Текст книги "Фаворитки французских королей"
Автор книги: А. Глебов-Богомолов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Глава 8 Генрих III, или приближение конца
После короля Генриха настал черед Франциска, Второго, чье царствование оказалось таким кратким, что сплетники не успели и приготовить пасквили на его дам; хотя отсюда не следует, что, проживи он дольше, он бы позволил такое при своем дворе, – ибо то был монарх добрейший и честнейший по своей натуре, не жаловавший доносчиков, а сверх того весьма почитавший женский пол и неукоснительно вежливый с ним. Тех же обычаев держалась королева-мать и его царственная супруга [283] [283]Королева Мария Стюарт.
[Закрыть], а также дядья, каковые осаживали неугомонных и ядовитых на язык…
Король Карл [284] [284]Карл IX.
[Закрыть], взошедший на трон после него, по молодости лет сначала не интересовался женщинами, а пёкся только о забавах, свойственных его возрасту. При всем том его наставник, покойный господин де Сипьер, бывший – по моему разумению и, по мнению каждого, кто с ним встречался, – одним из самых достойных и обворожительных кавалеров своего времени, преуспев в куртуазной почтительности к слабому полу, преподал своему юному ученику и повелителю столь добрые наставления по сему предмету, каких не слышал ни один из королей, до него восседавших на французском престоле. Действительно, и в нежном возрасте, и возмужав, король не пропускал ни одной дамы, не остановившись перед ней и не поприветствовав; причем весьма почтительно обнажал главу и делал это всегда – и если безумно торопился, и когда никуда не спешил, и будучи на коне, и прохаживаясь пешком. Когда же и для него наступила пора любви, он оказал честь некоторым зрелым и юным особам, но с таким благородством и уважением к их достоинству, каким мало кто при дворе мог похвалиться…
Вот как благородно относился монарх к слабому сословию; даже в свои последние дни, когда, как я знаю, ему хотели внушить отвращение к неким весьма влиятельным, достопочтенным и прекраснейшим собою сеньорам – якобы замешанным в громкие дела, затрагивающие и его особу, он не желал ничему верить и был к ним радушен, как никогда, пировал с ними – и умер, провожаемый их благословениями и орошаемый обильными слезами, что они пролили над его телом. И еще долго они поминали его добром, особенно когда настал черед править Генриху Третьему, каковой, по возвращении своем из Польши, получив о них дурное донесение, раздул из малости – как ему случалось и прежде – великое дело и стал непримиримым стражем их нравственности, ополчась как на них, так и на многих других, тоже мне известных, из-за чего снискал к себе их сугубую ненависть, в немалой степени ускорившую и несчастье его правления, и его собственную гибель…
Иные считают, будто король [285] [285]Генрих III Валуа.
[Закрыть], ведя беспощадную войну со всем дамским полом, стремится искоренить женскую греховность – как если бы это могло чему-нибудь помочь: ведь надо признать, что натура этих очаровательных существ такова, что, чем строже запрет, тем сильнее разгорается пламень, и уследить за всем невозможно…
Впрочем, я свидетель тому, что некоторых из этих хрупких созданий он любил с нежнейшей преданностью и уважением, почитая величайшей честью для себя служить им…
А с другими король занимался любовью, чтобы унизить их…
Он с большим любопытством разузнавал о похождениях светских искусительниц и пытался проникнуть в их мысли и желания. Поговаривают, что иногда он делился любовной добычей со своими наиболее доверенными приближенными. Счастливчики: ведь объедки с королевского стола не могут не быть превосходны на вкус. Дамы, как я знаю, весьма его опасались: он отчитывал их сам или же поручал это королеве– матери [286] [286]Екатерина Медичи.
[Закрыть]– тоже весьма скорой карать и миловать, но… не любившей злоречивых – тех, кто вмешивается в чужую жизнь и сеет там раздор и смущение…
«Этот король [287] [287]Генрих III Валуа, сын королевы Катрин.
[Закрыть], как я уже говорил, привыкший с нежных лет слушать истории про женские проказы (и я сам таковыми его развлекал), не прочь был поведать кое-что и сам – но в глубокой тайне, опасаясь, что о том прознает его матушка, ибо она не желала, чтобы он их пересказывал кому бы то ни было, кроме нее… Даже впервые прибывшим ко двору особам он, встретив их с радушной любезностью, часто мог рассказать о самих столь подробно, что в глубине души они удивлялись, как он все разузнал, – хотя наружно не подавали вида и не признавались ни в чем. Его же их уловки необычайно забавляли; да он не уставал и в прочих, больших и малых, вещах столь превосходным образом находить применение своему въедливому уму, что прослыл самым великим королем из тех, кто последние сто лет правил Францией…» [288] [288]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». 1993. С. 286–287.
[Закрыть].
«Днем своего рождения Генрих III всегда считал 18 сентября 1551 года, хотя в действительности он появился на свет спустя 40 минут после полуночи, т. е. 19 сентября. При крещении получил он имя Эдуар-Александр и титул герцога Анжуйского» [289] [289]Сб. Французские короли и императоры. Ростов н/Д: «Феникс». 1997. С. 150.
[Закрыть]. Случилось так, что из «шести выживших в детстве братьев и сестер пятеро умерли раньше Генриха. Лишь Маргарита пережила его и достигла 62-летнего возраста. Она и Генрих, единственные из десяти детей Екатерины Медичи и Генриха II, оставались в живых ко дню смерти их матери – 5 января 1589 года. Все представители последнего поколения Валуа отличались слабым сложением и болезненностью; их страшным бичом был туберкулез, против которого тогдашняя медицина была бессильна. Во время конфирмации 18 марта 1565 года Александр-Эдуар получил в честь отца имя Генрих, а его младший брат Эркюль… спустя год… имя деда – Франциск» [290] [290] Сб. Французские короли и императоры. Ростов н/Д: «Феникс». 1997. С. 161–152.
[Закрыть].
Напомним читателю, что у Генриха II было четверо сыновей и дочерей. Франциск II, родившийся в 1544 году и объявленный наследником престола в 1547 году, когда его отец занял трон; Елизавета Французская (1545–1568), супруга Филиппа II Испанского; Клотильда (1547–1575), в 1559 году вышедшая замуж за Шарля III Лотарингского, и Карл-Максимилиан (1550–1574) (Карл IX). Пятый сын, Людовик, умер в октябре 1550 года 20 месяцев от роду. Младшими братьями и сестрами Генриха III были Маргарита, по прозвищу Марго (1553–1615), за неделю до Варфоломеевской ночи вышедшая замуж за будущего Генриха IV, короля Франции, и Эркюль (1555–1585), единственный из четырех братьев, так и не ставший королем. Длинный ряд рождений завершился двойней в 1556 году – родились сестры Жанна и Виктория, вскоре умершие.
Сразу вслед за кончиной Карла IX Екатерина Медичи направила губернаторам провинций известие о его смерти. «Потеря, – писала она, – постигшая меня, так меня удручила, что я не желаю ничего другого, кроме ухода и оставления в покое всяческих дел. И все же, побужденная к тому настойчивыми просьбами и увещаниями, я вынуждена принять на себя заботы регентства, дабы своими малыми силами помочь обществу избежать всевозможных треволнений».
В течение трех месяцев она находится у власти одна (с 30 мая по 5 сентября 1574 года), поддерживая всеми силами status quo, чтобы облегчить своему любимому сыну, «своему маленькому орлу» [291] [291]Она называла его также «mon tout» – «моё всё».
[Закрыть], спокойное и мирное начало нового царствования, а тот, со слов одного венецианского дипломата того времени, «имел острый глаз и душу своей матери» – Questo e l’occhio destro e l’anima della madre, – которая современникам в это описываемое нами время представлялась гением ловкости и притворства. Ей было уже пятьдесят четыре года и все свои последние упования она возлагала именно на герцога Анжуйского, любимого своего сына и, несмотря на явное удовольствие распоряжаться и править одной, с нетерпением ждала его возвращения из Польши.
18 июня 1574 года, спустя пять дней после того, как он узнал о кончине своего брата, король Польский бежал из Кракова, подобно вору и кондотьеру, от наскучившего и чуждого ему венца. Краткость пребывания его в этой стране хорошо показывает, сколь чужды были ему ее язык и нравы. А любимый поэт будущего короля Филипп Депорт [292] [292]Филипп Депорт (1546–1605) – французский поэт. Переводил псалмы, писал мадригалы, но помимо этого был автором популярных сонетных циклов, которые очень любил Генрих III.
[Закрыть], писал:
Польша, прощай! Пустынная страна!
Приют снегов и льда печальный,
Прощай, страна предвечного прощанья,
Чей воздух, вид и нрав отравой мне всегда.
Увижу ль вновь тебя, унылая страна.
Генрих среди гордых сарматов жаловался подобно Овидию на брегах Евксинского Понта. И историк Пьер Матье замечает, что «он носил польскую корону на своей голове как некую тяжкую скалу». Самым большим наслаждением изгнанника было писать во Францию, и подчас он посылал с одним курьером по сорок, а то пятьдесят писем за раз. Дело в том, что рано, в пятнадцать лет, познавший женщин из «летучего эскадрона» своей матушки, он был «славным жеребцом» (как говорили о нем Екатерине), но однажды влюбился в красивую и умную Мари де Клев, супругу принца Конде. Позабыв из-за нее красавицу Рене де Рьё, прозванную Красавицей из Шатонёфа, двадцатилетнюю блондинку, в которой сочетались грация и энергичный характер, он впал в чисто платоническую страсть, которая уже за несколько месяцев до его отъезда в Польшу едва окончательно не подорвала его здоровье, ибо привык к постоянной и бурной близости с разными красавицами двора, а в особенности с красавицей из Шатонёфа. Впрочем, та нисколько не собиралась оставлять в покое страдающего герцога Анжуйского. Рене де Рьё продолжала встречаться с ним, желая компенсировать его угнетающе-платонические отношения с мадам де Клев.
Надо сказать, что эта платоническая страсть родилась во время бракосочетания короля Генриха Наваррского и Маргариты Валуа. «После весьма бурного танца вспотевшая Мари де Клев вынуждена была удалиться в соседнюю с бальным залом комнату, чтобы снять рубашку. Через несколько мгновений Генрих, который вел фарандолу, отправился туда же, чтобы вытереть свое лицо. Он схватил рубашку Мари и, полагая, что это салфетка, утерся ею… Тут же, как сообщает летописец, „чувства его взволновались“ и, увидев, что он держал в руке, он почувствовал беспредельную любовь к хозяйке этой благоухающей и еще теплой рубашки.
Потом он вернулся в зал, где принцы танцевали под звуки скрипок, и негласное „расследование“ дало ему возможность выяснить, чья эта была рубашка…
На другой же день Мари де Клев получила пламенное объяснение в любви и, потрясенная тем, что очаровала самого красивого в мире принца, тоже в него влюбилась» [293] [293]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». 1993. С. 299.
[Закрыть].
И в самом деле герцог Анжуйский был красив. Рослый, широкоплечий, обольстительный, очаровательный, он отличался изысканной элегантностью, столь нравившейся фрейлинам из «летучего эскадрона».
«Быть может, у него был несколько женоподобный вид, но упрекать его за это было бы несправедливо, поскольку виноваты были в этом маленьком недостатке только фрейлины королевы-матери. Когда он был еще ребенком, они очень часто забавы ради украшали его, румянили и опрыскивали духами, как куклу; и у него на всю жизнь остались привычки, которые сейчас выглядят несколько подозрительными, а тогда (тем более для принца – прим. автора) казались вполне нормальными. Он носил не только облегающие камзолы, перстни и ожерелья, но и великолепные серьги.
Он любил также пудриться, поливаться духами, подкрашивать губы и одеваться в женское платье».
Это были, несомненно, странные вкусы, но они не мешали герцогу Анжуйскому бегать за девицами и проявлять себя пылким партнером.
Как рассказывает летописец, он остановил свой выбор на хорошеньких фрейлинах свой матери, «ибо они были податливы, богаты опытом и не способны устроить скандал, поскольку Екатерина Медичи приказала им угождать своим сыновьям» [294] [294]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». 1993. С. 296.
[Закрыть].
Словом, это был прекрасный, хотя и немного странный кавалер. Но в конце сентября 1573 года его платонической любви к Мари де Клев был нанесен серьезный урон. Благодаря интригам своей матери он был выбран польским сеймом королем Речи Посполитой, и ему пришлось покинуть обеих своих дам. Практичная и сексуальная Рене де Рьё нашла нового любовника, но Мари де Клев была безутешна. Остановимся на мгновение на этой особе.
Мари де Клев, супруга принца Конде, была дочерью Франциска, герцога де Невер и Маргариты де Бурбон. Вышедшая замуж всего лишь каких-то два года тому назад, в 1571 году, молодая принцесса блистала своим умом, красотой, богатством и знатностью рождения. Поэт Депорт, дебютировавший как «дамский» угодник и творец изнеженных рифм, которые должны были примирять размолвки Карла IX и Мари Туше, переквалифицировался в панегириста молодого победителя в битве под Жарнаком, которым был герцог Анжуйский, и его прекрасного идола и теперь творил свои элегии в честь них, называя Генриха Эвриласом, а Мари де Клев – Олимпией. Так что королева Марго, узнав в них своего брата и его возлюбленную, упрекала Олимпию за ее холодность и советовала ей брать пример с нее, становящейся еще мудрей под действием любовного жара и пылкой страсти.
Если судить по стихам Депорта (но поэты, разумеется, не историки), уроки Маргариты принесли свои плоды. И если принцесса Конде не уступила натиску своего возлюбленного, это еще не значит, что она не осталась безучастной (и совершенно бесчувственной) к тем знакам почтительного внимания и обожания, которые он ей оказывал. Кажется, ее не отпугивала даже возможность развода, предлог для которого подавало возвращение ее супруга к ереси протестантизма.
Именно ей, а не мадемуазель де Рьё, Генрих писал страстные письма из Кракова. Он доходил до того, что вместо чернил писал кровью… в буквальном смысле слова. Экзальтированный Генрих писал и думал только о Мари. Вот, например, какое письмо получил от него Бове-Нанжи, один из его друзей:
«Вы же знаете, как я ее люблю. Сообщите же мне о ее судьбе, чтобы я мог ее оплакать [295] [295]Хотя на самом деле оплакивать следовало бы судьбу династии Валуа (прим. редактора).
[Закрыть]. Больше ничего не окажу, ибо любовь пьянит».
«Да, любовь пьянила его, – говорит Ги Бретон, – и выбитый из колеи Генрих вызывал у поляков растерянность… он выглядел в глазах всех окружающих странным государем, и краковские придворные шептались из усов в уши о своем горьком разочаровании.
А Генрих был слишком тонким (и наблюдательным) человеком, чтобы этого не замечать…» [296] [296]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». 1993. С. 300.
[Закрыть].
Суврэ, его секретарь, лично прокалывал ему пальцы, чтобы крови хватило как раз на одно письмо.
Страстное желание вновь увидеть принцессу Клевскую было одной из причин, заставившей Генриха неожиданно бежать из Польши. Сделав вид, что отходит ко сну на глазах польских придворных, он бежал сразу же, как только они вышли из его комнаты. В сопровождении своего медика Мирона, секретарей Суврэ, Ларшана и Дю Альда он без шума открыл ворота замка, за которыми расстилалось чистое поле. С четверть лье они пробирались пешком во мраке и тишине безлунной ночи и таким образом достигли маленькой часовни, подле которой их ждали лошади. Затем вскочили в седла, пришпорили лошадей и следующие двадцать лье пронеслись галопом. Польские вельможи, посланные в погоню за королем, перехватили его уже в Моравии. Он попытался объяснить свой странный и внезапный отъезд, ссылаясь на то, что его возвращения потребовала мать, а потом, показав полякам портрет принцессы Конде, произнес: «В особенности вот эта моя любовь торопит меня с возвращением во Францию, и узнав, быть может, о ней, вы одобрите мой поступок, когда вернетесь в Польшу».
Но едва Генрих выскользнул из рук своих верных подданных, как почувствовал, что любовь, ставшая предлогом стремительности его бегства, слабеет. Вместо того, чтобы сразу, не теряя времени, вернуться во Францию и броситься там к ногам своей возлюбленной, он одиннадцать дней провел в Австрии и два месяца в Италии. Несмотря на свою скорбь и траур по брату, он пустился во все тяжкие, переходя с праздника на праздник, а взойдя на «Буцентавр», великолепную венецианскую галеру, именно на ее борту совершил торжественный въезд в Венецию.
Справа от его трона стоял папский нунций, слева – венецианский дож. Генриха это могло только радовать. Так пересек он украшенный огнями Большой Канал и ступил на берег прямо перед дворцом Фоскари. В течение многих дней длились торжественные приемы, овации, пиры, фейерверки, турниры, игры, маскарады и прочие увеселения [297] [297]С Венецией он простился 15 августа 1574 года.
[Закрыть].
В Падуе, Ферраре, Мантуе, Турине праздники возобновились. Легкая, изящная, элегантная и чувственная атмосфера итальянских городов очаровала самого сластолюбивого из всех монархов. И поэтому только 5 сентября он прибыл на границу своего государства. Екатерина Медичи встретила его в Пон-де-Бовуазен, поразив всех присутствующих демонстрацией своей нежности к вернувшемуся сыну, и на завтра он уже въезжал в Лион, в котором, как когда-то Карл VIII и Людовик XII, тоже провел изрядное время – целых два месяца.
Именно здесь в нем стали проявляться замашки восточного сатрапа. Плавая по Соне, он обедал в совершенном одиночестве, поскольку специальная загородка не позволяла придворным даже близко к нему приближаться. Здесь же, в Лионе, узнал он о кончине принцессы Клевской, отошедшей в мир иной 30 октября от родов, оставив после себя в награду и утешение Генриху дочь [298] [298]Зачатую ею, впрочем, от своего законного супруга.
[Закрыть].
При этом известии он проявил глубочайшее отчаяние. Узнав о случившемся из письма матери, он сначала упал без сознания.
«Екатерина ждала у дверей. Она приказала перенести его в свою комнату, где он несколько часов лежал без чувств с неподвижным взором; опасались даже за его рассудок. Он отказывался даже от пищи и нарушал свое молчание лишь судорожными рыданиями. Его жалобы напоминали предсмертный хрип, и королева-мать испугалась.
Будучи суеверной (и мы знаем до какой степени) она вообразила, что сын ее стал жертвой колдовства и тоже умрет» [299] [299]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». 1993. С. 303.
[Закрыть].
По ее приказанию у Генриха забрали даже крест и серьги, подаренные ею, «но несчастный, которого горе сломило навсегда, все плакал, и траур его был несколько странным» [300] [300]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». 1993. С. 303.
[Закрыть].
«Восемь дней подряд он кричал и вздыхал, – писал Пьер Матьё, – а на публике появлялся весь покрытый знаками и символами смерти. На лентах его башмаков и подвязках он носил маленькие мертвые головы, и приказал Суврэ изготовить подобных украшений на 6000 экю» [301] [301]Пьер Матьё. История Франции. (Цитируется по книге Ги Бретона).
[Закрыть].
Запершись в обтянутой черным крепом комнате, он дни и ночи проводил разглядывая, лаская и целуя портрет и волосы принцессы, как будто она могла ему ответить, громко звал ее по имени. Но все эти слезы и рыдания не могли унять его скорбь. Генрих III не умел ни страдать, ни любить. Через неделю один из его фаворитов отнял у него портрет, один взгляд на который причинял ему такие страдания, и король больше не просил его вернуть, а через день даже не произносил имени бедного создания.
Он оставил Лион 16 ноября 1574 года и вместо того чтобы направиться в Париж, по Роне отправился навестить Авиньон, и этот город «авиньонских» пап очень ему понравился. Здесь он был принят в братство монахов «флагеллянтов», или кающихся (также называемых «битыми») за то, что ударами плетей по спине и плечам вымаливали прощения своих грехов. Монахи этой конгрегации носили на голове глухие капюшоны с прорезями для глаз и вечерами шествовали по улицам, неся в руках факелы и распевая Miserer. Существовало три братства «флагеллянтов»-«самобичевателей» – белые, черные и голубые. И по примеру короля придворные дамы наперебой записывались в эти конгрегации. Среди «кающихся» был даже Беарнец, будущий Генрих IV. Впрочем Генрих III, находя его слишком мало подходящим для этой роли, упрекал соперника, что тот толком не умеет даже управиться с власяницею.
Больше не было никаких вопросов о принцессе Конде и, радикально утешившись спектаклем процессий самобичевателей, король Франции и Польши, счастливый уже тем, что изгнал из своей души печальное воспоминание, думал теперь лишь о предстоящем ему бракосочетании.
Надобно знать, дорогой читатель, что, возвращаясь на родину, Генрих III остановился на несколько дней в Вене, где император Максимилиан II предложил ему руку своей дочери, вдовы Карла IX, – Елизаветы Австрийской. Король не стал отвергать этого предложения, но, имея весьма мало симпатии к своей невесте, скоро забыл об этом предложении. Юная особа, которую увидел он через несколько месяцев в Нанси, Луиза, дочь Николя Лотарингского, графа де Водемон (а потому названная историком Луизой де Водемон) запала ему в память. Родившись в Номени, близ Меца, в 1553 году, красавица почти при рождении потеряла свою мать, но воспитание ее от этого не стало менее строгим и тщательным.
Она отличалась добрым нравом, красотой и благочестием, скромностью, отражавшейся на ее прелестном лице. «Можно и должно, – говорит Брантом, – хвалить эту принцессу за многое, ибо в браке она вела себя благоразумно, хранила целомудренную верность супругу, так что связывавшие их узы ею были не тронуты, оставаясь крепкими и неразрывными, – и никто никогда не подметил в ее облике никакого изъяна» [302] [302]Аббат де Брантом. Жизнеописание галантных дам. (Перев. Г. Р. Зингера).
[Закрыть].
С точки зрения состояния положение ее семьи было далеко не блестящим, и никому и в голову не могло прийти, что дочь графа де Водемон однажды станет королевой Франции. Поскольку она была связана узами родства с семейством Гизов, советники старались отговорить Генриха III от этого брака, указывая ему на опасность чрезмерного усиления влияния уже и без того могущественного дома. Казалось, некоторое время он колебался и даже посылал государственного секретаря Клода Пикара просить руки сестры короля Шведского, но тут во время пребывания короля в Авиньоне умер кардинал Лотарингский, и Генрих предположил, что теперь Гизы перестали быть опасны, и, неожиданно и весьма невежливо отозвав Клода Пинара из Швеции, направил своего фаворита Дю Гаста в Лотарингию спросить графа де Водемон, согласен ли он отдать дочь замуж за короля Французского и Польского.
Рассказывают, что в момент приезда Дю Гаста Луиза отсутствовала. Она молилась в это время в часовне Сен-Николя в окрестностях Нанси [303] [303]Делала она это с двенадцатилетнего возраста, каждую неделю посещая церковь Святого Николая.
[Закрыть]. Туда она всегда направлялась пешком, одетая почти как простая крестьянка, и всегда раздавала страждущим и нуждающимся по двадцать пять экю, которые ежемесячно выдавал ей на эти малые удовольствия ее отец [304] [304]Дрё дю Радье. Королевы и регентши.
[Закрыть]. Вернувшись в Нанси, она попросила у своей мачехи прощение за то, что не присутствовала на церемонии ее утреннего одевания, на что та скромно ответила:
– Прощение должна просить я, ведь это я должна была бы присутствовать при вашем утреннем туалете – вы теперь королева Франции.
Генрих III был коронован в Реймсе 13 февраля 1575 года, а женился на следующий день, но на церемонии коронования были подмечены и весьма дурные приметы. Корона плохо держалась на голове короля и, одетая вторично, даже поранила ему голову, к тому же он так много времени провел за выбором деталей туалета, что торжественная месса началась только около пяти часов вечера, уже при свете факелов, чего обычно пытались избежать прежние короли, зная, что это дурное предзнаменование.
Несмотря на свои недостатки и все более развивающиеся пороки, Генрих III сумел добиться того, что к его законной супруге и придворные и простые французы испытывали самое глубокое уважение, ведь королева хранила ему верность даже тогда, когда король, супруг ее, мог позволять себе известную свободу на стороне и своим мелочными придирками доводить ее до слез.
Слава Богу, делал он это не очень часто, в основном изъявляя законной супруге полное свое почтение. Часто его видели прогуливающимся с ней по улицам Парижа. Король посещал церкви и соборы, присутствовал на литургиях, много молился, а возвращаясь в Лувр, останавливался у лавок и покупал птиц, обезьян, маленьких собачек и привязывал их к своему поясу или сажал в корзину, которую всегда ставил на колени королеве.
Очень удрученный отсутствием детей, он совершал девятидневные молитвенные обеты и паломничества, прося у Бога продления рода Валуа, над которым нависла угроза полного угасания. Луизу де Водемон тоже не радовало подобное бесплодие их союза. Однако эти огорчения (а вернее глубокие тайные переживания) нисколько не портили природной смелости ее характера. Увы, в обществе, где добродетели превращались в пороки, женщины наравне с мужчинами принимали участие в общем разложении и распутстве. Идеи, нравы и чувства извратились до крайности.
Но пороки окружения королевы лишь еще сильнее подчеркивали и выделяли добродетели Луизы де Водемон. Можно даже сказать, ее добродетели словно вытекали из пороков двора ее супруга. Не принимая никакого участия в интригах и соперничестве, она ни на кого не бросала тень. Все ее уважали. Даже ложь и клевета умолкали перед этой воистину доброй королевой.
Напрасно грозы и бури жизни неумолчно стучались в двери ее покоев, они не могли обеспокоить ее молитв, ведь, как сказал Святой Августин, ищущая отдохновения душа находила успокоение в себе самой. Волны бушующего моря разбиваются у ног коленопреклоненной королевы, гугеноты и католики, лигёры и роялисты [305] [305]Сторонники Гизов и дома Валуа.
[Закрыть], все в равной степени, единодушно в почтении склоняют перед ней головы.
* * *
В этом смысле Луиза де Водемон – естественный и поразительный контраст с двумя такими представителями дома Валуа, как Генрих III и его сестра, Маргарита Валуа, королева Наварры, тоже живущая в это время при дворе.
Оставим Генриха III, к нему мы еще вернемся. Коснемся памяти королевы Марго, рассмотрим ее повнимательнее. Тогда как королева, ведя себя как святая, была занята благотворительностью и молитвами, Маргарита, действуя подобно кокетке, вела жизнь, полную удовольствий и увлечений, интриг и светской суеты. «Знаменитая королева Марго, – говорит историк Эмбер де Сент-Аман, – характернейший тип совершенно деклассированной женщины. Каких же качеств не достает этой красавице, чтобы быть счастливой женщиной? Рассудительности. Она добровольно, своими ошибками, обрекает себя на жестокие унижения. У нее есть знания, ум, талант, но нет рассудительности и мудрости, гордости, возвышенности, подлинного достоинства, в конце концов, простого самоуважения. Испорченная „едва из колыбели“ буквально гиперболической и невыносимой лестью, она живет какой-то фальшивой, призрачной и ложной жизнью, в атмосфере сказочной, поэтической феерии».
Комплименты, которые расточали ей придворные, вскружили бы голову и существу куда более здравомыслящему. «Приходит мне на память, – говорит Брантом, – что ко двору явился некий дворянин, никогда не видавший прежде королевы Наварры. Увидев ее, он мне признался: „Теперь я нисколько не удивлен тем, что вы, господа, так любите двор, ведь видя ее, чувствуешь себя как в раю, а вам повезло видеть ее каждый день“».
Автор «Галантных дам» упоминает нам и о разговоре, который был у него с господином Ронсаром (чудесным поэтом тех времен, которого не очень жаловали в XVII веке ни Малерб, ни Вуатюр) во время торжественного обеда, данного Екатериной Медичи в честь польских послов:
«Скажите мне правду, сударь, – промолвил тот (когда королева Марго появилась одетая в платье из алого испанского бархата, украшенном перьями и драгоценностями больше некуда), – не кажется ли вам эта юная королева Зарёй, выходящей из мрака ночных вод, настолько она прекрасна и полна обаяния?» [306] [306]Позже Ронсар написал в честь королевы Марго сонет.
[Закрыть]. Польские послы вторили ему, называя супругу Генри ха Наваррского «второй Минервой, богиней мудрости и красноречия»; один из них, Лещинский, даже воскликнул: «Ничего не желаю видеть больше после такой красоты». «Конечно, – насмешливо замечает Брантом, – если поляки впали в восторг от ее глаз, что бы они сказали при виде всего остального». Красотой королевы Марго восторгался дон Хуан Австрийский, проезжавший через Францию и специально заехавший в Париж, чтобы ее повидать (хотя бы тайно) на балу, Под маской он проник в Лувр только ради того, чтобы ее увидеть, а попав, долго наблюдал за тем, как она идет в танце со своим братом, и восторгался ее красотой, на его взгляд, превосходящей красоту всех известных ему дам Испании и Италии (хотя обе эти страны весьма обильны красавицами). «Сколь красота этой королевы превыше любой человеческой красоты, то она создана скорее для того, чтобы губить и обрекать на вечные муки, чем спасать мужчин от оных».
Да, несмотря на весь свой блеск, королева Наварры не была счастлива в семейной жизни. Часто можно видеть мужчин, женатых на необыкновенных красавицах, но предпочитающих им менее соблазнительных женщин. Пожалуй, это можно сказать и о Беарнце [307] [307]Генрих IV.
[Закрыть].
Женившийся против воли на принцессе, не придерживающейся ни его религии, ни его взглядов, он никогда так и не смог смириться с подобным браком. «Принцы и католические сеньоры его презирали как маленького презренного предателя и плененного королевой-матерью царька далеких и диких гор».
Зная (от тех же астрологов, конечно), что он будет в один прекрасный день носить на голове корону Франции, он все это терпел, противопоставив насмешкам и издевательствам несокрушимое хладнокровие и безразличие. При дворе его считали заложником, а во время процесса Ла Моля и Коконнаса хотели погубить, После казни этих двух дворян из свиты герцога Алансонского, произведенной на Гревской площади 30 апреля 1574 года, Генрих Наваррский великолепно защищал себя на суде, чем и произвел на судей благоприятное впечатление своим достоинством и своей ловкостью, и все это благодаря опытному и талантливому перу свой жены Маргариты. Марго не любила мужа, но всегда, во все самые тяжелые моменты жизни сближалась с ним, оставаясь ему самой верной и надежной политической союзницей, что, впрочем, не мешало ей обманывать Великого Повесу с нежно любимым ею Лa Молем, и когда этот дворянин был обезглавлен, она велела забальзамировать его голову и поместила ее в специальный реликварий. Герцогиня Неверская отдала точно такие же почести голове покойного Коконнаса.
* * *
Но довольно о хорошо известном. Нас ждет Генрих III. Годы его правления отнюдь не были спокойными. В стране продолжалась война – сначала в 1572–1575, потом в 1585–1589 годах, словом, покоя он не знал до самой смерти.
Уже его современники отмечали, что в конце своего правления он у всех вызывал враждебное чувство. И католики, и протестанты относились к нему с одинаковой предвзятостью. Ничего странного в этом не было. После смерти Мари де Клев все женщины казались королю одинаково невыносимыми, и он перестал интересоваться женским полом, задумав искоренить его недостатки, слабости и пороки.
Теперь он окружал себя фаворитами, занявшими в его жизни очень большое место, «Красивые, вздорные, нервные, остроумные, злые, поверхностные, они демонстрировали шокировавшую всех роскошь, наряжались как барышни и прогуливались по улицам, нагло раскачивая бедрами, – говорит Ги Бретон. – Все это возмущало добропорядочных людей, не привыкших, чтобы мужчины гордились чем-то подобным» [308] [308]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». 1993. С. 305.
[Закрыть].
«Они следовали за королем повсюду, – признает современник Генриха III Пьер де Л’Эстулуль, – делая и говоря лишь то, что ему понравится. Они не слишком заботились о Боге и добродетели, довольствуясь милостью своего хозяина, которого они боялись и почитали превыше Бога» [309] [309]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». 1993. С. 306.
[Закрыть].
В народе не любили этих «миньонов» – группу из четырех человек, которых Генрих III все время держал при себе и «осыпал милостями, почестями и подарками». «Стремясь угодить королю, придворные покидали своих жен и открыто заявляли о своей приверженности содомскому греху. Для большинства это было тяжким испытанием, ибо, будучи нормальными людьми, они питали большое отвращение к этим противоестественным удовольствиям. Однако превозмогали себя, рассчитывая быть замеченными.
