Текст книги "Нитка кораллов"

Автор книги: Аделаида Котовщикова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Нет, ужинать Леня не имел ни малейшего желания.

– Я тут маму подожду.

Тетя Серафима потопталась у крыльца в своей собственной тени, как в луже, и ушла в дом.

Потихоньку Леня пошел вдоль улицы, попадая в полосы света, падавшего из окон домиков, и опять вступая во мрак, точно нырял по волнам. Яркое место – гребень волны, темное – скат вниз.

Невидимые деревья дышали теплом из-за заборов, и при каждом выдохе листва о чем-то шептала.

В освещенном окне был виден стол, покрытый белом скатертью. Две девочки – одна стриженая, другая с косами – и бритый старичок в очках пили чай из блюдечек с синей каемкой. Дужка очков за ухом старика была обмотана черней ниткой. Старшая девочка улыбнулась и погрозила пальцем сестренке.

– Ты чего? – спросил Леня.

Девочка, не глядя на него, приподняла над скатертью блюдце и приложилась губами.

И вдруг Леня понял, что она его не видит и даже не знает, что он на нее смотрит. И тогда обе девочки, и чашки, и старичок, и лампа под оранжевым абажуром, висевшая над столом, – все показалось ему странным и точно ненастоящим. Удивившись, он соступил с гребня волны и зашагал дальше.

Одна звездочка все-таки не удержалась и покатилась вниз, оставляя за собой тонкий светлый хвостик, который тут же погас. Стало очень грустно. Мама куда-то ушла, Витька остался в степи, дядя Степа укатил, и Леня вдруг оказался один на свете… А что, если Галя ничего не сказала маме? Тогда мама повсюду бегала, искала его, испуганная, растерянная. Он там веселился, ездил, купался, а мама, может быть, и не обедала. От внезапной жалости к маме Леня засопел, споткнулся о камень и больно ушиб палец на ноге. Он опустился на землю и схватился рукой за палец. Звезды подмигивали в вышние и словно дразнились. Вдруг стало так неуютно и одиноко, что захотелось плакать.

И тут в тишине раздалось:

– Леоня!

Услышав этот голос, он вскочил. Забыв про боль в пальце, мчался со всех ног, пролетал насквозь как стрела через темные и светлые уличные пространства. И вот Ленины руки сцепились вокруг маминой шеи.

– Я велел Гале сказать тебе, что я уехал! Я велел! – бормотал он торопливо.

– Гале? Какой Гале?

– Да тети-Симиной… Она тебе не сказала?

– A-а. Эта малютка под вечер подошла ко мне и сообщила: «А Леня уехал».

– Под вечер?! И ты меня искала? – в голосе у Лени раскаяние.

Мама отвечает не сразу. Она ведет его за руку и о чем-то думает.

Потом говорит негромко, но таким тоном, что Леня замедляет шаги и невольно задерживает дыхание:

– Если ты еще раз самовольно куда-нибудь удерешь, б тот же день я отправлю тебя к бабушке. Так и знай!.. Дядя Степа сказал мне, что берет тебя с собой и привезет назад. Он заходил в контору. Ты напрасно прятался за бидоном, как трусишка. Ведь я бы отпустила тебя…

Леня краснеет от стыда, смущенно усмехается:

– А ты откуда знаешь, что я прятался?

– Видела в окно.

Налетает ветерок. По листве тополей пробегает быстрый шелест.

Мама с Леней входят в комнату.

– От папы письмо! – весело говорит мама и поворачивает выключатель. При свете видно, что глаза ее смеются. Леня понимает, что на этот раз он прощен. Он подпрыгивает и кричит в восторге:

– А я ведь на речке был! Мы купались! И знаешь, как за водой ехали, стадо вокруг нас… и не проехать! А гусь меня за ноги! А бабка давай ругаться за кринку, а после абрикосиков дала!

Уже напившись молока, вымытый, с завязанным пальцем, лежа под прохладной простыней, он все еще без умолку болтает.

– Спи! Спи! Завтра доскажешь, – говорит мама.

– Завтра не скоро…

На минутку Леня закрывает глаза и вдруг видит степь. Только она не желтая и не серая, а голубая. И течет, колышется под теплым ветром. Да это вода! Леня берет маму за руку, и они погружаются в волны и вместе плывут, смеясь ст счастья.

Горы и этажи

1

Ваня сидит на стуле, не доставая ногами до полу, и маленькой худой рукой щупает с сосредоточенным видом шишку на своем лбу. В шишке слились сорок укусов – не меньше. Вчера Ваня опять бегал в балке до темноты. А после захода солнца комары кусаются, как самые злые цепные собаки. Только, конечно, маленькие. Если б комары были нормального собачиного роста, так это бы что было? С одного глотка от Вани бы ничего не осталось.

Мама торопливо допивает чай, засовывает в сумку тетради с записями о том, как ведут себя растения в оранжереях и в открытом грунте, потом опускает туда карандаш и ножи. Окулировочный нож в полированной обкладке очень хороший. Он находится под абсолютным запретом. Большой кривой садовый нож тоже нельзя брать. А как хорошо им стругать палки! Ваня-то знает: сколько раз пробовал. Закрыв сумку, мама оглядывается на сидящего в раздумье сына и кричит:

– Да отправляйся ты, комариный огрызок! Ведь опоздаешь!

Ваня срывается с места, нахлобучивает на распухшую шишку берет, хватает с гвоздика на стене портфель и выскакивает за дверь.

Каменистая дорожка стремительно подбегает под его легкие ноги. Она вьется под шпалерами винограда, вдоль каменной стенки, огибает грецкий орех и кусты сирени, кидается вниз с крутого склона и впадает в ступеньки. Трещины ступенек проросли травой, в них ютятся проворные ящерки. Хорошо поймать серо-зеленую ящерку – осторожно, двумя пальцами за туловище хвать, не за хвостик, а то он оторвется – и долго рассматривать, какие у нее перепончатые пленки на глазах и странный ротик. Но не сейчас же это делать! Двумя прыжками перемахнем через всех ящериц и жуков. Сгорбившись, дорожка ползет вверх. Ваня перегибается на левый бок – иначе портфель скребет землю – и взбирается не спеша.

Еще не вынырнуло из моря солнце. Деревья и кусты – в синеватой дымке. Сонным теплом дышат лапчатые ветки кедров, и неподвижная, тускло-зеленая, без блеска листва лавров, и коричневая сыроватая земля. Все вокруг еще хочет спать, молчит, лишь один глазок приоткрыло. Спросонок пахнут розы. Высоко над Ваниной головой, среди ветвей, застенчиво розовеет небо.

Вот уже и шоссе мелькает между стволами кедров.

Снизу доносится истошный крик:

– Иде-о-от!

Ваня, спотыкаясь от торопливости, скатывается со склона на шоссе.

Посреди залитой асфальтом площадки, окруженной деревьями, толпятся школьники.

Младшие становятся гуськом, в затылок друг другу. Ваня становится в конце, позади всех. Три-четыре женщины, матери и бабушки ребят из ближних домов, встают со скамеек.

Полминуты напряженного ожидания. Нарастает шорох шин. Из-за поворота шоссе, скрытого деревьями, выкатывается грузовик. Крик разочарования. Ребята разбредаются. На прилавке и под стенкой еще запертого ларька выстраивается вереница портфелей.

Кучка ребят, задрав головы, стоит под высоким платаном.

– Вон-вон мордочку высунула. Она здесь давно живет.

– Подумаешь! В балках белок еще больше.

– Хвост у нее – как веер рыжий! – радостно говорит Ваня. – Реденький чего-то. Может, выщипал ей кто? На ушах кисточки. Золотой стал хвост! Золотой! – вскрикивает он и тянет за рукав Виталика, чтобы тот тоже посмотрел.

А беличий хвост, и верно, вспыхнул червонным золотом.

Заиграли разноцветно широкие вырезные листья платана: зеленые стали изумрудными, коричневые – желтыми, бурые – красными.

– Да будет ли сегодня школьный автобус? – с беспокойством говорит одна из женщин. – Вон уж и солнце поднялось. Восемь скоро.

– Наказание с этим автобусом! – отзывается другая. – Неужели пешком потащатся ребятишки? Для маленьких четыре с половиной километра подъема… Опять, наверно, поломался.

– И не поломался вовсе! – азартно заявляет первоклассник Сережа Богданов. – Он у бабушки. Да-да, у бабушки!

– Как у бабушки? Автобус у бабушки? – Женщины смотрят на Сережу с недоумением.

Маленький взъерошенный Сережа в коротких штанах авторитетно кивает:

– Потому что на рыбалку вчера ездил и очень устал. У бабушки отдыхает, я знаю.

– Автобус?!

– Почему автобус? – пожимает Сережа плечами. – Дядя Валя!

– Ид-е-о-от! – раздается торжествующий крик.

Ребята расхватывают портфели и сбиваются в кучу посреди площадки. Только один портфель сиротливо стоит под стенкой ларька.

На этот раз без осечки. Небольшой синий автобус разворачивается на площадке. Шофер дядя Валя, молодой парень, открывает автобусные двери. Орава ребят бросается к ним, теснясь и толкаясь.

– И всегда большие девочки вперед влезут да рассядутся, – сетуют женщины. – А маленькие – стой, падай на поворотах. Девочки, да имейте вы совесть!

Ваню вмиг отталкивают в сторону, хотя он и сам не суется вперед. Все равно он влезет после всех, – всегда кто-нибудь его опередит; ну и ладно, и что такого? Но вот ребят на площадке уже совсем мало, и Ваня задирает ногу на высокую подножку. Как вдруг…

– У тебя Сашкин портфель! – огорошивает его Сережа Богданов.

Ваня опускает поднятую ногу, растерянно смотрит на портфель в своей руке. Но уже и смотреть не на что.

Пятиклассник Саша вырывает у Вани портфель, говорит сквозь зубы:

– Чудила! А я-то ищу…

Ваня оторопело озирается и замечает одинокий портфель под стенкой ларька. Чей же это? Неужели как раз Ванин? Чудеса! Бегом к ларьку и обратно.

И вот Ваня в автобусе. Теснота, приткнуться негде.

– Ваня! Ваня! К нам иди! Ваня, я тебе место занял!

Со всех сторон окликают его первоклассники, и кое-кто из второго класса тоже машет ему. Радостно улыбаясь, Ваня протискивается на зов друзей.

Двери автобуса закрыты. Стреляет и фырчит мотор. Сейчас поедем.

– Подождите! Подождите! – кричат женщины на площадке. – Вон девочка бежит.

Ребята приникают к окнам: кто опаздывает? Ну конечно, Людка из третьего класса. Задыхаясь, бежит по шоссе. То подбегает, то идет торопливым воробьиным шагом.

С невозмутимым видом дядя Валя открывает двери, ждет, пока чья-то мать подсаживает запыхавшуюся Людку. Потом захлопывает двери и дает газ.

Шоссе вздымается в гору. Автобус вертится, пыхтит, валится с боку на бок на поворотах. По крыше, по стенкам шуршат ветки. Толстенные стволы кипарисов вырастают перед самым радиатором. Но автобус не натыкается на кипарисы. С тяжкими вздохами, кое-где буксуя, он поднимается и поднимается. Молодец автобус! Молодец дядя Валя! На остановках, добрав еще ребят, он с минуту ждет, зорко поглядывая, не бежит ли откуда-нибудь проспавший. Так и есть – бежит. Как шарик, катится с горы, от верхних домов, толстенький первоклассник с испуганным лицом. Волочит по земле портфель и чуть не плачет.

– Давай, давай! – подбадривает его дядя Валя. – Да ноги не поломай! Жду!

На старшеклассников, юношей и девушек, стоящих на остановках, дядя Валя мельком посматривает, но автобус не останавливает. Эти поедут вторым рейсом. Им до самой Ялты. В поселке только восьмилетняя школа. И лишь изредка дядя Валя прикрикивает на ребят:

– А ну, потише! Мотора не слыхать.

Автобус гомонит, как растревоженный птичий садок.

В нем кипят страсти. За четверть часа пути происходит множество событий.

Одна второклассница везет в школу рыжего котенка.

– На мучение ты его везешь! – голосисто упрекают второклашку шестиклассницы. – И вообще вы его так кормите, что его рвет.

– То просто он рыбой подавился. И не на мучение! Ему нравится возле школы играть.

– А я говорю, что дятла подранил Толька из десятого класса! – орет Виталик. – Он каждый день скрадывает у отца ружье.

Автобус выезжает на верхнее шоссе. Это главная трасса, по ней мчатся целые вереницы машин. Густые кущи садов остались внизу. Открылись просторы. Вдали синеют горы. Море стоит необъятной голубой стеной. Трудно поверить, что на Самом деле оно лежит далеко внизу, а не стоит, и что море не продолжение неба, а вода, и она сама по себе. На склонах, по бокам шоссе, рдеют виноградники. Щедро светит октябрьское солнце.

Ваня, рассеянно прислушиваясь к спорам и крикам, внимательно, во все глаза, смотрит на горы, на море, на виноградники, на черную собачонку, которая издали облаивает шумный автобус. Обиженная морда собачонки очень смешная. Хорошо ехать в школу!

2

Высыпавшись из автобуса, ребята стремглав несутся по узким горбатым улочкам поселка. Вот и школа, каменное одноэтажное здание со сводчатыми окнами. Классы заперты. До начала занятий еще целый час. Учеников начальной и восьмилетней школы дядя Валя привозит заранее, чтобы до девяти часов обернуться вторым, более дальним рейсом.

Славно лазить по каменным заборам, карабкаться на деревья и отовсюду спрыгивать. Успеешь и поссориться, и помириться, и посекретничать, и подраться. И к дому учительницы сбегать.

Учительница живет близко от школы. Стайка первоклассников входит во двор, садится на землю под старой: черешней и хором, весело и складно кричит:

– Гали-на Иван-на! По-pa в шко-лу!

У крыльца спит в коляске ребенок.

В калитку заглядывают возмущенные пятиклассницы:

– Вы с ума сошли! Валерку разбудите! Убирайтесь немедленно!

Пятиклассницы учились у Галины Ивановны в прошлом году в четвертом классе и считают своим долгом защищать учительницу от глупых малышей.

Первоклассники смеются и скандируют:

– По-pa в шко-лу! По-pa в шко-лу!

Из окна высовывается старенькая мать учительницы. Она грозит ребятам пальцем, бросает взгляд на спящего внука и скрывается.

Первоклассники с хохотом увертываются от пятиклассниц. Те хватают мальчишек за рукава, за плечи, за воротники, насильно вытаскивают со двора и гонят по узкой, как щель улочке обратно к школе. Ване здорово достается от одной высокой девочки. Девочка специально срывает с него берет, чтобы подергать за светлые тонкие, как паутина, волосы, да еще и шлепает его так, что он чуть через забор не перелетает. Но все равно Ване весело и хорошо.

Не так уж хорошо ему становится незадолго до звонка. Он смирно садится на скамейку в коридоре и сидит притихший, опустив голову и зажав портфель между коленями. Немножко он устал и чувствует потребность передохнуть после беготни и потасовок. Но это ощущение мимолетное и пустячное. Главное же, что заставляет его притихнуть, это предвкушение того, что будет с ним сейчас происходить. Еще и урок не начался, а Ваню уже одолевают скованность, неуверенность, тягостное сознание своей нерасторопности и неудачливости: у него не будет получаться, он знает! Уж что-нибудь непременно не получится. Но он готов постараться, чтобы получилось. Поэтому он входит в класс серьезный, молчаливый и полный смутных и робких надежд.

Галина Ивановна – молодая, розовощекая, цветущая и очень решительная. Она стоит возле учительского стола и строго оглядывает класс:

– Все смотрят на меня! Ну? Все – на меня! Так. Достаем тетрадки по арифметике. Вова Соловей, к тебе это не относится?

Круглоголовый Вова с торчащими ушами, глупо ухмыляясь, перестает ковырять пальцем в носу и лезет в портфель.

Следующее замечание – то самое, которого ждал Ваня:

– Сережа Богданов, не тесни Ваню Васильева! Не толкай его! На парте хватит места для двоих.

Такие или почти такие слова раздаются на каждом уроке раз по десять. Но они не помогают. Сережа сидит на парте у окна, Ваня – ближе к проходу. С каждой минутой Сережа отъезжает все дальше от окна. Его локоть больно вдавливается в Ванин локоть. Сережин бок прижимается к Ваниному боку.

– Да не толкайся ты! – в отчаянии шепчет Ваня. Он уже сидит на самом кончике парты и вот-вот окажется на полу.

Сережа бросает на него азартные взгляды и немного отодвигается. Но стоит Ване успокоиться и расположиться поудобнее, как он под натиском Сережки опять сползает на край парты.

Мама уже просила Галину Ивановну посадить Ваню не с Сережей, а с кем-нибудь другим. Но Галина Ивановна сказала, что Ваня смирный, а Сережа очень озорной. Озорного нельзя сажать с озорным, они совсем не дадут друг другу покоя. Надо сажать озорного со смирным. Так что ничего не поделаешь. Она не пересаживает Сережу, но каждую минуту делает ему замечание, чтобы он не толкал Ваню. От этого Сережа толкается еще больше. Все время Ване приходится быть начеку, чтобы не свалиться на пол. Это мешает ему слушать.

А слушать надо хорошенько, потому что как раз называют его фамилию. Ваню вызывают к доске. Мама всегда говорит, что голос у Вани – как «звонок особого, пронзительного тембра». Куда девается у доски и тембр и самый голос, Ваня не знает. Но отвечает он шепотом.

– Что? – спрашивает учительница и прикладывает руку к уху. – Не слышу.

Ребята смеются. Стесненность обволакивает Ваню, как туман горы, и он с трудом бормочет слова. Отвечает он правильно, но так тихо, медленно и неуверенно, что больше тройки ему никак нельзя поставить.

Но вот они пишут цифру восемь. В первый раз. Это же так интересно, когда в первый раз! Стишок про восьмерку, который сказала им учительница, Ваня сразу запомнил. Высовывая от усердия кончик языка и повторяя про себя: «У восьмерки два кольца без начала и конца!» – он с упоением пишет восьмерки, одну за другой, подряд.

Сережа тоже старательно пишет, забыл и толкаться.

– Ваня Васильев, почему ты не соблюдаешь клеточки? – Стоя над Ваней, Галина Ивановна сокрушенно качает головой.

От испуга Ване становится жарко. Он смотрит на свои восьмерки и еле удерживается от слез. Ведь он был уверен, что они такие замечательные, а они взяли да и вылезли из клеточек. Как попало вылезли. Так он и знал: что-нибудь у него не получится!

На перемене Ваня тоскливо сидит на камне в школьном дворе. К концу перемены успокаивается. Тем более что сейчас будет чтение. Это легкое. Ваню вызывают прочесть с места. Сколько раз ему твердили, чтобы он не шептал себе под нос, и Ваня решает во что бы то ни стало ответить как следует. Набрав побольше воздуху, он выкрикивает на весь класс:

– Но-ша! Но-ши! Ла-pa!

Галина Ивановна смотрит на него с удивлением:

– Нельзя ли потише?

«Можно», – хочет сказать Ваня, но не успевает: едва не прикусив язык, он летит на пол. Вот зазевался, не остерегся и дал Сережке себя столкнуть.

– Сережа Богданов, встань в угол! – приказывает учительница.

Ваня усаживается свободно – на всей парте один. Но это его не радует. Он позевывает. Как всегда на последнем уроке, руки и ноги у него становятся какими-то ватными. Отдаленно слышится голос Тани Деревянко. Она читает:

– Ла-ра нашла ма-ли-ну!..

«Малина уже кончилась, – рассеянно думает Ваня. – Редко-редко ягодку найдешь. Повезло этой Ларе».

А через десять минут сонную одурь как рукой снимает. Ребята опрометью вырываются из дверей школы. Скачут как козлята. Виталик лает по-щенячьи, Сережка мяукает, Вова Соловей издает горлом странные звуки и говорит:

– Я акула!

– Значит, тебя услышали через аппарат! – звонко кричит Ваня. – Так просто, человеческим ухом рыбьи голоса не слышно, а через аппарат можно. Звуки высокой частоты.

Ребята обступают Ваню, слушают внимательно. Сережка Богданов становится вплотную возле Ваниного локтя, но не толкается, а заглядывает Ване в рот.

Услышала бы сейчас мама Ванин голос, так опять сказала бы про «пронзительный тембр».

– Столько всяких аппаратов уже придумали! А что? Очень просто, что скоро придумают аппаратик, и мы услышим, как розы песни поют. А чего же?

– Вот пойдем на плантацию роз да наслушаемся песен, верно, Ваня? – говорит Сережа Богданов.

– А у мамы в оранжереях все церапегии вудди вдруг засвищут. Вот так! – Ваня свистит, верещит и припускается вскачь. Ватага ребят за ним. Из школы их не возят: с горы бегу минут пятнадцать до самых нижних домов.

Дорога вьется между домиками, прилепившимися к уступам горы. Если глянуть на гору сверху, то это каскад из каменных лестничек, красных черепичных крыш, зеленых, желтых, оранжевых фруктовых деревец. Все это освещено солнцем, блестит и сияет. Ваня скачет с камня на камень, пробегает дворики, карабкается по высоким ступенькам. Все в нем ликует. Он беззаботен и счастлив.

В одном дворе висят качели. Можно ли не покачаться? И ребята качаются с визгом и смехом до тех пор, пока на крыльцо не выскакивает разъяренная тетка.

– Погибели на вас нет! – кричит тетка. – Вся школа пока не перекачается, хоть в гроб ложись! Уши лопаются! А ну, геть со двора! Сейчас возьму веник да обломаю об ваши бока!

Как стая вспугнутых скворцов, ребята вылетают из дворика и мчатся дальше. Кусты ажины. Через минуту у всех черные рты. Терн, шелковица, поднятый с земли и торопливо расколотый камнем миндаль, упавший через забор перезрелый персик – все жуется, глотается, все кажется на диво вкусным.

Ниже поселка начинаются парки. Ребята забираются и самые отдаленные уголки. Через заросли бамбука они пробираются на цыпочках, затаив дыхание. Ваня впереди. Он оглядывается, прижимает палец к губам, шепчет:

– Тут живет неизвестный зверь, еще никем не открытый! Не спугните!

У всех мальчишек округляются глаза. Сережка Богданов осторожно, стараясь не шуметь, подбирает с земли ветку – вооружается на всякий случай.

– Убежал! – вскрикивает Ваня. – Только хвост мелькнул.

– А кто это был? – испуганно спрашивает маленький Санька.

– Наверно… окапи! – заявляет Ваня. – Окапи всегда прячется. В самой гуще, где потемнее. Его знаете как трудно увидеть!

– Какой это зверь – окапи? – недоверчиво спрашивает Сережа.

– Да в кино-то про джунгли видел? Мы же вместе смотрели.

– А он здесь не водится. То африканская вроде косуля.

– Может, и здесь завелся. Тише! Слышите?

В сухих листьях, устилающих землю, и правда прошуршало. Все замирают.

– Змея! – шепчет Ваня. – Может быть, самая главная. Глава всей змеиной семьи!

– Если тут их семья, я боюсь, – признается Санька.

– Так она уже уползла, – успокаивает его Ваня и кричит: – Не будем бояться, следопыты!

Издавая победные вопли, мальчишки вырываются из чащи на аллею. Навстречу идет человек в светлом костюме с фотоаппаратом через плечо.

– Дяденька экскурсант, который час? – спрашивает Сережа.

Человек смотрит на ручные часы:

– Три часа.

Ваня меняется в лице, растерянно моргает.

– Я обещал прийти сразу после школы, – говорит on упавшим голосом и в панике озирается по сторонам: – А где…

Да вон он – валяется на тропинке, только что покинутой еще никем не открытым зверем! Не потерялся школьный портфель – громадная удача!

Без оглядки бегут ребята через оливковые рощи, мимо клумб с поздними гладиолусами, проскакивают между темными кипарисами, перепрыгивают через кактусы. До свиданья, джунгли, пампасы и тайные тропы!

3

– Где же ты был, Баня? Это просто невозможно! Начало четвертого, а уроки кончаются без пятнадцати час.

Ваня виновато смотрит на бабушку:

– Я забыл…

– Что ты забыл?

– Что надо сразу вернуться домой.

– Ох, Ваня, Ваня! И как ты еще голову не забыл где-нибудь на сучке орешника? Мой руки и садись обедать. Живо! Хорошо бы успеть выучить уроки до маминого прихода…

Да, хорошо бы. Это Ваня понимает и торопливо трет руки под рукомойником у крыльца. Немножко воды бросает себе на нос: чтобы как-то загладить вину, вымыл лицо.

Бабушка только на днях приехала к ним в гости. Без бабушки Ваня учил уроки с мамой, когда та возвращалась с работы. Посмотрев, как это у них происходит, бабушка сильно расстроилась.

Вот как идет у них дело.

Мама садится возле Вани и смотрит, как он пишет. Не проходит и минуты – мама начинает кричать:

– Ну, что ты пишешь, негодный! Ты что, не видишь линеек? Я же тебе показывала, как надо!

– Я нечаянно, – говорит Ваня.

– Да держи ты ручку по-человечески! Перо у тебя не пишет, а только скрипит.

– Ну ты-ы! – сердито и жалобно тянет Ваня. Это он ругает перо. Но мама принимает на свой счет:

– Это еще что за «ну ты»? Научился у своих мальчишек. Чтобы я такого не слыхала! Разве это буква «эм»? Это верблюд, а не буква «эм»!

Ваня начинает плакать. Крупные слезы падают на тетрадку. Мама промакивает их промокашкой.

– Сейчас же перестань! Нет, я заставлю тебя хорошо учиться!

Ваня плачет громче.

– Не кричи на него, – говорит бабушка. – От этого он хуже соображает.

Серо-синие, как у Вани, глаза мамы темнеют от гнева:

– Не смей делать мне замечания при ребенке!

Бабушка вздыхает и отходит в сторонку. Всхлипывая и шмыгая носом, Баня продолжает выводить буквы, от одного взгляда на которые мама выходит из себя. Но все, даже самое скверное, имеет конец. Худо бедно – уроки приготовлены. Мама сажает Ваню к себе на колени, целует его, нежно шепчет в самое ушко:

– Детиха моя! Лягушонка длинноногая!

Крепко-крепко прижимается Ваня к маме. Он так ее любит! По вечерам, когда на улице уже темно, мама подолгу читает ему книги. А сколько интересного она рассказывает Ване обо всем на свете! Да и без чтения мама – это мама. Но уроки, конечно, лучше учить, пока она еще не пришла с работы…

Накормив Ваню, бабушка тщательно вытирает стол, застилает его чистой газетой. Ваня раскладывает букварь, задачник и тетрадки.

– Что ты будешь учить прежде всего?

– Конечно, самое трудное. По письму. Нам задано написать три строчки большой «м», три строчки «Мура» и три строчки «Лара».

– Порядочно, задано. Ну, пиши. Вот здесь начинай, на этой строчке. И хорошенько следи за линейками. Чтобы никуда не вылезать.

Ваня пишет, бабушка поглядывает, что выходит из-под его пера, и время от времени приговаривает:

– Ровненько пиши! Не торопись.

– Писать ровненько? Не торопиться? – водя пером, переспрашивает Ваня кротким голоском.

– Да, ровненько! – не слишком ласково подтверждает бабушка.

О чем он сейчас думает? И спросить нельзя – отвлечется. Когда Ваня начинает этак переспрашивать кротким голоском, то делает он это машинально, на строчки ело глядит, а мысли его далеко. Ну так и есть!

Продолжая писать, Ваня задумчиво спрашивает:

– Баба, почему собака виляет хвостом, когда радуется, а кошка – когда сердится?

– Не знаю, – сердито отвечает бабушка. – Надо у зоологов спросить. Куда у тебя вылезла буква?

– Уйу-юй! – вскрикивает Ваня и прижимает руки к щекам. – Какая толстенная получилась «м». Как бочка!

– Вот я тебе покажу на листочке. – Бабушка охватывает своей рукой Ванину руку с зажатым в ней пером и, преодолевая невольное, но довольно ощутимое сопротивление этой маленькой тонкой руки, покрытой царапинами, несколько раз подряд пишет заглавную букву «м». – Понял, как писать? Пиши теперь сам… Ну вот, уже лучше. Еще лучше. Теперь пиши в тетради. – Она живо убирает листок. Взбодрившись и даже что-то насвистывая сквозь зубы, Ваня усердно пишет.

– А теперь прямо-таки прилично. – Бабушка вздыхает с облегчением: на этот раз не пришлось кривить душой, вышло и в самом деле сносно.

Немного погодя, раскрыв тетрадь по арифметике, Ваня говорит беспечно:

– Вот эти два примера я в школе решил. А в это время другие мальчики написали девять примеров.

– Как? – ужасается бабушка. – Ты написал только два примера в то время, когда остальные ребята – девять?

– Уж сколько успел – столько и успел. – Ваня произносит это таким тоном, точно говорит о чем-то неизбежном, например, о том, что пошел дождь.

– Нет, это невозможно! Ты отчаянная копуха, Ваня! Как писать или одеваться, медлительнее тебя просто не найти… Остальные семь примеров ты напишешь сейчас. Кроме тех, что заданы.

– Не, не напишу.

– Нет, напишешь.

Большие глаза Вани наполняются слезами:

– Не напишу!

– Напишешь, Ванюша, милый! Это необходимо. Ну как же, у всех в тетрадке есть эти примеры, а у тебя не будет?

Внезапно Ваня настораживается. Глаза у него сразу высыхают. Бабушка тоже слышит мальчишеский голос за дверью:

– Ва-аня!

– Сиди! Пиши примеры! – Бабушка выходит и говорит, не умеряя голоса, пусть слышит, ленивец несчастный: – Не зовите его, мальчики! Ваня еще учит уроки. И он еще долго будет их учить.

– Если бы ты пришел из школы вовремя, давно бы уже гулял, – вернувшись, говорит бабушка наставительно.

Ваня пишет примеры, сначала те, которые не успел написать в классе, потом те, которые заданы на дом. «Ну мыслимо ли столько задавать? – думает бабушка. – Да еще такому неумехе». Время от времени она украдкой заглядывает в окно. Под стенкой дома терпеливо сидят на корточках второклассник Коля Быхов, с которым Ваня дружит еще с детского сада, и Сережка Богданов. Бабушку трогает такая приверженность к ее внуку, и вместе с тем она боится, что мальчики опять подадут голос и Ваня сразу завертится на стуле, как карась на сковородке.

– Баба, а что это – прощелыга? – спрашивает Ваня.

– Это худой человек, обманщик. Пиши! Уже осталось только один столбик дописать, и будет все.

– Только один столбик – и все? Это уже немного?

– Да, уж немножко осталось. Сколько будет от пяти отнять два?

– Четыре.

«Устал, бедняга, – думает бабушка. – Но надо же кончить».

– Нет, не четыре. Подумай хорошенько! И ты уже столько раз правильно решал.

Ваня кладет ручку, углы губ у него опускаются, и он разражается громкими рыданиями.

– Ну что с тобой? Почему ты плачешь?

– Я… – Он задыхается от слез и еле выговаривает: – Я… глу-упый! Я-a… глупее всех…

– Ты совсем не глупый. Но ты ленивый, Ванечка. Не даешь себе труда подумать. Сколько будет от пяти отнять один?

– Че… четыре.

– А от пяти отнять два? Ну? Еще ка единицу меньше…

– Три.

– Разумеется. Теперь пиши последние примеры. – На слове «последние» она делает ударение, и действительно Ваня поднимает голову, садится плотнее на стуле. – Что там сейчас? К трем прибавить один. Будет…

– Четыре.

– Правильно. Молодец! А какая четверка у тебя красивая вышла!

Баня сияет, хотя щеки у него еще мокрые от недавних слез:

– Правда, хорошенькая четверочка? А тройка… Ой! Неровная, горбатая…

– Ничего, ничего. Постепенно научишься.

Покончив с примерами, Ваня заявляет самоотверженно:

– Напишу-ка я еще строчку цифры восемь!

– Стоит ли, Ванюша? Ты долго занимался.

– Напишу! Чем больше написать, тем скорее научишься, Галина Ивановна говорит.

Нахмурив светлые брови, он с важным видом – сам захотел! – пишет целую строчку цифры восемь. И, к удивлению бабушки, совсем неплохо.

– Подумать только! – восклицает Ваня. – Я ведь даже точку не мог правильно поставить куда надо. А теперь какие красивые восьмерки пишу!

– Расхвастался, – смеется бабушка.

У нее такое чувство, будто она притащила десять ведер воды с колонки из-под горы. Убирая тетради в портфель, оба счастливы.

Ваня обнимает, гладит и целует бабушку, приговаривая:

– Баба ты моя, баба!

Верность мальчишек не выдержала столь длительного испытания: они убежали. Убедившись в этом, Ваня спокойно ест персики и виноград. Потом выходит из дому, милый, кроткий мальчик. Через минуту выходит и бабушка.

– Эй, баба! – Оклик откуда-то сверху.

Бабушка поднимает глаза, и ноги у нее слабеют, от испуга перехватывает дыхание.

На высоте не менее трех с половиной этажей висит, вытянувшись в струнку, тоненькая фигурка. Это Ваня прицепился двумя руками к одной из верхних веток высоченного лоха. Ванины ноги в сандалиях болтаются в воздухе и кажутся двумя нитками.

– Сейчас же слезай! – тихим, каким-то нутряным голосом с трудом произносит бабушка. – Не-мед-лен-но!

Без сил она опускается на скамейку под каменным забором и прикрывает глаза. Когда Ваня подбегает к ней, весело смеясь, бабушка хватает его за руку – и это такая цыплячья лапка держалась там в вышине за ветку! – несколько раз сильно шлепает по штанам и сердито кричит: