Текст книги "Хожение за три моря Афанасия Никитина (другой перевод и текстологическая обработка)"

Автор книги: Афанасий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

ПРИЛОЖЕНИЯ

Я. С. Лурье

РУССКИЙ «ЧУЖЕЗЕМЕЦ» В ИНДИИ XV ВЕКА

Судьба «Хожения за три моря» Афанасия Никитина в русской исторической и литературоведческой науке своеобразна.

«Хожепие» стало известно ученым сравнительно рано: уже в 1817 г. Н. М. Карамзин писал о нем в т. VI «Истории государства Российского», а в.1821 году П. М. Строев издал «Хожение» в составе «Софийского временника» (Софийской II летописи; в одном из томов ПСРЛ «Хожение» было опубликовано в 1853 г.). ¹В 1855 г. С. М. Соловьев поместил ін ре– сказ «Хожения» в т. V «Истории России», а в 1856 г. вышло в свет первое специальное исследование памятника, принадлежавшее И. И. Срезневскому.

Но характеристика Афанасия Никитина как путешественника и писателя с самого начала вызывала у ученых некоторые затруднения. Что представляли собой записки этого путешественника? Они читались в со– е^аве одной из летописей (Софийской II – Львовской), а также в сборнике Троицкого монастыря, содержавшем другую (Ермолинскую) летопись, но явно не имели летописного характера и совсем не походили на обычную летописную повесть. Каково было значение поездки Никитина? Она была крайне необычна для русского купца XV в., но ни о какой специальной цели, стоявшей перед ним, Афанасий Никитин не говорил, какого-либо продолжения его миссия не имела. Путешествие Никитина «за три моря» казалось первым исследователям, писавшим о нем, событием занимательным и заслуживающим быть отмеченным, но записки его представлялись им своеобразным раритетом, никак не связанным с основными событиями русской истории в государствование Ивана III.

«Досоле Географы не знали, что честь одного из древнейших, описанных Европейских путешествий в Индию принадлежит России Иоаннова

¹Софийский временник или Русская летопись с 862 по 1534 г. Издал Павел Строев. Ч. II, с 1425 по 1534 г. М., 1821, с. 145—164. «Хожение за три моря» читалось и в составе Львовской летописи, но в ее издании 1792 года издатель (Н. Л. – Н. Львов) опустил текст «Хожения». При переиздании Софийской II летописи в ПСРЛ «Хожение» также было пропущено в тексте, а в приложении дано по внелетописному Троицкому списку, с разночтениями по Софийской II, и списку Ундольского XVII в. (ПСРЛ, т. VI. СПб., 1853, с. 330—358).

века» – писал Н. М. Карамзин в самом конце своего рассказа о времени Ивана III. «Некто Афанасий Никитин, Тверской житель, около 1470 года был но делам купеческим в Декане и Королевстве Голькондском. Мы имеем его записки, которые хотя и не показывают духа наблюдательного, ни ученых сведений, однако же любопытны. ..» Отметив, что путешествие Никитина «едва ли доставило ему что-нибудь, кроме удовольствия описать оное», Карамзин заключал: «Может быть Иоанн и не сведал о любопытном сем странствии: по крайней мере оно доказывает, что Россия в XV веке имела своих Тавернье и Шарденей, менее просвещенных, но равно смелых и предприимчивых, что Индейцы слышали о ней прежде _гнежели о Португалии, Голландии, Англии. В то время, как Васко де Гама единственно мыслил о возможности найти путь от Африки к Индостану, наш Тверитянин уже купечествовал на берегу Малабара и беседовал с жителями о Догматах их Веры». ²

Примерно такое же место отводил Афанасию Никитину и С. М. Соловьев. Он тоже упомянул о путешествии Никитина в самом конце части, посвященной Ивану III, но обошелся без всякой оценки этого путешествия и записок Никитина, ограничившись их пересказом (как обычно у С. М. Соловьева – с выбором наиболее характерных мест и превосходной передачей всего духа оригинала). ³

Если Карамзин и Соловьев не находили определенного места Никитину в русской истории XV века, то А. Н. Пыпин отмечал своеобразный и уединенный характер «Хожения» в истории русской литературы: «Но сколько бы мы ни ценили его, произведение Афанасия Никитина, его историко-литературное значение остается темным и анекдотическим: оно было делом только его личной предприимчивости, и как оно не было вызвано в нашей письменности ничем предшествующим, так и потом не оставило следа». ⁴

Обширная статья И. И. Срезневского «Хожение за три моря Афанасия Никитина в 1466—1472 гг.» была, как мы уже отметили, первой работой, специально посвященной этому памятнику. Главная задача, которую ставил перед собой И. И. Срезневский – реальный комментарий к «Хо– жению»; И. И. Срезневским была предложена, на основе не очень ясных указаний Никитина о праздновании им «Великого дня (пасхи)» в «Гур– мызе» (Ормузде), датировка путешествия Никитина 1466– 1472 годами, которую, вплоть до последнего времени, воспроизводили все авторы, писавшие о «Хожении за три моря». Большое влияние на всю последующую литературу о «Хожении» имели и рассуждения И. И. Срезневского о первоначальном тексте или текстах памятника и его судьбе в русской письменности. Записки Никитина, писал Срезневский, «были не только переписываемы, но и включаемы даже в состав летописей, на

²Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1892, т. VI, с. 232—233.

³С о л о в ь е в С. М. История России с древнейших времен, кн. I, т. I—V, 2-е изд. СПб., б. г. (изд. «Общественная польза>к), стб. 1579—1580.

⁴Пыпин А. Н. История русской литературы, т. ІІ. СПб., 1898, с. 250.

ряду с другими важными историческими сказаниями, а может быть даже изменяемы переписчиками, если только из рук самого автора не вышли в нескольких разных видах». Здесь, как будто, исследователь предполагал две различные возможности – существование нескольких авторских редакций памятника или возникновение таких редакций под руками переписчиков – но далее И. И. Срезневский склонялся все-таки к мысли о разных авторских редакциях: «Во все ли свое путешествие вел Никитин записки, где начал их, где покончил? Определить трудно; но ясно, что вел их и в Индии, и, судя по различиям списков, не только писал их, но и переписывал, а переписывая, исправлял их или изменял. ..» ⁵

Эти догадки И. И. Срезневского, высказанные им в довольно осторожной форме, дали, однако, некоторый толчок двум своеобразным тенденциям, постоянно возникающим в литературе об Афанасии Никитине. Одна из этих тенденций заключается в стремлении «повысить» значение миссии Никитина, превратить его из купца, по собственной воле и под влиянием случайных обстоятельств решившегося предпринять «хожение» в далекие страны, в «своего рода торгового разведчика, узнававшего путь в страну чудес, в Индию, может быть тот путь, который по случаю каких-либо причин внутреннего характера закрыт примерно во второй половине XV в.» ⁶Важным аргументом в такого рода «государственной концепции» было то обстоятельство, которому придал несколько преувеличенное значение уже И. И. Срезневский, подчеркнувший, что записки Никитина «были. .. включаемы даже в состав летописей, наряду с другими важными историческими сказаниями». «Включаемы в состав летописей. . .» – это обстоятельство не могло не казаться исследователям многозначительным. «Не надо забывать, что рукопись Афанасия Никитина почти сейчас же после его смерти попала в руки лица, которое доставило ее в центр русской науки длй занесения целиком в русскую летопись. Факт говорит о том, что современники знаменитого путешественника оценили его подвиг и решили передать о нем потомству», – писал В. В. Богданов. ⁷Н. В. Водовозов увидел в факте помещения «Хожения» в летопись прямое доказательство официального характера миссии Никитина. Высказав предположение, что «московские власти, давая ему охранную грамоту для проезда с посольством, делали это потому, что Афанасий Никитин был небезызвестным для них человеком», Н. В. Водовозов затем указывал на обстоятельство, которое превращало его «предположение в уверенность». Книга Никитина, указывает он, была передана после его смерти дьяку великого князя Мамыреву, ведавшему посольскими делами. «Возможно только одно объяснение», – писал

⁵Срезневский И. И. Хожение за три моря Афанасия Никитина в 1466– 1472 гг. – Учен. зап. второго отделения АН, т/ II, вып. 2. СПб., 1856, с. 243, 260—265.

⁶Тихомиров М. Н. Средневековая Россия на международных путях (XIV– XV вв.). М., 1966, с. ИЗ.

⁷Богданов В. В. Путешествие Афанасия Никитина д, Индию. Известия Всесоюзного Географического общества, т. 76, вып. 6, 1944, с. 366: Ср.:’Rapa но в Л. & Афанасий Нйкитип – первый русский путешественник в Индию. «Хождение за три моря». Калинин, 1939, с. 7.

Н. В. Водовозов, – «это просил сделать сам умиравший автор книги. Но и Афанасий Никитин вряд ли решился бы послать свою книгу в Москву, если бы у него не было уверенности в том, что к ней отнесутся с полным вниманием. Следовательно, он знал, что его книгу в Москве ждут. Только наличием предварительной договоренности между Афанасием Никитиным и дьяками московского великого князя можно объяснить на первый взгляд загадочный факт внесения «Хожения» Афанасия Никитина в такой официальный документ, каким в XV веке была русская летопись». ⁸Сходную мысль высказал недавно и Н. И. Прокофьев, особенно подчеркнувший роль, которую играл в сохранении и занесении в «хмосковский летописный свод» записок Никитина «дьяк посольского приказа», ведавший «всеми внешними делами Московского государства», Василий Мамырев: «Еще до Афанасия Никитина Василий Мамырев сам совершил путешествие по странам Ближнего Востока и описал эти страны. Надо полагать, что дьяк докладывал и о путешествии и о записках Афанасия Никитина царю Ивану III». ⁹

Взгляд на Никитина, как на фигуру государственного значения, получил наиболее последовательное отражение вне научной литературы – он был положен в основу кинофильма «Хождение за три моря», вышедшего на экраны в 1958 г. Важнейший сюжетный мотив фильма – борьба Афанасия Никитина с португальцем Мигуэлем (образ вымышленный, по как-то перекликающийся, очевидно, с историческим Васко де Гамой) за приоритет в открытии Индии. «Я расскажу всем, что не ты, а я дошел сюда первым. Я! Я!», – восклицает Мигу эль, учиняя бесконечные пакости Афанасию. ¹⁰

Но несмотря на широкую распространенность взгляда на путешествие Никитина, как на миссию, важную для государства, взгляд этот легко может быть опровергнут. Что представляла собой «летопись», в которую был занесен труд Никитина? После работ А. А. Шахматова и его продолжателей говорить о летописце вообще – «летописец включает», «летописец сообщает...» – едва ли возможно: летописи на Руси были разные, особенно в XV веке. Характер летописного свода, включившего «Хоже– ние за три моря», может считаться в настоящее время (главным образом, благодаря работам А. Н. Насонова) достаточно ясно установленным. «Хожение» входило в состав летописного свода 1518 г., отразившегося в Софийской II и Львовской летописях, однако впервые включил его в летопись, по всей видимости, пе непосредственный составитель свода 1518 г.: «Того же году обретох паписание Офонасия Тверитина

купца...», – записал под 1475 годом летописец; едва ли это мог сказать

⁸Водовозов Н. В. Записки Афанасия Никитина об Индии. Стенограмма публичной лекции. М., 1955, с. 10—11; ср.: Водовозов Н. В. История древней русской литературы. М., 1972, с. 196.

⁹П р о к о ф L е в Н. И. Предисловие. В кн.: Хождение за три моря Афанасия Никитина (1466—1472). Предисловие, подгот. текста, пер. и коммент. Н. И. Прокофьева. М., 1980, с. 8, 18—19.

¹⁰Аббас А., Смирнова М. Афанасий Никитин (литературный сценарий).– Искусство кино, 1965, № 7, с. 34—82.

о себе сводчик 1518 года, писавший 43 года спустя. Вероятнее всего, слова о нахождении «написания» принадлежали составителю предшествующего летописного текста, явно обнаруживаемого в своде 1518 г. в пределах до конца 80-х годов XV века. Но этот свод 80-х годов – протограф свода 1518 г. – вовсе не был официальной московской летописью. Совсем напротив: это был резко оппозиционный летописный свод, поддерживавший враждебных Ивану III деятелей, и в их числе умершего в 1489 г. митрополита Геронтия, и содержавший ряд неофициальных и неугодных великокняжеской власти рассказов. ¹¹«Хожение за три моря», конечно, не было враждебно Ивану III, но и рассказом, включенным по приказу великого князя в «официальный» летописный свод, оно не было. Это был просто интересный памятник, каких сводчик 80-х годов XV века привлек немало. Неофициальный характер имела и другая версия «Хо– жения», сохранившаяся в Троицком сборнике конца XV в.: «Хожение» было помещено здесь вместе с Ермолинской летописью, но не входило в ее состав, а представляло собой самостоятельную часть того же сборника (находилась «при... летописи» по выражению И. М. Карамзина), да и сама Ермолинская летопись, составленная в начале 80-х годов на основе кирилло-белозерского свода 1472 г., была также совсем не официальной летописью. ¹²

Василий Мамырев, передавший составителю неофициального свода 80-х годов записки Никитина, никогда не был посольским дьяком и не занимался посольскими делами; нам ничего неизвестно и о его поездке на Ближний Восток. ¹³Деятельность Василия Мамырева была связана исключительно с внутренними делами. Исследователи, приписывающие Василию Мамыреву внешнеполитическую деятельность, смешивают Василия с его братом – Данилой Мамыревым, который ездил в Италию (но ію на Ближний Восток) и вел дипломатические переговоры, одпако также не был «дьяком посольского приказа» (такого приказа вообще не существовало в XV веке). ¹⁴Во всяком случае, никаких широких выводов из того факта, что «тетради» Никитина передал одному из летописцев Василий

¹¹Насонов А. Н. Летописные памятники Тверского княжества. Известия АН СССР. Отделение гуманитарных наук, 1930, № 9, с. 715—721; Лурье Я. С.:

1) Археографический обзор. – В кн.: Хожение за три моря Афанасия Никитина 1466—1472 гг., 2-е изд., дополненное и переработанное. М.; Л., 1958, с. 171—176;

2) Подвиг Афанасия Никитина (к 500-летию начала его путешествия). Известия Всесоюзного Географического общества, т. 99, вып. 5, 1967, с. 436—437; 3) Общерусские летописи XIV—XV вв. Л., 1976, с. 224—225, 227—228; К у ч к и н В. А. Судьба «Хожения за три моря» Афанасия Никитина в древнерусской письменности. – Вопросы истории, 1969, № 5, с. 76—77.

¹²Л у р ь е Я. С. Общерусские летописи XIV—XV вв., с. 172—174, 198—209; ср.: Кучки н В. А. Судьба «Хожения за три моря»..., с. 71—75.

¹³См. ниже, Комментарии, прим. 4. Ср.: Веселовский С. Б. Приказпые дьяки и подьячие XV—XVII вв. М., 1975, с. 316; Куч кин В. А. Судьба «Хожения за три моря»..., с. 69—71. Наличие греческих записей в рукописи Мамырева, переписанной для Василия II, побудило В. А. Кучкина высказать мысль, что «не исключена вероятность, что в юности он совершил путешествие на Афон, куда русские люди в XV в. ездили довольно часто». Но, конечно, это – простая догадка.

¹⁴Веселовский С. Б. Приказные дьяки и подьячие XV—XVII вв., с. 316.

5 Хожение за три моря

Мамырев, сделать невозможно. Невозможно говорить и о споре из-за приоритета в открытии Индии между Россией и Португалией в конце XV века, ибо в это время еще сама Португалия не была «открыта» русскими, ¹⁵а Россия – португальцами.

Другая тенденция в характеристике «Хожения за три моря» заключалась в подходе к самим его запискам не как к непосредственной записи впечатлений путешественника, а как к сложному литературному памятнику, требующему своеобразной «дешифровки».

Такой «дешифровкой» литературного замысла занимался известный филолог Н. С. Трубецкой в статье, опубликованной за рубежом еще в 20-х годах и недавно переизданной. Н. С. Трубецкой стремился понять эстетическую ценность «Хожения»; он предлагал «подойти к произведениям древнерусской литературы с теми же научными методами, с которыми принято подходить к новой русской литературе. ..», получить «возможность воспринимать и самую художественную ценность этих произведений». ¹⁶Однако решение этой плодотворной задачи осложнялось тем, что, по мнению самого Трубецкого, «наши эстетические мерила настолько отличаются от древнерусских, что непосредственно эстетически чувствовать древнерусские литературные произведения мы почти не можем...». ¹⁷Основное внимание Н. С. Трубецкой уделил поэтому композиции «Хожения», чередованию в нем «довольно длинных отрезков спокойного изложения с более короткими отрезками религиозно-лирических отступлений», причем в расположении «отрезков спокойного изложения» обнаруживалась, по мнению исследователя, определенная симметрия: «статичность» этих описаний нарастала от начала повествования к середине, а к концу постепенно они вновь утрачивали эту «статичность» («отрезки спокойного изложения» приобретали, как и в начале, более «динамический» характер). ¹⁸В чередовании «отрезков спокойного изложения» с короткими «религиозно-лирическими отступлениями» Н. С. Трубецкой усматривал черты сходства «Хожения за три моря» с паломническими «хожениями», но считал, что Никитин не следовал паломнической литературе, а отталкивался от нее. По его мнению, Афанасий Никитин, нагромождая экзотические слова со своеобразными звукосочетаниями, «сознательно шел на то, что читатели не поймут его», ставя своей целью «создание определенного эффекта экзотики, достигаемой необычностью звукосочетаний

¹⁵Ср.: Казакова Н. А. Западная Европа в русской письменности XV– XVI вв. Л, 1980, с. 108—116.

¹⁶Т р у б с ц к о й Н. С. «Хожение за три моря» Афанасия Никитина как литературный памятник. – В кн.: Семиотика. Составление, вступительная статья и общая редакция Ю. С. Степанова. М., 1983, с. 438 (далее: Труб.). Первоначально статья Н. С. Трубецкого была напечатана в журнале «Версты», 1926, № 1.

¹⁷N. S. Trubetzkoy’s Letters and Notes. Hagae; Paris, 1975, p. 86. Cp.: Titu– nik J. B. Between Formalism and Structuralism. N. S. Trubelzkoys «The Journey beyond the Three Seasby Afonasij Nikitin, as a biterary Monument». – В кн.: Sound, Sign and Meaning. Quinquagenary of the Prague tinguistic Circle / Ed. by L. Maleika. XMichigan Slavic^Gontributions, N 6). Ann. Arbor, 1976, p. 305.

¹⁸Труб., c. 439—146.

в, связи с непонятностью самих фраз». ¹⁹Как справедливо заметил исследователь научного творчества Н. С. Трубецкого, в этом случае «Трубецкой видел в тексте Афанасия Никитина особенно крайний пример того,, что формалисты называли «установкой на выражение» и, более того, в форме, близкой к «заумному языку», тому самому материалу, которому были посвящены первоначальные теории формалистов». ²⁰Служа «средством повышения чуждости и экзотичности», нагромождение восточных слов вместе с тем играло, согласно Н. С. Трубецкому, и «символическую роль». В Индии Никитин молился и рассуждал о вере «по-русски, т. е. непонятно окружающим»; после возвращения в Россию «перемена окружения вызвала переворачивание наизнанку языковых выражений психического состояния», и Никитин на восточных языках «пишет теперь такие мысли, которые в Индии приходили ему в голову по-русски.. .». ²¹Как именно происходило такое «переворачивание наизнанку языковых выражений»? Вел ли Никитин в Индии дневник и на каком языке? Никакого ответа на эти естественные вопросы мы у автора не находим.

Заметим, что симметричное расположение фрагментов «Хожепия» не было доказано Н. С. Трубецким. Предложенное им разделение текста на отрезки «спокойного изложения» и «религиозно-лирические отступления» весьма субъективно: многие отрывки, отнесенные Н. С. Трубецким к числу «религиозно-лирических», включают описания и «статического» и «динамического» характера; ряд разделов совсем пропущен и никак не охарактеризован исследователем. ²²Но и самая постановка такой композиционной задачи Афанасием Никитиным вызывает серьезные сомнения. Н. С. Трубецкой не задавался вопросом, как мог Никитин в то короткое время, которое оставалось ему жить после возвращения на Русь (Литовскую), расположить столь симметрично отдельные части своего сочинения или проделать ту лингвистическую метаморфозу («переворачивание наизнанку языковых выражений»), которую приписывал ему исследователь. Композиция литературного произведения, конечно, содействует его «художественной ценности», но возможна ли такая единая композиция (с симметрично построенным концом и началом) в сочинениях, н^исан– ных как дневник и не подвергшихся существенной авторской переработке– скажем, в дневпиках Л. Н. Толстого? Мнение Н. С. Трубецкого о сознательном, столь изысканном расположении Никитиным отдельных частей его рассказа неразрывно связано с предположением, что «Хоже– ние» было нс путевыми записками, а памятником, созданным с начала до конца уже после его путешествия.

«Плодом единого литературного замысла, осуществленного после возвращения из путешествия за три моря, т. е. по дороге в Смоленск», т. е. мемуарами, написанными задним числом, считали «Хожение» и авторы, ставившие вопрос о его литературном характере среди других вопросов,

¹⁹Труб., с. 446—447; ср. с. 449—452.

²⁰Titunik J. R. Betweei) Formalism and Structuralism, p. 313.

²¹Труб., c. 448.

²²См. ниже, «Таблица композиции „Хожения за три моря“».

Ь*

например А. М. Осипов, В. А. Александров и Н. М. Гольдберг, а также Н. В. Водовозов. Н. В. Водовозов утверждал, что если Никитин иногда говорит о своих переживаниях в настоящем времени или выражает «недоумение, чем закончится то или иное приключение, то это является литературным приемом, к которому автор прибегает для большей драматизации рассказа». ²³

Как «писателя оригинального, старавшегося придать экзотичность своему изложению», рассматривал Никитина и С. Н. ІПамбинаго в своей краткой, но, к сожалению, весьма неточной заметке о нем в десятитомной «Истории русской литературы». ²⁴

Тенденции «возвышения» или «углубления» образа Никитина и как торгового деятеля и как писателя наиболее последовательно в нашей литературе противостоит статья В. П. Адриановой-Перетц, помещенная в двух академических изданиях «Хожения за три моря» (серия «Литературные памятники»). Впервые к «Хожению» Афанасия Никитина В. П. Адрианова-Перетц обратилась в 1948 г. – в первом из этих изданий, но ее работе над этим памятником предшествовала многолетняя работа над произведениями близкого жанра – паломническими «хождениями», с которыми сравнивал записки Никитина и Н. С. Трубецкой (чья работа была в 1948 г. исследовательнице неизвестна). В. П. Адрианова-Перетц занималась «хождениями» игумена Даниила (в различных версиях и переработках), Арсения Салунского, Даниила Корсунского, Василия Гагары, Ипполита Вишенского. «Хожение за три моря» она сопоставляла с «хождениями» и с описанием русского посольства на Ферраро-Флорен– тийский собор: «Эту традицию „хождений* ⁴отразил в своем ярко окрашенном авторской индивидуальностью рассказе о путешествии „за три моря** и Афанасий Никитин». Но, отмечает автор, «отдав – сознательно или невольно – дань литературной традиции, Афанасий Никитин создал для передачи своих впечатлений лично ему принадлежащую манеру изложения, свой стиль».

Проще и основательнее, чем ее предшественники, подошла В. П. Ад– рйанова-Перетц и к проблеме варваризмов в «Хожении» – отдельных слов, фраз и целых разделов, написанных Никитиным на своеобразном тюркско-персидском жаргоне, на котором, • очевидно, изъяснялись купцы, торговавшие в Передней и Средней Азии. Никитин пользовался этим языком не для придания «экзотичности» своему повествованию, а, очевидно, «просто привыкнув к нему». В ряде случаев запись па тюркском диалекте была вызвана, по выражению В. П. Адриановой-Перетц, «своеобразной цензурой собственного рассказа»: Никитин выражал по-тюркски-

²³Осипов А. М., Александров В. А., Гольдберг Н. М. Афанасий Никитин и его время, 2-е изд. М., 1956, с. 197—198; Водовозов Н. В. Записки Афанасия Никитина, с. 12.

²⁴История русской литературы, т. И, ч. I. М.; Л., 1946, с. 250—252. С. К. Шам– бинаго писал, что «наиболее близкий к оригиналу текст» сочинения Афанасия Никитина «сохранился в выписках из Троицкой летописи и в Воскресенской» (с. 250), что Никитин «завещал» свое сочинение «московскому князю» (с. 252) и т. п.

такие идеи, которые могли показаться опасными с точки зрения будущих русских читателей его дневника.

Уже в первой редакции своей статьи В. П. Адрианова-Перетц охарактеризовала Никитина совсем иначе, чем это делали авторы, склонные видеть в авторе «Хожения» купца-дипломата, сознательно стремившегося в Индию и удачно осуществившего там свою миссию: Она справедливо заметила, что из текста «Хожения» не видно, что торговые дела в Индии «складывались для Никитина особенно благоприятно. Он вообще проходит перед читателем больше как любознательный путешественник, чем как деловитый купец, совершающий выгодные сделки». ²⁵Эти наблюдения были развиты в окончательной редакции статьи, помещенной во втором издании «Хожения за три моря». «Первоначальной целью поездки Афанасия Никитина и его товарищей, тверских и московских купцов, был, видимо, лишь Ширван... О том, что отправляясь в путь, Никитин еще не думал о далекой Индии, свидетельствуют его собственные слова. Вспоминая в „Хожении ⁴⁴, как его ограбили на пути под Астраханью, оп пишет: „И я от многих бед пошел в Индию, так как на Русь мне пойти было не с чем...“», – начинает свою статью В. П. Адрианова-Перетц во втором издании книги. С полным основанием она возражала и против представления о «Хожении» как о произведении, написанном после благополучного возвращения путешественника на Русь. «Не говоря уже о том, как трудно, а порою невозможно удержать в памяти такое обилие фактических подробностей (например, точное указание расстояний между городами в днях пути и в ковах), каким отличается „Хожение ⁴⁴, – обстановка тяжелого обратного путешествия была совсем не подходящей для литературного труда...», —отмечала В. П. Адрианова-Перетц. «В тексте „Хожения ⁴⁴есть несомненные следы того, что... иногда свои размышления Никитин записывал сразу. Так, перед описанием похода Меликту– чара тта Виджаянагар Никитин задумывается, каким путем ему возвращаться на родину, и записывает эти тревожные мысли явно сразу, еще перед путешествием, поэтому и рассказывает о них в настоящем времени: „Господи боже, на тя уповаю, спаси меня, господи! Пути не знаю...“ Этот отрывок не оставляет сомнения в том, что записан он был тогда, когда Никитин еще не выбрал окончательно маршрута своего путешествия. .. Таким образом, нет оснований думать, что Никитин лишь на обратном пути взялся составлять записки о своем путешествии». ²⁶

Соображения В. П. Адриановой-Перетц представляются нам достаточно убедительными. Ничто в тексте «Хожения за три моря» не дает оснований сомневаться в том, что перед нами – подлинные путевые записки, созданные тверским купцом во время его путешествия в Индию. Текст записок, несомненно, состоит из нескольких разновременных пластов. Вопреки мнению Н. С. Трубецкого, хронология отдельных частей

²⁵Адрианова-Перетц В. П. Афанасий Никитин – путешественник-писатель.– В кн.: Хожение за три моря Афанасия Никитина. М.; Л., 1948, с. 109– 113, 120.

²⁶Хожение за три моря Афанасия Никитина. 2-е изд., доп. и перераб., с. 93—96.

«Хожения» вовсе не соответствует его композиции. Описание начала своего путешествия (путь до Дербента, ограбление в пути, путь через Каспийское мрре) Никитин, очевидно, составил, уже проделав значительную часть пути – в Гурмызе или в Индии; рассказ об обратном пути до Крыма также написан после его окончания – вероятнее всего, в Кафе (Феодосии).

Остальной текст, построенный по типу дневника (хотя и без разбивки на отдельные дни), был написан до возвращения из Индии, но также не единовременно. Значительная часть его писалась до того, как Никитин начал свой путь из «Гундустана» (т. е., по хронологической схеме Л. С. Семенова, до мая 1473 г.); текст, начинающийся словами «В пятой же Велик день възмыслих ся на Русь» (Л, л. 456; Т, л. 389 об.) – после этой даты. ²⁷Делал ли Никитин какие-либо приписки к «Хожению» на последнем этапе обратного пути – между приездом в Крым (Кафу) и смертью в Литовской Руси (до Московской Руси ему уже не суждено было добраться – он умер, не дойдя до Смоленска)? Мы можем предполагать только, что автор успел приписать к своей книге заголовок: «Се на– писах грешное свое хожение за три моря». .. (с перечислением этих морей, включая Черное, по которому он вернулся) и, возможно, связанное с заголовком молитвенное обращение (сохранившееся лишь в Троицком списке). В. А. Кучкин обратил внимание на то, что в «Хожении» рассуждению о Русской земле предшествует характеристика других земель, в том числе – Молдавской и Подольской, и высказал мнение, что через эти земли пролегал обратный путь Никитина – из Крыма к Смоленску. В связи с этим В. А. Кучкин предложил вернуться к мнению исследователей, считавших, что «Хожение» было написано уже после окончания путешествия, на пути домой. ²⁸Однако в Молдавии и Подолии Никитин мог побывать и во время своих прежних торговых экспедиций; рядом с Молдавией и Подолией он назвал в том же тексте и Грузинскую землю, через которую Никитин наверняка не проезжал во время своего возвращения из Трапезунда через Крым на Русь. Но даже если предположить, что, кроме заголовка, «Хожение» включает ещѳ какие-либо интерполяции, то основной его характер не вызывает сомнений – это сочинение, написанное в основном в «Гундустане», и только самая последняя часть его могла быть создана после путешествия через третье и последнее – Черное море.

Для того чтобы понять место «Хожения за три моря» в русской литературе и общественной мысли, нет необходимости делать из этого сочинения «экзотичное» повествование, в котором выражения горя и радости

²⁷Текст этот, соответствующий разделу XVII приводимой нами схемы композиционного построения «Хожения за три моря» (см. ниже «Таблицу композиции „Хожения за три моря“»), совсем не был учтен Н. G. Трубецким (он оказывается между разделом 7 и 8 его схемы); он не может быть отнесен к «религиозно-лирическим отступлениям» и, находясь в середине повествования, имеет, вопреки построению Н! С. Трубецкого, весьма «динамический» характер (как и раздел XI, содержащийся между разделами 5 и 6 его схемы).

²⁸Кучкин В. А. Судьба «Хожения за три моря...», с. 67—69.

сочинены задним числом для «большей драматизации рассказа». Не надо делать дипломата и «торгового разведчика» и из самого «грешного Афанасия». Его записки, рассматриваемые без каких-либо домыслов о их «государственном назначении» или скрытом смысле, достаточно драматичны и сами по себе.

* * *

История путешествия Афанасия Никитина изложена им ясно и просто. Он отправился из родной Твери в «Ширванскую землю» на Северном Кавказе, имея с собой путевые грамоты только от своего князя – великого князя Тверского Михаила Борисовича и от архиепископа тверского Геннадия; спустился Волгой мимо Калязинского монастыря, проехал Углич и добрался до Костромы, находившейся во владениях московского великого князя Ивана III; великокняжеский наместник отпустил его далее. В Нижнем Новгороде, также уже находившемся под властью Москвы, Никитин рассчитывал присоединиться к каравану московского посла в Ширван Василия Папина, но разминулся с ним и вынужден был поехать вместе с возвращавшимся из Москвы ширванским послом Хасан– беком. Под Астраханью Никитин и его товарищи были ограблены ногайскими татарами, а затем, на берегу Каспийского моря, – кайтаками. Купцы обратились к «ширваншаху» (главе Ширванского княжества), прося дать им хотя бы средства, «чем доити до Руси», но получили отказ. «И мы заплакав да разошлись кои куды: у кого что есть на Руси, и тот пошел на Русь; а кой должен, а тот пошел куды его очи понесли...» * Эта альтернатива понятна. Торговые операции того времени постоянно были связаны с кредитом; отправляясь в далекое и трудное путешествие, «гость» едва ли всегда мог иметь ту огромную сумму, которая нужна была для осуществления всех его заморских торговых операций; рассчитывая на доход, купец брал с собой не только свой, но и чужой товар, а иногда и деньги. Говоря о купцах своего каравана после ограбления, Никитин четко разделял их на две группы: те, «у кого что есть на Руси» – и кто, следовательно, не попадал в категорию должников, – и те, «кто должен». Первые пошли на Русь, вторые– «куды очи понесли». К какой из этих групп принадлежал сам Афанасий? Ясно, что ко второй– он пошел, «куда его очи понесли». Значит, на Руси он оказался бы в числе должников. Что ему грозило? Законодательство того времени, основанное на «Русской Правде» и позже оформленное в общерусских Судебниках 1497 и 1550 гг., отличало должника, «утерявшего» товар или деньги «безхитростно», в частности из-за захвата его враждебной «ратью», от должника злостного, например, пьяницы. «Безхитростный» имел право уплатить долг в рассрочку и без «росту» – процентов, но все же должен был уплатить сполна. А если денег не было? Тогда, оче^ видпо, вступало в силу то общее положение, которое сразу же применялось к должникам злостным: несостоятельнвш должник ставился на «пра