Текст книги " Выпуск II. Том 2"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

“Зачем, о рыцарь, бродишь ты, печален.., как там дальше?., бледен, одинок…”.[76] У меня перед глазами вставало лицо рыцаря.., или нет, не рыцаря, а мистера Кэри.., мрачное, напряженное, темное от загара, оно напоминало лица тех несчастных юношей, которых мне, еще девочке, приходилось видеть во время войны. Мне стало жаль его.., а потом я снова уснула. Мне снилась “La Belle Dame sans merci” в образе миссис Лайднер, она поникла в седле, с вышиванием в руках.., потом лошадь споткнулась.., а кругом были все кости, кости, покрытые воском… Я проснулась, вся дрожа, мурашки бегали у меня по спине. Впредь никогда не стану есть карри на ночь.

Глава 7
Человек за окном

Вероятно, лучше сразу повиниться в том, что в моем повествовании отсутствуют приметы местного антуража. В археологии я ничего не смыслю и не уверена, что хочу ликвидировать этот пробел в моем образовании. Возиться с тем, что погребено, с чем давно покончено, представляется мне занятием довольно бесцельным. Мистер Кэри сказал мне как-то, что археолог должен быть наделен особой страстью, чего у меня нет и в помине. Не сомневаюсь, что он совершенно прав.

В первое же утро мистер Кэри спросил, не хочу ли я посмотреть дворец, который он.., эскизный план которого – кажется так? – он вычерчивает. Хотя, признаться, никак не возьму в толк, как можно представить себе то, что существовало много сотен лет назад! Разумеется, я с готовностью согласилась и, по правде сказать, была даже немного взволнована – ведь этому дворцу почти три тысячи лет. Интересно, какие же были дворцы в древние времена, похожи ли они на те, что я видела в гробнице Тутанхамона[77] в стенных росписях. Каково же было мое удивление, когда вместо дворца мне показали просто кучи земли и стены фута два высотой – и все! Мистер Кэри пустился объяснять: здесь был огромный двор, а здесь покои, вот лестница наверх, вот комнаты, которые выходили во внутренний двор. Интересно, откуда он все это взял, думала я, но вслух, разумеется, ничего не сказала – с моей стороны это было бы невежливо. Однако какое жестокое разочарование постигло меня! Раскопки показались мне просто кучами земли – ни мрамора, ни золота, ничего мало-мальски примечательного. Если дом моей тетки в Криклвуде когда-нибудь рухнет от старости, уверяю вас, развалины будут выглядеть куда более живописно! А эти древние ассирийцы[78], или как их там, ведь они называли себя царями. Поводив меня по своему “дворцу”, мистер Кэри передал меня с рук на руки отцу Лавиньи. Этого человека я немного побаивалась – как-никак монах, да к тому же иностранец. И голос у него какой-то замогильный. Однако он оказался на редкость добродушным, хотя и несколько рассеянным. Порой у меня возникало странное чувство, что он почти так же чужд всей этой археологии, как и я.

Миссис Лайднер потом объяснила мне все. Отца Лавиньи, сказала она, интересуют только “памятники письменности”, так это называется. Эти древние люди писали вполне осмысленно, на глиняных дощечках, но не буквами, а такими смешными детскими значками. Попадаются даже учебные таблички – на одной стороне пишет учитель, а на другой – ученик, который старается подражать ему. Признаться, эти таблички показались мне довольно забавными – было в них нечто.., трогательное, не знаю, понятно ли я выражаюсь.

Мы с отцом Лавиньи обошли все раскопки, и он показал мне места, где находились храмы, дворцы, частные дома и древнее аккадское[79] кладбище. У отца Лавиньи очень своеобразная манера рассказывать – не договорив об одном, он перескакивает на другое.

– Почему, собственно, вы приехали сюда? Что, миссис Лайднер серьезно больна? – спросил он между прочим.

– Не то чтобы серьезно… – осторожно отвечала я.

– Странная она женщина. Опасная.

– В каком смысле? – удивилась я. – Что значит “опасная”?

Он задумчиво покачал головой.

– Мне кажется, она безжалостная. Да, она может быть абсолютно безжалостной.

– Простите меня, – сказала я. – По-моему, это чепуха.

Он снова покачал головой.

– Вы не знаете женщин, как знаю их я. Для монаха довольно странное высказывание, подумала я. Хотя, конечно, чего он только не наслушался на исповедях. И все же я была несколько озадачена, я ведь не знаю, дозволено ли монахам исповедовать, или это делают только священники. А он, я думаю, монах, с этой его длинной шерстяной рясой, взметающей пыль, с четками, с глухим, загробным голосом!

– Да, она может быть безжалостной, – повторил он задумчиво. – Я в этом уверен. Она ведь точно мраморная, холодна, неприступна… И тем не менее чего-то она боится. Интересно, чего?

Да, подумала я, неплохо бы нам всем знать, чего она боится?

Доктор Лайднер, возможно, что-то знает, а больше, пожалуй, никому ничего не известно.

Отец Лавиньи бросил на меня цепкий взгляд внезапно сверкнувших темных глаз.

– Что-то здесь у нас неладно, вы не находите? Или, на ваш взгляд, все в порядке?

– Не совсем, – промямлила я. – Посмотришь, вроде бы все в порядке, работа организована, но есть ощущение.., какого-то неблагополучия, что ли.

– Вот-вот, у меня тоже такое чувство. Мне кажется, – почему-то вдруг стало еще заметнее, что он иностранец, – что-то здесь назревает. И доктор Лайднер тоже не в своей тарелке. Что-то его тревожит.

– Здоровье жены, может быть?

– Возможно. Но не только. Тут что-то еще.., ему.., как бы это сказать?.. Не по себе, что ли.

Да, верно, это в нем чувствуется, подумала я.

Тут как раз появился доктор Лайднер, и мы оборвали разговор. Он показал мне могилу ребенка, которую только что вскрыли. Очень трогательно – тоненькие косточки, два глиняных сосуда и несколько крупинок – как объяснил доктор Лайднер, это бисеринки от ожерелья.

Рабочие очень меня позабавили. Где еще увидишь этакое сборище пугал? Все в длинных юбках и в каких-то немыслимых отрепьях, головы замотаны, будто всех их вдруг поразила зубная боль. Точно муравьи, они сновали туда-сюда с корзинами земли и при этом пели – по крайней мере, я так поняла, что это было пение, – то есть бесконечно тянули что-то монотонное и заунывное. Глаза у них в ужасающем состоянии – красные, гноящиеся. Некоторые вообще казались полуслепыми. Боже мой, какие они несчастные и жалкие!

– Довольно живописный народ, правда? – услышала я голос доктора Лайднера.

Живописный? Интересно! Вот мы два разных человека, и каждый из нас все видит по-своему, подумала я. Наверное, я не слишком-то ясно выражаюсь, ну, да вы, надеюсь, понимаете, о чем речь.

Немного погодя доктор Лайднер сказал, что собирается вернуться домой, чтобы выпить чашку чаю. Я пошла с ним, и по пути он поведал мне много интересного. Вот кто умеет рассказывать! Я будто собственными глазами видела, как все это было тысячи лет назад – и улочки и дома. Он показал мне печи, в которых выпекали хлеб, и заметил, что арабы и по сей день пользуются такими же печами.

Когда мы вернулись, миссис Лайднер уже встала. Выглядела она сегодня куда лучше – не такая бледная и утомленная, как вчера. Чай подали тотчас же. Доктор Лайднер принялся рассказывать жене о том, что происходило сегодня на раскопках. После чая он снова ушел работать, а миссис Лайднер спросила, не хочу ли я посмотреть археологические находки. Я, конечно, сказала, что хочу, и она повела меня в “музей” – комнату, сплошь заваленную множеством этих находок. В основном, как мне показалось, это были разбитые глиняные горшки, – впрочем, часть из них уже успели собрать и склеить. По мне, так все это можно было просто взять да выбросить.

– Боже мой! – сказала я. – Какая жалость, что они все разбиты, правда? Разве теперь они чего-нибудь стоят?

Миссис Лайднер слабо улыбнулась и сказала:

– Только бы Эрик вас не услышал. Именно горшки больше всего его интересуют. Ведь они – самое древнее из всех наших находок; некоторым из них, наверное, больше семи тысяч лет.

Она объяснила мне, что нашли их на большой глубине, на самом дне кургана. Тысячи лет назад, сказала миссис Лайднер, разбитую посуду склеивали особым веществом, наподобие битума. Видимо, в древности эти горшки ценились не меньше, чем в наше время.

– А теперь, – сказала она, – я покажу вам нечто куда более впечатляющее.

Она взяла с полки коробку, в которой лежал восхитительный золотой кинжал, с рукояткой, украшенной темно-синими камешками.

Я ахнула от восторга.

Миссис Лайднер засмеялась.

– Всем нравятся золотые вещи! Всем, кроме моего мужа.

– Почему же они не нравятся доктору Лайднеру?

– Ну, во-первых, золотые вещи слишком дорого обходятся. Ведь приходится платить золотом тем, кто нашел их, столько, сколько сами эти предметы весят.

– Боже милостивый! – воскликнула я. – Но почему?

– Таков обычай. И чтобы не было соблазна украсть. Понимаете, краденая золотая вещь теряет свою археологическую ценность, и вору ничего не остается, как переплавить ее. Таким образом мы помогаем ему удержаться на стезе добродетели.

Она сняла с полки еще одну коробку и показала мне прекрасную золотую чашу с изображенными на ней бараньими головами.

Я снова ахнула.

– Великолепно, правда? Эти вещи обнаружены в гробнице принца. Другие царские гробницы, найденные нами, оказались разграбленными. Эта чаша – самая ценная наша находка. Одна из самых красивых среди всех когда-либо найденных археологами чаш. Ранняя Аккадия. Бесценная вещь.

Внезапно нахмурившись, миссис Лайднер поднесла чашу к глазам и осторожно поскребла ногтем.

– Как странно! На ней воск. Должно быть, кто-то приходил сюда со свечой.

Она сколупнула восковую каплю и убрала чашу.

Потом она показала мне несколько забавных терракотовых[80] фигурок, но почти все они выглядели непристойно. Какое, однако же, извращенное воображение у этих древних людей, скажу я вам!

Вернувшись на террасу, мы застали там миссис Меркадо, которая красила ногти. Отставив руку, она любовалась своей работой. Трудно вообразить себе что-нибудь более отвратительное, чем эти оранжево-красные ногти, подумала я.

Миссис Лайднер принесла с собой разбитое вдребезги небольшое и очень тонкое блюдо и начала осторожно соединять осколки. Понаблюдав за ней минуту-другую, я спросила, не могу ли чем-нибудь помочь ей.

– О да, работы тут на всех хватит! Она принесла еще целую коробку битой керамики, и мы принялись за дело. Я довольно быстро наловчилась склеивать черепки, и миссис Лайднер похвалила меня. Она не знает, что у всех медицинских сестер проворные пальцы.

– Все так усердно работают, – прощебетала миссис Меркадо, – что я чувствую себя ужасной лентяйкой. Да я и в самом деле лентяйка.

– Ну и на здоровье! – обронила миссис Лайднер с безучастным видом.

В двенадцать подали ленч. Затем доктор Лайднер и мистер Меркадо принялись очищать керамику. Они поливали черепки раствором хлорноватой кислоты. Один из горшков после обработки приобрел великолепный синий цвет, на другом проступил изумительный рисунок – рогатые бычьи головы. Это было прямо как в сказке! Вековой слой грязи, который, кажется, ничто не возьмет, как по волшебству, вдруг закипал, пенился и сходил прочь.

Мистер Кэри и мистер Коулмен отправились на раскопки, мистер Рейтер пошел к себе в фотолабораторию.

– А ты чем займешься, Луиза? – ласково обратился доктор Лайднер к жене. – Может быть, отдохнешь немного?

Видимо, миссис Лайднер в это время обычно ложилась отдохнуть.

– Да, пожалуй, полежу часок. Потом немного погуляю.

– Хорошо. Мисс Ледерен, я думаю, не откажется составить тебе компанию?

– Конечно, – с готовностью отозвалась я.

– Нет-нет, – поспешно возразила миссис Лайднер. – Я пойду одна. Не то мисс Ледерен подумает, что ей вменили в обязанность не спускать с меня глаз.

– О, но я с большим удовольствием… – начала я.

– Нет, в самом деле, вам лучше остаться, – сказала она твердо, почти повелительно. – Иногда мне нужно побыть одной. Просто необходимо.

Настаивать я, разумеется, не стала и пошла к себе в комнату, чтобы тоже вздремнуть немного. Странно, думала я, что миссис Лайднер, одержимая постоянными страхами, решается гулять одна.

Когда в половине четвертого я вышла во двор, там не было ни души, если не считать маленького мальчика-араба, который мыл керамическую посуду в большом медном тазу, и мистера Эммета, который сортировал ее. Когда я подошла к ним, в воротах показалась миссис Лайднер. Такой оживленной я еще никогда ее не видела. Глаза у нее сияли. Она была возбуждена, почти весела.

Из лаборатории вышел доктор Лайднер и направился к ней. Он нес большое блюдо, на котором были изображены рогатые бычьи головы.

– Доисторические пласты необычайно богаты археологическими находками, – сказал он. – До сих пор нам очень везло. Найти эту гробницу в самом начале сезона – редкая удача. Единственный, кто имеет основания быть недовольным, – это отец Лавиньи. Пока мы нашли всего лишь несколько табличек.

– Кажется, он и их еще не обработал, – сказала резко миссис Лайднер. – Возможно, он выдающийся эпиграфист, но не менее выдающийся лентяй. Спит чуть не целый день.

– Жаль, упустили Берда, – сказал доктор Лайднер. – А отец Лавиньи поражает меня, мягко говоря, неортодоксальностью, хотя, разумеется, я бы не взял на себя роль компетентного судьи в этом деле. Некоторые его переводы меня, чтобы не сказать больше, удивляют. А надписи вот на этом камне? Я совсем не уверен, что отец Лавиньи тут прав. Впрочем, ему виднее.

После чая миссис Лайднер спросила меня, не хочу ли я прогуляться с нею к реке. Наверное, она боится, подумала я, что ее давешний решительный отказ взять меня с собой огорчил меня.

Мне не хотелось, чтобы она считала меня слишком обидчивой, поэтому я тотчас согласилась.

Вечер выдался великолепный. Тропинка, вьющаяся по ячменному полю, привела нас в цветущий фруктовый сад, через который мы вышли к Тигру. Слева виднелся Тель-Яримджах, откуда доносилось характерное монотонное пение. Справа вращалось большое мельничное колесо, ритмичный плеск которого поначалу раздражал меня, но потом стал даже приятен, – он будто убаюкивал. За мельницей виднелась деревня, где жили рабочие.

– Красиво, правда? – сказала миссис Лайднер.

– Да, такая мирная картина! Удивительно, в какую глушь меня забросила судьба.

– Глушь, – эхом повторила миссис Лайднер. – Да, здесь, во всяком случае, чувствуешь себя в некоторой безопасности.

Я бросила на нее внимательный взгляд. Но она, видимо, произнесла это как бы про себя, забыв на миг о моем присутствии. Она не подозревала даже, как выдает себя этими словами.

Мы пошли обратно. Внезапно миссис Лайднер сжала мне руку с такой силой, что я чуть не вскрикнула.

– Кто это? Что он делает? Совсем недалеко от нас, там, где тропинка вплотную подходит к нашему дому, стоял незнакомец. Одет он был как европеец. Встав на цыпочки, он старался заглянуть в окно.

Оглянувшись и увидев, что мы наблюдаем за ним, он сразу отпрянул от окна и пошел нам навстречу. Миссис Лайднер еще крепче сжала мне руку.

– Мисс Ледерен, – прошептала она, – мисс Ледерен…

– Успокойтесь, дорогая, все хорошо, – сказала я твердо.

Незнакомец поравнялся с нами и прошел мимо. Увидев, что это араб, миссис Лайднер с облегчением вздохнула и выпустила мою руку.

– Господи, да это же араб, – прошептала она. И мы пошли своей дорогой. Проходя мимо дома, я бросила взгляд на окна. Они были зарешечены и располагались довольно высоко, – гораздо выше, чем те, что выходили во двор, – так что заглянуть внутрь было невозможно.

– Должно быть, любопытный прохожий, – сказала я.

Миссис Лайднер кивнула.

– Наверное. А я было подумала, что…

Она осеклась.

Что? Что она подумала, спрашивала я себя. Кажется, все бы отдала, лишь бы узнать!

Но кое-что я все-таки поняла: миссис Лайднер боится какого-то совершенно определенного человека, человека из плоти и крови.

Глава 8
Тревожная ночь

Не знаю, право, что и рассказать о событиях первой недели моего пребывания в Тель-Яримджахе.

Оглядываясь назад теперь, когда я уже все знаю, я вижу довольно много мелких деталей, свидетельствующих о том, насколько слепа я была в те дни.

Однако в интересах точности изложения буду пытаться рассматривать события с тех позиций, на каких я находилась в то время, когда меня, сбитую с толку, подавленную, все сильнее мучило подозрение, что здесь дело Нечисто.

Во всяком случае, могу смело утверждать, что необъяснимое чувство напряженности и скованности – отнюдь не плод моей фантазии. Им были охвачены все. Даже Билл Коулмен, не отличавшийся ни чувствительностью, ни тонкостью, сказал как-то:

– Эта экспедиция! До чего она мне на нервы действует! Ходят все точно в воду опущенные. А что, здесь всегда так?

Обращался он к Дэвиду Эммету. Мистер Эммет с самого начала вызвал у меня симпатию; я сразу поняла, что его молчаливость отнюдь не означает отсутствия у него симпатии к людям. Меня в нем подкупала какая-то удивительная твердость духа и надежность. Что же до остальных, Бог знает, чего от них ждать…

– Нет, – возразил он мистеру Коулмену. – В прошлом году такого не было.

Однако распространяться на эту тему он не счел нужным и не проронил больше ни слова.

– Не могу понять я, друг, происходит что вокруг, – мрачно срифмовал мистер Коулмен.

В ответ Эммет только пожал плечами.

А с мисс Джонсон у меня состоялся довольно интересный разговор, из которого мне удалось кое-что извлечь для себя. Она чрезвычайно мне нравилась – умная, знающая, деловитая. Доктора Лайднера она боготворила – это сразу бросалось в глаза.

Она рассказала мне о нем решительно все, начиная с юности. Она помнила наперечет все его раскопы, знала, где и что он нашел. Готова поклясться, что она могла бы слово в слово повторить каждую его лекцию. Она считала его самым выдающимся археологом современности.

– А какой он простой! Прямо не от мира сего… Тщеславие ему совершенно чуждо. Только по-настоящему великий человек может быть таким простым.

– Истинная правда, – сказала я. – Великие люди никого не подавляют своим авторитетом.

– И с ним всегда так легко. А как весело было тут у нас в прежние годы! Мы тогда работали втроем – он, Ричард Кэри и я. Счастливое было время. Ричард Кэри работал с ним еще в Палестине. Они дружат уже лет десять, а я познакомилась с ним семь лет назад.

– Мистер Кэри такой красивый, – сказала я.

– Да.., пожалуй, – бросила она сухо.

– И немного замкнутый, вам не кажется?

– Он был совсем не такой, – вдруг живо откликнулась мисс Джонсон. – Это с тех пор, как… Она внезапно замолчала.

– С тех пор, как… – попыталась я подтолкнуть ее.

– Да что говорить… – Мисс Джонсон повела плечами. – Все теперь не так.

Я ничего не отвечала, надеясь, что она продолжит. И она заговорила, предварив свои слова смешком, чтобы я не восприняла ее слова слишком всерьез.

– Вероятно, я старая чудачка, но я часто думаю, что если жена археолога не интересуется археологией, то лучше бы ей сидеть дома, а не разъезжать по экспедициям. Это вносит ненужные сложности.

– Вы говорите о миссис Меркадо?

– О нет! – отмела она мое предположение. – Я говорю о миссис Лайднер. Она обворожительная женщина, и понятно, почему доктор Лайднер попался на удочку – извините за грубость! Но меня не покидает чувство, что здесь ей не место. Из-за нее все идет кувырком.

Стало быть, мисс Джонсон, как и миссис Келси, считает, что напряженную обстановку создает миссис Лайднер. Допустим, но откуда же ее собственные страхи?

– Главное – она выбивает из колеи его, – пылко продолжала мисс Джонсон. – Конечно, вы скажете, я как.., как верная и ревнивая старая собака. Но он же такой измученный, такой нервный! Конечно, мне это не нравится. Он должен всего себя отдавать работе, а тут жена с ее глупыми страхами! Если эта глушь так пугает ее, сидела бы у себя в Америке. Не выношу людей, которые делать ничего не делают, а только и знают, что жаловаться!

Тут она, видимо, немного испугавшись, что наговорила лишнего, добавила:

– Само собой, я безмерно восхищаюсь ею. Она прелестная женщина, да и держится великолепно, когда пожелает, конечно.

На этом беседа наша закончилась.

Вот и всегда так, подумала я, стоит запереть вместе нескольких женщин, как и зависть и ревность тут как тут. Мисс Джонсон явно терпеть не может жену своего шефа (это естественно, наверное), и, думаю, не ошибусь, если скажу, что миссис Меркадо так просто ненавидит миссис Лайднер.

Шейла Райли тоже не любит миссис Лайднер. Как-то она приезжала на раскопки, один раз в автомобиле, и дважды – на лошади, вернее, на двух лошадях, с каким-то молодым человеком. Инстинктивно я чувствовала, что мисс Райли питает слабость к молчаливому юному американцу, мистеру Эммету. Когда он бывал на раскопках, она не упускала случая поболтать с ним. Он, думаю, тоже не был к ней равнодушен.

Однажды за ленчем миссис Лайднер затеяла об этом разговор, по-моему, довольно рискованный.

– Эта девчонка Райли проходу не дает Дэвиду, – сказала она со смешком. – Бедный Дэвид, она охотится за вами даже на раскопках! До чего глупы эти молодые девицы!

Мистер Эммет не сказал в ответ ни слова, но даже сквозь загар было видно, как он покраснел. Он поднял глаза и в упор посмотрел на нее. В его прямом, твердом взгляде читалось что-то похожее на вызов.

Она беспомощно улыбнулась и отвела взор.

Отец Лавиньи, мне послышалось, что-то тихо пробормотал. Я сказала “Простите?”, но он не ответил и только покачал головой.

В тот же день мистер Куолмен сказал мне:

– Видит Бог, вначале миссис Лайднер ужасно мне не понравилась. Все время обрывала меня, рта раскрыть не давала. А теперь ничего, привык. На самом деле она добрейший человек. Из тех, кому без оглядки можно выложить все, что у тебя на душе. А на Шейлу у нее зуб, я знаю. Да Шейла и сама хороша – грубит ей почем зря… Что хуже всего в Шейле – она совершенно не умеет себя вести. И характер у нее – просто черт в юбке!

Охотно верю, подумала я. Доктор Райли избаловал ее.

– Конечно, она здесь единственная молоденькая девушка, вот и возомнила о себе. Но это еще не повод, чтобы разговаривать с миссис Лайднер как с двоюродной бабушкой. Разумеется, миссис Лайднер – не девочка, но выглядит она что надо, ни дать ни взять, сказочная фея… Такие, знаете, являются из болотного тумана и манят за собою.

Помолчав, он грустно добавил:

– А Шейла, разве станет она манить кого-то? Вот отшить парня – это пожалуйста, это она умеет.

Вспоминаются мне еще два происшествия, более или менее знаменательные.

Как-то я зашла в лабораторию взять ацетона, чтобы стереть клей, которым испачкала пальцы, когда склеивала керамику. Мистер Меркадо сидел в углу за столом, положив голову на руки, и я подумала, что он спит. Я взяла бутылку и вышла.

Вечером, к моему удивлению, миссис Меркадо вдруг набросилась на меня.

– Это вы унесли ацетон из лаборатории?

– Да, – сказала я.

– Вы же отлично знаете, что в “музее” всегда стоит пузырек с ацетоном.

Она вся просто исходила злобой.

– Разве? Я не знала.

– Все вы прекрасно знаете! Вы просто шпионите за всеми подряд. Знаю я вас, медицинских сестричек. Я в недоумении уставилась на нее.

– Не понимаю, о чем вы, миссис Меркадо, – ответила я с, достоинством. – Позвольте заверить вас, мне нет ни малейшей надобности, как вы выразились, шпионить за кем-либо.

– Да неужели? Думаете, я не знаю, для чего вы здесь?!

Уж не пьяна ли она? Я вышла, не сказав больше ни слова. Однако что бы это значило?

Второе происшествие тоже было не так уж значительно. Я пыталась кусочком хлеба приманить маленького несчастного щенка, робкого и забитого, как все арабские собаки. А он подумал, видимо, что против него замышляется что-то недоброе, и улизнул от меня, я – за ним, вышла за ворота, завернула за угол и нос к носу столкнулась с отцом Лавиньи. Он стоял с незнакомцем, в котором я сразу узнала араба, пытавшегося заглянуть в окно и до полусмерти напугавшего миссис Лайднер.

Я извинилась, отец Лавиньи улыбнулся, распрощался с арабом и пошел со мной к дому.

– Представляете, – сказал он. – Просто позор. Я изучаю восточные языки, а никто из арабов, работающих у нас, меня не понимает! Довольно унизительно, вы не находите? Я попробовал поговорить по-арабски с этим человеком. Он горожанин, и мне интересно, поймет он меня или нет. Как выяснилось, не слишком-то я преуспел. Лайднер говорит, что мой арабский слишком книжный.

Вот, собственно, и все. Правда, у меня мелькнули некоторые сомнения по поводу этого араба – почему он слоняется возле дома.

Этой же ночью случилось происшествие, чрезвычайно перепугавшее нас.

Произошло это, должно быть, часа в два ночи. Я сплю очень чутко, как, впрочем, и надлежит медицинской сестре. Я проснулась и села в постели, как вдруг дверь распахнулась.

– Мисс Ледерен! Мисс Ледерен!

Миссис Лайднер звала меня негромко, но настойчиво.

Чиркнув спичкой, я зажгла свечу.

Она стояла на пороге в длинном голубом халате. Ужас, казалось, сковал ее.

– Здесь кто-то.., кто-то.., в соседней комнате. Я.., я слышу.., он скребется.., в стену. Я бросилась к ней.

– Успокойтесь, все в порядке, – сказала я. – Я здесь, с вами. Ничего не бойтесь, дорогая.

– Позовите… Эрика, – чуть слышно прошептала она.

Я кивнула ей, выскочила во двор и постучала к нему в дверь. Через минуту он уже был у меня в комнате. Миссис Лайднер сидела на кровати. Она задыхалась, ловя ртом воздух.

– Я слышала… – едва выдавила она… – слышала.., как он.., скребется…

– Где? В “музее”? – крикнул доктор Лайднер, выскакивая во двор.

Удивительно, как по-разному они ведут себя, промелькнуло у меня в голове. Миссис Лайднер, охваченная смертельным страхом, могла думать лишь о себе, а доктор Лайднер – ни о чем другом, как только о своих археологических ценностях.

– “Музей”! – воскликнула миссис Лайднер. – О, Господи! Какая я глупая!

Она встала, запахнула халатик, и мы вышли во двор. На ее лице не осталось и следа от пережитого страха.

В “музее” мы застали доктора Лайднера и отца Лавиньи. Оказывается, француз тоже услышал шум и даже, как ему показалось, видел свет. Надев домашние туфли и схватив фонарь, он кинулся сюда, но никого не нашел. Более того, дверь, как обычно, была заперта на ночь.

Он уже хотел уйти, когда прибежал доктор Лайднер. Вот, пожалуй, и все, что удалось выяснить. Ворота тоже были заперты. Караульные, которых мы едва добудились, уверяли, что никто не мог войти во двор, минуя их. Правда, звучало это не слишком убедительно. Никаких следов взлома мы не обнаружили, равно как и пропаж.

Вероятно, отец Лавиньи, снимавший с полок коробки с ценностями, чтобы проверить, все ли на месте, и произвел тот шум, который напугал миссис Лайднер.

Однако отец Лавиньи продолжал упорствовать, уверяя, что слышал шаги под окном своей комнаты и видел, как в “музее” мелькает свет, вероятно, от фонаря. Никто больше ничего не видел и не слышал. Это происшествие повлекло за собою немаловажные для моего повествования последствия, ибо на следующий же день миссис Лайднер открыла мне тайну, так долго мучившую меня.