Текст книги "Нитка кораллов"

Автор книги: Аделаида Котовщикова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Ну что же, если отказала. За Костю любая пойдет.

Сережа вскочил от возмущения.

– Так разве «любая» ему нужна? От вас я этого просто не ожидал!

– Да ты меня не понял. Сереженька! – виновато заторопилась Александра Николаевна. – Я ведь не в том смысле…

– Я-то вас понял! – Сережа ерошил волосы всей пятерней, вид у него был забавно грозный, и она, дрогнув сердцем, отчетливо представила его себе маленьким строптивым шестиклассником – казалось, вчера это было, и все же как давно!

– Я-то вас понял! – повторил он. – А вот вы-то, простите, Александра Николаевна, ничегошеньки не понимаете! Это просто удивительно: даже симпатичные родители совершенно не понимают своих детей.

– Конечно, куда уж нам! – с деланным смешком, скрывая растерянность, сказала мать. И, помолчав: – А почему она отказала, не знаешь?

– А вот уж об этом вы у нее спросите, – вздохнув, посоветовал Сережа. – А Косте – ни слова, помните уговор! А то еще хуже ему будет. Из дому, пожалуй, уйдет.

– Не скажу я, Сережка, ничего! Пока сам не скажет. Зря предупреждаешь…

Они жили как чужие, разговаривая лишь о пустяках. Все попытки отвлечь сына, как-то расшевелить его проваливались. «Ты читал статью о кибернетике в журнале? Чудеса, да и только!.. Костя, я сегодня какую интересную книгу принесла. За этой новинкой все гоняются… Удалось достать билеты на премьеру новой пьесы. Если хочешь, возьми их. Я потом пойду». Костя отвечал лаконично: «Да, читал… Спасибо, прочту… В театр не хочется. Спасибо».

Как-то вечером он сказал:

– Ты, мама, прости. Чтобы не было неожиданностью… При распределении я попрошусь куда-нибудь подальше. На Камчатку. На Северный полюс. Знаю, что ты скажешь: работы и здесь очень много! Но я не хочу здесь оставаться.

– Ну, распределение еще не завтра, – пробормотала ока удрученно.

Теперь, думая о Юльке, Костина мать негодовала.

Чем плох Костя? Конечно, многие гораздо красивее, но разве в этом дело? Да, нет в нем блеска, каскадов остроумия, балагурства, которое так привлекает многих девушек. Но ведь он, хоть и мягкий, очень верный и, в сущности, твердый человек, убежденный. И добрый. Такой был его отец. Недаром у Кости всегда так много хороших товарищей, которые любят его. Юлька боится, что ей будет с ним скучно, – вот что! В школе, подростком, Костя был, пожалуй, общительнее, живее… Но разве в этом счастье? До каких глупостей она додумалась! Да что там! Думай не думай – все равно ничего не придумаешь… Пять лет назад могла ли она вообразить, что придет время – и она будет мечтать о появлении Юльки у них в доме? В своем слове Костя тверд. Раз решил уехать, – значит, уедет за тридевять земель. А мать под старость останется одна. Из-за этой девчонки. Да не в том дело – можно ведь и за ним поехать. Но не сразу… И захочет ли он? Между ними стека. Можно и на расстоянии быть вместе – душой. И в одной комнате – вдали друг от друга. Все из-за нее! Потому что брешь, которую пробила Юлька в его сердце, он никому не позволяет заделать…

* * *

Это случилось весенним дождливым вечером. Александра Николаевна сидела одна в ставшей привычней печали, без охоты читала какой-то роман, поджидая сына с ужином. Вдруг она прислушалась, не веря себе: в передней раздался Костин смех.

Он быстро вошел, не снимая пальто, оживленный, улыбающийся, смущенно счастливый.

– Мамочка, дай, пожалуйста, какие-нибудь туфли! Она не хочет входить, говорит, ноги грязные. Мы нечаянно ступили в лужу, а она и так промокла!

Ничего не понимая, мать поспешно сбросила с ног домашние туфли, которые Костя тут же подхватил, в одних чулках пошла за сыном в переднюю.

Там Юлька, бледная, с горящими глазами отталкивала Костю, который, присев на корточки, пытался отстегнуть пряжки на ее туфлях.

– Я сама, сама! Глупый какой, руки вымазал! Здравствуйте, Александра Николаевна.

– Ты и чулки сними, – тихо сказала мать. – Я дам сухие. Еще простудишься.

Будто в тумане, она достала чулки, вынесла их в переднюю. Проходя в кухню за чайником, зажмурилась, чтобы не показать, что она видит, как они целуются. Одна нога у Юльки босая, другая – в мокром чулке. Она стоит на цыпочках, а Костя наклонился, потому что он выше ее на целую голову, а то и больше…

– Где ты ее вынул из лужи? – спросила Александра Николаевна за ужином, под шутливостью пряча волнение. – В институте?

– Какое – в институте! У наших ворот. Она шла мимо. С завода, где у них практика. Смотрю, кто это такой насквозь мокрый идет? – Блаженная улыбка расплывалась по лицу Кости.

Позднее, от Сережи, Александра Николаевна, разумеется под секретом, услышала о продолжении этой встречи.

– Она его спросила, – в минуту откровенности рассказал Сергей, – прямо, в упор, спросила, как умеет только Юлька: «Ты долго будешь меня терзать и не делать мне еще раз предложение?» Он ее, видите ли, терзал! Логика поистине женская. Я же всегда говорил, что Юлька – бес!

Недели через две после свадьбы, на которой Юлька звонко перецеловала всех студентов, а не только студенток, свекровь и невестка сидели вдвоем.

Глядя, как Юлька неумело, но старательно штопает Костин носок, Александра Николаевна спросила:

– Юленька, а почему все-таки ты сначала отказала Косте? Может быть, ты… колебалась, не выйти ли тебе замуж за кого-то другого?

– За другого? – Темные глаза уставились на Александру Николаевну с величайшим изумлением. – Никогда! Как может такое прийти в голову? – Юлька помолчала и призналась тихо: – Просто я слишком его любила, чтобы согласиться сразу. Любила всегда, с тех пор, как увидела. Всегда! Даже когда учила сопромат. Но это секрет! Вам я выдала тайну, потому что я вам страшно благодарна.

– Мне? – Александра Николаевна была искренне смущена. Вспомнилось, как несчетное число раз она мысленно ругала Юльку. – Но за что же? Разве я что-нибудь сделала для тебя хорошее?

– Вы сделали самое главное. Ведь вы – его мать, – с полной серьезностью ответила Юлька.

С нежностью и с некоторой опаской Костина мать разглядывала свою мучительницу. Сколько непредвиденных неожиданностей уже было в ее поведении. И что-то еще будет впереди?

Коля и перочинный ножик

Люди иногда врут нечаянно. Не хотят врать, а врут. Так случилось с Колей Травниковым.

В школе на перемене Сева Белов похвастался:

– А у меня что-то есть! А у вас-то и нету.

Он вытащил из кармана перочинный ножик, повертел им перед носом у ребят и прищелкнул языком.

Сразу протянулось несколько рук:

– Покажи-ка! Откуда у тебя? Дай подержать! – руки были мальчишечьи, девочки на ножик едва взглянули.

Коля замер от зависти, и ему стало ясно, что все восемь лет своей жизни он мечтал как раз о таком ножике.

– У меня тоже есть ножичек! – вздохнул Коля. – Дома.

Слова вырвались изо рта, как скользкая лягушка из рук.

– А покраснел как! – закричали ребята. – Почему покраснел? Нет у тебя ножичка!

– Врунтишка! Врунтишка! – Генка Поливанов подскакивал и для обидности вставлял букву «т» туда, где ее и нет совсем.

Колю прошиб пот. Он стоял, вздыхая и отдуваясь. Вот-вот разревется.

– Да он, наверно, просто ошибся, – вступилась Галя Ветлугина, тонконогая девочка с белокурыми косами. – Хотел сказать: «Будет у меня ножик», а сказал: «Есть». Правда, Коля?

Коля кивнул. Ребята притихли: ошибиться может каждый. Слезы у Коли вобрались обратно в глаза и каким-то образом стекли в рот. Коля их проглотил и подумал: «А будет у меня ножик? Откуда я его возьму?»

– Мне этот ножичек подарил папа! – похвалился Сева.

«Значит, не будет у меня ножика», – про себя решил Коля.

По дороге из школы он все вспоминал, как нечаянно соврал про ножик. Узнала бы об этом мама, сильно бы рассердилась.

Вообще-то мама веселая. Придет с завода и давай скорей убирать, стряпать, и все напевает, шутит с Колей. Но беда, если Коля вздумает соврать. Скажет, например, что не заходил ни к кому из ребят после школы, а сам заходил, и мама об этом узнает. У нее тогда даже лицо меняется, и она сердито кричит:

– Посмей только стать обманным человеком, как… некоторые! Я разве тебе когда врала? И ты не ври! Мы с тобой фальшивыми не будем!

Очень Коля не любит, когда мама так сердится. Ему в это время и жалко, и неприятно. Уж лучше никогда не врать.

А еще мама не позволила Коле оставить у себя щеночка, которого он вынул из лужи возле ворот и притащил в комнату. У вислоухого щенка с лап и с хвоста текло на пол, он мигал сине-мутными глазками и так славно повизгивал.

– Где ты его взял?! – воскликнула мама. – Сейчас же отнеси обратно!

– Ему плохо в луже, – сказал Коля. – Он там еще, чего доброго, утонуть может. Я его на кровать не пущу, ты не думай!

– Это чей-то, случайно убежал. Он породистый.

Мама решительно забрала щенка и спустилась во двор.

Коля бежал сзади, упрашивая:

– Мамочка, не уноси! Мамочка, пусть мой будет!

А во дворе уже бегала плачущая девочка, искала щенка.

– Видишь, ты его чуть не украл, – поднимаясь по лестнице, сказала мама.

Коля молча лез со ступеньки на ступеньку, надутый и разобиженный. Позволила бы мама оставить щенка в комнате, так и не узнали бы никогда, что щенок – девочкин.

Правда, мама обещала непременно завести котенка. Но щенок гораздо лучше, потому что из него потом может получиться настоящая овчарка, а из котенка ни за что на свете не получится овчарка.

Перочинный ножик мама, конечно, не купит. Скажет: «Только обрежешься. Точилка для карандаша есть, и хватит с тебя». Ведь и Севке ножик подарил папа, а совсем не мама. О ножике Коля и думать перестал. Раз неоткуда ему взяться, так что о нем думать?

А вечером случилось чудо.

Коля учился во вторую смену и, как всегда, вернулся из школы часов в шесть вечера. Посредине стола лежала записка от мамы. Каждая буква выведена крупно, чтобы Коля непременно все прочел:

«Ушла на собрание. Обед завернут в одеяло. Доставай осторожно, не пролей. Ложись спать сам, меня не жди. Гулять не ходи. Мама».

«Вот это плохо она написала – про гулянье», – подумал Коля, дочитав записку, но очень не огорчился, потому что у него было дело. Еще вчера он придумал запрячь в игрушечный грузовик соседкиного кота Трофима. Это было мрачное и шкодливое существо с разорванным в драке ухом. Вечно он крал у кого-нибудь колбасу, мясо, рыбу, слизывал сметану. Когда его ругали, он надменно отворачивал усатую физиономию. Хозяйка Трофима, Прасковья Анисимовна, пожилая, рыхлая женщина, служившая санитаркой в больнице, называла его не иначе, как «пес», иногда – «пес большеголовый». Для того чтобы заставить Трофима возить грузовик, надо было изготовить сбрую.

Коля пообедал и, думая о сбруе – хватит ли на нее старых ботиночных шнурков, – сел за свой маленький письменный стол готовить уроки. Но только он открыл задачник, как в дверь постучали. Коля крикнул: «Войдите». Появился незнакомый высокий дяденька в коричневом пальто и в коричневой мягкой шляпе.

– Можно видеть Надежду Петровну Травникову?

– Нельзя. Она ушла на собрание, – Коля подошел к пришельцу и стал его разглядывать.

Дяденька улыбнулся.

– А ты сын Надежды Петровны? Можно, я ее подожду?

Вопросов было задано сразу два, поэтому Коля помолчал, соображая, прежде чем ответить:

– Да, я сын. Вы можете ждать, если хотите. Я гулять не уйду.

Человек сел на диван, снял шляпу и положил ее возле себя, пригладил волнистые волосы и расстегнул пальто. Коля сел на другой конец дивана, сложив на коленях руки и поглядывая на гостя.

– В каком классе учишься? – спросил гость.

– Во втором. А вы, может быть, монтер, пришли лампочку над моим столом провести, так вы начинайте, а потом и мама придет.

Человек засмеялся.

– Нет, я не монтер. Я знаешь откуда? Из газеты. Хочу о твоей маме в газету написать, вот и пришел с ней поговорить. Ты знаешь, что твоя мама – лучшая фрезеровщица цеха?

– На Доске почета висит ее портрет, – сказал Коля. – Возле завода такая доска.

– Вот-вот. А папа у тебя тоже на заводе работает?

– Нет, не на заводе. И его не убили на войне. Это у Тольки Фоминского убили. – Человек быстро взглянул на Колю, глаза его слегка расширились. – Он просто уехал.

– Надолго?

Коля подумал и сказал рассудительно:

– Он забыл приехать назад. Но не надо огорчаться; мама говорит, не у всех есть папы.

Растерянная улыбка мелькнула на лице гостя. Потом оно нахмурилось.

– Так, значит… И давно это случилось?

– Что случилось?

– Да вот… папа уехал?

– Наверно, давно. Я знаете почему так думаю? Потому что, когда я был маленький, я очень сильно расшибся с лестницы, а он еще прежде уехал. А я давно был маленький.

– Понятно. Рассуждаешь ты здорово. – Дяденька из газеты встал, прошелся по комнате, опять плюхнулся на диван, вздохнул и задумался.

Вскоре Коля уже знал, что гостя зовут Николаем Ивановичем и он не только сотрудник газеты, но и страстный охотник. А Николай Иванович узнал, что в Колином классе больше мальчиков, чем девочек, и лучше всех мальчиков, конечно, Славка Петров, потому что он – Колин друг, а из девочек самая умная – Галя Ветлугина, ока отличница и никогда не дразнится. А учительница у них добрая, только иногда немножко злая, если очень шумят; ока уже старая, и за сорок лет работы у нее голова разболелась от мальчишьего крика.

Коля болтал без умолку. Привалившись к спинке дивана, Николай Иванович подзадоривал его вопросами и шутками. Широкая рука Николая Ивановича уютно лежала на Колиных плечах, и Коля собирался расспросить этого веселого, хорошего дяденьку о куче всяких вещей, как вдруг тот взглянул на ручные часы и вскочил:

– Нет, не дождусь я твою маму. Повидаю ее на днях ка заводе. И тебя, тезка, как-нибудь навещу, вот приеду из командировки… Чего бы мне тебе такое… – он порылся в карманах, – подарить на память, а?

И тут-то и произошло чудо. Николай Иванович протянул Коле почти новый перочинный ножик. В коричневой обкладке, с двумя лезвиями, со штопором, он был еще лучше, чем у Севы Белова.

Коля оторопел от счастья. Он затоптался на месте, весь раскраснелся, осторожно взял в руки чудесный предмет… И вдруг поднял на Николая Ивановича сияющие глаза:

– А вы… а вы… не мой папа?

Николай Иванович как-то поперхнулся, закашлялся, покачал отрицательно головой, нагнулся к Коле и похлопал его по спине обеими руками.

– Ну, бывай здоров! – сказал он тихо и размашисто шагнул к двери.

Еще шум его шагов не затих в коридоре, а Коля уже напяливал пальто, торопливо нахлобучивал шапку. Разве можно не показать ребятам так нежданно-негаданно обретенное сокровище?

В сырых, не по-октябрьски теплых сумерках фонарь под аркой раскачивался на ветру и подмигивал, как живой. Откуда-то доносились мальчишеские голоса. Коля побежал в ту сторону двора и чуть не столкнулся с Толькой Фоминским. В старой куртке с продранными локтями и в новенькой школьной фуражке на коротко остриженной голове, Толька перепрыгивал через лужи, размахивая пустым мусорным ведром.

– A-а, Помидоркин! – крикнул он снисходительно.

Коля остановился.

– И не Помидоркин я вовсе, а Травников.

Взметнулось в воздухе и забренчало ведро; Толька ловко перепрыгнул через большую лужу и приземлился возле Коли.

– Куда это ты, Петрушкин, мчался сломя голову?

– Никуда! – Коля неторопливо, деловитой походкой прошагал к фонарному столбу, вынул из кармана пальто руку, крепко сжимавшую ножик, полюбовался, как блестит лезвие в колеблющемся свете фонаря, и, равнодушно посвистывая, всем своим видом показывая, что не слышит шлепанья Толькиных ног по грязи, вонзил лезвие в сырое дерево. Сосредоточенно вытащил и с наслаждением принялся резать неподатливый скользкий столб.

За Колиной спиной брякнуло ведро, брошенное на землю.

– Покажи-ка! Где ты такой взял?

– Знакомый дяденька подарил.

– Да не съем я его, не бойся! – в один миг Толька вырезал на столбе замысловатую букву «т».

А через минуту ножик переходил из рук в руки. Заметив под фонарем чем-то увлеченных Тольку с Колей, сбежались другие мальчишки.

С гордостью и некоторой опаской Коля наблюдал, как раз за разом вонзается в старый столб то одно, то другое лезвие, и лишь изредка вскрикивал:

– Осторожнее! Штопор не сломайте!

– А ты не жадина, всем даешь порезать, – похвалил его Толька. С минуту он созерцал Колю с высоты своих тринадцати лет. – Ножик у тебя, конечно, знаменитый, но у меня есть кое-что не хуже, – и он извлек из кармана засохшую расплющенную лягушку. – Видишь, какая? В пионерском лагере летом нашел на дороге. Наверно, под телегу попала, под самое колесо. На солнце высохла, теперь как из камня. Сто лет пролежит – не испортится. Давай меняться! Ты мне ножик, я тебе лягушку. Ни у кого такой нет.

Коля рассматривал лягушку с тайным восхищением. Это была, конечно, очень ценная вещь. Пальцы передних лапок были у лягушки растопырены, на конце каждого пальца – плоский кругляшок. А задние лапки согнуты в коленях, и пальцы все разной длины. Такую диковину, и верно, нигде не найдешь. По меняться? Отдать ножичек, чудом к нему попавший? Просто смешно!

Коля замотал головой.

– Нет, нет! Не нужна мне лягушка.

– Могу дать придачу!

Теперь из кармана Толькиных штанов появился блестящий металлический шарик. В шарике сиял, качаясь, фонарь. Он был маленький, но замечательно красивый…

Подавив вздох, Коля поспешно сказал:

– Не буду меняться! Не хочу!

– Мало этого? – под околышком фуражки Толькины глаза блестели в насмешливом прищуре. – У нас еще найдется…

– У него найдется, как же! – подтвердили приятели.

Неизвестно, что на этот раз вытащил бы Толька из своих вместительных карманов, если бы внезапно не раздался раздраженный голос:

– То-олька!

– Сейчас! – привычно откликнулся Толька, подбирая с земли ведро. – С тобой, Помидоркин, не столкуешься…

– Ступай домой! – доносился крик в открытую форточку.

– Мать разоряется, – сказал Толька. – Так помните, ребята, договорились, завтра поедем на Острова! Мать уйдет на работу, мы и двинем. Тритонов половим.

– Ладно, ладно! Договорились, – отозвались приятели.

– И я поеду, – вставил Коля робко, готовый услышать: «Куда тебе? Мальков не берем». Всегда так бывало.

– То-олька! Уши надеру!

Уже приладившись бежать, Толька посмотрел на Колю.

– А что ж! Пусть едет. – И, на бегу оглянувшись, крикнул: – Не проспи, Редискин, ждать не будем!

Взволнованный необычными происшествиями, Коля поспешно уселся за уроки, и тут вернулась мама. По грязным ботинкам сына она тотчас догадалась, что он нарушил запрет и бегал во двор. Но рассердиться не успела. Коля кинулся к ней и с жаром принялся рассказывать о Николае Ивановиче.

– Да что же обо мне писать? – удивилась мама. – Уж тогда про Стешу Карманову лучше написать, она без отрыва от производства техникум кончает… – Мысли мамы приняли совсем другое направление, она накрывала на стол, резала колбасу и все время говорила про свой завод, а про Колины ботинки забыла.

– И вот что он мне подарил, Николай Иванович! – Коля показал ножик.

– Ну, к чему, к чему? Еще обрежешься! Дай-ка я спрячу, пока подрастешь. – Но, завидев в глазах сына сильнейший испуг, она махнула рукой. – Мебель только не вздумай резать! И в школу не носи – будешь резать парту или потеряешь.

– Ну, зачем же парту? – сказал Коля. – Ружьецо себе вырежу. Дашь мне, мама, досточку хорошую?

Про завтрашнюю поездку с мальчишками он думал все время, и эта новость вертелась у него на языке, но он заставил себя промолчать: вдруг мама не позволит ехать, да и возьмут ли его еще мальчишки: может, обманут – чего болтать раньше времени?

Утром Коля прибежал к столбу раньше всех и томился там в ожидании больше получаса. Когда Коля, Толька и его три приятеля влезли, наконец, в трамвай, обнаружилось, что у Коли нет денег на проезд. Мальчики велели ему сесть на корточки в углу трамвайной площадки, а сами столпились вокруг. Коле было очень не по себе: а вдруг кондукторша все-таки его заметит?

На Островах лежали под деревьями желтые листья, на них было отлично кувыркаться. Тритонов ловить не стали. Толька сказал, что вода в прудах холодная и тритоны, должно быть, спят на самом дне.

Солнце то показывалось, то скрывалось за тучами, пахло грибами и рекой. Вооружившись палками, мальчики играли в войну. Коле было неудержимо весело. Вдруг пошел крупный дождь, они помчались к трамваю. Взобравшись на площадку, Коля, вздохнув, приготовился сесть на корточки. Но на этот раз Толька за него заплатил, и Коля всю дорогу ехал, сидя в вагоне и глядя в окно, как полноправный гражданин.

В школе в этот день Коля торжествовал. Все любовались его ножиком. Галя Ветлугина говорила: «Видите, видите, он не соврал, я была права!» Сева Белов завистливо вздыхал: он уже потерял свой ножичек. Коля великодушно дал Севе три раза резнуть спинку парты. Мог ли он думать в этот счастливый час, что его подстерегает беда и принесет ее чудесный подарок Николая Ивановича?

Недели полторы прошли спокойно. Еще несколько раз Толька предлагал Коле меняться, вытаскивая из карманов блестящую, с якорем пряжку от матросского ремня, переводные картинки, почти не заржавленные гайки и даже «прожигательное» стекло. Но каждый раз Коля гордо отказывался. От «прожигательного» стекла он поскорей отвел глаза, чтобы не соблазниться. Потом Толька отстал, лишь изредка справлялся, не потерял ли Коля ножик. Теперь он часто играл с большими мальчишками. Как-то раз они побывали в зоосаду. Толька купил ему билет на карусель. Изогнув крутую шею, деревянная лошадка проскакала с Колей на спине несколько кругов.

И вдруг разразилась гроза. Толька заявил, что Коля должен ему три рубля – за билет в зоосад, за карусель, за проезд в трамвае. А если у Коли нет денег, пусть не отдает три рубля, пусть отдаст взамен свой перочинный ножик. «Что ты!» – в ужасе сказал Коля. Но денег у него не было, и достать их было негде.

Вот когда Коля пожалел, что скрывал от мамы свои поездки с мальчиками. Сперва его мучило сознание, что мама не знает об его похождениях, потом он привык иметь от нее тайну, да и мальчишки советовали: «Матери-то не говори, что поедем. Нипочем не пустит». А теперь как признаться в такой куче провинностей? Мама закричит и заплачет, назовет Колю «фальшивым, обманным человеком», да еще вдруг… умрет. Ведь не раз она ему говорила, что если Коля станет обманщиком, то она этого не переживет.

«Я не буду больше никуда ездить с мальчишками», – сказал себе Коля и при виде Тольки и его приятелей убегал со всех ног. Но однажды, по дороге в школу, Толька его настиг:

– Ты отдашь мне долг?

– У меня нет денег, – пробормотал Коля.

– Значит, ножик отдашь?

– Не отдам, – прошептал Коля.

Толька усмехнулся.

– Так я просто отберу. Имею право отобрать. За долг!

Коля побежал прочь, скользя и спотыкаясь ка мокром тротуаре. Он несся под дождем, заливаясь слезами.

Наверно, и правда Толька имеет такое право! Ведь он уже в шестом классе; раз говорит, значит, знает. Зачем он не упросил маму давать ему на завтрак деньгами, хоть по 50 копеек на булочку? Он бы накопил и отдал три рубля, не умер бы с голоду. Но мама всегда покупает ему талоны на горячие завтраки заранее на целый месяц.

Коля разделся, вошел в класс. На парте он сидел понурый, ни с кем не разговаривал. В голове непрерывно билась все та же мысль: что же делать? К счастью, Колю в этот день ни разу не вызвали, а то не миновать бы ему двойки: он ничего не слушал, ничего не понимал на уроках. К концу занятий немного успокоился. Просто он не будет попадаться Тольке на глаза, и все! Не придет же он домой к Коле отбирать у него ножичек!

А когда Коля в раздевалке стоял в очереди за пальто, перед ним внезапно возникла решительная, со вздернутым носом физиономия Тольки. Толька округлил глаза и, мимоходом дернув Колю за рукав, шепнул ему угрожающе:

– Помни, Огуречкин, что у меня есть право!

У Коли похолодели руки. И тут его внезапно пронзила мысль: есть выход! Один-единственный! Он все расскажет маме, да, да. И она даст ему три рубля, и он кинет их Тольке в зубы: «Возьми, подавись!» Обо всем, обо всем расскажет. «Мама, – скажет он, – я не врал, я просто не говорил, что ездил с мальчишками…» Немножко мама поплачет, посердится – что ж делать! Все лучше, чем этот страх перед Толькой!

Коле открыл дверь сосед Виктор, молодой парень, слесарь-ремонтник, работавший на одном заводе с мамой. Он бросил на Колю пристальный взгляд и спросил:

– Пришел?

– Да, я пришел, – сказал Коля и попытался вломиться в комнату, но безуспешно: дверь была заперта. «Нет, значит, мамы. Ну, сейчас придет».

Он сунулся под корыто, висевшее в коридоре на гвозде: они с мамой оставляли там ключ.

– Не ищи ключ, он у меня. – Из кухни вышла Прасковья Анисимовна и по-хозяйски открыла Колину дверь. – Положишь книги, вымоешь руки и иди ко мне обедать.

– Почему к вам?

– Заболела твоя мамашенька. Острый приступ аппендицита. С час назад «Скорая помощь» отвезла ее в больницу. Ты мне порученный. Говорила я Наде, что давно надо операцию. Нет. А вот теперь на «скорой» пришлось отвезти.

Коля стоял посреди комнаты пораженный, растерянный. Мамы нет! Этого он никак не ожидал. Он еще и не рассказал ей о том, что натворил, а она уже заболела… Как могло случиться такое ужасное несчастье? И кому же он теперь расскажет про свою беду?

* * *

Как часто Коля досадовал на маму за всякие запреты: «После школы немедленно домой!», «Вечером поздно не гуляй!», «Не таскай в комнату грязи!», «Палки стругай только возле печки!» – всех запретов и ограничений и не перечислишь. Сколько раз Коля мечтал: «Вот бы мне делать что хочу!»

Теперь мечта сбылась: все было можно. Но, как назло, пользы от этого не было. Любого щенка принеси и положи на кровать – никто этого и не заметит; но, хотя луж на улице и во дворе сколько угодно, щенков ни в одной из них не попадается. Во дворе болтайся хоть до самой ночи, но погода до того скверная, что ребят из второго-третьего классов почти не видно. Толькины приятели толкутся на лестничных площадках, играют на подоконниках в шашки, в домино, в карты. Там весело, но… больше всего на свете Коля боялся встретиться с Толькой…

Какое это было мученье! Коля пробегал через двор и по своей лестнице с воробьиной поспешностью, озираясь по сторонам. В школе на переменах он жался поближе к дверям своего класса, напрашивался почаще дежурить, потому что дежурные могли совсем не выходить в коридор на перемене. Если Толька окликал его во дворе, Коля спасался бегством.

В школе Коля хвастался: «А я один живу!» Ребята смотрели на него с интересом и с уважением.

– А кто же, Травников, тебе обед варит? – спросила учительница.

– Наша соседка, Прасковья Анисимовна.

Все-таки дня через три учительница навестила Колю. Она застала его в комнате Прасковьи Анисимовны. Он ужинал вместе с соседкой и Трофимом, который расправлялся с котлетой под столом.

– Он мне матерью порученный, – сказала Прасковья Анисимовна.

Учительница успокоилась. В Колину комнату она не зашла, поэтому не заметила, что все вещи там потеряли свои места. Без мамы прятались куда-то чулки, штаны, шапка, даже учебники. Строгать палки теперь можно было хоть на обеденном столе и стружки путались под ногами, висели на радиаторе парового отопления, завивались колечками на проводе репродуктора. Мусор Колю не беспокоил. Его угнетало, что, придя из школы, он как-то не знал, куда себя девать. Завидев Колю, Прасковья Анисимовна первым делом спрашивала: «Есть хочешь?» Часто, вернувшись из школы, Коля находил на столе в своей комнате кастрюлю с едой, завернутую в теплый платок. Это значило, что Прасковья Анисимовна ушла в больницу на вечернее дежурство. Кормила она Колю сытно, но записок, как мама, не оставляла и ни о чем, кроме «Есть хочешь?», не спрашивала. Ворча и ругая Трофима на чем свет стоит, она все-таки разговаривала с этим «псом» больше, чем с мальчиком.

Как-то под вечер, когда Коля возвращался из школы, Толька поймал его в подъезде, ухватил за рукав.

– Да куда ты бежишь, дурной? Погоди, я тебе что-то скажу! – Толька усмехался чуть смущенно, в руке у него был какой-то сверточек.

Коля вырвался с таким оглушительным ревом, что Толька выпустил его рукав, пробормотал растерянно:

– Вот псих-то!

Когда Коля ворвался в квартиру, Прасковья Анисимовна протянула ему письмо, которое принесла девушка, навещавшая маму в больнице. Это было уже третье письмо, и, как два предыдущих, оно состояло из вопросов о том, как живет Коля. Сытый ли он? Как учится? Пусть напишет письмо. В больнице ее еще задерживают. Мама очень соскучилась без своего мальчика и целует его много-много раз.

Коля, подавленный, отложил письмо. Сейчас надо было приняться за уроки, но он опять не поймет задачу, он и вчера не понял и просто скатал ее у Севки Белова.

Готовить уроки он в последнее время как-то не успевал.

Придет из школы, начнет чего-нибудь мастерить и думает: «Успею, еще весь вечер впереди». А вечер вдруг кончался. Коля ложился и старался побыстрей заснуть, чтобы поскорей прошло то тягостное и тоскливое чувство, которое его охватывало, когда, один в комнате, он забирался под одеяло. Как-то он затащил к себе в кровать Трофима. Но кот, угрюмый и некомпанейский, быстро вырвался и пошел рыскать по кухне.

По утрам Коля часто просыпал и тоже не успевал толком выучить уроки. Письменные задания он кое-как готовил наспех, устные же учил на переменах.

А вчера он получил двойку за контрольную по арифметике. Учительница его стыдила. Коля смотрел на носки своих нечищенных ботинок. После звонка Миша Песков сказал:

– Я про тебя заметочку напишу, что ты – двоечник. Забыл, что мы хотим выпустить газету?

– Пиши, пиши, – дрожащими губами прошептал Коля и пошел прочь от ребят. Хорошо бы совсем куда-нибудь уйти или уехать. Но куда?

А мама просит написать ей письмо! Да разве про все напишешь? Неужели она и сама не может догадаться, что он совсем запутался.

Чтобы отвлечься от печальных мыслей, Коля достал из укромного уголка за шкафом свой ножичек. Нож был пыльный, лезвия потускнели. А каким красивым подарил его Николай Иванович!

В газету про маму Николай Иванович тогда написал. Смеясь и смущаясь, мама показывала газетный лист Коле. Соседи ее поздравляли. Хорошо бы Николай Иванович опять к ним пришел! Ведь обещал навестить своего тезку. Внезапно Коле пришла в голову превосходная мысль: когда Николай Иванович к нему придет, он попросит у него три рубля, а потом мама ему отдаст. Коле стало весело. До чего же здорово он придумал!

Теперь дни наполнились ожиданием. На улице Коля вглядывался в прохожих. Домой из школы бежал во весь дух: а вдруг Николай Иванович пришел без него и дожидается? Не ушел бы, не дождавшись. Но газетника все не было.

Почти каждый день Коля спрашивал Прасковью Анисимовну:

– Когда мама-то вернется?

Ответ был один:

– Через недельку, глядишь, и дома будет.

Но у «недельки» явно не было конца, и Коля перестал верить, что он когда-нибудь настанет.