Текст книги "Фаворитки французских королей"
Автор книги: А. Глебов-Богомолов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
Глава 8 Возвращение
Франциск I вернулся во Францию. Как помнит читатель, еще при битве за Павию король носил на своих латах и оружии цвета новой совсем недавно приглянувшейся ему дамы, о которой сейчас, после столь долгого перерыва, ему вновь надлежало вспомнить. Речь шла о «прекрасной Анне де Писле, дочери Гийома де Писле, владетеля д’Эйи и начальника пехотной тысячи, стоящей в Пикардии». Собственно, до его пленения сия особа была всего лишь подростком, юной и очаровательной фрейлиной его матери, подававшей большие надежды и обещавшей королю прекрасное будущее на ложе Венеры, достоинства которой он однажды уже сумел оценить своей опытной рукой, но время шло, и за время пленения короля (пока он томился, изнывал и едва не погиб в разлуке с отчим домом) она расцвела чудесно, сразу и совершенно поразив его воображение. И в самом деле, выглядела красавица великолепно. Представьте себе «молодую особу семнадцати-восемнадцати лет, прекрасно сложенную, в расцвете юности, свежести и красоты, с великолепным цветом лица, живыми, горящими глазами, в которых светился немалый ум. Именно такова была внешность мадемуазель д’Эйи. И ум ее был не только приятным, тонким и забавным, но и серьезным, широким и весьма восприимчивым к красотам искусства. Впоследствии ее даже восхваляли как самую ученую из красивых женщин и самую красивую из ученых» [138] [138]Dreux du Radier, Op. cit. (Цитируется по книге Ги Бретона «История Франции в рассказах о любви»).
[Закрыть].
Так на небосклоне французского королевства появилась еще одна звезда – еще одна фаворитка, постаравшаяся затмить свою предшественницу. Конечно же, неприятные вести об очаровательной даме из Эйи доходили до ушей Франсуазы де Шатобриан еще до битвы при Павии, но теперь она поняла, что король действительно может ускользнуть из-под ее влияния. Получив это тревожное известие в Шатобриане, она тотчас оставила все домашние дела – строительство замка, ремонт его внутренних покоев и, оставив каменщиков, придававших старым стенам вид, достойный строений XVI века, поспешила в Фонтенбло, в резиденцию короля, полная решимости навсегда избавиться от соперницы.
Король принял ее любезно и весьма обходительно и, дождавшись, когда юная Анна де Писле удалится на прогулку, сумел оказать своей прежней любовнице достойный прием. Но… подобное милостивое сладострастие из сострадания ее мало устраивало. Оно явно свидетельствовало о закате ее могущества и о низведении некогда могущественной фаворитки до уровня обыкновенной (хотя и высокородной) девицы из небезызвестной маленькой «компании Его Величества».
А тем временем дела Франции в вопросах внешней политики обстояли столь же серьезно. Карл V проявлял признаки нетерпения, и дабы уйти от ответственности за невыполнение статей Мадридского соглашения, Франциск I сознательно еще на какое-то время оставил за своей матерью титул и полномочия регентши и право не соблюдать ничем лично ее не связывающий и весьма позорный для Франции договор, который он вынужден был подписать лишь в силу особых обстоятельств. Уже в мае 1526 года, встретившись с императорским посланником в Коньяке, Франциск объяснил ему, что считает Мадридский договор вынужденным и к тому же подписанным со стороны Франции отрекшимся от престола королем. Изумленному Карлу V, хорошо понимавшему подоплеку столь очевидной интриги, было сообщено, что Бургундия ему отдана не будет, а Франция готовится вступить в союз с английским королем Генрихом VIII. 22 мая 1526 года в том же Коньяке на глазах у крайне раздосадованных испанцев король не без активного содействия и помощи Луизы Савойской заключил союз с папой, герцогом Миланским, Флорентийской республикой, Венецией и швейцарцами, положив тем самым основание так называемой Священной лиги, мощной анти-габсбургской коалиции, появление которой окончательно вывело императора из терпения.
Поскольку целью Лиги было изгнание испанцев из Неаполя, возвращение Милана его законным владетелям и освобождение сыновей Франциска I, то следствием всего этого стала война в Италии.
Разгневанный император сорвал свой гнев на верном его делу Шарле Бурбонском, и тот, оставив службу Его императорскому величеству и имея под рукой хорошо организованную и вооруженную армию, стал действовать в тех пределах независимо на свой страх и риск.
Воюя в Италии, он погиб во время штурма Рима, на городской стене. Случилось это печальное событие 6 мая 1527 года, «а его разъяренные солдаты отомстили за него, учинив в „вечном городе“ бойню, сопровождаемую грабежом и длившуюся целую неделю» [139] [139]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». 1993. С. 147.
[Закрыть].
Говорят, что коннетабля убил сам Бенвенуто Челлини (1500–1571 гг.), знаменитый итальянский скульптор, ювелир и медальер, бывший тогда среди самых активных защитников Рима. По крайней мере, так утверждал сам мастер [140] [140]В своей знаменитой автобиографии «Жизнь Бенвенуто, сына маэстро Джованни Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции», которая была впервые издана в 1728 году и содержала богатый материал о быте, нравах и людях его эпохи.
[Закрыть].
«Известие о гибели Шарля Бурбонского, которого Луиза Савойская так любила и так ненавидела, не могло оставить ее равнодушной, – говорит Ги Бретон, – однако она ничего об этом не сказала. Можно, впрочем, предположить, что сердце ее забилось чуть быстрое, когда ей сообщили, что у коннетабля нашли кольцо, которое она ему некогда подарила» [141] [141]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». 1993. С. 147.
[Закрыть]. Впрочем, оставим это утверждение на совести автора. Характер королевы-регентши, властолюбивой и далеко не щепетильной в выборе средств, скрыт мраком времени.
И пока во Франции Луиза Савойская, нередко поставлявшая любовниц своему сыну, считала, что мадемуазель д’Эйи, быть может, окончательно вытеснит мадам де Шатобриан с престола любви (не менее великого и славного, чем королевский престол), в Италии был свергнут и капитулировал папа Клемент VII, а успешные военно-морские операции объединенного генуэзско-венецианского флотов под командованием Андреа Дориа нанесли испанцам поражение при Амали (28 апреля 1528 года). Для Франции все обстояло прекрасно.
Ее влияние неуклонно росло, но неожиданная измена славного генуэзского адмирала [142] [142]Андреа Дориа.
[Закрыть], ставшая следствием его серьезных разногласий с французским командованием и двором [143] [143]Речь идет также и о ссоре из-за трофеев.
[Закрыть], опять круто изменило столь благополучное для французов течение дел. Осаду Неаполя французам пришлось снять, и 3 августа 1529 года в Камбре был подписан мирный договор, обязывавший французов отказаться от всех притязаний на Италию. Итальянские союзники Франции признали власть императора Карла в Италии.
«Кроме того, Франциск I согласился на уплату 200 000 солидов, предусмотренных еще Мадридским мирным договором. Он лишался суверенных прав на Артуа и Фландрию [144] [144]Сб. «Французские короли и императоры» Ростов н/Д: «Феникс». 1997. С. 84.
[Закрыть], также обещанных Карлу V Мадридским соглашением, зато теперь император совершенно отказывался от своих давних претензий на Бургундию. Кроме этого, только в конце 1528 года враждующие стороны договорились наконец о заключении брачного союза между Элеонорой Австрийской и Франциском I. Брак обещал сторонам не только мирное разрешение старинного военного конфликта, но и быть счастливым и удачным, ибо Элеонора любила Франциска, а тот любил мадемуазель д’Эйи и не боялся, что любящая жена заставит их разлучиться.
А влияние Анны де Писле и в самом деле неизмеримо возросло. В 1528 году Франсуаза де Шатобриан, раздосадованная наглостью новой возлюбленной короля и его непостоянством, поспешила вернуться в Шатобриан. Однако месть новой фаворитки настигла ее и в Бретани. Новая некоронованная королева потребовала, чтобы Франциск забрал у Франсуазы драгоценности, которые он ей в свое время подарил. Случилось это, как говорит Брантом, „вовсе не из-за их ценности, ибо в те времена жемчуг и драгоценные камни не были в таковой, как это случилось позднее, а из-за интереса к выгравированным на них прекрасным девизам, которые сочинила сестра короля Маргарита Наваррская, ибо была на это великая искусница и непревзойденная мастерица“» [145] [145]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». 1993. С. 147.
[Закрыть].
Получив письменный приказ короля вернуть назад означенные памятные драгоценности (знаки их пламенной любви), госпожа де Шатобриан, сказавшись больной, попросила обождать три дня, а за это время вызвала к себе доверенного ювелира и повелела ему переплавить все дары короля, «не пожалев выгравированных на них прекрасных девизов, в обычные золотые слитки. Это был воистину отважный поступок. Король мог не простить такого обращения со своими дарами, но, узнав о случившемся, он, к удивлению всех присутствующих, промолвил всего лишь: „Верните ей все. Я поступил так только из любви к девизам моей сестры. Золото мне ни к чему. Она (мадам де Шатобриан) проявила больше великодушия и мужества, чем я ожидал. Я до самой смерти сохраню глубокую признательность к этой женщине“».
«Жертва госпожи де Шатобриан, – говорит Ги Бретон, – вызвала восхищение всего двора. Именно она предстала в этой истории в наилучшем свете, а Анна до Писле с досады заболела».
В середине 1530 года сестра Карла V покинула Мадрид вместе с маленькими французскими принцами, получившими наконец свободу, и с бывшими заложниками отправилась во Францию, 1 июня 1530 года от испанского берега реки Бидассоа отчалили две лодки. И одной находилась Элеонора, в другой – французские принцы. В это самое время от французского берега на испанскую сторону отчалила барка, везшая в Испанию выкуп и текст нового договора, согласно которому, как известно уже читателю, Карл V получал Фландрию, Артуа и итальянские владения, но отказывался от Бургундии.
Опять, как в прошлый раз, посредине реки был сооружен понтон, на котором и произошла церемония обмена драгоценностями той и другой стороны.
Как рассказывает Ги Бретон, уже через два часа Элеонора Австрийская и юные принцы вступили в Сен-Жан де Люз, где народ устроил в их честь торжественную встречу. Свидание жениха с невестой состоялось в Мон-де-Марсан. И на этой церемонии присутствовала новая фаворитка короля. Маленькие Франциск и Генрих [146] [146]Франциск (1517–1536) и Генрих II, будущий король Франции (1519–1559). С 1533 года женат на Екатерине Медичи.
[Закрыть]обняли своего отца и бабушку. Затем радостные объятия, поцелуи и поздравления последовали со стороны всех придворных дам и вельмож двора. И случилось так, что именно в это время среди красавиц, толпившихся вокруг них, находилась одна дама, супруга Луи де Брезе, графа де Молеврие, великого сенешала Нормандии, которой неминуемо однажды предстоит вступить на страницы нашей книги – звали эту даму Дианой из Пуатье.
Ей шел уже тридцатый год, и следовательно, едва ли одиннадцатилетний Генрих Валуа мог обратить на нее хоть какое-нибудь внимание, но случилось чудо – одиннадцатилетний мальчик влюбился «в эту женщину, сиявшую подобно солнцу у дверей его тюрьмы». Так угодно было распорядиться истории, знающей, как возвеличивать и умалять людей, по своему произволу меняя течение их жизни.
«Будущий Генрих XI встретил ту, которой двадцать девять лет суждено будет оставаться его привлекательной и верной любовницей» [147] [147]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». 1993. С. 154. Диана де Пуатье (1499–1566), в будущем герцогиня Валентинуа, фаворитка будущего короля Генриха II.
[Закрыть].
Между тем, Франция ликовала. На всем пути следования короля из Мон-де-Марсан в Фонтенбло, его любимую резиденцию, – в Бордо, Ангулеме, Коньяке, где король родился, Блуа и Сен-Жермен-ан-Ле шли сплошные праздники и пиры, а 5 марта 1531 года Элеонора Австрийская была коронована в аббатстве Святого Дени, уже через десять дней после этого торжественно вступив в «свой добрый город Париж».
Рядом с ней верхом ехали наследник престола и герцог Орлеанский. Далее следовала мать короля, а за ней принцы и принцессы, великие сеньоры, придворные дамы и кавалеры, пажи на богато убранных иноходцах.
«Зрелище было великолепное, – говорит Ги Бретон, ссылаясь на признания очевидцев. – Однако больше всего поразила воображение парижан не эта праздничная кавалькада. В одном из окон второго этажа дома напротив собора Парижской Богоматери виднелись король и Анна де Писле, любовно и бесстыдно прижавшиеся друг к другу. Фаворитка добилась от Франциска I, чтобы он продемонстрировал таким образом свою к ней привязанность.
Давно уже французские короли не вели себя так бесстыдно при короновании своей супруги, и народ смотрел, раскрыв рот от изумления, на это окно, где любовники поддразнивали друг друга…
…Что касается посла Англии, привыкшего к скандальным нравам двора Генриха VIII, он был сильно шокирован таким поведением, свидетельствовавшим, но словам историка, „об интимной близости между двумя этими особами“.
Вечером королева плакала: медовый месяц окончился.
По словам некоторых авторов той эпохи, кончилась и ее супружеская жизнь.
Анна де Писле торжествовала. Она не полностью вытеснила госпожу де Шатобриан, поскольку король регулярно писал последней; но она стала официальной фавориткой и сохраняла этот пост шестнадцать лет, к большому несчастью Франции» [148] [148]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». 1993. С. 157.
[Закрыть].
Праздники завершились турниром, устроенным подле особняка Сен-Поль на улице Сент-Антуан. В нем приняли участие сам король и его дети, а среди присутствующих были Анна де Писле, Луиза Савойская и Диана де Пуатье. «Ко всеобщему удивлению, Генрих склонил свой стяг перед Дианой де Пуатье». И кто бы подумал, что ей это обещало прекрасное будущее. Когда же по окончании этого славного рыцарского увеселения был объявлен турнир красоты, победительницей из него вышла Диана де Пуатье, чего совершенно не ожидала мадемуазель д’Эйи. Она никак не могла понять, как тридцатидвухлетняя «старуха» (будучи на одиннадцать лет ее старше) смогла победить ее, красавицу в расцвете сил и очарования юности.
Именно с этого времени в душе фаворитки впервые родилась непримиримая ненависть к Диане де Пуатье, которой суждено было впоследствии смерчем обрушиться на Францию.
С 6 августа по 7 сентября 1531 год небо над Парижем озарялось ярким светом. Так явилась на горизонте комета, предвещавшая смерть кого-либо из государей. Ее так и поняли, но суеверие толпы заблуждалось – небо имело в виду Луизу Савойскую.
Мать короля скончалась неполных пятидесяти четырех лет от роду в сентябре 1531 года, в своей постели в замке Фонтенбло. Поскольку все знали, что она очень суеверна, то, естественно, скрывали от нее появление кометы. Много ночей подряд ставни ее комнаты были тщательно закрыты, а занавеси на окнах задернуты, чтобы она ничего не заметила. Но однажды ночью, как говорит Брантом, «она увидела, что вся ее комната залита светом, проникавшим в окно. Она рассердилась на горничных, ухаживавших за ней, за то, что они развели такой яркий огонь, а те ответили ей, что огонь горит слабо и что такой яркий свет посылает луна.
– Как, – воскликнула она, – сейчас луна заходит; она не должна так светить в этот час.
И, внезапно отдернув занавесь, увидела комету, светившую прямо на ее постель.
– Ах! – воскликнула она. – Такое предзнаменование не для черни. Бог посылает его лишь для нас, сильных мира сего. Эта комета предвещает мою смерть. Значит, надо к ней готовиться.
И на другое утро, послав за своим исповедником, она выполнила долг доброй христианки, хотя врачи и заверяли ее, что до этого дело еще не дошло.
– Если бы я не видела предвестника смерти, – сказала она, – я бы в это не поверила, потому что я чувствую себя не так уж плохо.
И рассказала им всем о появлении кометы. А через три дня, покинув мирские дела, преставилась» [149] [149]Брантом ошибается, так как регентша скончалась в Гре-ан-Гатине через три недели, тогда ее пытались отвезти в ее замок Роморантен. (Цитируется по кн. Ги Бретона «История Франции в рассказах о любви». С. 160).
[Закрыть].
Похороны ее были грандиозны. Франциск оставался один и горько оплакивал кончину своей матери и окончание своей молодости. Наступала пора зрелости, пора заката.
В начале 1532 года Франциск, оставив госпожу д’Эйи в Фонтенбло, а королеву Элеонору в Блуа, отбыл в Шатобриан, чтобы навестить возлюбленную Франсуазу. Из этой поездки он вернулся в конце августа, добившись при помощи Жана де Лаваля, губернатора Бретани, признания сессией бретонских штатов прав своего сына на престол герцогов Бретонских [150] [150]Великолепный образчик времен феодального средневековья.
[Закрыть].
В течение месяца Франциск и Жан де Лаваль объезжали новые владения короны, весело пируя и охотясь. 16 августа 1532 года в Ренне состоялась церемония коронации наследника престола герцогом Бретонским. Так завершилась пятидесятилетняя тяжба за обладание короной герцогства Бретонского, между французскими королями и склонными к полной независимости герцогами древней и свободолюбивой Бретани. Свершилась золотая мечта Людовика XI и многих других французских королей. Франциск I добился того, чего хотели они, и после четырехмесячного отсутствия вернулся к своей жене и Анне де Писле, давно уже с затаенным гневом поджидавшей его. Уезжая из Шатобриана, он с чувством глубокого сожаления простился со своей бывшей возлюбленной.
«Мадам де Шатобриан плакала. Она плакала бы еще больше, если бы знала, что никогда больше не увидит короля Франции» [151] [151]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: Мысль. 1993. С. 164.
[Закрыть].
Конец первой части
Часть вторая
Введение
Никогда в истории Франции женщины не играли такой заметной роли, как во время правления поздних Валуа. Их влияние легко обнаруживается во всем – в политике, литературе, искусстве. Они управляли делами политическими, вели переговоры и нарушали соглашения, участвовали во всех интригах, во всех заговорах и гражданских войнах. Государи управлялись женщинами:
Франциск I – герцогиней д’Этамп,
Генрих II – Дианой де Пуатье,
Франциск II – Марией Стюарт,
Карл IX – Екатериной Медичи.
Замешанные во все наслаждения двора, страстно любящие охоту, вскакивавшие на коня, как бесстрашные амазонки, присутствующие на турнирах, на дуэлях, очертя голову бросавшиеся в самые рискованные предприятия, женщины в течение всего этого драматического периода вели блистательную, волнующую, полную страстей и приключений жизнь [152] [152]Эмбер де Сент-Аман. Женщины при дворе последних Валуа. Париж. 1884. С. 147–148.
[Закрыть].
Что за примечательные типы! Сколь несходные характеры! Вот Екатерина Медичи. Холодная, ловкая, коварная флорентийка, женщина Этрурии, как сказал о ней венецианский посол, – в которой знаменитый «медлитель Фабий Кунктатор, этот великий римлянин, узнал бы свою дочь».
Вот Диана де Пуатье, прекрасная охотница, которую Жак Гужон изваял обнаженной и торжествующей в скульптуре, обнимающей своей мраморной рукой шею восхитительного оленя.
Диана де Пуатье, удивительная женщина, женщина вечной молодости, та самая Диана де Пуатье, которая на фресках Приматиччо, в Фонтенбло, является нам то королевой ночи, то сумрачной Гекатой в свете адского пламени. Такова и Мария Стюарт, образ совершенно трагический. Такова и Мари Туше, о которой историк Мишле сказал:
«Две вещи имели влияние на Карла IX: музыка и эта уравновешенная фламандка». Это и Жанна д’Альбре, «всецело поглощенная, – согласно замечанию Агриппы д’Обинье, – в мужские дела, имевшая страсть к большим начинаниям и сердце, которое ни в любви, ни в ненависти не знало пощады».
Жанна д’Альбре, воспитывавшая своего сына, будущего Генриха IV, «в самых диких и суровых местах, босоногим и свободным от всяких условностей».
Такова и Маргарита Валуа, знаменитая королева Марго, идеал Брантома, Маргарита Валуа, чудо грации и красоты, но законченный образчик совершенного распутства тела и души. Это и герцогиня де Монпансье, заклятый враг Генриха III, доведшая свою ярость до безумия и вооружившая руку Жака Клемана.
Во всех основных событиях этого века, столь изобилующего перипетиями судьбы, женщины всюду и всегда являлись одними из самых заметных и деятельных героев.
В замке Амбуаз, после заговора, придворные дамы наблюдали за пытками и казнями с высоты дворцовых террас и столь отдавались этому времяпрепровождению, словно присутствовали при каком-то причудливом маскараде, ничем не выказывая своего волнения или сострадания. Только герцогиня де Гиз, дочь герцога Феррарского, не смогла сдержаться и разрыдалась.
При осаде Руана Екатерина Медичи вела себя как истинный воин. «Орудийные залпы и пальба аркебуз раздавались со всех сторон вокруг нее, а она не обращала на это никакого внимания. Когда коннетабль Франции герцог де Гиз упрекнул ее в желании накликать на себя несчастье, она всего лишь рассмеялась и сказала, что столь же бесстрашна, как и он:; приучена ко всем воинским трудам в такой же степени, в какой и любой из сопровождающих ее спутников мужчин».
Героини XVI более предпочитали, чтобы их боялись, чем любили. Хорошо известно, что для того, чтобы утолить свою злобу, излечиться от ран страдающего самолюбия, они не останавливались даже перед убийством, в их глазах преступление имело свою поэзию, свой особый престиж. «Девица де Шатонёф, одна из любовниц короля, прежде чем он отбыл в Польшу, вступила в тайную любовную интрижку, а потом и вышла замуж за одного флорентийца, обнаружив же, что он развратник, она убила его собственными руками на ложе своей соперницы». (Мемуары сеньора д’Эстуаль). Эти дамы, одновременно и сладострастные и жестокие, возбуждали в мужчинах безумную страсть, экзальтический восторг и безрассудное поклонение. Сеньор д’Обиак, говоривший о Маргарите Валуа: «Я желал бы быть любимым ею, даже если после меня повесят», – этот д’Обиак, уже идя на смерть, «вместо того, чтобы помнить лишь о своей душе и спасении ее, целовал лоскут голубого бархата, все, что осталось у него от благодеяний и щедрот этой дамы». За этих опасных сирен мужчины готовы были отдать себя на растерзание диким зверям, не моргнув глазом и не поведя бровью, бросались в огненную геенну ада. Ничем так не пренебрегали в те времена, как жизнью. Кровь проливали рекой. Но даже среди самых страшных трагедий, сцен ужаса и убийства, французский характер сохранял свою веселость, беззаботность, свой вкус к острому (пряному) словцу, к песням. Чем больше ветшала и становилась все менее надежной жизнь, тем более приобретали очарование галантная любезность, обходительность и страстность любви. Балы перемежались кровавыми побоищами. Между двумя ужасными грозами небо прояснялось, лазурь его сияла, согревая сердце, весна жизни заполняла собою все. В эту причудливую эпоху, когда изящество смешивалось с варварством, когда рукояти стилетов украшали тончайшим жемчугом, повсюду звучали то порознь, то хором крики ярости и сладострастные мелодии. Но, как заметил Проспер Мериме в предисловии к «Хронике времен Карла IX»: «Что является преступлением и в государстве с совершенным устройством цивилизации, считается всего лишь простой отвагой в государстве с менее развитым общественным устройством» [153] [153]Эмбер де Сент-Аман. Женщины при дворе последних Валуа. Париж. 1884. С. 150.
[Закрыть].
И как можно отыскать добродетель там, где порок не только легко извиним, но даже прославлен, где верность в постоянной брачной неверности одна лишь празднуется как вершина подлинного величия души, где языком полурыцарским, полумистическимг возносят до небес позорные деяния общества и беспорядки в семье. Брантом – вот образец своего времени. Его восхищает как разврат, так и отвага. Его уважение к пороку и элегантному распутству подчас весьма наивно и убедительно в своей искренности.
В его глазах добродетель – удел лишь, низко рожденных женщин или уродок. Что же касается девиц и дам большого света, он рекомендует им быть постоянными в вопросах любви, ибо «они должны говорит он, – походить на солнце, всюду размещающее свои лучи, чтобы на каждого из людей смог попасть хотя бы отблеск прекрасного светила». В этом: распущенном веке религия настолько выродилась, что перестала служить уздой и опорой общественного спокойствия. Воображаемое христианство, адептами которого становились великие сеньоры и знатные дамы не имело ровно ничего общего с Евангелием: это искаженное до неузнаваемости вероучение, которое изгоняло из мира ни гордыню, ни гнев, ни роскошь, ни вкус к крови. Ныне мысль о смерти стала всего лишь легкой приправой, контрастом, предназначенным самой судьбою служить лишь для придания еще большего очарования мирским удовольствиям. С высоты католических кафедр проповедники зароняли в души людей семена жестокости и мести. Они не отступали в своих речах ни перед шутовской буффонадой, ни перед непристойностями, ни перед призывом к самым низменным инстинктам толпы. В связи с этим можно было бы сказать, что человечество в эту эпоху вместо того, чтобы пасть на колени и молить Христа простить его, забыло его крест и обратило свой обожающий взор на крест злого разбойника.
Великим моралистом эпохи, глубоким мыслителем, чья книга служила путеводителем для государственных мужей и дам, всеми обожаемым писателем, чьим идеям подражали и следовали в практических делах управления, был Макиавелли. «В поступках людей, и в особенности принцев, не боящихся предстать перед чьим-либо судом, значение имеет только результат. Пусть правитель мечтает лишь о том, чтобы сохранить жизнь себе и своему государству; если он преуспеет в этом, любые средства, какие бы он ни предпринял для достижения этой цели, всегда будут сочтены мудрыми, достойными и уважаемыми всеми.
Всегда хорошо для государя казаться милосердным, верным, гуманным, верующим, искренним, прекрасно, если таков он в действительности, но даже если это совсем не так, необходимо, чтобы он умел владеть собой и мог почти одновременно демонстрировать совершенно противоположные свойства характера».
Екатерина Медичи – именно женщина Макиавелли. Возвышенные героини ее века и ее школы охотно следуют ее примеру. И их необъятная власть тяготеет сильнее всего ко злу. Более похожие на демонов, чем на ангелов, они преследуют и гонят, вместо того, чтобы утешать и ободрять. Женщины эти, чье влияние не имеет ничего чистого, сладостного, утонченного, оставляют в душе лишь чувство горечи. Без сомнения, вокруг них еще мерцает угасающий огонь былого рыцарства, хотя и опороченный, испорченный, но яростный и авантюристический до безумия. Ради этих Армид, этих колдуний или волшебниц, стремившихся скорее быть куртизанками, чем великосветскими дамами, потомки рыцарей средних веков с каким-то невыразимым безумием играли своею жизнью. Ясно, что женщины эти, в сиянии красоты и великолепии роскоши, прежде всего пленяли глаз. Как восхищался Брантом дамским эскадроном Екатерины Медичи. Видели бы вы сорок-пятьдесят матрон и девиц, следовавших за ней верхом на великолепных иноходцах, перья их шляп, взлетая вверх и паря вслед за несущимися всадницами, словно взывают к миру или войне, – кто знает…
Вергилий, некогда попытавшийся описать великолепие наряда царицы Дидоны, отправившейся на охоту, даже представить себе не мог истинного великолепия и ценности наряда нашей королевы и ее дам.
А мы скажем вослед самой Екатерине Медичи в отношении Марии Стюарт: «Нашей маленькой шотландской королевне стоит лишь улыбнуться, как все французские головы обращаются к ней». В отношении же Маргариты Валуа мы признаем вместе с Ронсаром, что прекрасная богиня зари Аврора ею побеждена, и в Блуа, в день вербного воскресения, когда Брантом описывает нам очаровательную принцессу на шествии, всю осыпанную звездами бриллиантов, облаченную в золотой кастор, привезенный из Константинополя, который под своим весом раздавил бы всякую другую, но не ее, величественно несшую гордую голову, мы восхищаемся ее подлинно королевским великолепием и ее грацией, нежной и надменной одновременно.
Однако вся эта роскошь, весь этот блеск не должны обманывать нас. Красота сама по себе не наделяет еще добродетелью. Праздники при дворе Валуа не могут далее скрывать под нею низкого разврата в той же мере, в какой не могли его скрыть статуи и творения искусства в «Золотом доме» Нерона. Тщетно порок рядится в самые роскошные одежды. Напрасно феерическая, сказочная роскошь выставляет свои чудеса. Приходят на ум слова леди Макбет: «И капли крови запах не унять всем ароматам пряных благовоний».
Почти всегда жертвы собственной страсти – героини XVI века – в самих себе находят свое наказание. Недовольные сами собой, несмотря на все попытки заглушить угрызения совести, мучающей их, они являют при ближайшем рассмотрении бездну слабостей и несчастья.
К несчастью для тех похвал, которыми их осыпали и для неудержимого обожания и восторга, который они якобы были способны вызвать, все они кончали и для современников и для истории одним – становились предметом общего презрения. Под их кружевами, бархатами или злато-парчовыми платьями бились сердца, исполненные тревоги, тоски и глубокой горечи. И все же среди столь низко падшего общества то там, то тут появлялись иногда действительно симпатичные типы. Как и всегда, изгнанная добродетель находила пристанище в некоторых душах. Карл IX говорит о Елизавете Австрийской: «Я могу только поздравить себя самого с тем, что обладаю самой мудрой и самой добродетельной женщиной не только Франции, не только Европы, но и, по всей видимости, всего мира».
Супруга Генриха III, Луиза де Водемон, является также образцом супружеской верности. Глаз отдыхает на этих умиротворенных лицах, ни разу не искаженных порывами дурных страстей. Но подобные образы лишь подчеркивают пороки других женщин.
Большое количество новых произведений проливает новый свет на эту эпоху. Старинные мемуары молодеют в лучах их новейших комментариев и исследований. Критика удвоила свое рвение, а анализ исследователей открывает доселе неведомые сокровища истории. Мы хотели бы воспользоваться этими исследованиями в воссоздании лиц героинь XVI века. Мы убеждены, что чем глубже будет исследоваться этот обширнейший и драматичнейший период, тем чаще будут обнаруживаться новые изобильные источники и неисчерпаемые залежи как в смысле занимательности найденных фактов, так и в смысле глубочайшего психологического значения. Писатели, подобные Вите и Мериме, музыканты, подобные бессмертному автору «Гугенотов», художники вроде Поля Делароша, доказали с полной очевидностью, что ни одно время так много не говорит воображению, уму, сердцу, человека, как это.
В деле осмысления и воссоздания этой эпохи авторы романов были менее счастливы. Вместо того, чтобы подражать Вальтеру Скотту, который умел в точности воссоздать дух и состояние описываемой эпохи, они завладевают историческими персонажами только для того, чтобы заставить их передать дух нашего времени в обличье минувшего века. Они не умеют воссоздать их истинные физиономии.
Итак, чтобы далеко не ходить за примером, отметим лишь, что именно образ Екатерины Медичи извращается ими до неузнаваемости. Истинная Екатерина Медичи и отдаленно не напоминала тот образ людоедки, под маской которой ее изображают в большинстве современных романов. У нее не было ни зловещего взгляда мрачных глаз, ни облика роковой женщины. Сгущая краски, создают зловещий призрак, но не женщину. Вместо реального облика исторического лица создается персонаж из фантасмагории. Екатерина Медичи, такая, какой она была, со всем своим великолепным самообладанием, холодной расчетливостью, элегантной надменностью, невозмутимым спокойствием, скрывает в душе своей нечто совсем другое. Это спокойность, размеренность и уравновешенность, придающие ее облику необычную оригинальность. Такая нежная кротость в преступлении, всякое отсутствие гнева посреди самых кровавых трагедий, такая вежливость палача к своим жертвам, такой ничему не удивляющийся, ничего не страшащийся макиавеллизм, ловко и спокойно играющий законами и человеческой моралью, – вот подлинный характер Екатерины. К этому облику нечего добавить, но нечего и отнять. Преувеличения же вредят не только историческим исследованиям, они в равной степени достойны сожаления и в смысле занимательности, ибо искусство страдает от них гораздо больше, чем истина. «Вы хотите романа, – сказал как-то историк Гизо, – почему бы вам не обратиться к истории?»
