Текст книги "Принцип домино"

Автор книги: Адам Кеннеди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

21

Когда в шесть утра зазвонил колокол, Оскар уже оделся. Я опустил ноги на пол, и он мне заявил:

– Сукин ты сын. Из-за тебя я всю ночь не мог заснуть.

– Ты передумал?

– Нет. А ты?

– Тоже нет. Я ухожу. А тебе самое лучшее – вообще забыть, о чем я говорил.

– Не волнуйся, я уже забыл.

Всю дорогу до столовой он не сказал ни слова. Пока мы завтракали, он тоже молчал. Позже, на прогулке, он играл в мяч с какими-то двумя заключенными и даже не подошел ко мне.

Наконец, незадолго до половины девятого, когда я медленно пошел к северо-западным воротам, Оскар подбежал ко мне и зашагал в ногу.

– Я иду с тобой.

– Нет, уже поздно.

– Пошел к черту, я иду с тобой.

Мы подошли к охраннику, и я сказал: «Такер». Мы прошли пятнадцать шагов, повернулись и подошли к двери. Охранник стоял на месте, совершенно белый, как брюхо рыбы. В испуге, с тупым выражением на лице, он таращился на нас. Не успел я сказать ни слова, как Оскар наклонился к нему и злобно прошептал: «А ну, с дороги! С дороги! Если через десять секунд ты не уберешься, тебе не дожить до обеда».

Челюсть у охранника отвалилась, но он не сказал ни слова. Он развернулся, потом внезапно вытащил ключи и открыл дверь. Мы выскользнули наружу. Сзади щелкнул замок.

22

В трех метрах от ворот, на усыпанной гравием дорожке для разгрузки грузовиков, стояла машина булочника. Ее мотор работал, а задняя дверь была наполовину открыта. Мы подошли к машине, влезли и закрыли дверь. Как только машина тронулась, водитель повернулся и сказал: «Ложись на пол».

Мы медленно проехали тридцать или сорок метров, съехали с усыпанной гравием дорожки и выехали на асфальт. Потом машина остановилась. Я услышал, как заскрипели петли ворот, рядом с машиной застучали подкованные каблуки стражника.

– Ты уже две недели приезжаешь на этой машине. А что приключилось с Берни? – спросил стражник.

– Сегодня он должен был вернуться из отпуска, но сестра его жены умерла в Лунвилле. Поэтому он уехал сегодня ночью, – ответил водитель.

– А, понятно… Я ему сочувствую. Если ты его увидишь…

– Думаю, ты увидишь его раньше меня. Он должен вернуться в четверг.

Когда ворота открылись до конца, они звякнули. Грузовик поехал, и ворота плавно закрылись.

23

Солнце стояло прямо над озером и блестело на песчаных дюнах. От его блеска я ослеп. Выпрыгнув из машины, я ничего не мог видеть, но постепенно зрение вернулось. Прямо перед нами, в пятнадцати метрах, стоял черный «Крайслер», а рядом ждали двое подтянутых молодых ребят и смотрели на нас. Один из них был одет в серую форму шофера, второй – в темно-синий костюм.

– Ну, пошли, – распорядился шофер грузовика. – Ступайте.

– Оставь свои приказы, дружок, – ответил Оскар.

Я пошел в сторону «Крайслера». Ботинки Оскара шуршали по песку за моей спиной, и он что-то бормотал себе под нос.

– Господи, совсем как в военном лагере.

Человек в темно-синем костюме держал в руке револьвер. Когда я подошел, он спросил:

– Такер? Так?

Я кивнул, и он сказал:

– Садись на заднее сиденье.

Когда я проходил мимо, человек поднял руку, и раздался резкий звук револьверного выстрела. Я быстро обернулся и увидел, что Оскар стоит метрах в трех, а из груди его хлещет кровь.

– Сволочь, – крикнул я, прыгнул в сторону, пытаясь перехватить руку, державшую револьвер, но не успел дотянуться, как раздался еще один выстрел. Потом я почувствовал сильнейший удар по затылку.

Часть вторая

24

Я медленно приходил в себя: все вокруг плыло, перед глазами плясали какие-то смутные тени. Казалось, из меня выкачали всю кровь и заменили теплым молоком. Даже потолок был каким-то зыбким. Он медленно раскачивался из стороны в сторону, и по его белой поверхности пробегали волны.

Я пристально посмотрел в точку прямо над головой, открыл и закрыл глаза, опять напряг зрение, посмотрел пристально, закрыл глаза, отдыхая. Наконец, когда прошло уже много времени, потолок остановился и успокоился. Я поднялся, опираясь на локоть, и посмотрел по сторонам.

В моих ногах сидели трое – человек в темно-синем костюме, который убил Оскара, седая женщина в очках и Росс Пайн. Мой голос показался мне совсем чужим и тихим.

– Сколько времени?

– Сейчас половина пятого дня, – ответил Пайн. – Вы находитесь в гостинице «Дорсет» в Чикаго на семнадцатом этаже. Хотите кофе?

Я кивнул. Седая женщина подошла к столу возле двери, налила чашку кофе, добавила ложку сахара и принесла мне чашку. Потом она села на место.

– Вы останетесь в Чикаго еще три или четыре дня. Эту женщину зовут Хелен Гэддис. Пока вы здесь, она будет поддерживать связь со мной. Этого человека зовут Марти Брукшир. Сегодня вечером он уезжает из Чикаго, но, по мере продвижения нашей работы, опять свяжется с вами.

Я посмотрел на Брукшира. Короткая стрижка, ясные голубые глаза, белая рубашка, серый галстук. Чистое, свежее лицо без следов волнения – как будто он всего три года назад закончил колледж в Коннектикуте. Мое желание было совершенно определенным. В мыслях я резко опустил ноги на пол и плотно обхватил пальцами эту откормленную, гладко выбритую шею. Однако тело не повиновалось. У меня не осталось ни костей, ни мускулов, во всяком случае, мне так казалось. Я не чувствовал боли, напряжения, физически меня вообще не существовало. Я мог видеть, слышать и помнить услышанное.-

Но все мое тело, начиная с шеи, казалось сделанным из теста. Я впился взором в Брукшира и попытался глазами уничтожить его, но он сидел уверенно и спокойно, положив ногу на ногу, слушал Пайна и время от времени поправлял свои запонки.

– Мне нужен Тэгг, – сказал я.

– Это невозможно. Вы встретитесь с ним только после того, как покинете страну.

Я перевел взгляд на Брукшира.

– Сволочь ты.

Он посмотрел на Пайна, который поднялся и подошел к кровати.

– Давайте договоримся раз и навсегда. Пока наш план не будет выполнен, вам придется поддерживать контакты с несколькими из наших людей. Ни один из них не обязан выслушивать от вас оскорбления. Никоим образом.

– Этот сукин сын убил Оскара.

– Он его не убивал, – ответил Пайн. – Его убили вы. Он уже был мертв до того, как вышел из тюрьмы. Вчера вам не удалось нас перехитрить. Мы заключили с вами договор и, поверьте мне, свои обязательства выполним. Но мы рассчитываем на то, что со своей стороны вы будете вести себя как должно. Я не буду говорить обиняками. В течение ближайших нескольких недель вы принадлежите нам. Мы вас купили. Если вы согласны, если будете выполнять сказанное, все пройдет гладко. Вы представить себе не можете, как успешно все закончится. Но если вы не примете наши условия, если надумаете изменить правила игры, мы примем самые суровые меры.

Он подошел к окну и остановился, повернувшись к нам спиной. Потом подошел к креслу и сел.

– У вас есть вопросы? – продолжал он. – Вы обязаны понять сказанное абсолютно точно. Если вы не понимаете, сейчас самое время объясниться. Позже такой возможности не будет. Если у вас возникнут неприятности, спасти вас сможет только Тэгг или я. А мы не будем постоянно находиться возле вас. Люди, с которыми вам предстоит поддерживать связь, запрограммированы на определенное поведение. Если вы будете вести себя как следует – их отношение тоже будет хорошим. Все очень просто. – Он повернулся к женщине и сказал: – Закажите разговор. – Она поднялась и подошла к телефону. Стоя спиной ко мне, она тихо зашептала в трубку. – Ладно, – продолжал Пайн. – На этом можно пока закончить. А теперь мы приготовили для вас сюрприз.

Женщина закрыла трубку рукой и сказала:

– Просят немного подождать.

– Сколько? – спросил Пайн.

– Телефонистка говорит, всего несколько минут.

– Хорошо. Попросите ее соединиться как можно быстрее. – Когда женщина подошла к телефону, он опять заговорил: – Если по какой-либо причине вам понадобится с нами связаться, позвоните администратору, назовите свою фамилию и скажите, что в вашем номере плохо работает установка кондиционирования воздуха. Через несколько минут к вам придет один из наших людей.

Я слушал, полностью придя в себя. Кровь как насосом гнало по всему телу, мозг лихорадочно перебирал различные возможные варианты.

Я твердо знал, что нужно делать. Перед глазами все время был Оскар, распростертый на песке с двумя пулевыми ранами в груди. И никакие слова, планы и скрытые угрозы не могли стереть в моей памяти эту картину.

– Хотите есть? – поинтересовался Пайн. Он расслабился и теперь отдыхал, глубоко убежденный в том, что загнал меня в угол, где я и останусь до тех пор, пока не стану нужен. После этого меня накрахмалят, отгладят, и я буду готов угождать, буду так же послушен, как обученный пес. Я покачал головой.

– Это никуда не годится. На первом этаже есть очень хороший ресторан с морской кухней.

Зазвонил телефон, и женщина взяла трубку.

– Соединяют, – сообщила она.

– Хорошо, – ответил Пайн и взял трубку. Он тихо заговорил, повернув голову в мою сторону. Я не слышал слов. Внезапно он протянул мне трубку. – С вами хотят поговорить.

Пять лет я вынуждал себя не думать о ней, заставлял себя забыть о том, как она выглядит, как звучит ее голос, как она движется, говорит, какая у нее кожа на ощупь. Я затупил нервные окончания, сжал в кулак ощущения, как мог, постарался забыть ее облик. Но когда я услышал ее голос, все вернулось.

– Рой? – спросила она. Ее голос звучал робко, неуверенно, с придыханием.

– Здравствуй, девочка.

– Господи, Рой…

– Не плачь.

– Я ничего не могу сделать. Мне было так страшно… Я думала…

– Девочка, все в порядке. Все будет хорошо.

– Я так скучала без тебя…

На другом конце провода наступило молчание. Потом мужской голос сказал:

– Это Марвин Тэгг. Я только хотел сообщить, что ваша жена в полном порядке и страшно хочет видеть вас. Я ей объяснил, что если все пойдет по графику, вы увидитесь через три-четыре дня. – Разговор оборвался. Я положил трубку на место.

– Где она? – спросил я Пайна.

– За границей.

– Идите к черту. Долго вы со мной будете играть? Где она?

Пайн пристально посмотрел на меня, потом повернулся к Брукширу и женщине и сказал:

– Через десять минут жду вас внизу. – Они поднялись и вышли из комнаты. Когда дверь закрылась, Пайн сразу же заговорил. – Я пытался объяснить вам положение вещей как интеллигентному человеку, но вы, видимо, не поняли. Поэтому вынужден повторить еще раз.

Он закурил сигарету.

– История вашей жизни мне известна, – продолжал он, – возможно, лучше даже, чем вам самому. Я знаю, что у вас было несколько тяжелых периодов, вы чаще получали пинки по заднице, чем заслуживали. В этом нет сомнения. Но могу обещать одно – если вы попробуете обвести нас вокруг пальца, если захотите водить за нос меня, Тэгга и кого-то из наших людей, у вас будут такие неприятности, которых вы и представить себе не можете.

Я смотрел вниз, пытаясь найти лазейку и понимал, что если и найду, то не смогу ей воспользоваться. И все же я пытался найти выход.

– Ну, хорошо, – сказал Пайн перед уходом. – Пока я могу сказать только это. Ведите себя разумно, и все будет в порядке. Вы зарегистрированы под именем Гарри Уолдрон. Счет за гостиницу оплачен. Когда будете уезжать отсюда, вам только нужно оставить ключи. Ваш паспорт в кармане коричневого пиджака, в стенном шкафу. Бумажник с документами, кредитными карточками и деньгами – в кармане брюк. У вас есть наличными пятьсот долларов. Если еще понадобятся деньги, свяжитесь с нашими людьми. Гэддис сообщит вам, когда нужно будет уезжать. Она подробно расскажет о деталях и поможет достать билет. Во всем остальном вы сами себе хозяин. Здесь не тюрьма. За дверью нет охраны. Вы можете приходить и уходить, сколько угодно.

– А полиция?

– Что полиция?

– Насколько мне известно, сегодня утром я бежал из тюрьмы Хобарт. Ведь меня же, наверное, ищут?

– Не думаю.

– Что вы имеете в виду?

– Скажем так: гарантирую, что в Чикаго вас искать не будут.

– Как вы можете это гарантировать?

Он улыбнулся и ответил:

– Из тюрьмы вы вышли своим ходом?

Он поднялся и подошел к двери.

– Расслабьтесь и несколько дней развлекайтесь. Пообедайте как следует, гуляйте, ходите в кино, напишите письмо жене.

– Это довольно сложно, я не знаю, куда его послать.

– Вы правы, – заметил он, потом добавил: – Все равно напишите, через несколько дней вы сможете вручить его лично.

Стоя в дверях, он добавил:

– Вы многое поставили на карту. Мы рассчитываем на то, что вы достаточно умны и будете помнить об этом. Нам известно, что в Чикаго у вас есть друзья, например, ваш адвокат Шнейбл и доктор Эпплгейт, но не советовали бы связываться с ними. Даже если вы им позвоните, это вам не поможет. А им только доставит неприятности. Большие.

Он долго смотрел на меня, выглядел уверенным, элегантным, невозмутимым, способным добиться своего и полностью уверенным в будущем. Потом он открыл дверь и вышел.

25

Я подошел к окну и посмотрел вниз. Стоял великолепный осенний день. Жара спала, но на улице было по-прежнему совсем светло. Я долго смотрел на пляж, на машины и автобусы. Мой мозг метался, как затравленное животное в пустыне, пытаясь найти щель. Но я ничего не находил. Единственное, что я видел, – тень ястреба. Наконец я отвернулся, подошел к висевшему над столом зеркалу и посмотрел на себя.

В тюрьме не так много зеркал. Большинство заключенных совсем не рвутся смотреть на себя, даже если бы зеркала и были. Любовь и даже уважение к себе быстро улетучиваются, когда попадаешь в тюрьму. И привычка смотреться в зеркало, если она была, исчезает.

Поэтому человек, которого я рассматривал в зеркале, не то чтобы нравился, не нравился или просто удивил меня. Я рассматривал его скорее с любопытством, чем узнавая. Скорее узнавая, чем одобряя.

Я был ниже, чем мне хотелось, лицо более плоским и серым, чем раньше, нос слишком широким и не совсем правильным, глаза – маленькими и мутными, скулы высокими, а зубы – как у ребенка из сиротского дома. Волосы надо лбом поредели, на щеках появились складки, как у мужчин из семьи отца, а на лице застыло холодное выражение, которое не изменилось даже тогда, когда я растянул рот, пытаясь улыбнуться.

И одежда тоже никуда не годилась. Она была новой и дорогой – темно-красный халат, голубая хлопчатобумажная пижама и черные тапочки. Из-за этого лицо казалось постаревшим, поношенным. Я разделся, не отходя от зеркала, и впервые за долгие годы посмотрел на свое тело – белое, худое, с узловатыми твердыми мускулами, выпирающими сухожилиями, угловатыми костями и набухшими венами на руках.

– Ты похож на моего отца, – сказала Телма в первый раз, когда увидела меня без одежды. – У тебя тело, как у шахтера.

Я наполнил ванну водой и долго отмокал, ни о чем не думая, позвонил коридорному, распорядился прислать в номер две бутылки пива и три сигары, и больше часа пил пиво и курил, сидя в ванне.

На умывальнике лежал туалетный набор – бритва, щетка для волос, зубная щетка, мыло для бритья, словом, все, что нужно. Я побрился, почистил зубы и втер в волосы какую-то жидкость, чтобы они лежали. Потом оделся.

В кармане пиджака был паспорт, в бумажнике – деньги, карточка социального страхования, водительские права, кредитные карточки и приписное свидетельство, все на имя Гарри Уолдрона, и указан адрес в городе Норман в штате Оклахома. В шкафу висели коричневый и серый костюмы, на отдельной вешалке – твидовый пиджак и пара серых брюк.

Одежда была дорогой и сидела, как сшитая по заказу. Все белье было только что из химчистки, выглаженное, но выглядело так, будто его уже носили. Две пары туфель – черная и коричневая, тоже дорогие, немного поношенные и по моей ноге. На вешалке висели четыре галстука, на полке лежали шесть рубашек, дюжина носовых платков, десять пар трусов, шесть пар носков, плащ и мягкая коричневая шляпа. В шкафу лежал кожаный портфель с проспектами медицинского оборудования на испанском и английском языках, с размерами приборов и ценами в валюте десяти-двенадцати стран.

Теперь на моем лице появились краски. Я оделся, испытывая странное ощущение из-за чужой одежды, потом сел читать газеты, которые лежали на подносе рядом с пивом и сигарами.

На предпоследней странице первой части была напечатана коротенькая заметка, единственное сообщение на странице объявлений. Заголовок гласил: «Побег двух заключенных из тюрьмы Хобарт», а сказанное в первом абзаце я уже знал. Но меня интересовала вторая часть заметки.

«В дюнах на побережье найден грузовик, в котором бежали заключенные, в нем – труп Спивенты. Полиция штата считает, что его убил Такер, а затем скрылся в дюнах, взяв водителя грузовика заложником. Во всей северной части штата Индиана ведутся тщательные поиски».

Я отложил газету, поднялся и подошел к телефону.

– Говорит Гарри Уолдрон из комнаты 1705. Я сегодня заказывал междугородный разговор, но не могу найти номера, который вызывал. Проверьте, пожалуйста, и скажите мне.

Телефонистка помолчала, потом сказала:

– Уолдрон из номера 1705?

– Да.

– Прошу прощения, ваш вызов не зарегистрирован.

– Я звонил. Вы можете посмотреть еще раз?

– Я проверю, сэр, и перезвоню.

Через три минуты телефон зазвонил.

– Прошу прощения, в списке междугородных разговоров записи нет. За сегодняшний день из вашего номера по телефону не звонили.

– Заказ приняли не сразу, – сказал я. – Мне перезвонили с коммутатора…

– Прошу прощения, сэр. У нас ваш вызов не записан.

26

К восьми часам вечера от голода у меня стала кружиться голова. Я решил поужинать в номере, но когда официант принес меню, сказал:

– Я передумал. Сколько у вас ресторанов на первом этаже?

– Три, сэр.

– Какой из них лучше всего?

– Это зависит от того, что вы предпочитаете…

– Какой из них самый дорогой?

– «Диккенс».

Спустя десять минут я сидел за столиком в углу ресторана. В дальнем конце играли три музыканта, вокруг позвякивало столовое серебро и рюмки, взад-вперед сновали официанты в смокингах и женщины в великолепных платьях.

Посмотрев меню, я сразу вспомнил тюремный ужин накануне. Фасоль в соусе, рис, хлеб и маргарин, кофе и пудинг из тапиоки. Было даже трудно представить, что в этом мире, где мимо меня проносили подносы и катили маленькие тележки, существуют такие затхлые столовые.

Когда старший официант подошел принять заказ, я распорядился:

– Принесите бифштекс с какой-нибудь приправой. Выбирайте на свое усмотрение.

– Очень хорошо, сэр. Вы посмотрите меню вин?

– Нет, спасибо. Я предпочитаю пиво. Принесите бутылку немецкого пива.

– Сейчас, или вместе с едой?

– Прямо сейчас. Нет… Подождите. Для начала принесите виски и имбирный лимонад. А пиво я выпью с бифштексом.

После пяти лет жизни на макаронах, бобах, рисе, спагетти и кукурузной каше, бифштекс оказался для меня слишком обильной едой. И слишком сырым, поэтому я отрезал только несколько кусочков. И приправа мне не понравилась, я не притронулся к ней. Но съел всю печеную картошку, овощи и пять-шесть кусочков хлеба с маслом. Потом заказал две порции клубничного торта с взбитыми сливками. Я выпил бутылку пива, а ужин закончил еще одним стаканом виски и имбирным лимонадом.

Когда принесли счет, я расписался поперек «Гарри Уолдрон» и даже не посмотрел, сколько ужин стоил. Это мне понравилось больше всего. Уходя, я вынул из кармана десять долларов и отдал официанту. Это мне тоже понравилось.

Наступил тихий прохладный вечер. Я смотрел на мое отражение в стеклянных витринах и думал, что жизнь не так плоха. Пока все складывалось неплохо, совсем неплохо.

27

Спустя три часа я все шел. Я побывал в семи барах – на Раш-стрит, Стейт-стрит, Дивижен-стрит, Норс-Кларк, просто шел по улице и, когда хотелось, открывал дверь, садился на табуретку, как любой свободный, неотягощенный мыслями гражданин, выкладывал на стойку десять долларов, разглядывал бар и только потом заказывал.

К часу ночи я сделал полный круг. В трех кварталах к западу от «Дорсета» я увидел в подвале одного из домов, как в гроте, розовый свет. Пора идти домой, подумал я; мне стало тепло, на душе спокойно, проведенный вечер казался великолепным, но все же я четко понимал, что слишком много хорошего – тоже много.

В гроте, на сцене позади бара, под музыку автоматического проигрывателя, танцевала обнаженная женщина. Она делала несколько простых шагов вперед – назад, описывая руками небольшие круги и покачивая головой. Ее лицо ничего не выражало, только глаза, нос и рот казались верхней частью движущегося обнаженного тела. Она ничего не говорила танцем, не излучала чувственность. Она танцевала сама для себя, дома, она не хотела, чтобы ее видели посторонние глаза. Поэтому на нее никто не смотрел, только иногда люди случайно поднимали на нее глаза, как на попугая, который внезапно начинает двигаться в клетке на жердочке.

Когда я нашел свободную табуретку и сел, бармен, бледный, светловолосый и располневший, говорил, обращаясь к человеку, сидевшему на третьей табуретке от меня.

– Про этого сукиного сына я и говорить не хочу. Для меня он герой войны, и точка. Сплошные медали, поощрения и тому подобная ерунда. Ни черта не знает о том, как управлять страной. Малый он тупой, упрямый и самовлюбленный. Но честный. В этом ему не откажешь, честный.

Сидевшая рядом девушка слезла с табуретки и сказала мне:

– Спорим на пять долларов – если я предложу угостить вас, вы откажетесь.

– Вы выиграли, – ответил я и дал ей пять долларов.

Она показала деньги бармену и сказала:

– Свежая кровь, Лефти. Подай нам два стакана. Мне джин с соком, а мой приятель хочет…

– Пива, – ответил я. – Виски я выпил достаточно, мне пока хватит.

– Джин с соком и бутылку пива.

Разливая напитки, бармен говорил без остановки, пристально глядя только на сидевшего перед ним человека:

– В том-то и обман – он был нужен, потому что честен. А сейчас оказывается, что слишком честен, больше не дает им воровать, даже пригрозил отправить нескольких сенаторов за решетку. Значит, стал помехой. Теперь он опасен. Либо он должен уйти, либо они. Уже пошли разговоры о его здоровье. Глядишь, он уже в больнице, а потом и умер. Помяните мое слово, ему крышка.

Он поставил перед нами рюмки и вернулся к противоположному концу стойки.

– Вам приходилось когда-нибудь слышать подобное? – сказала сидевшая рядом девушка. – Вот такой Лефти. Слишком умный, чтобы ему было хорошо. Он учился в двух колледжах, в Чикагском университете, в южной части города, и еще год или два в университете Анн-Арбор. Когда ему было десять лет, он сам сделал телескоп, сам отполировал стекла и тому подобное. Несколько месяцев назад о нем даже написали в газете. Статью сочинил один из выпивох, который здесь бывает, маленький такой, назойливый человечек. В статье написали, что у него слишком высокий образовательный уровень. Есть в этом логика? Так или иначе, теперь он торгует спиртным. Работает здесь уже четыре года в ночной смене и разговорами о политике с всякими забулдыгами и полусонными идиотами доводит себя до головной боли. После этого начнешь задумываться.

Мои глаза привыкли к полумраку, и я смог разглядеть ее. Девушка была коротко подстрижена, с седыми волосами, но лицо казалось молодым; веснушки, округлые щеки, раздвоенный подбородок. На ней был твидовый костюм с короткой юбкой и свитер с высоким воротником. Похоже, она служила в какой-то конторе.

– Чтобы у вас не было сомнений, – заявила она, – хочу сказать – не в моих правилах приставать к одиноким мужчинам. Кроме того, я и сама могу заплатить за выпитый джин. Но мне захотелось остановиться и немного отдохнуть. Я была в кино на Оук-стрит и увидела, как вы вошли в этот бар. Мне показалось, что будет приятно немного выпить с человеком в хорошем костюме и не уродом.

Она подняла рюмку и отпила, потом сказала:

– Вот теперь, вблизи, я вижу, что вы крепко выпили. Вы не пьяны?

Я покачал головой, и она спросила:

– Вы живете поблизости?

– Я остановился в гостинице «Дорсет».

– Так я и думала. А где вы живете, когда не путешествуете?

– Пожалуй, приходилось жить повсюду. Сейчас я живу в Оклахоме, в городе Норман.

– В Оклахоме я не бывала. Но я как-то снимала квартиру с женщиной из тех мест. Не могла понять и половину того, что она говорит, такой у нее был ужасный говор. Сплошная каша во рту. Она не выговаривала половину букв алфавита. Это типично для вашего штата?

– Пожалуй, нет.

– Думаю, что нет. – Она допила свой стакан. – Хотите еще? – Я допил пиво, и она сделала знак бармену. – На этот раз ставлю я. Вы такой разговорчивый и интересный собеседник, что я перед вами в долгу. – Раздался сдавленный звук, и я поднял на нее глаза. По ее щекам текли слезы. Она смотрела на другой конец бара и не пыталась вытереть слезы или отвернуться.

Бармен опять наполнил наши стаканы, потом взглянул на нее и сказал:

– Ради бога, Руби, перестань. Тебе от этого не станет легче.

Она ничего не ответила, только сидела молча, и слезы продолжали течь по ее лицу. Она сделала большой глоток, сказала: «Извините», и пошла вдоль стойки бара в ту сторону, где была надпись: «Туалет».

Я слушал музыку и понемногу пил пиво, а минут через десять она вернулась.

– Как вы себя чувствуете? – спросил я.

– Я больше не буду плакать, если вас интересует это. – Она подняла свой стакан, потом опять поставила на стол. – Больше не буду. Пойду-ка я домой. – Она соскользнула с табуретки.

– Я тоже.

– Я не хотела бы нарушать ваше празднество.

– Вы его не нарушаете, я все равно собирался уходить.

Когда мы выходили, бармен сказал: «Спокойной ночи, Руби», но она не оглянулась и ничего не ответила.

На улице она сказала:

– Я живу на улице Делавэр, недалеко от вашей гостиницы. Правда, немного в стороне, но я бы не отказалась, если бы вы меня проводили.

На углу мы повернули в восточную сторону и направились в сторону Мичиган-авеню.

– Вы не принимаете меня за потаскуху?

– Нет, с какой стати?

– Так вот, я не такая, у меня хорошая работа. Я старший секретарь руководителя отдела торговли фирмы, производящей бумагу. Салфетки, бумажные носовые платки и… туалетную бумагу. Мы – самая большая компания в Айове. А вот и наша фирма.

Выйдя на Мичиган-авеню, мы повернули направо. Когда мы прошли немного, она сказала:

– Вы, наверное, пытаетесь понять, почему я вдруг расплакалась.

– Нет, не обращайте внимания.

– Я сказала неправду о Лефти. О нем я узнала не из газет. Мне пришлось быть его женой. Вас это удивляет? – Я ничего не ответил, и она продолжала. – Шесть лет назад, когда он учился в колледже, я познакомилась с ним в Анн-Арбор. Мы поженились и жили вместе до тех пор, пока он не уехал из Мичигана. Потом я развелась. Не он развелся, я развелась. Мы с ним не ссорились, ничего плохого не произошло. Просто наша женитьба не получилась. Он постоянно сидел, зарывшись в книги и мысли, и все время страшно злился. Он не на меня злился, поймите меня правильно. Просто его ужасно сердил окружающий нас мир. Так или иначе, мы развелись, а через полгода я вышла замуж, тоже в Анн-Арбор, за владельца большой фирмы по производству крыш. Симпатичный парень, он прямо молился на меня, но был ужасным занудой. Во всяком случае, я это себе внушила. Дело в том, что мне не удалось забыть Лефти. Ну разве это разумно? Думаю, что да. Я оставила второго мужа и на некоторое время уехала в Нью-Йорк. Потом нашла работу в Государственном департаменте и год прожила в Амстердаме. Потом работала в Калифорнии, в Сан-Франциско, в конторе посредника. Но все время понимала, что обманываю себя. Я знала, что рано или поздно вернусь в Чикаго, и не ошиблась. Два года назад я вернулась. Я начала искать Лефти, и в конце концов разыскала его в баре, из которого мы только что ушли.

На углу улицы Делавэр она сказала:

– Вот здесь я и живу, в середине следующего квартала. – Мы перешли Мичиган-авеню в восточном направлении. – Не знаю, о чем я тогда думала. Что мы снова поженимся, или станем жить вместе. Но я никогда не думала, что все у нас сложится именно так. Вы сегодня видели, как обстоят наши дела. Я сижу в баре, как остальные посетители, а если он и заговорит со мной, то как с любым из окружающих. И все же я знаю, что ему нравится, когда я прихожу. Если я не прихожу один или два дня, он ведет себя иначе. Я понимаю, что по-прежнему нравлюсь ему, хотя он никогда мне этого не говорит.

– Может быть, он пытается вам отплатить.

– Сначала я так и думала. И я бы это могла понять. Но разве так может продолжаться два года? – Помолчав, она добавила: – В этом есть что-то болезненное, мне это понятно. Но самое болезненное в этом – такая жизнь мне нравится. То есть, не нравится, но нужна мне. Даже при таких обстоятельствах я должна видеть его. Я знаю, что он губит себя, впустую растрачивает жизнь и образование, но предпочла бы даже, чтобы он оставался на этой работе, в баре, если мне удастся видеть его каждый день. Вы понимаете, хотя звучит эгоистично, я не хочу, чтобы он куда-нибудь уехал и даже изменил свою жизнь к лучшему, если оставит меня.

– Но что в этом хорошего?

– Ничего. Но, по крайней мере, есть что-то; так лучше, чем вообще ничего.

Мы шли вдоль широкого прочного здания, где за стеклянной дверью стоял лифтер.

– Вот мы и пришли, – сказала она, и не успел я произнести ни слова, как она добавила:

– Если хотите, можете зайти ко мне. Например, выпить кофе.

– Спасибо, но мне, пожалуй, пора возвращаться в гостиницу.

Она странно, беззащитно улыбнулась.

– Я хочу сказать – вы можете… Понимаете… Вы мне нравитесь… Если хотите, вы можете остаться у меня. – Она вгляделась в мое лицо, пытаясь понять ответ. – Мне нужно знать… Я хочу… К черту. Послушайте, извините меня. Я замерзаю, мне пора уходить. – Она подошла к двери, и я сделал шаг в ее сторону. Остановившись возле двери, она сказала:

– Давайте попросту скажем, что вы счастливо женаты и не хотите обманывать жену. Для меня так будет лучше.

Она повернулась и вошла в дом. Коридорный держал дверь открытой. Я повернулся и пошел в сторону «Дорсета».

В моем номере, в самом центре кровати, лежал утренний номер газеты «Чикаго трибюн». На первой странице карандашом было написано «страница 31». Я открыл ее и увидел небольшую заметку, обведенную красным карандашом.

«В КАНАДЕ ЛИ БЕГЛЕЦ?

Дулут, 26 сентября.

Эверн Танстол, тридцати семи лет, шофер грузовика из хлебопекарни, снабжающей тюрьму Хобарт в штате Индиана, взятый заложником после побега из тюрьмы сегодня утром, был найден без сознания в поле недалеко от Оленьей реки. Он сообщил полиции, что захвативший его заключенный Рой Такер направился в сторону канадской границы после того, как вытолкнул Танстола из машины. Позже машина, голубой «Понтиак», была найдена брошенной на границе возле водопада Интернешил-фоллз. Официальные органы считают, что Такер, видимо, пересек границу на автобусе».