Текст книги "Назад в СССР 2 (СИ)"

Автор книги: Адам Хлебов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Глава 13

– И не стыдно тебе, Витя, у этих мразей в шестерках бегать? – спросил Костя.

– Раньше стыдно было, а теперь нет. Я же знаю, что Господь мне не просто так подаёт. Я людям помогаю, поручения выполняю, достаю всякое нужное для них. Вот они меня и благодарят.

– А что ты им достаешь?

– Всякое-разное. Вот вам, например, нужен же ваш фотоаппарат и пленки?

* * *

У Кости глаза полезли на лоб. Он подался вперед

– Чтооо? – негодуя вытаращился на Авигдора, – ты совсем страх потерял? Будешь шантажировать?

Но Авигдор совсем не обращал на него внимания, он налил себе еще. Залпом, по-мужицки осушил стакан, и, уже привычно, крякнул:

– Фун-да-мен-таль-но! У-о-о-х!

На этот раз он закусил килькой, поддев ее вилкой лежавшей тут же на газете, а потом откусил прямо от луковицы.

– Да я тебя… – Костя замахнулся и хотел врезать затрещину нашему собеседнику. Моя интуиция почувствовала неладное.

– Подожди, – я его жестом остановил, и обратился к бродяге, – Авигдор, чего вы хотите?

Он развернулся и триумфально улыбнулся:

– Вот это совсем другой разговор, молодой человек. Я хочу совсем немного человеческого участия и сочувствия. Затосковал я, что-то мне с вечера жизнь не мила. На душе как-то. Заворачивается моя душа в трубочку.

Его глаза сверкали хитринкой.

– А вот когда, этот – он кивком указала на Костю, – захотел ударить Витю-Пианиста, он будто скомкал эту трубочку. Витю-Пианиста, конечно, может ударить каждый. Но не каждый может потом выжить.

В его руке сверкнула тонкая заточка, напоминающая по форме длинное шило. Она выпала в его ладонь из рукава грязного пальто.

– Даю вам слово, молодой человек, что если когда-нибудь вы услышите, как играет Витя-Пианист, то ваша душа сложится в бумажный самолетик и воспарит на такие высоты, что вы наблюдая сверху над другими человеками будете чувствовать себя богом, сошедшим с Олимпа. А вот его душа полетит вниз, как камень. Злой он человек.

– Сколько стоит сочувствие? – Костя был в гневе, – что ты нам мозги пудришь трубочками и самолетиками?

– Нет, все же вы меня не понимаете…

Надо было прерывать этот спектакль.

– Авигдор, уберите свою иголку. Она нисколько не пугает, меня уже по-всякому убивали.

Я не стал ему рассказывать, что пару дней назал били кастетом и пытались выкинуть с поезда. Но после последней фразы опытный человек всегда может считать по глазам правду ли ему говорят или врут.

Витя-Пианист внимательно посмотрел мне в зрачки и снова спрятал свое оружие, убрав заточку обратно в рукав. Я остался доволен, тем, что пока нам удалось избежать столкновения.

– И я советую вам – будьте с моим другом повежливее, вы переходите границы. Мои деликатность и терпение могут закончиться.

– Советы странная штука. Знаете, как бывает с советами? Они нас устраивают лишь в том случае, если совпадают с нашими собственными намерениями. Но так и быть, сударь, если я переборщил, то приношу свои извинения.

– Авигдор, говорите прямо, что вы хотите за пленки и фотоаппарат.

Потом я сделал то, что от меня никто не ожидал. Я достал из кармана

– Как бы странно это для вас ни звучало, я благодарен Богу, что он вас послал ко мне. Господь, не даст соврать, я потрался проявить гостеприимство. Это для меня святое. Но вот, что я хотел бы вам сказать: у нас мало общего. Вы не верите в Бога, я это по глазам вижу, а я да. Вы прилично одеты, на мне лохмотья. Вы не пьете денатурат, когда вам плохо, а я пью. Но всё же кое-что общее у нас есть.

Он снова хитро улыбался. Только сейчас я заметил, что у него не хватает одного переднего зуба. Интересный стоматолог. Витя-Пианист достал смятую пачку «Столичных» и закурил.

– Насчет Бога – всё верно, ну, а претензии по одежде и денатурату не к нам, – ответил Костя.

– Молодой человек, если вы наблюдательны, то видите, что я совсем без претензий. Тот кто с претензиями пьет коньяк в аэропорту Шереметьево в ожидании рейса в Париж или Лондон.

– Так что же у нас общего, Авигдор? – я с интересом наблюдал за этим типом. Я уже и забыл, как часто в СССР встречались такие алкоголики-мыслители.

– Я не так, выразился, милейший. Не «что», а кто. У нас общие враги. Не зря я упомянул Бога, я думал, что уже никогда не смогу свершить возмездие. Но человек предполагает…

Витя-Пианист, а его называли Витей, потому что очень часто ему было проще представиться как Виктор, избегая расспросов о происхождении и значении еврейского имени, начал свой рассказ.

Несколько месяцев назад, в конце лета, он потерял друга. В среде фарцовщиков, его прозвали Седым, за то, что тот поседел очень рано, в двадцать с хвостиком. Это был один из его прежних клиентов, не забывших Витино добро и помощь, и поддерживающих в трудные времена.

Они иногда вместе выпивали. По его словам, Витя тогда не выглядел так плохо и не употреблял денатурат и политуру, сделавшую его кожу смуглой.

Хотя я лично в этом сомневался. По-моему надо пить беспробудно пару лет, чтобы потерять человеческий облик.

Однажды, Седому удалось схватить «перо Жар-Птицы». Так назывались особо выдающиеся и крупные сделки, заключаемые на нелегальном рынке.

Он сумел вызвать доверие у вдовы капитана дальнего плавания, лет шестидесяти пяти, которая понемногу обменивала накопленную мужем валюту. Сначала это были совсем небольшие суммы в сто или двести долларов.

Седой, был исключительно вежлив и выглядел надежным и порядочным партнером, до тех пора пока вдова, в один из дней не сообщила ему, что желает обменять крупную сумму в тридцать тысяч долларов.

Несмотря на то, что Седой неплохо зарабатывал, у него не было скоплено такой огромной суммы на руках.

Фарцовщики – народ, живущий одним днем. Большинство из них тратили и прожигали все деньги, которые им приходили. В кабаках. Никто не стремился накопить денег. «Зарабатывали» и «сливали» тысячи рублей за вечер.

Доходило, до того, что спекулянты устраиваили «гонку пузырьков». Это когда два ухажера, соревнуясь за внимание девушки, посылали ей шампанское не бутылками, а буквально десятками ящиков.

Больше всего гонки любили не девушки, а персонал ресторана. Редко, когда все шампанское целиком выпивали или забирали с собой.

Для совершения сделки по обмену Седому нужно было раздобыть сумму превышающую пятьдесят тысяч рублей. Он уже строил планы, как перо «Жар-птицы» обогатит его и уйдет в «монастырь». То есть перейдет в высшую лигу и перестанет искать клиентов на улице.

Витя советовал договориться со вдовой на чуть менее выгодный для Седого курс и разбить сделку на маленькие суммы. Занимать такую огромную сумму было опасно. По многим причинам.

Но сиюминутная жажда легких денег и предвкушение свалившейся на голову удачи не позволили Седому трезво отнестись к предостережениям Вити.

Он отправился на поиски всей суммы кредита среди местных коллег по подпольному бизнесу. Первыми, кто подвернулись были Лось и Корольков, все знали, что за ними стоят какие-то очень высокие люди, остающиеся в тени. В этом тандеме Лось всегда играл вторые роли и был абсолютно ведомым.

Они пообещали помочь за «долю малую», но потребовали гарантий того, что сделка не «киднячок». И раз уж они компаньоны, то попросили познакомить их с вдовой капитана.

Седой согласился на их условия. И устроил встречу. А потом просто исчез. Растворился. Больше его никто не видел. Ходили смутные разговоры про то, что его зарезали и закопали где-то в Подмосковье.

С вдовой тоже произошло несчастье. Поговаривали, что ее ограбили и отправили на тот свет, хотя все было обставлено, как самоубийство. Она якобы полезла в петлю от одиночества.

Витя был уверен, что это убийство.

Сделали по умному. Небольшую сумму в рублях чуть меньше пятисот рублей не тронули. На месте остались две сберкнижки. В квартире было убрано. Никаких отпечатков, следов борьбы.

По словам соседей и коллег исчезла малая часть украшений, но посчитали, что вдова могла раздарить. Никто толком не смог описать, что именно исчезло.

Детей и родни они с капитаном не нажили. Наследники так и не объявились. И никто из фарцы не знает были ли эти пятьдесят штук зелени последними или у вдовы еще было припрятано на черный день столько же.

– Такие дела, господа. Такие клиенты, как вдова, тут на «бирже», встречаются раз в десять лет, Невероятная удача Седого обернулась трагедией.

– Ну а что же ты в милицию не пошел?, – спросил Костя

– Сударь, мне казалось, что вы лучше разбираетесь в жизни. Вы женаты? Вы же студент? На каком курсе учитесь?

– Нет не женат, на третьем я.

– Это хорошо, как говорит один мой профессор, заведующий кафедрой анатомии – жены стареют, а студентки третьего курса – никогда. В какую милицию мне идти? О чем вы говорите? Я навсегда для Витя-Пианист.

Он достал ещё одну сигарету.

– Вы знаете, что такое навсегда? Если смешать молоко и кофе, разделить их уже нельзя. Это навсегда. Дым выходит из моей сигареты и никогда не зайдет обратно. Нельзя повернуть время вспять. Вите-Пианисту никто не поверит, а если поверят, то сами менты же меня и уничтожат, заставят писать явку с повинной в лучшем случае. Нет, я больше не верю в общепринятые нормы морали и нравственности. Чтобы мой мир оставался нормальным, идиотов нужно держать подальше от дураков, то есть меня подальше от милиции. Пока мне это удается, в мире царит, в общем и целом, спокойствие и отсутствие катаклизмов каких-либо, кроме природных.

– А другие? Ну были же у Седого другие приятели или родные? – спросил Костя.

Я обдумывал слова этого горе-философа. Не зря судьба отправила меня в Москву. В его словах можно было бы сомневаться, если бы не поведение Лося, косвенно подтверждающего сказанное. Лось вначале помянул капитана, и нам показалось, что речь о милиционере.

Он быстро раскололся и давал нам информацию про бизнес схемы Королькова, потому что боялся вопросов про вдову капитана и Седого.

– Авигдор, сочувствую вашей утрате. То, что вы рассказали многое проясняет. Лосев и Корольков, действительно, враги. Нам нужен ваш…

– Цинизм? -подсказывая, перебил меня стоматолог-пианист. Он поправил кочергой потухшие угли в камине.

– Ваш жизненный и профессиональный опыт, – я вежливо скорректировал слова Вити-Пианиста

– Вот там, – Агвидор указал рукой в угол у окна.

– Что вот там?

– Вот там в углу у окна, за тряпками, лежит ваш фотоаппарат и пленки.

Я подошел к куче старой одежды и из под дырявого ватника извлек обе пленки и купленный у таксиста Зенит.

– Не знаю зачем я вам все это рассказал. Надеюсь, что вы не используете мой рассказ против меня же. Интересно было бы посмотреть на фотки.

– Я без особых трудностей вышлю вам комплект, после проявки. Вообще-то у меня идея, – ответил я нашему новому знакомому, – раз уж вы тут постоянно живете или бываете, давайте я оставлю вам фотоаппарат. Вы будете снимать все интересное, происходящее перед Березкой. А Костя будет регулярно привозить новую пленку и забирать старую.

– Не не пойдет.

– Почему, – удивился я

– Во-первых, потому что я тут же пропью ваш фотоаппарат, и мне потом будет стыдно перед вами, во-вторых, я могу просто его где-нибудь профукать, не потому что забывчивый, а потому что вокруг публика стремная. В третьих, лучшее место для хранения фотопленки – это моя голова.

Он приложил указательный палец к виску.

– Вы можете навещать меня, скажем, раз в неделю. Вите-Пианисту много не нужно: Зубровки бутылочку или две какого-нибудь портвейна Агдам Задуряна. Лесоповал, его еще три топора называют, на худой конец, и спиртяга пойдет и немного закуски. Становлюсь вашими глазами и ушами.

– С чего вдруг такая щедрость? – Костя всё ещё не доверял Вите

– Вы никогда не задумывались,сударь, что все, что вы делаете и что можете сделать в жизни, уже через десять лет, ну или пятьдесят, станет бессмысленным и никому не нужным? Всё, кроме справедливого возмездия.

Он гордо поднял подбородок.

– Ведь я же объяснил вам – хочу справедливого возмездия. Соглашайтесь. Будете знать все последние важные события и сделки. Вот, например, завтра у Лося и нашего Игорька большой диллинг с закупом видеотехники намечается.

– Диллинг это сделка? А если мы и так все знаем? – Костя говорил это уже примирительно, нежели с вызовом.

– Молодой человек, всё знать невозможно. Я никого не хочу обидеть, но когда человеку пятнадцать, то он думает, что знает все. Если ему двадцать два, и он по-прежнему знает все – значит, ему все еще пятнадцать. Даже может четырнадцать.

– Костя, Авигдор, перестаем спорить. По рукам, – я быстро сообразил, что лишние мотивированные глаза нам совсем не помешают. Особенно в свете последних раскрывшихся обстоятельств связанных с пропажей Седого и смертью вдовы капитана дальнего плавания.

* * *

Мы выехали обратно в общагу уже заполночь. Я понял, что именно целый день вызывало дискомфорт в машине. Костин четыреста второй Москвичонок не имел боковых зеркал.

Наш автомобиль прерывал ночную тишину города своим натужным ворчанием двигателя и шумом колес по асфальту.

Он мчался по пустынным улицам, оставляя за собой лишь сизый выхлоп, тут же растворяющийся в прохладном октябрьском воздухе.

Вокруг нас царила атмосфера спящего загадочного города. Высокие здания, нависающие своими нарядными фасадами над дорогой, казались таинственными стражами, охранявшими наш маршрут и молча наблюдающими за нашим движением.

Теперь небо, раскинувшееся над нашими головами, заволокло тучами. Они были похожи на огромное, светящееся изнутри покрывало, укрывающее город от всего мира.

Москвич проносился мимо темных парков и скверов, к которых редкие фонари освещали безлюдные и пустые аллеи, покрытые золотом опавшей листвы.

Город спал, и лишь мы с Костей были его единственными ночными гостями. Меня удивляло то, что на улицах Москвы было совершенно свободно и мы практически не встречали припаркованных автомобилей.

Мы мчались всё быстрее и быстрее, Костя давил на «гашетку» словно пытался убедить меня, что Москвич, всё еще – машина зверь. Затем он прервал молчание.

– Макс, я тащусь с тебя. Вот ты даешь!

– Что не так?

– Да в том-то и дело, что все так. Вот бы мне научиться так же как ты…

– Что ты имеешь ввиду?

– Это бомж, Витя. Он тебе всё выложил сам, без какого-либо нажима, вот это класс! Тебе бы следаком быть в МВД. Ты бы на раз дела раскалывал.

– Нет не хочу.

– Почему?

– Неприятно мне, что человек не сильно изменился со времен Достоевского. Хоть и в Союзе все очень стараются.

– Да, вдова – это старушка процентщица?

Я кивнул.

– А этот Витя-Пианист – Родя?

– Не совсем. Но в любом случае, если разобраться, то он интересный тип: врач-музыкант-фарцовщик-картежник и наконец алкоголик. Заплутал в жизни. Бедолага. Тебе его жаль?

– Да, жаль его. Многие так спиваются. Я поначалу злился, потом перестал. Никому такого ада не пожелаешь. Раб – зеленого змея. Тяжело ему жить. Не мне его судить. Завтра после занятий заеду к нему. Отвезу поесть, заодно и узнаю, что там за диллинг.

Я услышал в его словах искренность. Мне стало тепло на душе. Эти люди, воспитанные в СССР в большинстве своем очень добрые. Они часто сердятся вначале, а потом прощают провинившемуся все прегрешения оптом. Они умеют и любят прощать по-настоящему.

– Позднее время уже, девчонки… – я вспомнил, что

– Я звонил, на вахту из ментуры, предупредил, чтобы не ждали. Поболтаешь уже завтра.

– Жаль, конечно, что так поздно я думал еще смогу прогуляться с Викой.

– Первым делом первым делом самолеты… – запел Костян

– Ну, а девушки, а девушки – потом, – подхватил я.

* * *

Встреча с профессором Ниязовым на следующее утро Ниязовы прошла, как и было запланировано. Мы вновь встретились в его кабинете в деять утра.

Он позвонил своему приятелю Председателю Президиума Филатову объяснил ситуацию, рассказал, кто я такой и что сделал для него и Лены.

Потом он поручился за меня и Николая Ивановича и направил меня прямиком к Председателю. Здание Совета ОСВОД находилось в трех станциях от Института Археологии.

Утром я заблаговременно выписался из гостиницы, потому что не был уверен, что вернусь к расчетному часу к двенадцати.

Филатов принял меня, похвалил за работу. Он уже успел навести справки и моя репутация работала на меня и Николая Ивановича с удвоенной эффективностью.

Председатель отнесся ко мне очень уважительно, внимательно выслушал меня, поспрашивал про конфликт с горисполкомом.

Я не стал ему вываливать всё. Просто в двух словах рассказал про отца, маму и отвергнутого Солдатенко. Филатов куда-то звонил, уточнял про нашу станцию, выяснял подноготную И. О. и в конце концов пообещал все вернуть на прежние места.

– Если у Николая Ивановича, действительно, все сойдется по бухгалтерии, то считай, что надаем мы по жопе твоему Солдатенко. Я лично приеду, если надо и не один. Не дам я своих людей во так вот терроризировать. Потери Бодров, мне пару недель нужно, чтобы раскочегарить процесс.

Напоследок он дал мне свой служебный и домашний номер телефона, наказал звонить.

– Звони через пару недель. Или если что-то кардинально поменяется в ситуации, то набирай мне в любое время. Ты понял меня?

Я ответил, что понял и мы на этом распрощались. Время пролетело очень незаметно. Я отправился на Курский.

С Костей, Ритой и Викой мы договорились встретиться на вокзале перед отправлением моего поезда.

Девчонки приехали первыми. Мы много шутили, болтали и договорились, что на зимние каникулы они обе приедут в город, домой к Вике.

Костя опаздывал. Видимо, у него что-то не складывалось. Началась посадка в вагон. Я все ждал, что он появится. Но его не было. Под ложечкой засосало. Он должен был съездить к Авигдору.

До отправления оставалось пять минут и по требованию проводницы я поднялся в вагон, когда увидел, как он запыхавшись, бежит в нашу сторону.

Он подбежал к девушкам стоящим на платформе. Он пытался отдышаться положив ладони на бедра. Я видел его тревожный взгляд спросил у него:

– Кость, все в порядке?

Он отрицательно замотал головой.

– Нет… Витя-Пианист…

Глава 14

Он подбежал к девушкам стоящим на платформе. Костя пытался отдышаться, положив ладони на бедра. Я видел его тревожный взгляд спросил у него:

– Кость, все в порядке?

Он отрицательно замотал головой.

– Нет… Витя-Пианист

– Что?

– Его отравили! – выражение лица Кости было очень расстроенным.

Проводница стоявшая рядом, попросила меня пройти в вагон и подняла подножку. Я попросил ее дать еще минуту.

– Жив? – спросил я моего нового друга из-за широкой спины проводницы, закрывающей мне обзор.

Костя пожал плечами.Девчонки встревоженно непонимающе смотрели на нас с ним.

– Я вызвал скорую, врачи сказали, что состояние критическое, – Костя, очень переживал, – увезли в больницу, я дожидалася неотложки поэтому чуть на опоздал.

– Все нормально. Как это случилось? Может он сам…?

– Нет, именно отравили. Долго рассказывать. Позвони мне на вахту в пятницу вечером, как доедешь. Самое паршивое, что он думает, что это сделали мы.

На перроне заговорил громкоговоритель, сообщающий что мой поезд отправляется.

– Молодые люди всё. Больше не могу держать открытыми двери, меня и так накажут, – пробурчала проводница, она с шумом захлопнула двери. Ей было неприятно слышать наш разговор и я заметил, как она непроизвольно покосилась. Головной электровоз дал гудок и поезд медленно тронулся. Мои друзья шли рядом с поездом и махали мне на прощание.

Я прошел в вагон по проходу и помахал им в ответ, когда добрался до своего места. В моем отсеке вместе со мной ехал мужчина лет сорока, он уже успел переодеться в спортивный костюм. Мы поздоровались.

Поезд набрал ход и оставил вокзальный перрон с провожающими позади.

Оглядевшись я убрал свои вещи в багажное отделение. Перемещаясь по проходу я про себя отметил, что в это раз вагон был почти полупустой. Никаких тебе цыган, бабок с баулами в которых сложены книжки, симпатичных попутчиц. Расположившись, я стал разглядывать пейзаж за окном.

Провожающая меня Москва была опутана смоляной нитью проводов вдоль рельс. Они то свисали, то поднимались вверх к столбам напоминая волны.

Тонкая сеть черных осенних веток на деревьях, контрастировала с довольно унылыми постройками, выходящими своими разноразмерными, иногда кривыми, задами к железной дороге.

В белом небе вился серый дым над жерлами заводских труб. Еще вдоль путей ингода вилась магистраль теплоцентрали, привлекая внимание своими прямоугольными переходами и коленами.

Стучали колёса.Мысли, сменяя друг друга, блуждали в голове словно человек, заблудший в лесу. Последняя новость про Авигдора мне совсем не понравилась.

Я конечно пока не знал подробностей, но в слова Кости о том, что отравление было злонамеренным, я нисколько не сомневался.

Он не стал бы мне рассказывать об этом, если бы у него не было бы достаточных оснований для этого.

Мимо нас, на параллельных путях на небольшой большой скорости проходил встречный пассажирский поезд. На время прикрывший грустный пейзаж за окном.

Мужчина, сидевший напротив явно хотел вызвать меня на диалог. Я увидел это в отражение на стекле. Он ждал момента, когда поймает мой взгляд и пристально наблюдал за мной. Мне было совсем не охота болтать с ним, но стало как-то неловко отказывать ему в общении. Вот такие дорожные разговоры в поездах для советского человека – святое.

Поэтому я повернулся к нему. Он сразу выпалил вопрос:

– Домой? Из дома?

– Домой, – я немного улыбнулся, потому что в уме угадал его первый вопрос, – а вы?

– Я в командировку. Сергей, – мой попутчик представился и протянул руку. Я ощутил крепкое рукопожатие и представился в ответ.

– Что? Выглядит, как полная безнадега? – поезд на втором пути уже прошел мимо, снова обнажив промышленную изнанку центра столицы, выстроенную в разное время из непохожих друг на друга корпусов, сараев и сторожек.

– Немного навевает тоску. Мрачновато, если честно у нас на железной дороге.

– Это только кажется, – мой собеседник желал меня подбодрить, – кажется, что у нас небо всегда хмурое, улицы грязные, дома – серые. Во-первых, это не так. Во-вторых мой кум бывал в загранкомандировках, в капстранах. Там все тоже самое. Вокзалы прям нарядные и красивые.

Он сделал паузу.

– Вот взять, к примеру Гяр де Льон – Лионский вокзал в Париже. Красавец, шедевр архитектуры, а выезжаешь из него на поезде а там мама не горюй! Туши свет! Одни хибары да цеха в округе. И все изрисованы, исписаны непотребством.

Я улыбнулся. Мой собеседник пытался говорить с французским акцентом. Еще было смешно, от того, что у каждого советского человека есть свой кум, сосед, родственник, коллега по работе, побывавший за рубежом, по рассказам которого люди строили свои впечатление о бытовой стороне заграничной жизни. Сергей рассказывал так, будто сам съездил.

Михаил продолжал:

– Ладно – в городах, но если ехать по Франции на поезде, за окном всегда будет одно и то же: унылое небо, унылые поля и серые покосившиеся домишки. Несчастные люди, одним словом.

– Думаете, мы будем жить счастливее?

Он вытаращил на меня глаза будто я сморозил какую-то глупость. Хотя, конечно он не особо представлял, как живут за границей.

– Конечно! Мы уже живем счастливее! А случайно не из этих? – мой собеседник сощурил глаза.

– Из каких, этих? – мне стало интересно.

– Из хиппи?

Я трудом сдерживал смех.

– Ну какой я хиппи, у них длинные волосы, штаны клёш. Я студент.

Сергея немного успокоили мои слова.

– Ну мало ли. Кто вас знает. Ты не обижайся на меня братец. Мы живем своей жизнью, а не чужой. Никто нас не эксплуатирует, как у них там. У нас своё жилье, а они там на дне, вечно арендуют. Знаешь как хитро?

Я отрицательно покачал головой. Тогда Сергей мне начал рассказывать как по его мнению работает ипотека в капиталистических странах.

– Они там в кабале у банкиров. Банк выкупает квартиру и сдает тебе в наем, за баснословные барыши. Ты как рабочий человек, чтобы семья его имела место где жить, ходишь на поклон к банкирам-финансистам и отдаешь им всю свою зарплату.

– А как же деньги покушать и как далее.

– Как, как? Жена работает! Если не работает, то выбрасывают прямо на улицы. Так и живут – еле концы с концами сводят годами.

Немного не понимая всей схемы он, сам того не ведая, рассказывал мне о том, как будут жить его дети и внуки через тридцать-сорок лет. Он говорил о классовой борьбе и сопротивлении мирового пролетариата, о преимуществах развитого социализма.

Святая наивность, вера в том, что люди в СССР все равно живут лучше, чем в Париже или Нью-Йорке. Позволяла нашим не замечать собственных проблем и легче переносить тяготы. Безусловно восьмидесятые это лучшее время для советского человека.

Но тем не менее своих проблем хватало. Именно в это время начали появляться карточки и талоны на некоторые группы продуктов.

Содержание внешних спутников – нерентабельных социалистических стран обходилось все дороже. Кто-то из руководства этих стран искренне стремился построить социализм за счет ресурсов СССР и соцлагеря, а кто-то просто занимался иждивением и пожиранием ресурсов.

Много лет назад, еще в прошлой жизни я пришел к выводу, что все о чем писал Маркс про капитализм более менее правда.

Он, конечно, не учел, точнее не мог предположить, что технологии изменят облик сельского хозяйства и промышленности настолько, что на земле будут работать три-пять процентов населения против семидесяти в девятнадцатом веке.

Что большинство потомков пролетариев в западных странах и странах бывшего СССР перевоплотятся в серых и белых воротничков в бесполезный офисный планктон. Но в целом принцип Маркса про эксплуатацию труда и извлечения прибыли из этого не изменился совсем. Так же как и не изменилась концентрация денег у банкиров. Сложнее у Маркса с описанием будущего.

В который раз мне очень хотелось рассказать кому-нибудь про грядущее, но я не стал рисковать.

Это сложная дилемма, как у врача, когда он должен сообщить больному, что у того не осталось шансов на выживание.

Проводница пришла и собрала билеты.

Мой собеседник решил сам рассказать о том, что об этом думает

– Через тридцать лет человек будет жить при коммунизме. От каждого по способности, каждому по потребности! Если бы не эти империалисты и капиталисты, мы бы уже построили коммунизм на земле.

– Совсем без денег?

– Да. Это будет очень скоро. Думаю, я доживу до этого времени. А ты и подавно. Люди станут свободными от поклонения деньгам. А всю работу будут выполнять роботы.

– А что будет делать тогда человек?

Он пожал плечами.

– Наверно изобретать, открывать новые планеты и миры. Ты пойми. Исчезнут голод и болезни. Преступности совсем не будет, потому что зачем воровать, если все доступно каждому. Вот оно лежит бесплатно – протяни руку бери сколько хочешь. Ну или сколько надо.

– Все будет совсем не так, к сожалению.

– И как же по твоему будет?

Я не ответил и углубился в свои мысли. Будущее несколько отличалось от представлений людей о нем. Будут тяжелые испытания для людей и мы окунемся в дикий, нет, в дичайший капитализм.

Многих советских ждет нищета, тяжелая безработица, крушение идеалов и норм морали.

Еды в мире будет производиться много, её излишки будут безжалостно уничтожаться, землепашцы будут утилизировать урожаи и выливать вино, но голод в мире никуда не денется

Болезни не исчезнут – наоборот появятся новые, страшные такие, как неизлечимый СПИД, Эбола.

– Наверно, все будет хорошо, но не так быстро.

Ну сказал бы я ему про Перестройку и про развал СССР. Сейчас он посчитал бы меня сумасшедшим или антисоветчиком, которым я не был.

Скорее всего, во времена перестройки он бы меня и не вспомнил.

Я всплыл бы в его памяти только тогда, когда он осознает, что страны с названием СССР больше не существует. И то, он вспоминал бы меня в образе причудливого студента, случайно предсказавшего в своих юношеских фантазиях события начала девяностых.

Я вернулся мыслями на землю. Мне нужно было прожить достойно и интересно тут, в этом времени, а не думать, о том, что будет в будущем. «Грядущее неизбежно – живите неспешно»

Пару раз мимо нас проходил глухо-немой мужик бросавший на сидения пассажиров нехитрые поделки брелки, в виде фигур различных животных.

Судя по внешнем виду это были изделия из хлебного мякиша, которые производили зеки в тюрьмах.

Мы болтали с ним о всяком, он рассказывал про свое детство, семью, работу и коллег, увлечение рыбалкой.

Мой собеседник словно находил в этом некую исповедальность или возможность пройти сеанс психотерапии.

Там, где он считал себя неправым он каялся. Напротив, сердился во время рассказа тогда, когда считал, что другие поступали с ним несправедливо.

В промежутках между рассказами мы обедали и ужинали. Все теми же стандартным набором советского пассажира на железной дороге. Это раз меня снаряжали в дорогу девчонки.

Мой «паек», заботливо собранный Викой и Ритой состоял из яиц, хлеба и плавленых сырков «Карат».

Зато у моего «командированного» соседа Сергея была вареная курица, пакет с кефиром и домашнее печенье

Среди своих продуктов я нашел небольшой, размером с пачку сигарет, сверток из фольги. Они умудрились положить мне сахара и насыпать растворимого кофе.

Такой кофе действительно был «дефицитом», который можно было купить только в Москве. Я мысленно поблагодарил Вику за такую трогательную заботу. Мне было тепло на душе.

– Я видел провожавших тебя девчонок. Которая твоя невеста?

Я сказал, что мы просто друзья.

– Ну одна, та которая посимпатичнее смотрела на тебя так, что сразу понятно, что она влюблена в тебя по уши. Не тяни с этим делом, отобьют. Если ты в другом городе. Я вот в двадцать сразу после армии женился, на своей однокласснице Ирише. Тяжело было, но учился заочно в институте, и через пять лет получил диплом инженера. Вот уже двадцать лет вместе. Двое детей у нас пацан и девчонка. Шестнадцать и одинадцать лет.

Я улыбнулся и пообещал поскорее разобраться со своей личной жизнью.

Время пролетало не заметно и с наступлением темноты мы легли спать. Я почувствовал, что очень сильно вымотался за последние несколько дней и мгновенно вырубился едва моя голова прикоснулась к подушке.

* * *

Я снова видел продолжение своего сна. Теперь я перешагнул через фальшборт и встал на палубу. Мои ноги в увесистых галошах со свинцовым днищем подошв, с гулким стуком дали мне почувствовать, что я среди своих и всё хорошо. Мне вспомнилась покоренная ракета, но как это часто бывает в снах воспоминания эти были смутными и отрывочными.

Мичман, встречавший меня наверху, на поверхности постучал мне три раза гаечным ключом по шлему трехболтовки.Потом но выставил вперед ногу в круглоносом ботинке. Я трижды топнул свинцовой подошвой, имитируя попытку наступить ему на ногу. Это была наша давняя традиция, которая называлась «отдавить ласту». Она означала, что водолаз и его напарник благодарят судьбу, всех морских богов и чертей за то, что опасное погружение прошло успешно без всяких неприятных сюрпризов.