Текст книги "Реки золота"

Автор книги: Адам Данн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Принц Уильям, естественно, следивший за этой сценой в зеркале, опускает голову, втягивает носом воздух, его сжатые губы растянуты в улыбке, и поднимает бокал.

– Мой дорогой Ренни, ты поистине неисправим. В мужчине это меня восхищает.

– Все дело в возмутительном обществе, в котором я вынужден вращаться, – отвечаю я, чокаясь с ним.

– Слушай, постарайся порадовать Резу, – говорит Принц Уильям, и я удивляюсь, потому что в его голосе слышится искренняя озабоченность. – Характер, как ты знаешь, у него отвратительный. Нам нужно сбывать больше продукта, вот и все. Точка.

– Не беспокойся, приятель, – отвечаю я сквозь сжимающие сигару зубы и оставляю на стойке двадцать долларов. – A bientôt. [2]2
  До скорого свидания (фр.).


[Закрыть]

Мне нужно перейти улицу – такси всегда лучше останавливать на дальнем углу, чтобы не терять деньги, сидя в машине перед красным огнем светофора. К тому же ссора перед баром разгорается, два пестро разодетых бегемота с татуированными шеями (один негр, другой латиноамериканец) извергают друг на друга бесконечный поток ругательств. Это уличная глупость – на них, возможно, обращено сейчас шестнадцать видеокамер, и камеры безопасности на светофоре, и телефоны глазеющей толпы. Поток машин не дает мне перейти улицу, прямо передо мной стоит «форд»-«телка», но водитель говорит по своему телефону и машет рукой, чтобы я отошел. Скотина. К счастью, позади «телки» останавливается пустой «форд»-«фризская корова», я слышу, как уличная потасовка приближается, потом раздается вопль (мужской? женский?), кто-то выкрикивает нечто похожее на «позор», дверцы машин распахиваются, и теперь вопят несколько женщин (Садись в такси), мужчины орут и бранятся (Садись в такси, Ренни), а водитель «телки» вышел на тротуар, валит негра на землю, слышатся сирены (Ренни, садись в такси, черт возьми), и я в машине, водитель запирает дверцы, жмет на газ, мотор начинает работать, я вижу агрессивного латиноамериканца, замершего с опущенными руками, глядящего на лазерный луч, идущий из-под ствола причудливого пистолета, его твердо держит в руках бродяга/студент, рядом с которым я сидел в баре, «фризская корова» с ревом пересекает Западный Бродвей, едет к реке и шоссе, и я скрываюсь.

– Что это за пистолет? – спрашивает Л, потягивая коктейль.

– Не знаю. Какой-то футуристический. Вроде того, что был у Уилла Смита в фильме «Я, робот».

Мы уютно устроились за столиком у фасадного окна в баре Квеста. Как бы ни был бар переполнен, Л всегда удается занять этот столик. Он ей нравится, потому что можно спрятаться за шторы и при этом смотреть на улицу. Из-за своей характерной красоты она всегда чувствует себя на людях слегка неловко, однако на самом деле ей приходится следить, не появится ли человек, считающий себя ее женихом. Она не объясняет, и я не спрашиваю. Л говорит, он много разъезжает. Возможно, она тянет с него деньги или он служит ей прикрытием, чтобы семья оставила ее в покое. Не знаю и знать не хочу. Пока могу трахаться с ней без всяких условий, мне все равно, с кем она и какие истории рассказывает. Вам тоже было бы все равно, поверьте.

Меня все еще слегка трясет от недавнего. Мне так и не ясно, что там случилось, может, то был просто один из тех случайных, беспричинных актов насилия, которые сейчас происходят столь часто – неуместный взгляд или подслушанное высказывание приводят к драке. Полицейские прекратили потасовку быстро, но что они там делали? Бар на Брум-стрит легальный, был таким еще до моего рождения, это не точка.

Однако, сидя теперь здесь с Л, утопая в ее глазах, глядя на ее изящные губы, зная, какое блаженство они могут доставить, я успокаиваюсь. Человек, считающий себя ее женихом, должен понимать, что, имея возможность надеть кольцо ей на палец (я ни разу не видел, чтобы она его носила), не может даже надеяться быть у нее единственным. В ней слишком много страсти, сексуального огня за стильной элегантностью (она работает в инвестиционном банке – во всяком случае, так говорит). После нашего слишком краткого первого свидания она повела меня в магазин Джейми Хирса в Уэст-Виллидже, вошла за мной в примерочную, когда я переодевался, и сделала мне минет, по которому я с тех пор мерил все остальные. На заднем сиденье «телки» в тот вечер по пути ко мне мы достигли всего, кроме проникновения в стиле святого Георгия (и не потому, что не старались). С ней я себя чувствую древним европейским принцем крови, а не фотографом-внештатником из Куинса. Принц Уильям, Реза, мои клиенты – потребители «особого», жалкая команда «Раундапа», управление полиции и все бандиты в городе могут идти к черту. Со мной Л, она моя. По крайней мере на несколько ближайших часов.

Мы легко читаем сигналы на лицах друг друга и не так скоро, как хотелось бы, оказываемся на заднем сиденье «тойоты»-«джерсейской коровы» по пути ко мне, не замечая за крепкими поцелуями окружающего мира, наши пальцы шелестят под тканью, и нарастающий жар ее тела вливается в мое. Я с восторгом обнаруживаю, что на ней трусики с разрезом, которые я купил для нее в магазине «Кики де Монпарнас» в Сохо. (Человек, считающий себя ее женихом, определенно не знаком с ее коллекцией белья и потому заслуживает своей участи.) Мы вылезаем из такси, осторожно входим в вестибюль и идем по коридору к моей квартире. У двери Л молча прижимается ко мне сзади, пока я нашариваю эти чертовы ключи, плавно спускает «молнию» на моих брюках и умело берет в руку мой мучительно-твердый болт (выходя вечером, я никогда не надеваю белье), одобрительно хмыкает, обнаружив отсутствие волос на лобке и присутствие презерватива, который я надел в туалете у Квеста (когда я с Л, бесконечно сохранять эрекцию нетрудно).

Едва мне удается открыть эту проклятую дверь, как Л толкает меня к стене, захлопывает створ своим великолепным задом, ее язык прокладывает путь от моего рта к моим яйцам, к стволу мозга. Теперь я прижимаю Л к двери, ее юбка задрана до талии, одна из сильных ног крепко обвивает мой зад, трусики спущены, и между нами жидкий огонь. Я чувствую приближение ее первого оргазма, и она начинает негромко постанывать на чешском языке:

– Prosim nezastavit. [3]3
  Не останавливайся (чеш.).


[Закрыть]

Теперь главное – оттягивать свой оргазм как можно дольше (Л кончает по нескольку раз, мой рекорд – четыре ее оргазма при моем одном, и когда мы вместе, я все время стараюсь побить его). Разумеется, у каждого мужчины свой способ это делать, от разумного (читать алфавит с конца) до нудного (вести обратный счет от ста семерками). Я пользуюсь песней «Махна махна» из фильма «Маппеты» – этот метод ни разу меня не подводил. Попробуйте как-нибудь, увидите.

Мах-на мах-на (ду ду ду-ду-ду…)

– Slyste! [4]4
  Слушай! (чеш.)


[Закрыть]

О Buh! Zamyslim prijet jedna tisicina easy!!! [5]5
  О Боже! Давай проделаем это тысячу раз!!! (чеш.)


[Закрыть]

И мы вновь ненадолго улетаем из этой юдоли слез к одной из мерцающих золотых звездочек.

На территории

Сантьяго нравился вид с угла бульвара Вернон и Пятнадцатой улицы. Сидя у остановки седьмого трамвая в маленьком парке, последнем разбитом до того, как программу «Зеленые улицы» свернули ради экономии денег, он смотрел через реку из Куинса на панораму Манхэттена и думал, попытается ли снова город его убить.

Сантьяго не сомневался, что скорее всего нет. У него был выходной, значит, он успеет поехать с отцом на север и вернуться вовремя, чтобы не опоздать на вторую работу. Если плотность движения на шоссе и другие условия позволят, путь туда и обратно займет около четырех часов, может быть, пять. Поскольку было еще четыре утра, он, как обычно, отправится прямо на работу, потому что магазин открывается в десять, и предоставит отцу ехать домой и разгружать машину. Как и многие другие полицейские, Сантьяго на второй работе занимался охраной, на нее был спрос, уцелевшие магазины и рестораны нуждались в любой помощи, какую только могли теперь найти. Сантьяго работал в магазине «Барни», в течение двенадцатичасовых смен высматривал угрозу богатым или тем, кто еще пользовался кредитом.

Эта поездка будет спокойной; для нее он загрузил свой айфон музыкой Мансанита и Томатито. Единственным его вкладом в отцовский автофургон был адаптер для приемника на приборном щитке, установить который отец, так уж и быть, согласился, после того как Сантьяго проиграл ему запись Хуана Луиса Герры со своего телефона. Сантьяго всегда планировал наперед.

С реки подул прохладный ветерок, донеся легкий запах проплывающей баржи с мусором. Сантьяго повернулся в другую сторону и передвинулся так, чтобы пистолет не давил на поясницу.

Он не особенно нуждался в оружии, сидя в одиночестве в четыре часа утра в парке, поскольку бары закрывались и пьяные, шатаясь, шли домой (или куда они там держали путь). Рост у детектива (третьей ступени) Сиксто Фортунато Сантьяго был шесть футов пять дюймов, и весил он от двухсот двадцати до двухсот двадцати трех фунтов, в зависимости от того, давно ли обедал в родительском доме. Самой его броской чертой, помимо больших глаз, являлись громадные руки. Они стали такими из-за многолетней работы в механической мастерской отца на стальном прессе, английском колесе, токарном станке. Там работали все члены семьи, но Сантьяго трудился гораздо больше остальных. Гладкие мозоли тянулись от основания ладоней до кончиков пальцев. Одна женщина; когда он ласкал ее тело, сказала ему, что ощущает его руки словно полированное дерево. Эта женщина давно ушла в прошлое, но ее замечание сохранилось в памяти прощальным подарком.

Будучи младшим из четырех детей, Сантьяго перенес много издевательств от сестры и двух братьев. Особенно жестоким был его дрянной брат Рафа, он видел в младшем слугу-козла-отпущения-боксерскую грушу, существующую для его личного пользования. Сантьяго всегда давал сдачи, как мог, но разница в возрасте и весе благоприятствовала старшему. Это переменилось на четырнадцатом году жизни Сантьяго, когда отец нашел ему через приятеля работу по развозке воды «Поленд спринт». Неуклюжий Сантьяго, быстро взрослевший и не привыкший к переменам в росте и весе, по двенадцать часов в день носил пятигаллоновые бутыли и ящики с тридцатью шестью бутылками в конторы и продовольственные магазины по всему городу. Тогда он впервые начал узнавать Нью-Йорк, его поражающие огни, транспортные схемы, кратчайшие пути между районами для использования в часы пик. Город раскрылся перед ним, расширив его взгляд далеко за пределы квартала Форт-Трайон.

В конце того лета, в начале жарких дождливых выходных перед Днем труда [6]6
  Отмечается в первый понедельник сентября. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]дрянной брат Сантьяго Рафа начал над ним бессмысленное издевательство – какое именно, оба уже забыли, – едва он вернулся домой после особенно тяжелой смены. Сантьяго не раздумывая напряг от плеч до кистей нужные мышцы, налившиеся благодаря наследственности, времени и переноске тяжестей, и громадным кулаком нанес брату удар в солнечное сплетение, метя в стену в трех футах за его спиной. Рафа сел на пол, и у него началась сильная рвота; мать прибежала с криками, и Сантьяго прогнал под ливень довольно улыбавшийся отец Виктор, а потом украдкой одобрительно похлопал его по становившейся все шире спине.

В последовавшие за этим выходные Сантьяго впервые испытал огромное удовольствие от того, что девушка взяла в рот его пенис.

Ничего сказано не было, но в поведении членов семьи после тех выходных произошли незначительные перемены. Никто не задирал Сантьяго, не давил на hermano perqueno. [7]7
  Младшего брата (исп.).


[Закрыть]Сантьяго осознал, что пересек невидимую границу детства – он чувствовал это в своей осанке и походке, – и остальные члены семьи тоже это поняли. Братья перестали докучать младшему, даже прониклись к нему симпатией. Сестра по имени Эсперанса, отношения с которой у него всегда были лучше, чем с братьями, стала его доверенным лицом и поддерживала всякий раз, когда он выдумывал очередную историю для матери, замечавшей его все растущую популярность у местных девушек. Отец – Сантьяго это было известно – совершенно не верил его выдумкам, но провел определенную черту. Сантьяго знал, что отцу лгать нельзя, и Виктор знал это тоже. Отношения их крепли, чем Сантьяго втайне очень гордился, поскольку жил в том месте и в то время, когда двадцать процентов отцов бросали семьи до того, как их первенцы шли в школу. Виктор Сантьяго был сделан из другого теста, и его младший сын понял это.

Дважды мигнувшие фары на бульваре Вернон подняли Сантьяго со скамьи. Машина Виктора плавно подъехала к кафе «Бразилия» и остановилась, Сантьяго влез в кабину, молча включил свой айфон в приемник на приборном щитке и стал просматривать список мелодий, стараясь не думать о громоздком грузе за их спинками, спрятанном под брезентом. Из восьми динамиков зазвучала золотая труба Хесуса Алемани.

Автофургон прекрасно характеризовал Виктора. Он представлял собой «хонду-одиссею», захваченную при налете на наркоторговцев. Сантьяго после редкого у них препирательства повез отца на полицейский аукцион. Виктор первоначально хотел купить автофургон у знакомого из Бронкса, предпринимателя на процветающем черном рынке гибридных машин, но сын, полицейский, запретил ему. Виктор, выложив две тысячи долларов наличными, поехал в этой «хонде» с аукциона прямо к себе в мастерскую, где провел полтора месяца, разбирая и переделывая машину. Он выбросил старую головку цилиндров, расточил цилиндры на одну сотую дюйма и сделал новую головку и клапаны. Его знакомый из Бруклина изготовил ему новый коленчатый вал и поршни. Он провел новые приводы из нержавеющей стали к новым нержавеющим тормозам, собрал совершенно новую выхлопную систему. Установил новый нержавеющий бензобак и топливный насос, легированный радиатор, больший охладитель масла, навигатор и ободья из легкого сплава (не слишком броские – Сантьяго не хотел, чтобы соседи таращились на автофургон) на всепогодные шины высшего качества.

Сантьяго помог оголить кабину, ее укрепили, сделали проводку для аудиосистемы, потом знакомый Виктора из Джерси по имени Хосе оборудовал и обивал ее в течение нескольких выходных, за неустановленную (Сантьяго не хотел знать) сумму наличными заменил заводские передние сиденья на механически регулируемые в восемь разных положений с наилучшего «лексуса». Виктор при всякой возможности получал максимум гарантий ка устанавливаемые новые части. Окраска была хорошей, но ничем не примечательной (хотя Виктор снял старую краску с корпуса и рамы до голого металла и предварительно обрызгал их химическим ингибитором коррозии, взятым у земляка-platano, [8]8
  Банан (исп.).Прозвище жителей Доминиканской Республики.


[Закрыть]которого знал до переезда в Штаты, владеющего теперь магазином одежды в Южном Бронксе). Внешне автофургон выглядел как каждая третья машина на улице. Более внимательный осмотр давал легкое представление о скрытом потенциале обычной «хонды»; пробная поездка превращала самых упорных скептиков в истинно верующих. Сантьяго назвал его «машиной-ниндзя».

Виктор повел машину на север по Двести семьдесят восьмому шоссе, по мосту Костюшко к идущей через Бронкс скоростной автомагистрали (чтобы не платить дорожную пошлину у моста Трайборо) и легко влился в поток машин, ехавших по шоссе из города, линии встречного движения представляли собой единую склеротичную артерию с застрявшими в пробках полуприцепами, рефрижераторами и автоцистернами, ползущими с черепашьей скоростью, чтобы помочь городу продержаться еще день. Сантьяго в очередной раз подумал, что блокирование этого критически важного отрезка дороги наряду с одним туннелем или мостом, будь то баррикада или бомба, заставит город рухнуть на колени, как человека, получившего жестокий удар ногой в пах.

Выехав из города, они почти не разговаривали, наблюдая, как беспорядочные трущобы уступают место покинутым пригородам, полным пустых домов, артефактов заглохшего строительного бума. Сантьяго радовался тому, что в дальней поездке с отцом может сидеть молча. Иногда ему приходило на ум, что город в конце концов восторжествует над ним, не убив физически, а настолько заполнив голову шумом, что он захочет покончить с собой. В крохотной спальне, где Сантьяго теснился с братьями, всегда имелись запасные койки для родственников и близких друзей, эмигрирующих из Доминиканской Республики в город и другие населенные пункты на севере. Сантьяго ходил в переполненную школу имени Джорджа Вашингтона на Одюбон-авеню, о которой всегда думал как о зоопарке. А поступив в полицию, с головой окунулся в бурный хаос жизни в Нью-Йорке на рубеже века и тысячелетия.

Невообразимый дар уединения Сантьяго получил от Виктора.

Отчасти это был результат усердной тяжелой работы, отчасти неожиданная удача, отчасти историческая случайность. Мастерская Виктора приносила достаточно денег, чтобы содержать растущую семью, но их не хватало, чтобы переселить ее из тесной съемной квартиры в доме без лифта в Инвуде, районе в Северном Манхэттене, который только начинал развиваться в девяностых годах. После одиннадцатого сентября все пошло прахом. В тот вечер Виктор пришел домой с защитными очками и противогазами с тонким фильтром для всех и внятно объяснил, что каждый зашедший южнее Двадцать третьей улицы должен носить их не снимая, а ослушникам он задаст жестокую трепку, и при этом свирепо смотрел на младшего сына. Сантьяго пришлось просеивать бетонное крошево в поисках тел и регулировать движение у разрушенного Центра международной торговли в течение двух недель, он постоянно носил данное отцом снаряжение и дважды в день принимал душ. Впоследствии в его отряде обнаружилось четырнадцать бронхиальных заболеваний, и Сантьяго возблагодарил Пресвятую Деву и ее Благословенного Сына за отцовское предвидение, хотя втайне склонен был видеть в отце скорее шамана древних времен, в которые обладание таким мистическим предвидением считалось благословением, а не суеверием вуду, запрещаемым каноническим правом.

Виктор пристально следил за реакцией правительства на теракт в последующие месяцы, когда семья готовилась к финансовой катастрофе. Как только власти снизили ссудную ставку до одного процента, Виктор занял такую сумму, которую мог возместить в течение года, вложил деньги в новую мастерскую и оборудование и досрочно выплатил задолженность. Когда Сантьяго спросил, почему он согласился на штраф за раннюю выплату кредита, Виктор стукнул его по голове и проворчал:

– Carajo, [9]9
  Грубое испанское ругательство.


[Закрыть]ты хочешь сберечь несколько долларов или избавиться от долга как можно скорее?

Этот шаг скупился. Город оправился, мастерская стала получать больше работы, и с новым оборудованием, даже с несколькими новыми наемными рабочими (хотя Сантьяго и его братья по-прежнему проводили в мастерской не меньше десяти часов в неделю помимо основной работы), колонка доходов в гроссбухе Виктора удлинилась. Сантьяго стал замечать в мастерской, кроме газет «Пост», «Дейли ньюс», «Эльдиарио» и «Уолл-стрит джорнал». В вечер первой бомбардировки Багдада в две тысячи третьем году Сантьяго (он уже жил на Лонг-Айленде и был этим доволен) позвали в Инвуд на ужин. За божественно приготовленным матерью ужином, потягивая ледяное вино «Президенте», Сантьяго, его братья и сестра узнали, что Виктор хочет купить дом, в котором находится его мастерская. Возмутились все, кроме Сантьяго и матери, влепивший его дрянному брату Рикардо сильный подзатыльник за сквернословие. После ужина, пока остальные шумели за ромом и сигарами, Сантьяго подошел к отцу и наедине спросил его, понимает ли он, что делает.

– Хочешь получить еще? – ответил Виктор, занеся руку для удара наотмашь. Правда, любовно, вспомнил Сантьяго с улыбкой, – оно и понятно: к тому времени он был на голову выше отца и на сто фунтов тяжелее.

И вновь предвидение Виктора принесло семье беспрецедентное преуспевание. Вскоре он стал владельцем не только дома, где находилась его мастерская, но и квартиры, в которой жил с матерью Сантьяго. Виктор настороженно наблюдал за рушащимся рынком недвижимости, и Сантьяго часто слышал, как отец бормочет под нос за чтением газет фразы вроде такой: «Сука, возьми свое чертово оружие и засунь себе в задницу».

Незадолго до одиннадцатого сентября Сантьяго поселился на третьем этаже ухоженного довоенного дома на бульваре Вернон. Это была квартира с двумя спальнями, просторная, светлая, с расположенными по соседству несколькими небоскребами. Мебели у него было мало. Он лишь немного работал на кухне, доставлял себе удовольствие стряпней, а гостиную превратил в домашний спортзал с купленным по дешевке оборудованием. Владелец дома, старый несговорчивый еврей Хирам, продал его, когда цены на недвижимость поднялись в две тысячи шестом году до высшей точки, и новый владелец (какой-то парень с Манхэттена, стремившийся вложить деньги в растущие в цене активы, ни разу не появлявшийся в здании) поспешил приобрести его, полагая, что рынок никогда не упадет. Рынок упал, притом резко, во всех районах, кроме Манхэттена, и, пытаясь найти нового владельца, чтобы выяснить, почему дом в январе не отапливается, Сантьяго обнаружил, что этот владелец бросил ключи в «Урбанке» и скрылся (спасаясь от толпы кредиторов и расследования Комиссии по ценным бумагам и биржам). Когда «Урбанк» вступил во владение домом, Сантьяго и другим квартиросъемщикам предложили купить квартиры.

И вновь Виктор проявил свое шаманское предвидение и умение выбрать нужный момент. Когда сын обратился к нему, он посоветовал немедленно купить квартиру, просветил его относительно тонкостей получения закладной («Cabrón, [10]10
  Козел (исп.).


[Закрыть]скажи, что хочешь взять ссуду под такой-то фиксированный процент, и все, а начнут тебе вешать лапшу на уши, пошли их в задницу»), расписался за кредит вместе со своим младшим и нежно предупредил:

– Просрочишь один платеж, всего один, и окажешься на улице, а придешь ко мне со слезами, наплюю тебе в рожу, claro? [11]11
  Ясно? (исп.)


[Закрыть]

Теперь над головой Сантьяго ежемесячно повисал дамоклов меч, но квартира принадлежала ему.

Неожиданно Сантьяго пришло на ум множество возможностей. Он немедленно реализовал две: подал заявление на работу в магазине Барни по совету товарища, тоже там работавшего, и отпраздновал первую ночь в роли квартировладельца с девицей по имени Анильда, которую знал по Инвуду. Она так старательно ублажала его, что синяки и потертости в паху и на бедрах не сходили три дня.

Этот ход Виктора от имени младшего сына был беспрецедентным, и весть о нем вызвала за семейным столом несколько гневных слов, но старик держался твердо, и на сей раз никто из дрянных братьев Сантьяго не захотел получать по физиономии. Сестра купила ему в подарок на новоселье гриль (большой, со сковородкой в придачу), и Сантьяго уверился, что жизнь в самом деле может быть приятной.

Мать Сантьяго предусмотрительно приготовила им еды на дорогу, поскольку он и Виктор считали, что пища в закусочных вдоль шоссе вызовет рвоту у крысы из метро. На пути в пятьдесят миль они с непрерывным удовольствием жевали жареный сладкий перец, фаршированный свежим крабовым мясом, и Сантьяго в который уж раз напоминал себе, какой он везучий, даже будучи охранником по совместительству и на основной работе, определенно одной из самых опасных в городе, детективом Общегородского антикриминального бюро.

Виктор неожиданно вернул его на землю, спросив на окраине Нью-Хейвена:

– Как тебе работается с новым партнером?

Сантьяго вздохнул и угрюмо ответил:

– Могло быть и лучше.

Тридцать шесть часов назад Сантьяго едва не уволился из полиции, потому что два идиота, готовых убить друг друга из-за паршивого места на стоянке, сорвали длившееся неделю расследование торговли наркотиками в нью-йоркских барах.

В этом не было ничего нового. Рынок находился почти на виду – чтобы разжиться наркотиком, требовалось только поспрашивать. И неудивительно: с тех пор как Уильям Брэттон, а потом Рэй Келли прогнали наркоторговцев с улиц, чтобы те не отпугивали денежных туристов, торговля просто переместилась в помещения. Туристам нравилось приобретать нелегальные наркотики наряду с легальными, платили они за них столько же, сколько ньюйоркцы, и хотя полицейские вкалывали в нескольких местах, дабы заработать достаточно ослабевших долларов, чтобы сводить концы с концами, подпольные доходы необычайно выросли.

Положение осложнялось тем, что наркодилеры устроили трехуровневую торговлю кокаином. Первым был порошок высшего качества (250 долларов за грамм), затем кристаллический кокаин (10 долларов ампула), потом отвратительный пако. Этот новый импорт из Южной Америки, ставший прибыльным способом избавляться даже от последних отбросов, представлял собой отходы процесса очистки, и в нем видели причину четвертой части передозировок в городе и трети связанных с наркотиками преступлений. Прибавьте к этому десятипроцентную инфляцию, двенадцатипроцентную безработицу, сокращение численности полицейских на двадцать процентов по сравнению с две тысячи восьмым годом, стремительный рост цен на продовольствие, увеличение налогов, и вы получите верный способ прийти к апокалипсису.

Поддержать город мог только туризм. Нью-Йорк отнюдь не был «Дисней-уорлдом». Но при беспрецедентных правительственных расходах доллар сильно упал, и почти все жители из других мест могли позволить себе прокутить деньги в Нью-Йорке – это ведь безопасный большой город, ФБР утверждает, что преступность находится на самом низком уровне за полстолетия! Поэтому из муниципалитета через руководство Нью-Йоркским управлением полиции пришло распоряжение: «За работу». Юные арабские жизнелюбы с полными карманами нефтедолларов, прилетавшие на частных самолетах в Нью-Йорк попьянствовать и пораспутничать, чего лишены были дома, огорчаются, когда одуревший от пако наркоман въезжает на угнанной машине в бар первого класса, где они флиртуют с беспутными американскими девицами. Холеные немецкие семьи, переводящие сильные евро в слабые доллары, поспешно возвращаются в милую безопасную Европу, когда подслушанное замечание – или, Боже упаси, встреча взглядами – у местных жителей приводило к тому, что целые обоймы разряжались в классных комнатах, кинотеатрах и на станциях метро.

Кроме того, существовали точки, которые управление полиции не могло даже начать контролировать. Как и во времена «сухого закона», они представляли собой нелегальные бары, однако в отличие от прежних не имели постоянного адреса, перемещались из одного здания, пустующего после падения рынка недвижимости, в другое. Бар исчезал в одном доме, чтобы появиться в другом. Механизм этот является тайной сетью, заранее сообщавшей новый адрес каждой точки. Никто не знал, как передавались эти сведения, что практически исключало для полиции ее обнаружение. Это не привлекало бы внимания полицейских, если бы данные точки не являлись превосходным укрытием для всевозможной преступной деятельности, от наркоторговли до проституции, и даже это оставалось бы незамеченным в той бойне, какую представлял собой Нью-Йорк, если бы не число жертв, возраставшее из-за такой ночной жизни. Отделы по борьбе с пороками, с наркоторговлей и даже по расследованию убийств были неукомплектованы, растеряны и тактически беспомощны.

Сторонники энтропии и хаоса преуспевали и вкладывали деньги в различные предприятия, приверженцы закона и порядка дышали на ладан.

И тут какой-то гений придумал Общегородское антикриминальное бюро (ОАБ). Главным образом это были реформированные и расширенные антикриминальные подразделения, уже существовавшие в большинстве участков. ОАБ представляло собой оперативную единицу, призванную сдерживать бурный рост подпольных точек. Туда могли добровольно поступать полицейские из любых отделов. Подразделениями руководили местные опытные командиры, основу их составляли мобильные команды, ездившие в неприметных такси, поддерживали которые оставшиеся полицейские в форме, организованные в летучие отряды. Подразделения ОАБ обладали юрисдикцией на всей территории города и имели право применять при необходимости оружие. Потом появился стимул: полицейские из ОАБ набирали очки за произведенные аресты и раскрытые дела, – эта система учета заслуг помогала удерживать закаленных ветеранов (которые иначе уходили из полиции толпами) и привлекать молодые таланты. Чтобы сделать эту службу более притягательной, важные шишки в управлении изобрели приманку: детективы, набравшие определенное количество очков, получали перевод в ОСИОП, отдел сбора информации об организованной преступности, давно уже считавшийся у большинства полицейских Валгаллой Нью-Йоркского управления полиции.

Этот план работал, во всяком случае, поначалу. Молодые полицейские в возрасте Сантьяго, с новыми семьями, которые нужно кормить, и закладными, которые нужно выкупать, охотно поступали в ОАБ. Переводы из всех отделов расширяли ряды бюро, объединяя опыт и сводя на нет соперничество, раздражая тем самым более прославленные полицейские классы – например, сыщиков из отдела расследования убийств. Эти люди в блестящей обуви и шикарных костюмах считали себя дворянством управления, им не нужны были молодые типы, разъезжающие по их территории в своих паршивых такси. Однако у них не было выбора, они по пояс увязли в трупах. Преступность росла, количество полицейских сокращалось, и городу требовалось бросить спасательный трос. ОАБ было детищем века; один из репортеров «Таймс» назвал его «самым значительным мелким перетряхиванием в истории Нью-Йоркского управления полиции».

Потом случилась история с Обри Брайтом, и ОАБ едва не умерло при рождении.

Естественно, мобильные команды ОАБ соперничали друг с другом, чтобы заслужить репутацию, и разные национальные меньшинства брали власть в различных местах. Кто будет ездить в неприметных такси, зависело от района или территории. Латиноамериканцы работали в латиноамериканских кварталах, негры – в негритянских, и так далее. Обри Брайт, подающий надежды полицейский, недавно перешедший в ОАБ, решил сунуться в негритянский клуб в районе Флэтирон – там находилось несколько ночных ресторанов, где часто случались драки, поножовщина, перестрелки и вовсю торговали наркотиками. Обри Брайт явился туда принаряженным, и через пять секунд на него набросились скандально известный звезда гангстерского рэпа, прозванный Бичом, и столь же известный торговец наркотиками. Оба совершенно пьяные, они сидели в лучшей кабинке в глубине зала, каждый распивал свою бутылку «Кристалла» и наслаждался оральным половым актом, который делали под столом штатные девицы, нанятые специально для этой цели.

Рэпер с наркоторговцем вытащили Обри Брайта через заднюю дверь на прилегающую автостоянку, где наркоторговец расстрелял в него всю обойму «глока». Это убийство засняла камера слежения на одном из столбов ограды. Расстреляв Обри Брайта, наркоторговец спустил брюки и помахал детородным органом в объектив. Потом эта парочка вскочила в «линкольн-навигатор» и с ревом выехала со стоянки, оба левых колеса проехали по трупу, раздавив грудную клетку, череп и разбросав внутренности по асфальту. Когда группа поддержки ОАБ стала нагонять их, рэпер заехал за самосвал. В последующей перестрелке было выпущено сто двенадцать пуль, значительное количество их вошло в тело Бича. Наркоторговец остался жив только потому, что у него кончились патроны, после чего он повторил прежний жест с детородным органом, и на сей раз один из полицейских смирил его выстрелом из «тазера» [12]12
  Полицейский электрический пистолет с металлическими стрелами.


[Закрыть]в чувствительное место. Все это, разумеется, засняли на сотовые телефоны более полудюжины глазевших свидетелей.