Текст книги "Принцип домино"

Автор книги: Адам Кеннеди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

28

В ту ночь заснуть мне не удалось. Я долго лежал на кровати, не раздеваясь, смотрел в потолок и слушал, как в гостинице постепенно утихает шум. Иногда шумел лифт, вдали временами раздавались сигналы автомашин на берегу озера. Но к трем часам ночи наступила тишина.

Раньше, в камере, я каждую ночь мечтал о такой кровати, и вот теперь лежал в ней. Ощущение было еще приятнее, чем в воображении, но заснуть мне не удалось. Я переворачивался на бок, на живот, ложился на спину, опять переворачивался на бок. Кондиционер тихо шумел, в комнате было сухо и прохладно, но кровать слишком нагрелась.

Я снял пижамную куртку, сбросил одеяло и лежал под простыней. Потом я поднялся и попытался открыть окно, но оно было закрыто намертво. Я надел халат, сел в кресло и прочитал газету от корки до корки. Над озером появились первые лучи солнца, когда я опять лег в кровать. Я завернулся в одеяло и быстро заснул.

Меня разбудил телефон. Когда я поднял трубку, женский голос просил:

– Кто у телефона?

– А кто вам нужен?

– Я вас не слышу. Кто вы?

– Это человек, которого вы разбудили. Что вам нужно?

– Извините, – ответил голос, и трубку положили.

Я позвонил телефонистке, и когда она ответила, сказал:

– Больше не вызывайте мой номер. Я пытаюсь заснуть, а вы только что соединили по чужому звонку. Кстати, сколько сейчас времени?

– Четверть седьмого, сэр. Это мистер Уолдрон?

– Нет, то есть… да.

– Мистер Гарри Уолдрон, так?

– Так.

– Этот звонок не ошибка, сэр. Женщина попросила вас и назвала ваш номер комнаты – тысяча семьсот пятый.

– Так почему она повесила трубку, когда я ответил?

– Не знаю, сэр. Но вы не хотите, чтобы вас беспокоили? Я не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, – ответил я и повесил трубку.

Больше мне заснуть не удалось. К семи часам я побрился,

оделся и, выйдя на улицу, пошел на юг по Мичиган-авеню. Солнце уже встало, небо было широким и голубым, и со стороны озера не чувствовалось даже дуновения ветерка. На улицах было почти пусто. Проехало несколько машин, автобусов, но пешком шел только я.

Я дошел до Чикаго-авеню, нашел кафетерий, сел за столик у окна, откуда мог смотреть на водонапорную башню, и позавтракал – яйца, сосиски, поджаренный хлеб и три чашки кофе.

Я больше не чувствовал страха, как накануне в тюрьме. Но где-то в животе сохранилось щемящее чувство пустоты. В предыдущие часы я что-то упустил, мне сказали вещи, которые следовало понять, но я их не понял. Перед глазами по-прежнему стояла купчая на дом и чековая книжка с заклеенными словами.

Мне хотелось исчезнуть, но я не мог, понимая, что это не выход. Но равным образом нельзя было просто сидеть, ждать и следить за тем, как кубики медленно сложатся и создадут общую картину. Я четко представлял себе, что это не в моих силах. Теперь предстояло выяснить, что я могу сделать.

У меня было несколько вариантов, но слишком мало – только два имени.

Было почти десять часов, когда я поднялся, по подземному туннелю перешел на другую сторону шоссе и нашел телефонную будку. В телефонной книге я нашел номера и выписал их на клочке бумаги.

Сначала я позвонил Эпплгейту. В его приемной ответил женский голос:

– Доктора Эпплгейта нет в городе, он возвращается сегодня вечером. Вы хотите записаться на прием?

– Нет, я его друг и живу в другом городе. Я хочу сделать ему сюрприз. Перезвоню позже.

Потом я позвонил Шнейблу. Его секретарь ответила мне заученно:

– Прошу прощения, мистер Шнейбл диктует документы. Потом у него назначено совещание. Если вы хотите оставить ваш номер…

– У меня нет номера. Я звоню по частному вопросу. Поэтому перестаньте валять дурака и соедините меня с ним.

На другом конце провода наступила тишина. Затем сухой рассерженный голос ответил:

– Я соединяю вас с секретарем мистера Шнейбла.

До того, как секретарша смогла завести традиционную песню, я заявил:

– Скажите Шнейблу, что на проводе Рой. Он захочет поговорить со мной.

– Простите, как ваша фамилия?

– Этого я не могу сказать. Передайте, что я только вчера бежал из тюрьмы и хочу поговорить с ним.

Не успел я замолчать, как услышал его голос.

– Рой, ради бога, тебе не стоило звонить. Ты понимаешь, о чем я говорю? В газете написано…

– Я остановился в гостинице «Дорсет».

– Разве ты в Чикаго?

– Да.

– Послушай, Рой, попытайся понять. Я не участвую в ваших делах, я даже не хочу разговаривать с тобой.

Он дал отбой, а я застыл, как манекен, сжимая в руке трубку. Повесив ее, я медленно пошел в гостиницу, пытаясь успокоиться и сдержать гнев, и добился своего. По крайней мере, я пытался убедить себя в этом. Но в гостинице я сразу же направился к телефонной будке и набрал номер Шнейбла.

На этот раз трубку взяла его секретарь. Услышав ее голос, я сказал:

– Передайте Шнейблу – если он не возьмет трубку, я приеду к нему в контору, и если не застану его на месте, то поеду к нему домой в Уилмет и буду ждать там.

Он взял трубку и устало спросил:

– Господи, Рой, ну что тебе от меня нужно?

– Мне нужно поговорить с вами. Сейчас без двадцати одиннадцать. Встретимся в двенадцать часов. Скажите, где.

Наступило долгое молчание, потом он ответил:

– В зоопарке Линкольна, возле клетки жирафа. Ты знаешь, где это?

– Найду.

29

Когда я приехал в зоопарк без двух минут двенадцать, Шнейбл уже ждал меня. Он поправился килограммов на семь. Его волосы поредели и поседели. Первым делом он спросил:

– Откуда ты звонил?

Я ответил, что из автомата.

– Оба раза?

– Кажется, да. А в чем дело?

– Господи, ты совсем сошел с ума?

– Почему вы так нервничаете? Какая разница, откуда я звонил?

У него на лице застыло странное выражение, как будто он сказал что-то лишнее.

– Пожалуй, я просто нервничаю. В последнее время я слишком много работал. – Он огляделся. В зоопарке было мало людей – старушки и несколько нянек с детьми в колясках. Он показал в сторону тропинки, петлявшей среди деревьев. – Пойдем в ту сторону. Там мы сможем поговорить.

Метрах в тридцати от дороги он нашел скрытую кустами скамейку, и мы сели.

– Прости, если по телефону я говорил грубо. Но я был удивлен, даже не знал, что сказать. Конечно, мне было известно, что вчера утром ты сбежал из Хобарта…

– Странно, что вы прочитали эту заметку. Я ее искал и то едва нашел.

– Не беспокойся, я ее увидел. А сегодня утром написали, что ты перешел границу в Канаду.

– Я об этом читал.

– Жаль, что ты этого не сделал. Когда мы встретились, ты шествовал с таким видом, будто хозяин здесь. Твоя фотография должна быть в каждой патрульной полицейской машине в Чикаго.

– У них нет моей фотографии. Никто меня не арестует. Все было подстроено, Арнольд. Я не бежал, меня выпустили. Я вышел сам.

– Что ты хочешь сказать?

– То, что сказал. Я понадобился на свободе, и мне устроили побег.

– Устроили? Как? Это сделать невозможно.

– Мне все сделали.

– Не понимаю, как. И зачем это нужно?

Я несколько минут молчал, потом ответил:

– Не знаю, что сказать. Я думал, что знаете вы.

Он не умел скрывать истину. Я сразу увидел ответ на его лице.

– Не понимаю, что ты… Послушай, Рой, мы давно не виделись. Со времени процесса в Индианаполисе мы не встречались.

– Знаю, но я подумал, что кто-то, возможно, вас обо мне расспрашивал. Эти люди знают очень много. Откуда? И еще одно: я так и не понимаю самого главного – как меня нашли. В тюрьмах содержатся тысячи людей. Каким образом из них выбирают одного? Почему говорят: «Вот он-то нам и нужен»?

– Рой, для меня твои слова сплошная бессмыслица. Я совершенно ничего не понимаю.

– Вы хотите сказать, никто с вами не связывался, не расспрашивал обо мне?

– Пожалуй, нет, – ответил он. – Нет, я в этом уверен. Если бы меня расспрашивали, такого я бы не забыл.

– Вы никогда так не нервничали.

– Я не нервничаю, просто не люблю оставаться на открытом месте, как сейчас. – Он поднялся. – Пойдем в машину. Мы можем срезать дорогу и выйти прямо к автомобильной стоянке.

Когда мы сели в машину, я спросил:

– Почему вы спросили, откуда я вам звонил?

– Не знаю. Ничего в этом нет особенного.

– Неправда. И вы, и я это понимаем.

– Рой, клянусь богом, я говорю правду.

Я дал ему немного успокоиться. Он закурил и опустил окно. Потом я сказал:

– Ладно, выяснить нетрудно. Я скажу, что видел вас; посмотрим, что они мне ответят.

– Рой, прошу тебя, успокойся. Что тебе от меня нужно? Ну хорошо, они со мной связывались. Но если им станет известно, что мы встречались…

– Кто – «они»?

– Не знаю. И не хочу знать.

– Почему?

– Послушай… Больше я ничего не могу сказать. Я не знаю, почему выбрали тебя и зачем ты им нужен. Но могу сказать тебе следующее. Если прямо сейчас нас с тобой убьют, никто не будет арестован, никто не попадет под суд. И в газетах об этом ничего не напишут. Все будет организованно с самого верха, так же, как устроили твое освобождение из тюрьмы. Попытайся понять, Рой, я юрист, с такими вещами сталкиваюсь сплошь и рядом. Именно так и делают дела. Поэтому помалкивай, выполняй приказы – неважно даже какие, и, может быть, все обойдется, ты останешься в живых. Другая возможность – застрелиться. Ты сам сотворил свою судьбу, будущее написано на камне. Тебе их не перехитрить, признайся. Говорю тебе как другу, чем меньше о них известно, тем лучше.

Я вылез из машины и смотрел, как он уезжает.

Я вернулся в гостиницу пешком в шестом часу, по дороге только остановился на Дивижен-стрит выпить чашку кофе и съесть бутерброд. В номере, на ковре за дверью, лежал конверт. Внутри была записка, напечатанная на машинке: «Сегодня вечером в шесть часов смотрите последние известия по четвертой программе».

30

Я посмотрел по телевизору конец фильма о стадах оленей на Аляске, стараясь не заснуть. Около шести я пошел в ванную и плеснул в лицо холодной воды, потом разулся и подержал ноги под холодной струей.

Когда я вернулся в комнату, последние известия только начались. Передавали местные новости по Чикаго и пригородам. Минут пять-десять я слушал и смотрел, но ни один из сюжетов ничего мне не говорил. Я был почти уверен, что увижу себя в какой-нибудь программе о моем побеге из Хобарта. Когда на экране появилась фотография Шнейбла, я несколько секунд не мог понять, в чем дело, потом услышал голос диктора.

«…мертвым в машине в гараже здания на северной Лa-Салль-стрит, где находится его контора. Смерть наступила от удара по голове. Из машины и карманов жертвы ничего не было украдено. Полиция исключает ограбление в качестве мотива преступления. Шнейбл родился в Чикаго и последние десять лет являлся видным адвокатом по уголовным делам. Он также активно участвовал в политической жизни штата…»

Я выключил телевизор. Руки мои дрожали. Я подошел к телефону и снял трубку.

– Старшего коридорного, пожалуйста.

– Да, сэр. Сейчас соединю.

– Старший коридорный, – ответили мне.

– Говорит Уолдрон из номера 1705. Мой кондиционер не работает.

– Мы немедленно пошлем к вам человека, сэр.

Я повесил трубку, снял и повесил галстук в шкаф, потом сел на край кровати и обулся.

Раздался звонок. Я подошел к двери.

– Кто там?

– Вы вызывали по поводу кондиционера?

– Да, подождите секунду. – Я вынул из кармана носовой платок, свернул его и обмотал фаланги пальцев правой руки, потом открыл дверь.

У него была короткая стрижка и светлые волосы, дорогой костюм и галстук в горошек. Похоже, он учился в одной школе и кончал университет вместе с Пайном и Брукширом.

– Мистер Уолдрон? Моя фамилия Хинмайер.

Он был на полголовы выше и весил килограммов на пятнадцать больше меня. Поэтому, когда он закрыл дверь, я не стал ждать. Изо всех сил я ударил его по затылку, а когда он повернулся – три раза в живот. Он согнулся. Потом, сцепив руки, я нанес удар по затылку, одновременно подняв колено. Открыв дверь, по коридору я выволок его к пожарной двери,

вытащил на площадку и столкнул вниз. Боком он съехал половину пролета, потом рухнул на площадку. Я вернулся в номер, надел галстук, пиджак и на лифте спустился на первый этаж. В вестибюле все телефоны были заняты. Я взбежал на следующий этаж, нашел свободную будку и набрал номер приемной доктора Эпплгейта. Телефон прозвонил пять раз, потом ответил женский голос:

– Мне нужен доктор Эпплгейт… – начал я.

– Прошу прошения, его кабинет закрыт. Я только отвечаю на телефонные звонки.

– Как с ним можно связаться?

– Он должен звонить. Что ему передать – вашу фамилию?

– Нет, спасибо. Я попробую позвонить позже.

Я вышел из кабинки и подошел к внутреннему телефону в холле.

– Старшего коридорного, пожалуйста.

Метрах в пятнадцати от меня старший коридорный взял трубку.

– Говорит Уолдрон из номера 1705. Мой кондиционер не работает.

– Да, сэр.

– И пусть на этот раз придет Гэддис.

Возвращаясь в номер, я открыл пожарную дверь и посмотрел на лестницу. Хинмайера уже убрали.

31

Едва я закрыл дверь, как раздался звонок. Я открыл и увидел Гэддис. Ее лицо ничего не выражало. Она прошла мимо меня и села в кресло у окна. Я опустился на кровать лицом к ней. Мне было страшно начать разговор, в глубине души застыло омерзение.

– Вчера, на этом самом месте, Пайн заявил, что вы мной владеете. Он ошибается. Мной не владеет никто. Еще он говорил, что если я буду себя плохо вести, у меня начнутся неприятности, каких я сроду не видел. Вот в этом он не ошибся. Вчера на моих глазах застрелили Спивенту, сегодня убили Шнейбла. Я себя не обманываю, если бы не я, они бы остались в живых. Если вас интересует мое мнение, могу его высказать. Я заключил с Тэггом договор и не отказываюсь от своих обязательств. Но не думайте, что я – игрушка в ваших руках, взамен буду давать только то, что получу. Если вы попытаетесь нажать, я ударю. Меня можно убить, но не сломать. Вам ясно?

Ей не хотелось признавать поражения, но пришлось. Она кивнула.

– И еще одно. Куда бы вы ни собирались послать меня, я хочу уехать завтра. Чикаго с меня хватит.

32

Когда после ужина я вернулся в номер, лампочка на телефоне мигала. Я позвонил на коммутатор, и телефонистка сообщила:

– Завтра утром, в семь часов, можете получить свой билет на самолет у стойки авиакомпании Бранифф в аэропорту О'Хара. Самолет вылетает в 7.45.

– Куда я лечу? – спросил я.

– Этого мне не сказали.

Я собрал сумку, принял душ и лег спать. Было еще совсем рано, четверть одиннадцатого, когда я выключил свет. Я лежал в темноте и думал, будет ли эта ночь такой же бессонной, как предыдущая. Потом внезапно зазвонил телефон.

– Вы просили разбудить в пять часов, мистер Уолдрон.

Я позавтракал в номере, потом взял такси в аэропорт. Девушка с мешками под глазами у стойки Бранифф держала в руке большую чашку кофе.

– Меня зовут Гарри Уолдрон. Я должен взять оплаченный билет.

– Куда?

– Не знаю.

– Не издевайтесь, мистер, сейчас слишком рано.

– Билет заказывала моя компания, я не знаю, куда.

– Вы что, не знаете, куда вам лететь?

– Послушайте, милочка, я знаю, что сейчас слишком рано. Но для меня тоже рано. Так вот, введите мою фамилию в запоминающее устройство, а то я позвоню управляющему, чтобы этим занялся он.

Она молча села за вычислительное устройство и застучала по клавишам, а машина заговорила в ответ. Девушка подняла глаза и сказала:

– Это ваш рейс 317 в Мехико с посадкой в Форт-Уэрт.

– Вот и хорошо. Теперь давайте билет, и я вас оставлю наедине с кофе.

– Такой муж, как вы, – видно одно удовольствие, – сказала она.

– Я не женат, я священник.

Мне выдали билет первого класса. Опустившись в широкое кресло, я сразу заснул. Но когда через двадцать минут после взлета стали разносить подносы с едой, я позавтракал, потом снова заснул.

Проснулся я только над Оклахомой и до посадки в Форт-Уэрт читал журнал. Пока самолет оставался на земле, я опять заснул и проснулся только после взлета. К тому времени я начал приходить в себя. Стальные стружки в голове рассосались, кости перестали болеть, мускулы расслабились.

Я изо всех сил старался забыть Оскара и Шнейбла. Пока такие мысли мне были не по плечу. Я не думал, что вообще когда-нибудь смогу с ними справиться, не мог изобрести простую систему – «хороший – плохой», которая бы меня оправдала, не мог избавиться от чувства вины и боли в сердце. Поэтому предстояло сделать все, что было мне по силам, стереть прошлое.

С Эпплгейтом получилось иначе. По крайней мере, он жив – развалившись в большом кресле, в своем доме в Оук-Парк, до двух часов ночи читал, одетый в свитер и вельветовые джинсы. Когда я думал о нем, перед глазами всегда стояла эта картина. Не в военной форме, не в Японии, не в халате, не с семьей, не с друзьями, не с пациентами. Думая о нем, я всегда представлял себе Эпплгейта одного, дома, в кресле, под лампой, и все внимание только на книгу.

Трудно исключить из своей жизни людей, с которыми связаны лишь хорошие воспоминания. Мешанина неизбежна. Даже если плохое забыто, даже если ты уверил себя, что оно никогда не существовало, в глубине души, если начинаешь задумываться, на дне стакана с лимонадом находишь песок.

Уверен, что Эпплгейт – не исключение. Но мне он всегда казался исключением.

Он просто желал мне добра, хотел, чтобы у меня все шло хорошо. Изо всех сил пытался делиться со мной тем, что имел. Может быть, он испытывал чувство вины, может быть, подумал: «Не каждому выпадают мои возможности. По крайней мере я могу хотя бы поддержать падающего. Например, Такера».

Многие думают так. В мире нет недостатка благим намерениям. Но трудно продолжение, когда стоишь перед выбором – что удобно, приятно, а что нет. С этой точки и начинается отбор. И вот после него многие исчезают навсегда.

33

Роберт Кеннет Эпплгейт. Когда мы познакомились и он недвусмысленно объяснил, что намерен сделать из меня человека, хочу я или нет, самое трудное и неприятное для меня заключалось не в том, что это был высокий, симпатичный, приятный, талантливый и преуспевающий сукин сын, будь то в армии или в гражданской жизни, нет, самое неприятное – то, что он был ужасающе молодым. Конечно старше меня, но не намного. Совсем не намного, когда начинаешь сравнивать, чего добился он и чего не добился ты. Из-за этого в первые недели нашего знакомства в Японии мне хотелось избегать его.

Будь он старше, я мог бы относиться к нему с уважением, восхищаться им. Но нельзя восхищаться человеком почти твоего возраста. Если таким людям действительно удается настолько опередить тебя, естественно, в конечном итоге возникает зависть и ненависть к себе. Если не будешь осторожен, застреваешь на месте, ты никуда не относишься. А если думаешь о таких вещах слишком много, переварить подобное трудно.

В этом и заключалась ловушка Эпплгейта. Он не давал тебе времени подумать, заставлял двигаться – по крайней мере меня, заставлял двигаться мозг, тело, ощущения, короче говоря, все твое тело и душу воедино.

Я уже сказал, что он любил читать, любил больше всего на свете.

– В них весь смысл, – говорил он. – В книгах найдешь все – все красивое, умное, существенное когда-то было написано. Разве можно позволить себе такое нахальство или самодовольство – пренебрегать этим? Кому это нужно? Читая книги, чувствуешь, что живешь, пробуждаешь в себе понятия, о которых раньше и не подозревал. Все складки и извилины в мозгу имеют свое назначение, потенциальные возможности, нервные окончания ждут, когда их приведут в движение. И в книгах можно найти все, абсолютно все. В них заключен весь мир, если знаешь, где его искать. Чтение – не побег от жизни, оно и есть жизнь. Оно создает жизнь.

Мне нравились такие разговоры, я верил всему, что он говорил. Но мне это было не по плечу. Я не мог читать так, как он. Я пробовал, но у меня просто не получалось. Нужно иметь возможность оставаться наедине. Ты должен стремиться к этому, желать одиночества и покоя наедине с собой. У меня не получалось. Когда рядом со мной никого нет, я схожу с ума и дергаюсь. Я люблю, когда в доме, в комнате, рядом, есть собаки и коты, когда поблизости разговаривают и поют. Если я и остаюсь один, то вовсе не потому, что мне этого хочется. Для меня быть одному – наказание. Так было всегда.

34

В аэропорту Мехико меня не встречали. Я пошел на выдачу багажа, получил свою сумку, а потом постоял, надеясь увидеть знакомое лицо, или что меня узнают. Но никто не появился. На эскалаторе я поднялся в зал аэропорта и нашел стойку «Бранифф».

– Моя фамилия Уолдрон. Для меня не оставляли никаких записок?

За стойкой служащий с жесткими черными волосами и широким плоским лицом цвета кофе посмотрел на полку и покачал головой.

– Нет, сэр. Для Уолдрона ничего нет.

– Где здесь бар? – поинтересовался я.

– Поднимитесь на верхний этаж.

Около часа я провел в баре, где выпил три порции виски и съел бутерброд с курицей. Возвращаясь к стойке «Бранифф», я услышал по радио свою фамилию.

– Мистер Уолдрон, мистер Гарри Уолдрон. Гросим подойти к выходу двадцать четыре на посадку…

Пассажиры уже садились в самолет, когда я подошел к выходу. Над стойкой было написано «Гватемала».

Когда мы взлетели, я рассмотрел билет. Пункты назначения: Гватемала – Тегусигальпа. Я нажал кнопку и вызвал стюардессу.

– Где это – Тегусигальпа? – спросил я.

– Это столица Гондураса.

– Именно туда самолет и летит?

– Да, сэр. Сначала в Гватемалу, потом в Тегусигальпу.

Тегусигальпа плохое место для посадки. Люди, которые поселились в этих местах, пусть даже это было много веков назад, совсем не думали о летающих машинах, вообще не думали о том, насколько трудно будет сажать самолет посреди гор. Я выглянул в иллюминатор, когда мы заходили на посадку: как мне показалось, самолет точно шел на гранитную скалу высотой около километра. Казалось, конец крыла прошел в полутора метрах от края горы. Самолет развернулся на сорок пять градусов, потом резко пошел на снижение и плавно приземлился на полосе. Как обычно, пилот выполнил свое дело.

На этот раз меня встречал стюард авиакомпании. Он взял мою сумку и быстро повел через аэропорт, по длинному коридору, через бетонный перрон, и по трапу поднялся в маленький самолет. Я начал задыхаться и терпению моему наступил конец, когда меня посадили в кресло и стюард сунул мне в руки билет.

– Так куда я лечу?

– В Сан-Хосе, – ответил он, потом быстро пошел по проходу, вышел в дверь и закрыл ее.

Когда стюардесса защелкнула замок, самолет плавно покатился вперед.

Мне не пришлось расспрашивать про Сан-Хосе. В кармане на спинке кресла передо мной лежала карта Коста-Рики и рекламный проспект. На первой странице говорилось: «Информация, представляющая интерес для вышедших на пенсию»:

«Многочисленные достоинства Коста-Рики привлекли большую группу людей различной национальности, вышедших на пенсию. Здесь они могут жить в мире и гармоническом единстве с двумя миллионами жителей, наслаждаться абсолютной личной свободой в спокойном, надежном и демократическом обществе…»

Слова «абсолютная личная свобода» застряли в моей памяти. Неужели тот, кто написал их, думал, что читающие поверят?

Я перевернул страницу и увидел главу «Общее описание»:

«Коста-Рика расположена в южной части Центральной Америки. К югу и юго-востоку находится Панама, на севере – Никарагуа. Тихий океан и Карибское море омывают ее с запада и востока».

Дальше в проспекте говорилось, что город Сан-Хосе расположен на высоте тысячи сорока четырех метров над уровнем моря; ее денежная единица называется колон, стоит он примерно двенадцать американских центов; официальный язык – испанский; национальный вид спорта – футбол. В разделе «История» было сказано:

«Во время своего четвертого и последнего путешествия в «Индию» в сентябре 1502 года Христофор Колумб открыл Коста-Рику».

Я перелистал несколько страниц:

«В отличие от многих других стран Латинской Америки Коста-Рика не имеет традиции военной хунты или диктаторов. Последнее вооруженное восстание двадцать пять лет назад привело к гражданской войне, после которой вооруженные силы страны были распущены». Такие слова звучали внушительно. Потом в разделе «Источники населения» я прочел:

«Население Коста-Рики – главным образом испанского происхождения. Из коренного населения, обитавшего на этой территории до Колумба, осталось только несколько тысяч человек, которые небольшими племенами расселены по всей территории страны».

Я отложил проспект и посмотрел в иллюминатор, продолжая задавать себе вопрос: кто сделал так, что коренное население «было расселено небольшими племенами», а не жило одним большим племенем. И был ли коренным жителем тот, кто написал об «абсолютной личной свободе».