. Эту трость с дарственной гравировкой «Моему другу Ромарину» подарил ему кронпринц.
«Знаешь, тебя тут не должно было быть, – сказал Ромарин дверному молотку. – Если я до тебя не добрался, то Марсден должен был…»
Именно на встречу с Марсденом пришел Ромарин – с тем, о ком он в последнее время так много думал. Марсден был единственным человеком, с которым его разделяло некое подобие ненависти, и даже эта тень неприязни сейчас уходила в прошлое. Люди не хранят в течение сорока лет враждебности, которая родилась в стычках из-за горячности молодой крови. Теперь, думая об этом, Ромарин понимал, что ненавидел Марсдена по-настоящему не дольше пары месяцев. Из-за девушки в этих самых стенах (Ромарин вновь проходил мимо ресторана) быстрый кулак нанес удар, столы торопливо были сдвинуты назад, и они с Марсденом дрались, пока другие ребята не подпускали официантов… И вот теперь Ромарину было шестьдесят четыре, а Марсден, должно быть, был на год его младше, ну а девушка, кто знает, возможно давно уже умерла… Да, время лечит, слава Богу, и когда Марсден принял приглашение на ужин, Ромарин даже почувствовал прилив искренней радости.
Но – Ромарин вновь взглянул на часы – Марсден опаздывал, и это было на него так похоже. Марсден всегда был таким – приходил и уходил, когда вздумается, невзирая на неудобство, которое доставлял другим. Но он наверняка должен был прийти пешком. Если рассказы о нем были правдивы, Марсден не достиг многого в том, что называется жизненным успехом, и Ромарин, с прискорбием услышав это, рад был бы оказать ему поддержку. Даже хорошему человеку не совладать с потоком жизни, если тот обрушивается на него волнами постоянного невезения, и Ромарин, успешный и чествуемый всеми, все же понимал, что ему повезло…
Но вместе с тем опаздывать – это так в духе Марсдена!
Когда он показался из-за угла улицы и направился в сторону Ромарина, тот его сначала не узнал. Он не думал заранее, каким ожидает увидеть Марсдена, но к тому, что предстало перед ним, Ромарин готов не был. И дело было не в топорщащейся серой бороденке, настолько короткой, что, казалось, она сама не знает, борода ли она или просто щетина; не в фигуре и не в осанке – одежда легко меняет все это, а одежда человека, который шагал навстречу к Ромарину, говоря прямо, была обтрепанной; нет, не в этом… Ромарин не знал, что именно такого было в приближающемся человеке, что на миг не нашло отклика в его памяти. Марсден был уже в полудюжине ярдов от мужчин, переносивших декорации из театра на тележку, и один из рабочих поднял руку, хватаясь за очередное крыло театрального задника…
Но при звуке его голоса случилось то же, что произошло, когда часы пробили семь. Ромарин внезапно поймал себя на чувстве нетерпеливого ожидания, сосредоточенности и затем вновь ощутил удивительное удовольствие от точности своей памяти. По крайней мере, голос Марсдена остался прежним; как в былые дни – немного завистливый, полный сарказма, с готовностью принимающий низменное понимание произносимых слов, а к более возвышенным мыслям выражающий пренебрежительную неприязнь. Это стало завершающим штрихом к картине прошлого, которая началась с боя часов, дверного молотка, стайки труб и щели в камне мостовой.
– Что ж, мой многоуважаемый академик, мой…, – зазвучал голос Марсдена через театральных грузчиков…
– Один момент, если позволите, господин хороший, – прозвучал другой голос.
На секунду раскрашенный картон декорации отгородил их друг от друга.
* * *
В это мгновение с Ромарином и случилось то самое происшествие, тот самый несчастный случай. Если его природа передана такими условными словами, то только потому, что описать его по-другому невозможно. Это происшествие – расшифрованный код, который можно восстановить до первоначального вида, что Ромарин впоследствии и сделал.
* * *
Взяв Марсдена под руку, художник вошел в ресторан. Он заметил, что, хотя вид с улицы сохранил некоторые черты былых дней, внутри ресторан стал совершенно другим. Дешевые сверкающие настенные зеркала, не дающие определить истинный размер помещения, Амуры и пастушки, нарисованные очень аляповато, как на повозках продавцов мороженого, вешалки для шляп и вентилятор с четырьмя лопастями, медленно приводящий в движение воздух в дальнем углу комнаты – все это не отличалось от доброй дюжины подобных заведений в округе. В меню на желатиновых карточках говорилось, что здесь можно поужинать по выбору à la carte или за общим столом table d’hôte за два шиллинга. Однако Ромарин выбрал это место для ужина не из-за кухни, и не из-за обслуживания.
Он сделал знак официанту, подбежавшему помочь ему снять пальто, что нужно сначала подойти к Марсдену; но тот, буркнув «не надо», уже справился сам. Краем глаза увидев показавшуюся подкладку его пальто, Ромарин понял, почему Марсден не подпускал к себе официантов. Он почувствовал укол совести от того, что его собственное пальто было с пушистым воротником и шелковой подкладкой.
Они присели за столик в углу недалеко от крутящегося вентилятора.
– Ну теперь можно и поговорить, – сказал Ромарин. – Я очень, очень рад видеть тебя, Марсден.
Перед собой он увидел злое лицо с морщинистым лбом и нестриженными серо-стальными волосами, торчащими над ушами. Это немного неприятно удивило Ромарина; он едва ли ожидал увидеть некоторые черты, настолько обостренные временем. Лоб самого Ромарина был высоким, гладким, открытым и благородным, а борода окаймляла лицо широкой серебряной полосой.
– Рад, говоришь? – произнес Марсден, когда они сели друг напротив друга. – Ну, я тоже рад – что меня видят с тобой. Это малость оживит доверие к моему счету. Вон там парень, уже узнал тебя по твоими фотографиям в газете… Думаю, можно…
Он едва заметно махнул рукой. Марсден решил, что можно заказать джин и горькую настойку. Ромарин сделал заказ для него, но сам воздержался. Марсден одним глотком выпил аперитив; затем, взяв булку, разломал ее на куски и – Ромарин помнил, что в былые дни Марсден всегда так ел хлеб – начал кидать эти маленькие кусочки в рот. Раньше эта привычка страшно раздражала Ромарина, теперь… что ж, жизнь некоторых из нас щадит больше, нежели других. Не стоит винить таких людей, если они опускают руки. Бедный старина Марсден… Но вот принесли суп, и это прервало размышления Ромарина. Он почитал меню, напечатанное фиолетовым шрифтом, заказал несколько сменяющих друг друга блюд, и несколько минут двое мужчин провели в тишине.
– Ну что ж, – наконец сказал Ромарин. отодвигая тарелку и вытирая салфеткой свои белые усы, – ты до сих пор романтик, Марсден?
Марсден, сидевший с салфеткой, заткнутой за пуговицы поношенного жилета, с подозрением взглянул на Ромарина поверх стакана с остатками джина и горькой, который уже было подносил к губам.
– Что? – спросил он. – Слушай. Ромарин, давай не будем вскрывать гробы воспоминаний лишь из-за необходимости поддерживать беседу. Может, твои воспоминания и приятны, но я не привык тратить много времени на свои. Лучше приобретать новые… Выпью-ка виски с содовой.
Принесли виски, довольно много; Марсден, кивнув, сделал большой глоток.
– На здоровье, – произнес он.
– Спасибо, – ответил Ромарин, одновременно заметив, что такой ответ, хоть и соответствовал пожеланию Марсдена по краткости, был не тем, что он намеревался сказать.
– За твое здоровье, – поправился он. Последовала короткая пауза, во время которой принесли рыбу.
Ромарин надеялся совсем на другое. Он желал примирения с Марсденом, а не просто позволения заплатить за его ужин. Однако если Марсден не изъявлял желания говорить, сложно было противиться. Действительно, он спросил Марсдена, все ли еще тот романтик, в большей степени ради поддержания разговора; но то, что Марсден тут же на это указал, не вдохновляло на дальнейшую беседу. Ромарин и раньше, и сейчас, когда думал об этом, не мог сказать, что именно подразумевал Марсден под словом «романтика», так часто им употребляемым. Он знал только то, что эта вера в «романтику», что бы это ни было, исповедовалась им с некоторым вызовом, так, будто он искал ссоры или гибели в каком-нибудь опасном предприятии. Из-за жестокости, с которой оно отстаивалось, это убеждение казалось Ромарину пустым… Но на самом деле, дело было не в том, и не в другом. Важным было сразу же спасти эту беседу, которая началась не очень-то удачно. Чтобы спасти ее, Ромарин наклонился над столом в Марсдену.
– Будь таким же дружелюбным, как и я, Марсден, – произнес он. – Уж извини, но думаю, что если бы ты был на моем месте и я увидел бы в тебе искреннее желание помочь, какое есть у меня, то я бы воспринял его правильно.
Вновь Марсден поглядел на собеседника с подозрением.
– Помочь? Помочь как? – резко спросил он.
– Это как раз то, что я хотел бы услышать от тебя. Например, ты, вероятно, все еще работаешь?
– О, моя работа! – Марсден с презрением махнул рукой. – Попробуй что-нибудь другое, Ромарин.
– Ты ничем не занимаешься?… Ну что ты, я не такой плохой друг, и ты как никто другой поймешь это.
Но Марсден сделал ему знак остановиться.
– Не так быстро, – сказал он. – Давай-ка для начала посмотрим, что ты имеешь в виду под помощью. Ты действительно хочешь сказать, что не прочь бы давать мне в долг? Я сейчас именно так понимаю помощь!
– Тогда ты сильно изменился, – произнес Ромарин, однако, сам подумал в глубине души, действительно ли Марсден изменился в этом отношении.
Марсден захохотал.
– Ты ведь не думал, что я не изменился, не так ли? – он внезапно наклонился вперед. – Это ошибка, Ромарин, большая ошибка.
– Что ошибка?
– Эта наша… встреча. Крупная ошибка.
– Я надеялся, что нет, – воздохнул Ромарин.
Марсден вновь наклонился к нему, сделав другой жест, очень знакомый Ромарину. В руке у него был кухонный нож – лезвием вверх – и он постукивал им по столу, подчеркивая важность какой-либо мысли.
– Говорю тебе, это ошибка, – вертя нож, повторил он. – Нельзя вновь вскрывать прошлое таким образом. Ты на самом деле, не хочешь ворошить все, а лишь некоторые вещи. Ты хочешь копаться, выбирать между воспоминаниями, одобряя или осуждая. Должно быть, где-то во мне есть какая-то черта, которую ты ненавидишь меньше остальных – между прочим, ума не приложу, что это; и ты хочешь обращать внимание только на эту черту и закрыть глаза на остальное. Так не получится. Я не позволю. Я не дам тебе так копаться в моей жизни. Если хочешь вспоминать, вспоминай все или вообще ничего. И я хочу выпить еще.
Он положил нож на стол со стуком. Ромарин обратился к официанту.
На лице Ромарина отражалась боль… Он не отдавал себе отчет, что до этого смотрел на Марсдена свысока, с чувством превосходства. Но Ромарин вновь сказал себе, что нужно проникнуться пониманием. Те люди, которые не вышли победителями из схватки с жизнью, легко подвержены обидам, как сейчас Марсден; все же, это тот же самый Марсден, человек, с которым Ромарин хотел примириться.
– Ты не справедлив ко мне, – произнес он негромко.
Вновь нож поднялся в воздух, и его острие приблизилось к Ромарину.
– Нет, справедлив, – слегка возвысил голос Марсден и указал на зеркало в конце стола. – Ты знаешь, что преуспел, а я, по всей видимости, нет. Нельзя, взглянув в это зеркало, не заметить этого. Но я следовал своей дорогой не менее последовательно, чем ты. Моя жизнь принадлежала всегда только мне, и я не собираюсь извиняться за нее ни перед кем на свете. Более того, я ей горжусь. По крайней мере, насчет нее у меня всегда было определенное намерение. Поэтому я считаю, что очень справедливо указать на это, когда ты говоришь о помощи.
– Возможно, возможно, – немного печально согласился Ромарин. – Больше, нежели что-либо еще, все усложняет твой тон. Поверь, у меня нет иных намерений, кроме дружеских.
– Нееет, – протянул Марсден задумчиво, решая что-то и, наконец, допуская истинность слов Ромарина. – Нет, я верю. А ты обычно получаешь то, на что нацелился. Ах, да, я следил за твоими успехами – взял себе за правило наблюдать за твоим восхождением. Порой было трудновато, но ты забрался на самый верх. Ты из таких… Твоя судьба, она у тебя на лбу написана!
Ромарин улыбнулся.
– Ха, это что-то новенькое! – произнес он. – Если мне не изменяет память, раньше у тебя не было обыкновения рассуждать о судьбе. Погоди минутку… Ты скорее говорил что-то о воле, страсти, насмешке над невозможностью чего-либо, над авторитетами и так далее, и тому подобное… Не так ли? И всегда было подозрение, что ты совершал поступки скорее из теоретических убеждений, нежели исходя из своих желаний.
Беспристрастный наблюдатель сказал бы, что эти слова почти попали в точку. Марсден собирал ножом крошки разломанного хлеба. Он составил из них квадрат, затем отрубил углы. Только когда крошки приняли ту форму, какую ему хотелось, он поднял на Ромарина мрачный взгляд.
– Оставь эту тему, Ромарин, – резко сказал он. – Брось. Забудь. Если я тоже начну вспоминать, мы вспорем друг другу брюхо. Чокнемся стаканами – вот так – и забудем.
Ромарин на автомате протянул свой стакан, но его тревожили путанные мысли.
– Вспорем друг другу брюхо? – повторил он.
– Да. Забудем.
– Вспорем друг другу брюхо? – вновь повторил Ромарин. – Ты меня поставил в тупик.
– Что ж, возможно, я неправ. Я только хотел предупредить тебя, что в свое время на отважился на множество поступков. А теперь оставим этот разговор.
У Ромарина были изящно очерченные карие глаза, а над ними дугой изгибались восточные брови. И вновь эти острые глаза заметили необыкновенно злой взгляд человека, сидящего напротив. Глаза Ромарина были полны недоверия и любопытства, и он пригладил свою серебристую бороду.
– Оставим? – медленно произнес он. – Нет… Давай продолжим. Я хочу услышать больше.
– А я бы предпочел еще выпить в мире и спокойствии… Официант!
Оба мужчины откинулись на спинки стульев, наблюдая друг за другом. «А ты все такой же скользкий старый черт», – подумалось Ромарину. Марсден же, по-видимому, думал только о виски с содовой, которые должен был принести официант.
* * *
Ромарин всегда искоса глядел на людей, которые, не моргнув глазом, могли вслед за джином с горькой настойкой выпить три-четыре стакана виски с содовой. Это говорило о том, что его собеседник бывалый выпивоха. Марсден упросил официанта оставить бутылку и сифон с содовой на столе и уже смешивал себе ядреный напиток.
– Ну, раз уж ты продолжаешь, то… За старые добрые дни! – сказал он.
– За старые добрые дни, – повторил Ромарин, глядя как его собеседник допивает до дна.
– Странно это… Оглядываться назад, через все эти годы, правда? Что ты чувствуешь?
– Что-то смешанное, кажется. Обычные чувства: удовольствие и сожаление вместе.
– Так у тебя есть сожаления?
– О нескольких вещах, да. Ну, к примеру, о нашей драке, Марсден, – засмеялся он. – Вот поэтому я и выбрал старое место.
Он оглядел сияющий новый интерьер вокруг.
– А ты случайно не помнишь, из-за чего все разгорелось? Я – очень смутно.
Марсден бросил на него долгий взгляд.
– И только?
– Ну я помню кое-что. Подозреваю, в основе лежала эта твоя идея-мыльный пузырь о «романтике». Расскажи мне, – улыбнулся Ромарин, – неужели ты действительно думал, что жизнь можно прожить по безумным правилам, которые ты имел обыкновение провозглашать?
– Свою жизнь я прожил именно так, – спокойно ответил Марсден.
– Ну наверно, не в прямом смысле?
– В прямом.
– Ты хочешь сказать, что не вырос из этих идей?
– Надеюсь, нет.
Ромарин вскинул голову.
– Так, так, – пробормотал он недоверчиво.
– Что «так, так»? – тут же потребовал объяснений Марсден. – Но, конечно, ты никогда не знал и не узнаешь, что я имел в виду.
– Под романтикой?… Да, надо признаться, не знал. Но насколько я понимаю, это похоже на что-то, что началось с аппетита, а закончилось пресыщением и диабетом.
– Не по-философски? – спросил Марсден, взяв в руки кость цыпленка.
– Крайне не по-философски, – подтвердил Ромарин, качая головой.
– Что ж, – хмыкнул Марсден, обдирая мясо с кости. – Да, думаю, она приносит иные плоды.
– Так она приносит плоды?
– О да, приносит.
Ресторан теперь был полон. Его часто посещали молодые художники, музыканты, репортеры и прочая публика, упорно цепляющаяся за изрядно потертую мантию Его Величества Искусства. Время от времени головы посетителей поворачивались, чтобы рассмотреть осанистую и привлекательную фигуру Ромарина, которая сделалась известной благодаря стараниям прессы, салонов фотографии на Риджент Стрит и изданий Академии. Неподалеку от двери в стеклянной кабинке кассирша – пухленькая француженка, на которую Марсден несколько раз посмотрел так, что Ромарин осуждающе нахмурился – всем своим видом выражала понимание чести, оказанной ресторану. Несколько раз подходил владелец, мужчина со светлой бородкой, и осведомлялся, соответствовал ли ужин и обслуживание вкусам месье.
И все, устремившие взгляды на Ромарина, горели желанием узнать, кем может быть оборванец, что ужинает вместе с ним.
Так как Ромарин выбрал, чтобы темой их разговора стали былые дни, без избирательности, Марсден был полон желания идти до конца. Вновь он кидал в рот скатанный в шарики хлеб, и вновь Ромарин чувствовал раздражение. Марсден это заметил, но в ожидании жаркого по-французски все же продолжал скатывать и метать хлеб, запивая его большими глотками виски с содовой.
– Да, это дает свои плоды. Не так, конечно, – вновь начал он, кивнув в сторону юнца в ореоле густой шевелюры и с пышным черным атласным галстуком на шее. – Не восхищение такого рода, а по-другому…
– Расскажи.
– Конечно, если ты так хочешь. Но ты мой гость. Ты не желаешь рассказать мне сначала о своей жизни? – Но я думал, ты знаешь… Ты же сказал, что следил за моей карьерой.
– Так и есть. Но мне интересен не твой список титулов и наград. Дай вспомнить, кто же ты… академик, доктор какого-то права, доктор литературы – чтобы это ни значило – профессор того и сего, и это еще не все. Это я знаю. Я не хочу сказать, что ты этого не заслужил. Я восхищаюсь твоими картинами. Но меня интересует другое. Я хочу знать, что чувствуешь, когда находишься так высоко, как ты.
Это был наивный вопрос, и Ромарин почувствовал себя глупо, пытаясь ответить на него. Таким мог бы интересоваться юноша в атласном галстуке, сидящий через несколько столов от них. Ромарин вновь ощутил старую тягу Марсдена к новым и сильным эмоциям. Это было частью теоретических убеждений Марсдена, которые он сам для себя придумал – делать что-либо не просто так, а чтобы можно было сказать, что ты смог совершить эти поступки. Конечно, такому человеку могло показаться, что у Ромарина есть какая-то корыстная цель; а ее не было, просто Марсден судил по себе. Марсден, в упорных поисках собственной жизни, потерял ее, и Ромарин был склонен подозревать, что та горячность, с которой тот убеждал его, что это не так, как раз и показывала величину потери.
Но он попробовал – сделал попытку дать Марсден краткое описание своей карьеры. Он рассказал ему о простом везении, что лежало в ее основе – как другой художник заболел и отдал Ромарину несколько заказов. Он рассказал ему о счастливой женитьбе на небогатой девушке, и о неожиданном наследстве, доставшемся его жене – не очень большом, но которого вполне хватало. Он рассказал ему об удачных встречах, развившихся в добрую дружбу, о первом серьезном заказе – фреске, которая принесла ему звание младшего члена академии, о продажи одной работы фонду Чантри, об оплачиваемых поездках и работе в различных коллегиях и советах.
Пока он говорил, Марсден придвинул к себе его пустой стакан, смочил палец в пролитой выпивке и начал водить пальцем по краю стакана. В молодости они тоже так делали, и когда все ребята в ресторане находили звучание своего стакана, вокруг стоял тонкий, просто невыносимый писк. Под сопровождение этого писка Ромарин пытался рассказывать свою историю.
Но этот мышиный звук заставил его замолчать. Он завершил свой рассказ как-то запинаясь, на бессмысленном обобщении касательно успеха.
– А успех в чем? – потребовал объяснения Марсден, на секунду прервав свою игру со стаканом.
– В твоей цели, какова бы она не была.
– А, – протянул Марсден, вновь продолжая свой концерт.
Ромарин старался при рассказе не упоминать о различиях в обстоятельствах, но Марсден, казалось, стремился их усугубить. На его стороне было несчастное преимущество человека, которому нечего терять. И мало-помалу Ромарин начал понимать, что Марсден не идет ему навстречу, и самому ему до старого врага нужно идти больше, чем свою половину пути, а дружественность все так же далека. В сердце он уже предчувствовал, что у встречи не будет доброго завершения. Он ненавидел этого человека, ненавидел выражение его лица и звук его голоса так же, как и давным-давно.
К ним подошел владелец ресторана с глубочайшими извинениями. Пусть месье его извинит, но звук от стакана… раздражает… другой месье жалуется…
– Что? – вскинул голову Марсден. – А, это. Конечно. Стакан можно использовать по лучшему назначению.
Он вновь его наполнил.
На нем начал сказываться ликер. Даже четверть того, что он выпил, уже запросто могла сбить с ног обычно не пьющего человека, а у Марсдена от алкоголя лишь стали блестеть глаза. Он язвительно засмеялся.
– И это все? – спросил он Ромарина.
Тот коротко ответил, что это все.
– Ты не сказал ничего про звания академика и доктора… как его там?
– Позволь добавить, что я доктор гражданского права и полноправный член Королевской академии искусств, – ответил Ромарин, почти теряя терпение. – А теперь, раз уж ты не считаешь все это важным, могу ли я услышать твой рассказ?
– Вообще-то, я не знаю, ведь… – Марсден замолчал, провожая взглядом женщину, вошедшую в ресторан – раздевающим взглядом, который заставил Ромарина покраснеть до корней волос и опустить глаза. – Я хотел сказать, что ты, возможно, так же мало придашь значения рассказу о моей жизни, как и я – о твоей. Вон какая гибкая бабенка… Когда тощая блондинка решит стать этакой чертовкой, хуже не придумаешь…
Безо всякого извинения Ромарин взглянул на часы.
– Хорошо-хорошо, – сказал Марсден, ухмыляясь. – Итак, что я получил от жизни… Но предупреждаю, это страшно постыдные вещи.
Ромарин в этом не сомневался.
– Но это моя жизнь, и я ею горжусь. Я совершил – кроме получения наград и титулов – все! Все! Если есть хоть что-нибудь, чего я не сделал, скажи мне, одолжи один соверен и я пойду и сделаю это!
– Ты не рассказал свою историю.
– Это так. Тогда начну… Ну, ты знаешь, если не забыл, как я начал…
На столе лежали фрукты, ореховые скорлупки и щипцы для орехов, а на краю, отгороженный от сквозняков картами меню, стоял кофейный агрегат, чьи бока мерцали в свете голубого фитилька. Ромарин снимал столовым ножом кожицу с персика. Марсден отказался от портвейна и переключился на золотистый ликер. Все столики уже были заняты, и сам хозяин ресторана принес Ромарину и Марсдену лучшие сигареты и сигары. Официант налил кофе и ушел вместе с кофеваркой в одной руке и салфеткой в другой.
Марсден уже углубился в свой рассказ…
Отвратительный пафос, с каким он рассказывал про свою жизнь, ужаснул Ромарина. Все было так, как он и говорил раньше – не было ничего, что он не делал и чем не наслаждался с тошнотворным ликованием. Действительно, все это заканчивалось болезненно, пресыщением. В жалком поиске ощущений до самого дна он был дьявольски изобретателен и одновременно очень предсказуем. Его порочное любопытство не упускало ничего, его извращенный аппетит не знал сострадания. Это было само зло, ехидно скалящее зубы. Подробности просто невозможно передать…
И его бахвальство было непомерным. Ромарин бледнел, слушая этот рассказ. Возможно ли? Чтобы это злокачественная опухоль на груди природы могла сказать «я знаю», осквернялись святыни, добрые обычаи попирались, невинность очернялась, здравость извращалась и все светлое топилось в болоте, которое этот ночной хищник называл – да, все еще называл – нежным словом «романтика»? Да, именно так все оно и было. Не только мужчины и женщины страдали от бесчестия, но были опозорены и всё человечество, и все чистые установления общества, если хоть один человек терпел подобную муку. И как смотреть на то существо, которое сделало все это?
– Романтика… красота. Да, красота вещей, таких, какие они есть, – прохрипело оно.
Если посетители ресторана и повернулись сейчас к Ромарину, то привлек их внимание ужас, отразившийся на его лице. Он вытащил платок и вытер испарину со лба.
– Но ты говоришь об обобщениях… ужасных теориях, вещах, слишком дьявольски коварных, чтобы было возможно совершить их… – с запинкой произнес он.
– Что? – закричал Марсден, которого прервали в смаковании его побед. – Нет, клянусь! Я все это сделал, все! Разве ты не понимаешь? Если нет, то спрашивай еще!
– Нет, нет! – воскликнул Ромарин.
– А я говорю да! Ты пришел сюда для этого, и ты получишь сполна! Я пытался остановить тебя, но ты не хотел, поэтому ты узнаешь все! Ты думаешь, что твоя жизнь была полна, а моя – пуста? Ха-ха! Романтика! У меня была убежденность, была и смелость. Я еще не рассказал тебе и десятой части всего! Что бы ты хотел услышать? Про окна спален в горячую пору любви? Убийство человека, который стоял на моем пути? Да, я дрался на дуэли и убил. Или про то, как выжимать жизнь из человека вот так? – он указал на тарелку Ромарина, на которой лежали остатки винограда. – Или, может быть, тогда, сказав, что сделаю, я отступился, когда мы…
Он махнул обеими руками в сторону центра ресторана.
– Когда мы дрались?
– Да, когда мы дрались, здесь!.. Нееет, я прожил, говорю тебе, прожил каждое мгновение! Без званий, без наград, но я прожил такую жизнь, которая тебе и не снилась!
– И упаси Господь!
Но внезапно Марсден, почти кричавший, вновь притих. Он начал трястись от внутреннего смеха. Это был смех старого-старого человека, и он переполнял Ромарина невыносимой ненавистью. Ненависть возродилась вместе со звуком голоса этого животного, и его каждое слово, взгляд, движение, жест, с тех пор, как они вошли в ресторан, добавляли к ней каплю за каплей. И вот сейчас он смеялся, хихикал, сотрясался от смеха, как будто осталось поведать еще одну чудовищную деталь. Ромарин смял салфетку и кивнул официанту: «Месье ужинает со мной…»
– Хо-хо-хо, – вновь раздался пьяный голос. – Много времени прошло с тех пор, как «месье» ужинал тут со своим старым другом Ромарином. Помнишь последний раз? Не забыл? Бум, бац! Два удара через стол – крепко ты тогда меня приложил, Ромарин. А потом бааам! Столы назад, ребята вокруг – Фаркхарсон за меня, Смит за тебя, и вперед!.. И ты на самом деле не помнишь, из-за чего все это завязалось?
Ромарин помнил. Он изменился в лице и уже не был похож философа и знатока жизни.
– Ты сказал, что она не станет – малышка Петти Хьюз – что она не станет со мной…
Ромарин почти вскочил со стула и ударил кулаком по столу.
– И, клянусь, она и не стала! Есть хотя бы одна гнусность, которую ты не совершил!
Марсден тоже приподнялся, слегка пошатываясь.
– Охо-хо, ты так думаешь?
Дикая мысль промелькнула в голове Ромарина:
– Ты хочешь сказать…
– Хочу сказать?… Хо-хо, да, это и хочу сказать. Она это сделала.
Зеркала в дыму от полусотни сигар и сигарет, Амуры и пастушки на пестрых стенах, встающие со своих мест посетители – внезапно все это закружилось перед глазами Ромарина. В следующую секунду, чувствуя, как будто он стоит на чем-то ненадежном и может потерять равновесие, он ухватился на столовый нож, которым чистил персик и ударил Марсдена в шею. Закругленное лезвие с треском разломалось, но он ударил еще раз обломанным ножом и оставил его в теле. Стол перевернулся почти вертикально, за ним исчезла голова Марсдена. За ней последовала груда стаканов, сигар, искусственных цветов и. наконец, скатерть, за которую тот цеплялся. Осталась голая грязная американская столешница.
