Текст книги "Новые записки о галлах"

Автор книги: Адсон Монтьер-Ан-Дер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Когда я вышел на улицу, мне показалось, что на открытом воздухе даже теплее, чем в этой промерзшей насквозь гостинице. Судя по тому, что звезд видно не было, небо по-прежнему затягивал густой покров облаков, целый день так неподвижно висевших над землей. Вдруг тихо, осторожно, словно бы на ощупь, боясь оступиться или же сбиться с пути в той глубине ночи, в которой каждый из нас становится слеп, опять пошел дождь, как будто бы целуясь с землей. Потом показалось, что именно он постучал в ворота монастыря, то ли просясь на ночлег, то ли в шутку, то ли потеряв самого себя. Откуда-то, ворчливо, опять появился привратник и с явным неудовольствием поспешил разузнать, кого это опять приволокла беспутица ночи. Я видел, как он беседовал с полуночными гостями и как потом он повел их куда-то в глубину монастыря, миновав, почему-то, гостиницу. Мне было очень грустно и одиноко. Я чувствовал, что моя старая жизнь уходит навсегда, и что в новой от неё уже не останется ничего. Я снова заплакал.

Мое прощание с отцом, который вскоре вышел на улицу, было очень тяжелым и исполненным непередаваемо горьких чувств. Но оно было коротким в той же мере, в какой являлось и не выносимым : отец не затягивал с расставанием, своей болезненностью тяготившего его нисколько не менее меня. И вот он уже вскочил на своего скакуна, немножко повременил, осаживая его и крутясь на месте, а потом рванулся вскачь, оставляя мне лишь слушать все более глохнувшие стуки копыт, которым я внимал очень долго, пока они не слились с шелестящими звуками падающего дождя.

...Я проснулся с несколько тяжелой головой, щурясь от яркого, такого неожиданного после многодневной облачности солнца, висевшего в окне прямо напротив меня. Внезапно оно исчезло, и вместо него я увидел лицо склонившегося ко мне аббата, уже давно безуспешно взывающего к пробуждению. Когда я с трудом поднялся, он повел меня из дому, ведя по наезженной слякоти монастырского двора: ограда, казавшаяся мне ночью непроходимой, была построена лишь на треть, и с восходом солнца крестьяне подвозили новые и новые бревна для того, чтобы продолжать строительство забора. Теперь мне смешно было думать, что отец так долго стучал в ворота, тогда как и справа и слева их можно было легко обойти. Я тер слезящиеся от света глаза и беспорядочно оглядывался по сторонам. Негромко и размеренно звонил колокол и под его позывные удары, подобрав полы длинных ряс, дабы уберечь их и не извозить в намешанной грязной жижице, монахи выходили из церкви и нестройной процессией, кто – перепрыгивая через лужи, кто – осторожно обходя совсем раскисшие места, направлялись к высокому строению , вкруг которого угнездились несколько обособленных домов. Если на них не было капюшонов, то можно было видеть, как некоторые из них радуются распогодившемуся утру, иногда подставляя ладони солнечным лучам и делая какие-то жесты своим спутникам, сопровождая эти причудливые телодвижения оживленной мимикой.

Как я потом уяснил, все торопились на обычные для первого часа собрание монастырского капитула. На нем Леотгар, занимавший должность старшего певчего, раскрыл на пюпитре принесенную с собой книгу и пригласил к её чтению монаха, в котором, в том числе и по его не выспавшемуся лицу, я узнал привратника Арульфа. Очевидно, что сегодняшние ночные и неоднократные гости бесили его тем сильнее, чем яснее для него был тот факт, что проход-то в монастырь был совершенно беспрепятственным. Зазвучавший голос его оказался не таким громким, как можно было бы заключить из того, как сильно он ругался накануне. Теперь же, торопливо, скороговоркой, то и дело сбиваясь, кивая головой в такт своим речам, словно отмечая пунктуацию, он едва слышно принялся перечитывать отмеченное Леотгаром место. Когда он закончил, в центр зала вышел аббат и произнес речь, в которой, кроме того, что он коснулся некоторых вопросов текущих будней киновийной жизни, Одо представил меня братии : ;"Перед вами отрок, который является сыном весьма славного человека, не только не запятнавшего себя ни одним из пороков, что процветают в миру к позору каждого из нас, ибо что мы сделали для того, чтобы мир стал лучше ? Но и всячески уважаемым и достохвальным за милосердие и благородство устремлений, которые никогда не покидают его. Отныне сие юное дитя прибудет среди нас для духовного питания и упрочения девственности его чистой души. Да не будем мы теми, у кого просят хлеба, а мы подаем ему камень, а Арульф, – тут Одо нашел глазами стушевавшегося и устыдившегося сторожа, – торопясь, прочел это место наоборот. Что же, Арульф, неужели мы на просьбу о камне должны подавать хлеба ? Так вот, поистине, если сумеем дать благие дары детям нашим, то и Отец наш небесный даст искупление наших грехов. Не без внутреннего треволнения за его судьбу вверяю я Адсона всегда присущему вам духу непорочности и любомудрия. Наипервейшим же из воспитателей его назначается Вирдо, наипаче почитаемый среди нас за святейшие качества своей души. Кроме того, собратья, в нашей общине ещё одно, более обширное пополнение. Сегодня ночью, пока вы отдыхали перед хвалитнами, нас удостоили своим посещением отцы из греческой земли. Воздадим им наш глубокий почет и неизмеримую радость, которую долженствует испытывать нам при встрече со столь именитыми гостями. В свою очередь, их посещение – это дань уважения истории нашей некогда величайшей обители. Сюда их привели паломнические стремления, достойность которых мы должны оправдать своими высокими нравами и красотой нашего внутримонастырского быта, лишенного безделья и его противоположности – суетливости. На время своего пребывания отцы будут споспешествовать нам не только в духовной жизни, но и в повседневных трудах. По собственному своему желанию, и я выражаю им особенную признательность, они будут следить за состоянием рыбных ресурсов в течении реки Брешиа, а за счет этого повысится и разнообразие яств на ваших столах".

Последнее замечание вызвало одобрительный гул в капитуле. Нашелся один из монахов, который стал пальцем тыкать в сторону присутствовавших на собрании греков, все же остальные совершили молчаливое ante et retro в знак почтительного приветствия. ;"А теперь об очень тяжелом и неприятном, – прервал всеобщее возбуждение аббат. – Вы знаете, что два дня назад исчез и с тех пор не давал о себе знать известный всем Стефан, работавший на нашей прачечной. Мой долг сообщить вам, что в результате расследования обстоятельств его исчезновения, я пришел к заключению, о котором, в тайниках своего смятения, думал, наверное, каждый из вас. Я мог бы промолчать, дабы не поощрять в вас смуты сердечной, не погружать вас в пучину уныния и не содействовать пристрастию к измышлениям, пагубным для ума. Но по всем соображениям Стефан пропал в районе у старого города, в месте, которое большинство из вас называет полем змея или же логовом змея". Присутствующие словно обмерли, а потом раздалось несколько испуганных восклицаний, и некоторые из монахов в ужасе закрыли лицо ладонями. Тот из них, который проявлял свою неуравновешенность, тыкая пальцем в греческих гостей, теперь вздернул этот палец в небо и воскричал : ;"Змей вернулся ! Крылатый зверь, исчадие бездны ! Он опять возвратился, чтобы всех нас пожрать, это ужасный коршун и аспид, рожденный от блуда саранчи и скорпиона. Это выкормыш геенны, где грешники кормят его своей печенью, и ими ему по-еврейски Аваддон. Сказано в старинных книгах : он будет иметь 10 тысяч голов и в каждой голове по 10 тысяч ртов, а в каждом рту по 10 тысяч языков, и каждый из этих языков 10 тысяч раз в секунду будет проклинать Господа". ;"Прекратить ! – Раздался гневный голос Одо. – Всем повелеваю приструнить свои языки, 10 тысяч раз извергающие безумные речи. Немедленно престать давать волю больному воображению, будоражащему сознание, и иллюзиям, цепенящим его. Да, мы после долгого времени опять столкнулись с подобным фактом, всецело вселяющем дрожь в ваши сердца и наполняющем потрясенные умы суеверием. Для меня тоже узнать об этом было все равно, что разбередить незаживающую рану. Но прошу вас не поддаваться панике, питомцы мои сердечные. Малодушный страх, обуяющий нас подчас, недостоин тех, кого Господь принял под крыло свое. Ну, что ты так хочешь сказать, Отрик ? Ладно уж, говори, ибо твоему мнению обычно сопутствует рассудительность. Но только не извлеки из уст своих мнения наивного и пустого". Из толчеи вышагнул щуплый монах, более всех других в монастыре известный своей ученостью и беспокойным умом, искавшим утешения в книгах. ;"Иона не прав, – сказал он, несколько приподнимая голову и оглядывая всех свысока, так как его тяжелые вежды от рождения не хотели открываться целиком и его взор видел мир лишь частично. – Не ангел бездны сошел нынче к нам. Ибо чем мы прославились, чтобы он посетил нас ? Какими своими подвигами разгневали мы его ? Наша жизнь, Иона, не так безупречна, чтобы навлечь на себя его гнев. Мы недостаточно самоистязаем свою плоть, а власяницы наши – как синдоны расшитые, рукава оторочены мехом. Мы камнями не побиваемы и в козьих шкурах не скитаемся по пустыням, в милоти облаченные да в струпья. Напротив, к туфлям каблуки подбиваем и у портных заказываем себе хитоны, облегающие ягодицы и делающие из нас скорее потаскух, чем монахов. О, дух Юберта тяжкий, не отпускающий нас даже из преисподней...". "Пожалуйста, покороче, Отрик, о нравах наших ещё будет досуг побеседовать." – заметил аббат. "Хорошо. Видели ли вы, братья, что на небе не стало заметно созвездия Дракона ? Уже несколько дней я не наблюдаю его среди всех остальных . Когда я услышал сейчас, что великая птица, питающаяся людьми, вновь появилась в наших краях, я понял, что она – не что иное, как дивное созвездие, ожившее и сошедшее на землю. Все происходит так, как написано в Сивиллиных книгах, в которых предсказывается, что перед концом света все созвездия сойдут со своих мест и воспрянут, принимая новые обличья. Вот стихи, которые я вычитал у Кассиодора : И оживут соцветья звезд. Псы Гончие сорвутся вдруг с цепей и вознесутся ввысь подобно птицам Феникс и Халкедрий. Они падут, пронзенные копьем, что было раньше кистью Живописца. Соединив Корму и Киль и Паруса и мачты перекрестья из Креста соделав, Часы исправив в компас, в пушку Телескоп, Волк в плаванье уйдет пиратом. Медведица в собачку вновь обратится, в Цефея – Андромеда, а Персей обличье примет страшного Кита, чей жертвой станет царь коварный, прикованный к скале Кассиопеей..." ;"Довольно. Спасибо, Отрик, и ступай на место. Твое мнение интересней, чем бессвязные речи Ионы. И, однако, братья, я вас ещё раз прошу не поддаваться никаким соблазнам, которые предоставляет фантазия. Сегодня ночью я ещё раз попытался для себя восстановить хронику тех потерь, которые мы понесли с того момента, как я возглавил монастырь, и которые, безусловно, должны были случаться и ранее. Нисколько не для того, чтобы упрочить сейчас ваши страхи, а ради отрезвления от всего, что представляется вашему уму, ради назидания и заключения правильных выводов, которые послужат дальнейшей безопасности каждого, я хотел бы напомнить об этих случаях, занесенных в анналы нашей обители. Итак, в 910 году принял я под свое попечение ваши души, возжелавшие духовной благодати. И уже через четыре месяца, в начале июня, мы потеряли одного из нас. Элизиус, о котором многие до сих пор не забыли, направлялся вместе с Фридерумом к северным виноградникам, ибо эти братья отвечали тогда за своевременно заготовление яства, произраставшего в те времена в изобилии, пока варвары не разорили все сады. Проходя стороной от старого города, Фридерум, предстоящий здесь и ныне, не заметил, как юный Элизиус, все время шедший позади, более уже не следовал за ним. Повсюду простиралось лишь ровное поле, трава которого слишком коротка, чтобы упрятать кого-либо. Хотя Фридерум и был весьма удручен, этому случаю не придали тогда такого значения, которым мы наделяем его ныне, ибо все посчитали, будто Элизиус нарочно покинул своего спутника, так как разочаровавшись в своей недолгой монашеской жизни, не отвечавшей его побуждениям, он решил таким образом оставить и самый монастырь. Когда в сентябре наш собрат и подвижник Артольд не вернулся в обитель после своей, надлежащей эконому, инспекции дальних мельниц, предположений о бегстве возникнуть уже явно не могло, ибо Артольд всегда отличался истинным усердием в молитвенном делании и был неотъемлемой частью нашей семьи, потерять которую было все равно, что лишиться руки. Никто тогда, разумеется, не принял в расчет, что маршрут его пути во многом совпадал с тем, который был у Элизиуса с Фридерумом, и, в сердцах погоревав, мы посчитали его убитым – простой ли вор напал на него, душегуб ли, отставший ли и бесчинствующий воин языческого племени. Глаза всем открыл вопиющий по своей наглядности случай, происшедший той же зимой в момент, когда снежное покрывало плотно укутывает землю и позволяет по оставленным следам проследить передвижения и зверя и человека..." ;"Это был Эббо! – воскликнул неутомимый Иона. – павшая с неба птица вцепилась в него когтями и вознесла высоко ввысь !" ;"Ты видел это ?" – спросил протиснувшийся к нему Арульф. ;"Нет, но святой Мартин открыл мне это во сне". ;"Ты видел святого Мартина ?" "Да. Вместе со святым Реми они несли коготь этой птицы, равнявшийся их восьмикратному росту". "Везет тебе, Иона. Во сне таких святых видишь. А я по ночам не сплю из-за того, что эти ворота повесили...". ;"Итак, – продолжал тем временем аббат. – Благочестивейший мирянин Эббо был послан нами к лесу, ибо вследствие усиливавшихся холодов нам не стало хватать того тепла, которое дарит горящее дерево. Заготовленные с осени, деревья нуждались только в перевозке, и к утру Эббо должен был возвратиться назад. Но этого не произошло. Более того, его лошадь, запряженная в телегу, в испарине примчалась в монастырь, свидетельствуя о том, что с её хозяином что-то случилось. Тут же я призвал к себе всех тех, кого не покинуло мужество и, мы ринулись в направлении леса, решив во что бы то ни стало защитить Эббо, если ему угрожала опасность, и только молили Бога, чтобы наша помощь не оказалась несвоевременной. Мы бросились вперед, торопясь по его следам, шедшими рядом с отпечатками, оставленными его конем и телегой. Вскоре мы заметили, что эти следы разминулись, и Эббо в одиночку свернул в сторону. Пройдя же ещё немного, мы увидели, что характер следов резко изменился. Складывалось полное впечатление, что в этом месте Эббо ползал на четвереньках, словно прячась или уклоняясь от чьей-то атаки. Однако, никаких иных отметин обнаружено не было. Более того, нам не удалось найти его ни живым, ни мертвым. В крайней озабоченности вернулись мы в монастырь, и с тех пор в общине появились разговоры о том, что, видимо, огромная птица, подобная змею летучему, нападает на тех, кто проходит лугами в левой стороне от старого города – разговоры, которые, к сожалению, потом ещё неоднократно находили себе пищу для дальнейших кривотолков, а иногда – немыслимого словоблудия. Уж сколько раз предупреждали об опасности тех мест, все равно находились те, кто либо не прислушивался к этим словам, либо, как последний безумец, искал лиха на свою голову. Потому в поле змея мы ещё не раз теряли людей, и это наполняло меня неизбываемым чувством вины за участь каждого из них. Что я могу сказать вам, и какие слова утешения мне подыскать ? Ясно, что тайная, не находящая никакого объяснения опасность, существует, но все же она много меньше тех угроз, которые исходят от полчищ норманнов и венгров, изрыгающих бедствия, не сравнимые ни с чем. Давайте же попробуем избыть весь страх, которым вместо покаяния наполнены у многих сосуды сердец. В каком-то смысле случившееся ещё раз разнит для нас монастырь и мир, лежащий во зле. Нам нечего бояться, пока мы за стенами родного нашего пристанища. Здесь Господь опекает нас и лелеет своей любовью. Здесь жизнь для нас – средоточие всего отдохновения, которого только может сподобиться душа. Выкорчеваем же из сердец все раболепие перед ужасными образами дьявольскими, рассчитанными на то, чтобы запугать нас и обильно с этой целью порождаемых. У меня все, братья." Монахи тихо перешептывались друг с другом, обменивались своими тревожными впечатлениями и предчувствиями. Не смотря на все увещания аббата, у каждого из них было свое толкование загадочных исчезновений, которыми они немедленно спешили поделиться с соседом.

Я же в это время оглядывался, пытаясь угадать, кто из столпившихся рядом монахов назначен моим наставником. Может, этот, с покрасневшими от бдения и нежными от недоедания веками, губы которого слегка шевелятся от чтения псалмов, непереставаемого все то время, что я за ним наблюдал. Но наверняка уж не тот, что стоит сейчас в некотором отдалении от всех остальных, прислонившись к стене, и, видимо – по темным теням, окружавшим мутноватые глаза, смотревшие вокруг безучастно, по изнуренному, сильно осунувшемуся лицу – точимого червем болезни. Когда он услышал о возможности увеличения монастырского меню, его губы растянулись хищноватой улыбкой, похожей на ухмылку, обнажив при этом подкосившиеся зубы, от вида которых мне стало не по себе. Вдруг кто-то больно ущипнул меня за локоть. Не успел я вскрикнуть, как услышал возле самого уха заговорщицки приглушенный голос : ;"Его здесь нет". Я оглянулся и увидел рядом с собой монаха, выражение лица которого – кстати, выглядевшего довольно неопрятно из-за того, что все братья не брились уже недели две, и это дало на их щеках и подбородках всходы иногда неприятнейшей щетины – было весьма довольным и хитрым. Он весело смотрел на меня и даже один раз подмигнул. Когда я спросил его, кого он имеет в виду, монах ещё раз наклонился, касаясь губами моего уха, словно дромадер склоняющийся к бедуину, и так же таинственно и тихо ответил : ;"Вирдо". Разогнувшись, он снова поглядел на меня радостно и чуть ли не с восхищением, а потом сунул руку в карман и сначала, не доставая целиком, показал мне краешек очень тонкого хлебца – облатки, которую он не съел ещё со вчерашней трапезы, а затем лукаво подмигнул и проговорил : "Смотри, что у меня есть. Ты хочешь ? Она такая вкусная." Монах быстро глянул по сторонам, наблюдая, не привлекает ли он внимания своих собратьев, а затем скинул капюшон и показал свои негустые волосы, обращая на них мой взгляд постукиванием пальца по темени. Столь же резво он вновь набросил свой огромный капюшон и сказал : "Ну как, видел ? Мои волосы почернели ! Только – тс-с-с, никому не говори. Еще вчера я был бел, как наш аббат, и даже сильнее его. Я замечал, что с такими седыми волосами людей часто уносят на кладбище, а я этого очень боюсь. Я долго его упрашивал, и Вирдо, наконец, приготовил мне мазь – ты представляешь – просто смешав воск с пеплом одной из трав, что растет у него на огороде. И все ! Он даже не колдовал над ней и не закапывал на ночь в землю как делала моя матушка. А вчера после полуночницы я намазал ею свои волосы, и ты видел эффект – они все почернели. И теперь слушай. Ты видел, что у меня в кармане ? Плюс ещё один хлебец ты сможешь получить после вечерней трапезы, но при этом должен помочь мне. Идет ? Я слышал, тс-с-с, что у него на огороде растет ещё более чудесная трава, которая способна уменьшать людские годы. Точно известно, что змеи молодеют от неё – это все знают. Но если такое происходит со змеями, то и на человека она тоже должна подействовать. Ведь разве человек не подобен во всем змее ? Господь сказал : Будьте как змии, а мы должны исполнять все, что Он открыл нам. Когда ты придешь в дом Вирдо, первым делом выпроси у него эту траву и разузнай секрет её приготовления, и Господь тебя возблагодарит. Да и я в долгу не останусь. Хорошо ?" "Киза ! – раздался вдруг зычный голос приора Сульпициуса, который, заняв на небольшом возвышении место аббата, давно уже о чем-то говорил. – Киза, подойди-ка ко мне, любезный брат." Мой собеседник тут же принял приличиствующе достойное, соседствовавшее, однако, с подобострастием выражение лица и чуть ли не бегом поспешил к центру зала. В его на удивление низком поклоне приору было бы нечто похвальное, если б своей преувеличенной почтительностью он не стремился заслужить право не снимать капюшон. Сульпициус тем временем продолжал : ;"Итак, сегодня утром во время богослужения произошел вопиющий по своей зловредности случай. Как только, проснувшись по утру в бодром расположении духа и возжелав без меры новых радостей душевных, наши братья, подобные овцам невинным, ведомым Небесным Пастырем, вошли в церковь и запели: ;"Господи, Боже мой ! Ты одеваешься светом как ризою", перед ними появился священник, риза которого со спины, да ещё и со стороны мягкого места, была так замарана большим черным пятном, что это вызвало крайне неуместный смех у тех, кто пришел туда ради приобщения духовных даров. Но что такое, Киза, почему ты не снимаешь свой капюшон ?" ;"На ночь я забыл запереть двери в церковь и мою голову сильно просквозило. Из-за этого она сокрушена как воинство Иавина – царя Ханаанского и боится любого дуновения". "Неуместно сравнение твое, Киза, ибо Иавин был врагом дома Израильского и, надеюсь, не таков светлый ум твой. Да излечит тебя Господь и сними немедленно капюшон." Незадачливому Кизе пришлось обнажить свою голову, и недоуменный ропот пронесся по залу. ;"Что с тобой случилось, милейший собрат ? Вчера кудри твои были подобны белизне снега ?" – вопросил нахмурившийся Сульпициус. ;"Я не могу понять. Когда я проснулся, то увидал, что волосы мои сравнились с углем древесным. Наверное, это какая-то заразная болезнь и, если позволите, Эмират поместит меня в свою лечебницу". ;"Хорошо ! Но только для того, чтобы сделать тебе обильное кровопускание, которое вернет тебе чистоту мыслей. Твой разум, должно быть, весьма замутнен. Волосы не могут сами собой почернеть и, очевидно, ты выпросил у Вирдо снадобье, которое способно перекрашивать людские локоны. Это весьма дурной поступок с твоей стороны, Киза, ибо ты сроднился с женщиной, ради обольщения, сулящего ей утехи прелюбодеяния, прибегающей к умащению лица и окраске волос в цвета, возбуждающие похоть !" ;"О нет, светлейший отец мой, я был ведом вовсе не желанием уподобиться столь низкому созданию, а стремлением точно следовать словам Священного Писания". ;"Что же такое написано в Библии, что может оправдать твою срамоту ?" ;"Много там есть глубочайших мест, призванных водить наш дух к истине, но я руководствовался шестой главой от Матфея: А ты, когда постишься, помажь голову твою". Киза умолк и ненадолго во всем зале воцарилась полная тишина. Сульпициус, лицо которого попеременно принимало выражение гнева, презрения и, наконец, крайне глубокой задумчивости, прервал её следующей речью : ;"Воистину недостойно, Киза, чтобы должность ризничего в монастыре с такими традициями, как наш, занимал человек со столь пустой головой, всячески измышляющий и превратно толкующий слова Писания на потребу нижайшему низкопоклонничеству перед самим собой.

Также и заботы Вирдо служат не удовлетворению наших паскудных желаний, а цели укрепления в нас подвижнической силы и святейшему долгу спасения человеческой жизни, чему и я ему бесконечно обязан. Выслушай же, Киза, ни тебя ни меня здесь ещё не было, когда Вирдо уже трудился здесь и однажды стал свидетелем чудного знамения, возвещавшего людям о грядущих несчастьях. В тот день среди дня, когда ветра не было и в помине, колокол сам зазвонил на нашей часовне. Как он рассказывает, сначала все подумали, что это волк, как в истории уже было не раз, пробрался в нее, закусил веревку и принялся трезвонить. Но потом оказалось, что знамение ещё страшнее, и что колокол сам зазвонил, словно указывая но то, что в скором времени не найдется никого, кто бы смог это сделать. Тогда началось великое бесплодие земли и голод такой, что посылается только за очень большие прегрешения. Многие из вас помнят или слышали от других, как вся долина Мозеля, ранее столь изобильная, и земли к югу от неё плоть до самых дальних отрогов Юры, были поражены бедствием поистине великим. Ниспосланная Богом засуха и страшное пекло выжигали и обращали в пепел все, что было взлелеяно кропотливым человеческим трудом. Принесенные землей плоды оказались столь ничтожны, что даже самые богатые фамилии, распродав свое имущество, не могли обеспечить себе пропитание, которое поддержало бы их жизнь. Многим показалось, что настал Ад на земле, ибо не счесть свидетелей того, как обезумевшие от нужды люди, пожрав всех ежей и филинов и гадов шипящих, стали убивать и поедать себе подобных, а кто не осмеливался убить, тот решался на ещё более страшные преступления, откапывая для съедения трупы умерших, погребенные в бездонных общих могилах. Поистине происходило все так, как открыто было Иеремие: И накормлю их плотью сыновей их и плотью дочерей их; и будет каждый есть плоть своего ближнего. Все помнят эти человекоубийства, плотоядия а также последовавшие за ним запустение сел и городов. Помнишь и ты, Киза, ибо в Писании, которое ты так хорошо знаешь, про это написано : И будет она жилищем шакалов, пристанищем страусов, и лешие будет перекликаться один с другим. Там будет отдыхать ночное привидение и находить себе покой. Там угнездится летучий змей, будет класть яйца и выводить детей и собирать их под тень свою. И люди так сильно умоляли тогда о прекращении пламени, исторгаемого небесами над тлевшей землей, что сначала осенние дожди хлынули так сильно, что все дороги скрылись под водой, и люди на лодках ездили от деревни к деревне, а наступившая после ранняя зима сковала все настолько лютым морозом, что те, кому посчастливилось остаться в живых, ловили руками на льду и среди сугробов ослабевших от холода птиц. Вот что творилось, Киза. Конец света считали тогда очень близким. Наша семья, владевшая землями вблизи Меца, вымирала как и остальные в округе. Один за одним родные покидали этот мир, и не могу не сказать, что мы, живые, весьма завидовали им. Так как мои отец и мать тоже находились при смерти, я однажды собрался с силами и отправился в лес на охоту. Долго блуждал я, пока не увидел обессилевшую лань. Она уходила от меня медленнее, чем я шел за ней, а когда я схватил её, она упала и более уже не двигалась. Я обрадовался, что смог добыть пропитание, но вдруг от куда-то – мне показалось, что из чрева земли – вырос страшный всадник, подобный теням ночным. Он сам был огромного роста и конь его был громаден и поистине ужасен, ибо пасть его дышала огнем. Всадник держал в руке щит с изображением извивающейся змеи, а к его седлу была прицеплена змеиная голова, раскрывшая свою ядовитую пасть и рассеивающая горечь свою. Он ехал медленно и молча, казавшись мне, с одной стороны, хозяином этого леса, его привидением, его лешим, о торжестве которых говорит стих Исайи, а с другой стороны он являлся будто воплощение внушающего дрожь змея, упомянутого в этой же книге. Он не убил меня только потому, что в моих руках была лань, добычей которой он и довольствовался, вырвав её у меня, и так же тяжело и грозно уйдя прочь. Но я увлекся, живописуя подробности тех злоключений, свидетелем которых был в то время почти каждый из нас. Близость голодной смерти заставила меня оставить родной дом и отправиться по направлению к Провансу, об относительном благополучии которого я не раз слыхал. В дороге я питался только несколькими лепешками, слепленными пополам с белой глиной, от которой я в конце концов ощутил неминуемость скорой смерти. Я был живым трупом, уже не шедшим, а ползшим, когда на пути мне встретился дом, оказавшийся в последствии кельей на окраине монастыря. Еще немного и я был умер, но живший здесь монах оказался вдохновляемым Богом на творения чудотворных исцеляющих дел, которые, при посредстве взращиваемых в его саду трав он свершал в неизменном смирении сердца и уповании на помощь Господа нашего. Он выходил меня, и в благодарность Богу за дарованную мне жизнь я принял монашеский сан, а теперь, в меру возможностей, служу здесь помощником аббата. Как ты догадываешься, Киза, монаха-целителя звали Вирдо, и его умение, таким образом, на диво призвано спасать нас даже в тех случаях, когда кажется что ты уже не существуешь. Ты же столь безрассудно пользуешься его добродушием, дабы омолодиться и стать способным вызывать желание у женщин". Киза, внимавший речам Сульпициуса с открытым ртом, бросился ему в ноги : "Не отринь от млека своего духовного, ведь не ради вожделения чернил я голову свою, а страха ради смерти и старости. Повинуюсь тебе, отец мой, это я по помешательству своему испоганил ризу, случайно, без намерения ополоснув её красками !" Тут дверь в зал распахнулась и мирянин, прислуживавший в монастыре, осторожно прошел к аббату и стал ему что-то нашептывать. Одо, сильно посуровевший от выходки Кизы, слушал его с непроницаемым видом, сохраняя на лице мрачную маску – лишь брови его на мгновение оживились – а потом решительно выступил вперед, положив себе закончить затянувшееся собрание : "Вот что, собратья мои. Весьма тяжеловесно для сердца моего было слышать звучавшие речи, во многом рисующие упадок среди нас дисциплины и забвение предназначения монашества. Поэтому перед тем, как мы сейчас разойдемся, я хочу огласить те решения, которые созрели во мне ради остепенения некоторых из вас, нуждающихся в узде духовной. Во-первых, Арульф в течение и этой недели и последующей назначается чтецом книг о деяниях и подвижничестве святых отцов. Пусть он читает их по время каждой трапезы с тем подобающим благоговейным трепетом, который должны воспламенять в наших душах столь высокомудрые повести. До тех пор он будет лишен возможности присоединиться к питающимся собратьям, подкрепляясь по индивидуальному урезанному рациону, пока не научится произносить священные тексты проникновенно и с должной высокопарностью. Франко ( Одо имел в виду замеченного мной изможденного и болезненного вида монаха, стоящего у стены ) не отдает себе отчет о той высочайшей собранности и телесной крепости, с которыми следует подходить к тяжелотрудной работе скриптора. Как же ты собираешься держать ныне перо, Франко, если сам нуждаешься в том, чтобы стена подпирала тебя ? Неудивительно, что буквы мешаются у тебя в словах, вызывая у читателя соблазн и недоумение. Охлади-ка свой и телесный жар и писательский пыл в лазарете у Эмирата, и, Эмират, дай ему сегодня же мяса – пусть только попробует его не съесть. Что касается тебя, Киза, то твоя распущенность уже превысила максимум терпения, отпущенного каждому из нас. Раз ты так трепещешь смерти, то повелеваю тебе сегодня же вырыть на кладбище могилу самому себе. Возьмешь у Хартмана лопату и определись, где тебе следует быть похороненным после смерти. Чтобы уготовленное ложе не показалось тебе потом юдолью печали и скорби, точно соизмеряй размеры и место будущего успокоения со всеми протяженностями твоего тела. К вечерней трапезе могила должна быть готова, а после ты изготовишь табличку с собственным именем, которую поместишь там у изголовья. Повелеваю также каждую ночь после полунощницы приходить туда и созерцать это место, быть может тогда ты отучишься от страха перед смертью. Сейчас же собрание закончено, и напоминаю вам братья, что по выходе отсюда вам надлежит соблюдать молчание языков. Но не молчание умов, в глубинах сердца лицезреющих сияющее имя Господне".