Текст книги "Под шляпой моей матери"

Автор книги: Адельхайд Дюванель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Порядок

Я живу в доме, что на краю рапсового поля; позади огороды, и там в любое время дня и ночи кричит петух. Желтизна рапсового поля требует простора, это большой участок, по которому никому нельзя ходить. Кто подтвердит мне, что этот чужой росток у меня в животе действительно ребенок? Это и правда человек с двумя глазами, носом, ртом? А может, чудовище с синими крапинами и клювом? Его мысли будут мне чужды; для меня он будет кем-то, кто сосет мое молоко. Смогу ли я любить его? Будет ли он стоить любви? Я безработная, поэтому долго гуляю; однажды я встретила мужчин в черных колпаках, они тащили и толкали машину по гудроновой дороге; гудроновые дороги меня угнетают, потому что чаще всего они находятся на отгороженных территориях; улицы ведут прочь, наружу из замкнутости.

С тех пор как я беременна, у меня чувство, что один бок у меня размыт; как будто капля воды упала на рисунок тушью. Меня постоянно мучает мысль, что есть еще что-то, что я должна бы чувствовать. Что-то важное. Я хотела бы быть сверхчуткой, пьяной, я бы хотела каждую секунду испытывать разнообразные и острые впечатления. Я стою у стены; за ней есть что-то, что я непременно должна узнать.

Однажды вечером на краю рапсового поля я встретила женщину с ребенком: рапсовое поле это золотая рама. Я поздоровалась, сказала пару слов; женщина с улыбкой посмотрела на мой живот. «Однажды», рассказала женщина, «я сидела на стуле; ребенок стоял передо мной. Поддавшись внезапному импульсу, я склонила голову, словно искала защиты, на грудь ребенка. Ребенок обеими руками оттолкнул ее и положил мне на грудь свою голову: так он восстановил порядок». Перед тем как сказать это, женщина недостаточно глубоко вдохнула, так что воздуха до последнего слова не хватило, она смогла только выдохнуть. Она взяла ребенка за руку и пошла прочь широкими шагами, за ней засеменил ребенок.

Одиночество

Каштан победительно протянул бурые и белые соцветия в воздух: у него будут плоды. Те, кто смотрит внимательно, заметят, что на самом деле это два каштана; их ветви переплелись. У одного бурые, у другого белые соцветия, и поскольку эти деревья жених и невеста, цветы смешались в один большой букет. Проходя по тротуару мимо деревьев за изгородью, женщина со стройными ногами подумала, что постоянно влюбляется в прохожих, в юношей и девушек. Она сравнивает себя и молоденьких девушек: «Это мне не пойдет», – думает она, рассматривая тонкую щиколотку одной девушки, на которой сверкает серебряная цепочка. Она все время пытается мысленно образовать пары: она рассматривает бахрому скатерти, как будто это маленькие человечки; некоторые висят отдельно, некоторые ближе друг к другу, это влюбленные или братья с сестрами. У нее была тетя, Эмилия, которая познакомила и подвела под венец много пар; хотя два брака распались. Женщина знала тетю, когда была ребенком; она казалась ей величественной, своего рода богиней судьбы. Она умерла незамужней.

Через несколько дней женщина попыталась вспомнить, на какой улице она видела сросшиеся каштаны, но не смогла. Она запуталась, пытается сориентироваться, с тех пор как развелась, а единственный сын ушел из дома и пропал в другом городе; она выпала из уютного порядка, из уютного тепла и уютной уверенности. В матерчатых туфлях или сапогах на меху она без цели бродит по городу. Однажды в полночь она сидела дома и услышала, как кто-то несется по улице и подумала, что это две лошади вырвались на волю, чтобы спариться на поляне в лесу.

В коробочке

На тротуаре лежал фиолетовый цветок; мужчина наступил на него и раздавил. Потом он вошел в дом, затем в свою комнату, которая была как сцена; в доме напротив сидели зрители и смотрели. Окно было обрамлено длинными красными занавесями. Иногда он задергивал их. По телефону он говорил бывшей жене: «Я видел тебя во сне стоящей у окна поезда; ты казалась здоровой». – «Я музыкант, – возразила она, – я по голосу слышу, что тебе плохо».

Он не мог читать книги не только из-за сильного душевного измождения, но и из ужаса перед чужим миром. Он не переносил ни соблазнов, ни агрессии. Специалист по маркетингу, он спрашивал людей, которые искали квартиру: «Вы бы купили книгу с мертвой головой на обложке?» Он никогда не слушал музыку. Вдруг он решил уехать. Отправился в бюро путешествий и купил билет на самолет, который положил в портмоне и все время носил с собой, и накрасил ресницы. В ресторане он рассказал какой-то незнакомой женщине: «Я сын бедных родителей. Поскольку мы должны были экономить, ничего не могли себе позволить, в мыслях и чувствах мне не хватает известной широты. Мой мир помещается в коробочку. Моя бывшая жена другая: она ящерица; она целовала меня, как ящерица». Женщина чуть было не рассмеялась, но не была уверена, уместно ли это. Поскольку тот, кто живет в коробочке, не может просто так сесть в самолет и улететь, мужчина остался в городе.

Виллибальд

Небо лохмотьями спадает вниз. Трамвай останавливается перед домом Виллибальда. Перед тем как открыть дверь, он чешет ключом рыжую щетину. (Когда он был ребенком, мать отбеливала ему волосы; она не хотела рыжего, она хотела белокурого сына – если вообще хотела сына). Он поднимается на второй этаж. Над ним живет девушка, которая спит с жильцом с нижнего этажа, который носит национальную одежду и по воскресеньям играет на флейте Баха, все время Баха, что крайне раздражает Виллибальда. Ключ от квартиры это самое важное, что есть у Виллибальда; он вешает его за небольшую картину. Он наклоняется, поднимает с грязного мозаичного пола книгу, но сразу же, словно испугавшись, кладет ее обратно. Он идет в ванную и чистит зубы; тут звонит телефон. Он кричит с широко открытым ртом, в котором пенится зубная паста. (Время от времени звонит госпожа Мюллер от пастора, которая уже год ищет для Виллибальда работу).

Пустые винные бутылки в углу и увядшие астры, как будто были там всегда. Жена Виллибальда Иоланда любит смуглых мужчин; с каждым разом они все темнее. «Но голова какая-то не такая», жалуется она. У нее необыкновенно высокие надбровные дуги, она никогда не идет навстречу другим людям, только распоряжается ими, руководствуясь представлениями, которые сама же о них создала. Вдвоем можно смеяться над такими вещами, о которых в одиночестве будешь плакать. Перед тем как навсегда покинуть Виллибальда, Иоланда сказала, что слышит, видит и чувствует больше других, кроме того, она гораздо быстрее соображает. Виллибальд с удовольствием обзавелся бы другом, с которым мог бы посмеяться над этим. С бокалом вина в руке он подходит к окну. Мужчина в шубе бежит сквозь кружащийся снег, взволнованно спрашивает прохожих: «У Вас есть машина? Вы не отвезете меня в аэропорт?» Когда они отказываются, он ошеломленно восклицает: «Но Вы же человек, должны помочь другому человеку!» – «Мне никто не может помочь, – говорит Виллибальд, обращаясь к кому-то неопределенному, – нужно взять мою душу в ладони, вот так (он представляет, как это, складывает из ладоней скорлупу) и согреть, но моя душа слишком велика, а руки слишком малы». В качестве признания в любви он тогда отправил Иоланде пустой лист: в мелкую клетку. Незадолго до свадьбы он сказал: «Мне страшно», но на слове страшно он не сдержал зевоту, так что слово утратило свой ужас.

Вороны проголодались. Они каркают всерьез. Они прохаживаются по снегу, как пальцы учеников по клавиатуре пианино. На узком трамвайном островке стоит снеговик с острой головой. Ветер раздает оплеухи. Виллибальд садится в трамвай, который останавливается лишь на мгновение, и снова едет в город; если бы ему встретился человек, который хотел бы с ним заговорить, он бы не ответил. Трамвай пуст; нет, в углу у двери сидит старая женщина с красными ногтями, с палкой и в платке. Виллибальд думает, что человек всю жизнь пытается стать узнаваемым и все же его никто не узнает. И всю жизнь он стремится защититься от одиночества и людей, потому что одиночество и люди разрушают.

Виллибальд сядет в пивной рядом со шлюхой, она будет говорить визгливым, как пила, голосом и есть кусок мяса, который будет разрывать ножом и вилкой; макияж будет покрывать овал ее лица, но лицо у нее круглое. Виллибальд, очень пьяный, будет напевать песню; возможно: «Радость, пламя неземное…»[2]2
  Первая строка «Оды к радости» Ф. Шиллера, включенной Л. ван Бетховеном в Симфонию № 9.


[Закрыть]

Машина

Несколько недель назад Курт впервые расцеловал сводную сестру в обе щеки: вблизи ее любящий взгляд изменился, стал злым и коварным. Ребенком Курт два года провел в приюте; за это время он не вырос ни на сантиметр и не прибавил ни грамма. Дети годами не виделись. Они встретились гораздо позже, в пригородном поезде под названием «Гулёна», потому что оба каждое утро в одно и то же время ездили на работу. Теперь каждый раз, когда Курт целовал сводную сестру, он прикрывал веки, потому что боялся увидеть ее злобный взгляд.

Курт ненавидит бумагу; самое ужасное для него, это когда он должен доставить письмо. Впрочем, газеты с письмами читателей он не выбрасывает: при всякой возможности он пишет письма читателей, которые каждый раз печатают; только благодаря этим письмам он уверен в себе. Он живет вместе с двумя коллегами; на троих у них всего один ключ, еще один сделать нельзя, потому что замок с секретом. Оба коллеги свои ключи потеряли; Курт прячет для них свой ключ под бумажным пакетом с пустыми бутылками, который всегда стоит у входной двери. Он боится, что мужчина, который живет на том же этаже, однажды засосет ключ своим пылесосом, когда будет убирать лестничную клетку. Домоправитель мог бы разрешить изготовить два новых ключа, но никто не знает, кто он. Ключа от почтового ящика тоже нет.

Курт купил машину, которая может говорить. Теперь он всегда ездит на ней на работу. Машина говорит: «Сегодня прекрасная погода» или «К сожалению, идет дождь». Курт любит свою машину и пока едет, не думает ни о сводной сестре и ее злобном взгляде, ни о потерянных ключах, ни о вырезках из газет и письмах у него в квартире. Чем лучше он узнает машину, тем больше она говорит. «Купи перчатки», к примеру, «у тебя ледяные руки». Или: «Хорошо выглядишь сегодня». Со дня на день Курт ожидает признания в любви.

Эрнесто

Очки у Эрнесто всегда были грязными; он видел мир расплывчатым, впрочем, его это устраивало. Но одного мужчину он узнавал, тот всегда говорил ему: «Добрый день, Эрнст», издалека. Он еще никогда не говорил с этим мужчиной и не знал, откуда тому известно его имя, которое он неправильно произносил: мужчина снова и снова досаждал Эрнесто. Эрнесто никогда не здоровался в ответ. Он терпел окружающих, но никого из них близко не знал. Мужчину, который приветствовал его указанным образом, он ненавидел.

Встречи с людьми часто неприятно удивляли: недавно Эрнесто сидел в ресторане с двумя девушками за одним столом; они болтали по-английски, а потом вдруг продолжили разговор на безупречном французском – без перехода. А позади какой-то мужчина беседовал с колонной. Но даже когда Эрнесто читал газету, он не был застрахован от подобных сюрпризов. Так, он прочитал заголовок: «Глаз-концерт в армянском госпитале»; позже он заметил, что написано было: «Гала-концерт в армейском госпитале».

Несмотря на легкую хромоту Эрнесто, никто бы не подумал, что он инвалид, скорее, что у него особенная походка, вполне подходящая к его журавлиному лицу и журавлиной фигуре. Он продавал сигареты, газеты, журналы и шоколад в киоске. Как сказал врач, у него было слишком мало «глазной влаги», поэтому он не мог носить контактные линзы, что задевало его самолюбие, ведь он был тщеславен. С тех пор он завел привычку время от времени плакать, но ничего не вышло; он не плакал ни разу с тех пор, как был ребенком. Каждый день он выпивал два литра «пойла», как он сам называл коктейль из колы и рома, который брал с собой на работу в двух бутылках.

Одним ветреным апрельским днем, когда Эрнесто спешил на работу, он заметил того самого незнакомца, тот переходил улицу, внимательно посмотрел на Эрнесто и сказал: «Добрый день, Эрнст». Эрнесто подумал: «В следующий раз прибью тебя камнем из пращи».

Замученные цветы

Суп, который каждый день варит Якоб, сам он называет «супом чудака». У него жалкий затылок и жалкие уши. Его жена художница: с помощью все новых и новых нарядов она преображается, каждый день предстает новой женщиной; на домашнее хозяйство ей плевать. Якоб любит ее. Недавно ему приснилось, что к нему прилетела канарейка, а на спинке у нее была печать, на которой было обозначено, сколько тонн корма съела птичка и сколько километров пролетела. Во сне он очень удивился, что птичка смогла съесть так много и покрыть такие расстояния. В мыслях Якоб все время оправдывается; он представляет себе разные неприятные ситуации: вдруг придет домоправитель, заметит капающий кран и будет ругаться, а Якоб оправдываться и объяснять, что сантехник уже чинил кран, но он по-прежнему капает и ему, Якобу, бесконечно жаль. В мире его фантазий на него постоянно кто-то нападает и он должен защищаться. Он просыпается среди ночи и мысленно отвечает полицейскому, который с упреком спрашивает его, почему он не закрыл дверь, перед тем как спуститься по лестнице, чтобы забрать письма из ящика; ничего удивительного, что у него украли портмоне с зарплатой. Якоб объясняется, он никого не подозревает; все это чудовищная ошибка. Он обещает исправиться.

Пять часов вечера и темно. Холод затачивает углы домов, а крыши шлифует до остроты. В некоторых окнах тощие рождественские елки. Якоб возвращается из офиса домой. В цветочном магазине на первом этаже его дома горит свет. Он смотрит в окна хозяйки, с которой он никогда не здоровается, он думает, что она мучает свои цветы; жене он покупает цветы, в основном, в другом магазине. Два раза в неделю Якоб посещает психиатра; он ложится на кушетку и тут же засыпает. До сих пор ему так и не удалось обрисовать врачу свои переживания по поводу замученных цветов. Он замечает, что рядом с ним встает какой-то господин, слышит, как тот откашливается, а затем тихий, глухой голос: «Почему Вы еще не донесли на флористку? Вам не стыдно быть соучастником преступления против цветов»? В отличие от дневных и ночных снов, теперь ему нечего ответить.

Подарок

Две монашки из одного закрытого монастыря, который теперь открыли, и девочка Йоханна едут по эскалатору торгового центра и смеются. Или Йоханна прячется под столом, потому что звонят в дверь. Бабушка спрашивает: «Почему ты прячешься? Как ты думаешь, кто это?» Йоханна отвечает: «Новый мужчина». В выходные Йоханна, как по волнам, путешествует в доме на колесах. Ночью она и бабушка спят сзади, мама и ее друг на передних сиденьях. Или: Йоханна плюет на мамины вещи и размызывает слюни.

Повзрослевшая Йоханна залезает в окно подруги; она заваривает себе ромашковый чай, курит и читает Фому Аквинского. Солнце падает на маленькое зеркало в птичьей клетке, где прихорашивается волнистый попугайчик; свет, который круглое стекло отбрасывает на стену, скачет по всей комнате, как будто кто-то бросает об стены золотую монету.

Подруга Йоханны страдает болезнью, от которой несколько раз на дню внезапно засыпает и видит сны; когда ее будят, она приходит в бешенство. Однажды обед, который ей приснился, был гораздо вкуснее того, на который ее пригласили; она была вне себя от ярости, когда хозяйка разбудила ее и пригласила к столу.

Йоханна выглядывает из окна и видит березу, которая еле-еле двигает кончиками пальцев. Йоханна принесла для подруги подарок: золотой ноготь. Его носят на мизинце и от него исходит почти королевское сияние; мужчины, женщины и дети изумляются и качают головами.

Йоханна прождала несколько часов, но подруга так и не пришла забрать великолепный, соблазнительный подарок. Темнеет; за окном через мост, словно тени, идут люди. Комната без верхнего освещения, от торшера в углу голой комнаты света не много. Внезапно сердце Йоханны холодеет; радость соскальзывает с ее лица, как прекрасная, сияющая маска. Она берет со стола пакетик, приготовленный для подруги, кладет в карман, надевает куртку и вылезает из окна.

Еще не все было потеряно

Маленькая девочка напевала в трамвае, потом спросила у мужчины, которого я приняла за ее отца: «Знаешь, что я пою?» Когда он ответил отрицательно, она сказала: «Ребенок зовет маму, зовет и зовет и никак не дозовется». Я сидела за малышкой. Кто-то крикнул: «Марко!» Окликнутый отозвался: «Ты мне или ему? Нас обоих зовут Марко». Меня бил озноб. Мне хотелось только одного: наружу, выйти из трамвая и прогуляться по прямой, ровной, как линейка, улице как человек, который располагает временем и видит приятные сны. Или по мосту, по которому так же гуляет ветер и волокут кровать на колесиках двое одетых в белое мужчин. Марко звали моего друга, у меня в голове всплывали разные образы: Марко-пьяница, Марко в шляпе, Марко на лошади, Марко на тротуаре, Марко-игрок, Марко-повар, Марко в уборной, а я глажу его по голове, ему это так нравилось. Ночью я услышала плач дочурки: «Где Марко? Марко это еще и моя мама».

Когда я вышла из трамвая, увидела, что его вела женщина; но ее голос звучал, как мужской. Было так темно, словно провалы улиц заткнули черными тряпками. Я иногда думала, что прозрачна и люди могут читать мои мысли. Однажды ночью, я крикнула номеру 143: «Протянутая рука». Сухой голос отозвался: «Телефон доверия». Я сказала: «Мне страшно». Он ответил: «Позвоните в полицию, полицейские будут искать Марко на патрульной машине. Поднимитесь на высокую гору и депрессия исчезнет».

Теперь я представляю себе, что мертвый водитель сидит скрючившись в своем кресле, но пассажиры тем не менее с полным доверием садятся в трамвай. Я спотыкаюсь, потому что, как обычно, в течение дня слишком много пила. Некоторые дома вдали были ко мне совсем близко, другие, стоявшие поблизости, казалось, были вдалеке. Я радовалась предстоящей встрече с дочуркой у моих родителей этим вечером: еще не все было потеряно. Моя маленькая дочь наверняка построила для меня на ковре дом из кубиков.

Похищение

Одна влюбленная пара придумала собственный язык: некоторые слова заканчивались на «-бёллер», другие на «-уль». По неосмотрительности они иногда говорили на нем, когда рядом были другие люди. Но рядом с ними редко кто-то был: они жили в большой комнате, словно на острове. Он рисовал, она вышивала гобелены. Но несмотря на их язык и то, что оба были еще очень молоды, их можно было назвать серьезными личностями. Разумеется, это было тяжело, ведь она называла его Рольбёлль, а он ее Зольбе.

Они хотели ребенка; Рольбёлль представлял себе маленькую девочку: «Как мило она будет толкать коляскуль по нашей комнатуле». Но спустя два года Зольбе никак не могла забеременеть и очень печалилась по этому поводу. Рольбёлль тоже был подавлен. Оба чувствовали вину друг перед другом. Теперь они говорили друг с другом запинаясь. Зольбе расшила все свои платья.

Однажды весной, в прохладную дождливую погоду, Зольбе украла ребенка, сидевшего в колясочке у магазина. Она быстро, как будто ослепла от решимости и страха, толкала коляску по переулку, пересекла парк и оставила ее на заднем дворе. Она поднялась с ребенком по лестнице, распахнула дверь, вошла и села в кресло-качалку, стоявшее посреди комнаты. Сказала Рольбёллю: «Вот ребенкуль». Ребенок тихо заплакал. Вместе они сняли с него курточку и предложили печенья, но плач перешел в громкий крик. Ребенок был изящно сложен, с тонкой шеей и рыжими волосами; глаза цвета серой гальки. «Он нам подходит», – заверила Зольбе.

Они счастливо жили с ребенком, придумывали новые наречия, еще веселее, и фантастические картины, но страх удерживал Зольбе от того, чтобы брать ребенка с собой за покупками. «Давай уедем, – просила она Рольбёлля, – начнем новую жизнь в другом городе и познакомимся с людебёллерами, которые будут восхищаться нашим ребенкулем». Рольбёлль бормотал, что ребенкуля будут искать и в другом городе. Он брал его на руки, а Зольбе щекотала за ушками.

Однажды утром, когда Зольбе, Рольбёлль и ребенок завтракали, в дверь позвонили. Зольбе открыла, в квартиру ворвались полицейские: Зольбе и Рольбёлля арестовали, ребенка вернули матери.

Птичка клюй или умри

Под серебряным небом широким потоком течет соленое озеро; вдали катятся небольшие волны. В одном месте вода светится фиолетовым: там давным-давно утопилась от несчастной любви Виолетта. Низкие узловатые деревья и кусты, колышущиеся на ветру, окаймляют берег. Маленькая девочка на балконе белого дома с синими ставнями и дверьми тянет за шнурок музыкальной шкатулки; колыбельная Брамса звучит на ушко спящей кукле. Здесь, в этой стране, есть сады камней с колодцами-журавлями, пинии и оливковые деревья. По ночам в ветвях шуршат сони; слышно их странное кряхтение. Иногда вдалеке видно человека, бегущего перпендикуляром к линии горизонта, ему это кажется очень полезным; над ним кружат чайки. «Если смотреть снизу, – думает ребенок, – у чаек большие животы, как белые подушки». Внезапно, как призрак, над стенами проносится солнце. Лицо ребенка искусано москитами. Засыпая и во сне ребенок вертится на подушке; мать говорит «возится».

Соленое озеро, небо и замершие деревья с кружащимися мыслями каждый день образуют новое лицо. Мать говорит: «Лицо вдовы в вуали нравится мне больше остальных». Еще есть лицо хитреца. За закрытым дверным ставнем по ночам шелестит бумага на балконе; дверь открыта, ставень закрыт. В каждой из четырех квартир есть наружная лестница на балкон; оттуда можно пройти в кухню, а затем в спальню. Иногда мать лежит без одежды, завернувшись в четыре хлопковых покрывала, на жестком белом пластиковом кресле, подложив тонкие подушки. «Пожалуйста, – произносит она, – не заводи шкатулку». Ветер гонит по острову песок из пустыни; белые дома желтеют. Мать вздыхает, как будто глотает гальку. Ребенку кажется, что мать вдруг оказалась в пустой комнате; она медленно ее покидает: кровь, вода, глаза, все вытекает из нее. Ребенок играет с широко открытым ртом; кончик языка касается верхних передних зубов: язык откатывается внутрь. Солнце это пылающая роза, которая гаснет в соленом озере. Остров, на котором живут женщина и ребенок, называется ПТИЧКА КЛЮЙ ИЛИ УМРИ.