Текст книги "Формула власти. Первое условие (СИ)"

Автор книги: Zora4ka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

– Я ведь говорил тебе: если попробую гулять по облакам, это будет последнее, что я сделаю в жизни.

– Может, тебе просто попадались слишком тонкие?

– Потолще этого. Я гуляю, как свинцовая гиря.

– А если за ручку? – глаза у Риши были шальные. Ей явно хотелось плясать и дурачиться.

– Утяну обоих.

– А держась за доску? Костя, я ни за что не поверю, будто жалкая капелька человеческой крови в тебе сильнее сильфийской. Не трусь и разувайся!

– Я не трушу, а проявляю благоразумную осторожность, – он все-таки сел на доску и нехотя потянулся к шнуркам.

– Трусишь-трусишь! – хохотала Риша, перебирая в облаке своими безупречными ногами. – Я тоже знаю этот странный язык политиков, где даже воробья обзовут компактной копией орла-великана. И не надо строить глазки, это вообще женская обязанность!

– Я же не виноват, что Небеса даровали мне такой чудесный взгляд, – кривляясь, как заправская модница, сказал Костя.

– А еще пуд скромности сверх того!

– Да, я скромен. И, конечно же, кричу об этом на каждом шагу. Осторожней, прямо за твоей спиной может открыться дырка!

– Да вижу я, вижу.

– Намекаешь, что тебе Небеса пожаловали глаза на затылке?

– Костя, ты неисправим. И почему до сих пор не разулся?

– Я уже, – ботинки остались в креплениях, а их владелец, крепко держась за доску, осторожно спустил ногу в облако. – А что ты чувствуешь, когда гуляешь?

– Почти ничего. Оно холодное, влажное, немного пружинит и щекочется.

– Хорошенькое «ничего»! Я ощущаю лишь пустоту.

– А ты спустись пониже и ступи обеими ногами.

– Все равно. Это еще безнадежнее, чем воздушная магия.

Костэн ловко забрался на доску и натянул ботинки. Риша подошла к нему, заглядывая в лицо.

– У тебя ведь был не просто тяжелый день. Какие-то неприятности?

– Нет, все в кои-то веки идет по плану. И от этого мне так муторно, хоть туманом становись.

– Может, расскажешь? – Ринтанэ забралась на свою доску, но обуваться не стала, болтая босыми пятками в воздухе. – Без секретных подробностей, просто чтобы выговориться. Должно стать легче.

– Тогда полетели на открытое небо. В облаках могут прятаться шпионы.

– А у кого-то мания преследования!

– Это профессиональная осторожность.

– Да как ни назови…

Высоко-высоко в небе начали появляться первые точечки звезд. Никто из сильфов, как ни старался, не сумел до них долететь. Тогда родилась теория, что звезд на самом деле просто не существует. Правда, веды ее вскоре опровергли, заявив, что небесные светила слишком далеки от земли, даже на доске не достать. Этот вывод сильфам не понравился, и поэтому большинство жителей Холмов продолжало верить, а точнее не верить в звезды. Костэн Лэй, надо сказать, к большинству не принадлежал. Агент своими глазами видел подлинники вычислений и здоровенную трубу с увеличительными стеклами, через которую открывалось такое, чего даже в самых нелепых фантазиях не вообразишь.

Две доски теперь висели в неподвижной синеве, над чернотой и редкими огоньками, как будто оказавшиеся меж двух усыпанных звездами небес.

– Сегодня я впервые пожертвовал подчиненным ради проверки сведений, Риша.

– Он… развеялся?

– Еще нет. Надеюсь. Но почти наверняка я больше его не увижу.

– Может, обойдется?

– Предчувствие редко обманывает меня. Какая же я сволочь! Загубил чужую жизнь. Сколько раз видел, как подобное проворачивает начальство, иногда сам оказывался в роли жертвы, считал такое в порядке вещей, особенностью работы. Но никогда не думал, как тяжело самому принять это решение…

Хотелось выть от безысходности и стыда. Риша говорила что-то утешительное, обнимала, гладила по волосам, целовала почему-то в висок и подбородок. Доски не покачивались, лишь слегка крутились на одном месте в сторону дуновений ветра.

– Давай, мы все-таки поженимся. Я возьму твою фамилию, буду ждать с работы, смахивать пыль с твоих картин и молиться Небесам за твою рисковую голову.

– Не надо. А если ты из-за меня попадешь в беду? Сколько уже раз в истории враги Холмов шантажировали агентов их близкими. А если я однажды не вернусь, и ты останешься вдовой, как моя мама? Я еще тогда дал зарок, что ни одна сильфида не будет плакать из-за моей смерти.

– Глупый. Какая разница, поженимся мы или нет? Мои слезы и улыбка все равно связаны с тобой.

– Нет, Риша. Я слишком люблю тебя, чтобы жениться.

– А я – слишком, чтобы перестать об этом просить.

Она наконец-то поцеловала его в губы, коснулась щеки мокрыми ресницами, прижалась всем телом – сильная, грациозная, бесконечно прекрасная. Он обнял ее всю, широко и крепко, стараясь забыться и в то же время запомнить каждую соленую капельку на носу, каждую родинку на гладкой коже, каждый невесомый вздох.

– Я все равно буду твоей женой, Костя Липка. Как бы сильно ты меня ни любил.

========== Глава 11. Пробуждение обды ==========

Сквозь приоткрытые двери падает луч.

Верю себе и не верю, и луч ослепительно жгуч.

И нужен единственный шаг,

Но мне не решиться никак.

Мари Карне

Говорят, лет до шести человек ничего не помнит. Клима считала, что молва, как обычно, врет. Она помнила себя почти всегда. Вернее, не себя, а маму. В память, как трещины в камень, врезалось большое, склонившееся откуда-то сверху лицо. Широко расставленные черные глаза, лучащиеся теплотой. Нос стручком, тонкие губы, глубокие ямочки на рябых щеках. Мама не была красавицей, но ее живому обаянию, мудрости и доброте в деревне не находилось равных. Девушка помнила укачивания сильных нежных рук, красные от стирки пальцы, тонкий сильный голос, так похожий на ее собственный.

– Ты будешь Климэн. Климка, Клима. Моя смышленая доченька…

Держась обеими ручонками за мамин палец, Клима делала первые шаги. Отец ворчал, что жена слишком возится с дитем.

– Клима особенная, – отвечала мама. – Ты это непременно поймешь, но потом. Жаль, не увижу…

С мамой было весело играть в прятки, догонялки, прыгалки. Мама казалась самой гибкой, самой ловкой и озорной. Главный товарищ, лучшая подруга. Только мама хвалила за всякие пустяки, никогда не уставала учить.

– Запомни все, что я сейчас тебе говорю. Хотя ты едва разменяла четвертый год, умишка у тебя побольше, чем у некоторых теток на завалинке. Ты родилась для того, чтобы принести счастье.

– Тебе, да? – радостно спрашивала Клима. Она гордилась, что мама ценит ее.

– Всем людям на свете. Ты – наше общее счастье. Но не говори никому про это. Сделай так, чтобы говорили другие.

Конечно, Клима не понимала тогда смысла маминых слов. Она просто радовалась, что может принести людям счастье.

Сильно запомнился Климе ее первый обман. Ей хотелось поиграть с соседской девчонкой, но ту не пускала тетка. Тогда Клима сказала тетке, будто за околицей объявился некто, желающий ее видеть. И девчонку обманула, уверив, что сумела уговорить тетку отпустить ее гулять. Разумеется, ложь вскорости открылась. Климу за ухо приволокли домой. Мама кротко извинялась, просила не обижаться на дитя. Кто же в пять лет понимает, что поступает дурно?

– Она у тебя и в три больно умная была, – заявила противная тетка, уходя.

Мама закрыла за соседкой дверь, села на лавку у печи, поставила Климу напротив. Никогда в жизни будущей обде не было так стыдно, никогда больше она не жалела так о своем проступке.

– Ты поняла, в чем виновата? – спросила мама.

– Врать нехорошо, – прошептала Клима, с трудом сдерживая слезы.

– Нет, – неожиданно возразили ей. – Порою ложь куда лучше и действенней, чем правда. Вина в другом. Ты хотела достигнуть цели – поиграть с подружкой, но выбрала такой способ ее достижения, который оказался тебе не по зубам. Ясно?

– Да, – рьяно закивала Клима, – я не смогла соврать хорошо. А плохо врать не надо было. Если не можешь хорошо врать, надо или научиться, или делать дела по-другому.

– Умница, – похвалила мама.

– А как научиться врать? – тут же спросила Клима.

– Это непросто. Иные всю жизнь не могут. Но я тебе помогу.

Наверное, мама Климы была единственной в мире женщиной, которая учила своего ребенка врать. Они часто уходили в лес, якобы за грибами и ягодами, а на деле подальше от папиных глаз. Там они находили укромную полянку и садились прямо на траву. В холодное время года мама брала с собой подстилку. Они раскладывали карты и принимались за урок. Клима должна была убеждать маму, что у нее в руке совсем не та карта, которая есть на самом деле.

Поначалу искусство вранья давалось с трудом. Приходилось следить за всем: от выражения глаз до простых жестов. Нельзя было смеяться или чересчур напрягать лицо. Но постепенно вранье начало удаваться. К шести годам Клима с легкостью водила за нос и маму, и соседей. Обман стал увлекательной игрой.

– Мама, мама, – кричала разгоряченная Клима, вбегая в дом, – меня старшие ребята с собой на речку берут, с ночевкой! Отпустишь?

– Почему бы и нет, – пожимала плечами мама, доставая из печи румяный пирог. – Иди, но далеко не заплывай.

– А я тебя обманула! На самом деле девчонки хотят на спор ночью на кладбище идти, ну и я с ними. Я их всех уже отпросила.

– Молодец, ловко вышло, – мама совсем не рассердилась, она радовалась, что Клима соврала достоверно. – На этот раз ты правильно свое умение применила, с пользой. Не то, что в прошлый раз, когда за соседский дом якобы упала с неба звезда. Вранье должно быть неотличимо от яви. Для фантазий сказки есть. И пользу оно тебе должно приносить. А главное во вранье что?

– Не попадаться? – предположила Клима, стараясь не морщить лоб. Излишне подвижное лицо при обмане ни к чему.

– Не признаваться. Никогда. Даже если все раскроется. Стой на своем до конца и далее. Тогда тебе поверят даже те, кто видел правду собственными глазами. На кладбище не шали, покой мертвых следует уважать.

Клима кивнула. Она всегда слушалась маму и не морочила ее подолгу. Иначе кто ж похвалит за первосортное вранье? Другое дело, мама почти ничего не запрещала. Могла только дать совет или подробно описать, сколь плачевны будут последствия. Именно поэтому Клима однажды не пошла испытывать на обрыв «чудо-крылья» из парусины, и была единственной среди окрестной детворы, кто остался без ссадин и переломов.

Благодаря маме Клима никогда не теряла веры в себя и могла предвидеть, к чему приведут ее поступки. Мама научила Климу разным премудростям, вроде десяти способов заставить человека плакать или как интуитивно распознать в пище яд. Чем старше становилась девочка, тем больше рассказывала ей мама, будто торопясь, будто боясь опоздать. Повзрослев, Клима начала догадываться, что мама откуда-то точно знала о ее предназначении. И о том, что для пришествия в мир новой обды придется пожертвовать жизнью.

Это случилось, когда Климе шел восьмой год. Мама просто ушла с утра в лес, как это часто бывало. А назад уже не вернулась. Климе не показали маминого тела, не пустили на похороны. Девочка только смогла разведать, что в лесу маму подрал медведь. Отец рыдал, как ребенок, которого избили и забрали игрушки. Это выглядело страшно. А Клима не сумела проронить и слезинки. Жизнь продолжалась, после похорон кто-то должен был вести хозяйство. Отец почему-то бездействовал, других родичей у них не было: покойная мать сирота, отец же и вовсе пришлый. Как могла, Клима управлялась со свалившимся на нее хозяйством. В считанные дни изменилась ее осанка – теперь, если бы не рост, со спины девочку можно было принять за взрослую женщину. Когда, спустя дни после смерти мамы, Клима подходила к соседкам и ровным будничным тоном спрашивала, почем нынче на рынке зерно, и во сколько обойдутся услуги знахарки, чтобы старая корова нормально разродилась, женщины почему-то пугались и поминали духов пополам с высшими силами.

Клима странно чувствовала себя: забавы близких и понятных ровесников в одночасье стали неинтересны, а чужие огромные взрослые шарахались и шептались за спиной, хотя их заботы и порядки девочка стала понимать как никто в ее возрасте. Вдобавок отец начал пропадать. Сначала по вечерам, а потом и целыми днями. Он возвращался, шатаясь, смотрел на Климу, суетящуюся у слишком большой для ее росточка печи, и плакал безумными слезами. От него пахло перебродившим медом и скверным кислым вином. Раньше Клима, как многие дети их села, потешалась над пьяными, а теперь ей было все равно. Она мыла за отцом пол, иногда, под настроение, снимала с него сапоги.

В хозяйстве дела становились все хуже – Клима не справлялась в одиночку. Все-таки сдохла старая корова. Клима распорола ей живот и нашла мертвого теленка, которого грызли черви. Отец появлялся дома все реже, вместе с ним начали пропадать вещи. Сгнили огурцы, зараза пожрала брюкву. Близилась зима. Клима подсчитала, что умрет спустя двадцать дней после наступления холодов. Она хорошо умела считать, мама выучила на совесть. Умирать не хотелось, в могиле сыро и червяки. Да и кто копать будет в мерзлой земле? Явно не вечно пьяный отец. Значит, никто. Клима представила, как по весне ее иссушенное морозами тело вымоет из коричневого от грязи сугроба, как оно медленно и неуклюже поплывет вниз по затопленной половодьем улице. Будут верещать от ужаса соседи, а потом какой-нибудь смельчак вытащит ее на сушу граблями или просто крючковатой палкой. Потом, наверное, сожгут, чтобы хворь не разносила.

Умирать расхотелось еще больше.

Клима села на остывшую печь и стала думать. Беды начались, когда не стало мамы. Отец запил с тоски и горя, деньги кончились, знахарка не стала забесплатно работать, пала корова, неоткуда стало брать молоко на продажу, урожай погнил, потому что Клима была занята поиском денег. Без результата, кстати. Продавать в доме уже было нечего, а производить что-то новое она не умела.

– Так, – полушепотом рассуждала Клима. – Что я могу изменить? Денег не достать. Корову и маму не вернуть. Хотя, новую корову можно купить, было бы за что. А вот мама… Хотя, к чему мне новая мама? Нужна хозяйка в дом, а будет она мне матерью или нет – дело десятое. Хозяйка – это папина жена. Значит, папу надо женить. Но кто на него позарится?

Девочка перебрала в уме всех деревенских вдов, поскольку о девицах на выданье и мечтать нечего, не такой отец завидный жених, особенно нынче. Пятисотлетняя война с ведами забирала свое, вдовы не переводились. Сейчас в селе их было шесть. Одна слишком стара, свое хозяйство еле тянет. Две слишком молоды, все равно что девицы на выданье. У четвертой вдовы орава на девять ртов, десятый в лице Климы ей без надобности. Пятая несчастливая, уже троих мужей похоронила. Как бы Клима не относилась к слабому духом отцу, смерти она ему не желала. Шестой вдовой была мать Климиного товарища по играм, сорванца Зарина. Эта вполне годилась. Домишко у них поменьше, значит, к мужу переедет, хозяйство возродит. Зарин вечно опрятней прочих выглядел, значит, заботливая. И к Климе кандидатка в мачехи неплохо относилась, грушами угощала. Давно, правда, еще до маминой смерти. Но доброта не загар, за зиму не сходит.

Приняв решение, Клима измыслила план и принялась его осуществлять. Для начала она пошла в трактир, к отцу. Тот сидел у стойки и вливал в себя очередной кувшин кислого вина. Клима стала на табуретку, чтобы быть повыше, и дернула отца за волосы. От неожиданности он подавился и выронил посудину. Кувшин с грохотом разбился, желтоватая лужа растеклась по полу и темным черепкам.

– Ты что творишь? – прорычал отец, поднимая глаза на обидчика и с удивлением узнавая дочь.

В трактире днем народу было мало, но и те немногие заинтересованно повернули головы, выжидая, что будет дальше. Подобные номера частенько откалывали жены выпивох, за что бывали биты. Но чтобы эдакая шмакозявка…

– Хватит, – сказала Клима.

Отец смотрел на нее пустыми глазами, то ли не понимая, то ли не пытаясь понять.

– Ты зачем вино разлила? – наконец спросил он с яростью.

– Хватит, – тем же тоном повторила Клима. Она выбрала его по наитию – холодный, властный и спокойный. Этот тон никак не вязался с внешностью тощей чумазой девчонки в рваном кожухе поверх линялого платья.

– Да пошла ты! Указывать она мне будет! Пигалица, видеть не могу! – отец явно разошелся. – Чудовище! Чудовище вырастил! Кровопийца! Из-за тебя, поганки лесной, пью! Не вру, люди добрые, высшие силы да духи в свидетели, не вру! Иной мужик побоится, а эта – р-раз ножом по брюху, и давай в кишках копошиться. До сих пор перед глазами стоит, блевать охота! Роется, нечисть, кровищу жрет, червями закусывает. А потом головенку телячью вытянула и рассматривает. Чудовище, а не девка, страшно жить рядом, а ну как посередь ночи глотку перегрызет да твоей уже кровью упьется…

Клима поняла, что отец видел, как она разделывала мертвую корову. Крови там и впрямь хватало, но чтобы пить… Наверняка ему с похмелья померещилось. А теперь вот людям головы дурит. Хотя, судя по лицам, слышали они уже не в первый раз, причем не слишком верили.

Климу охватила дикая досада. Чего он кричит? Опять придется кого-то в чем-то убеждать, а сил уже нет. Как же опостылели за минувшие месяцы голод, холод, запах кислого вина, косые взгляды, неудачи. А тот, который может все изменить, сейчас брызжет слюной и считает ее чудовищем. Горячая волна поднялась от груди до горла и вырвалась наружу.

– ХВАТИТ! – рявкнула Клима так, что дрогнули стаканы.

Отец умолк на полуслове, широко распахнутыми светло-карими глазами глядя в ее черные. В трактире стало тихо-тихо, замолчала даже сонная муха, бьющаяся о закрытый ставень. Клима взяла отца за руку и вывела прочь. Больше он не приходил сюда напиваться.

За остаток осени Клима не без помощи Зарина свела отца с выбранной вдовой. В первый день зимы сыграли свадьбу. Дом обрел новую хозяйку, отец – жену и приемного сына, Клима – мачеху, брата и уверенность в том, что выживет.

Старый расчет оказался верен – мачеха была добра к девочке. Но маму, конечно же, заменить никто не мог, как бы ни старался. Весной Клима заметила, что безнадежно обогнала деревенскую жизнь. Ей больше не требовалось быть взрослой, но снова стать ребенком не получалось. Клима на равных говорила с мачехой о ведении хозяйства, но когда-то веселые проделки Зарина и прочих ровесников ставили ее в тупик. Она не понимала, какая забава может быть с сорванного до поры яблока на веревочке, или с укутанного в тряпицу полена, которое зачем-то укачивают, как дитя. Клима помнила, что раньше ей это было интересно, но вернуться в то время не могла. Вскоре и разговоры взрослых стали казаться ей излишне простыми. Климе было интересно не только почем будет на рынке зерно в нынешнем году, но и с чем это связано, есть ли возможность прогноза. Мужики обсуждали повышение рекрутских наборов, кляли благородных господ и войну, а Клима пыталась понять, чем вызвана такая политика, сколько лет будет длиться война при постоянном пополнении армии, когда это пополнение иссякнет при нынешней рождаемости и ценах на зерно… Клима редко задавала вопросы, а если случалось, то самые простые, но даже на них не находилось достойного ответа.

Неизвестно, кто первым высказал идею попробовать пристроить излишне умную дочь дядьки Ченара в орденский Институт. Идея пошла гулять в народе, сначала в шутку, но все более всерьез. И вот настал день, когда об учебе с Климой заговорила мачеха.

– Нечего тебе в глуши гнить, Климка. Матушка твоя покойная тоже в Институт ездила, да не взяли, поздновато. Ей уж пятнадцать тогда сровнялось. А тебя, видать, возьмут, ты у нас и грамоте, и счету обучена, возраст подходящий. Хочешь, отцу скажу, отвезет?

– Институт – это вроде как в солдаты? – уточнила Клима.

– Нет, глупенькая. Там тебя множеству наук выучат, какие и вообразить нельзя. А потом выбор дадут: не хочешь воевать, силой не заставят. И госпожой сделают, а там, глядишь, до благородных недалеко, – мачеха искренне верила, что такую умницу непременно заметят и оценят по заслугам. Чай, умные девки на дороге не валяются.

– Хочу в Институт, – решила Клима.

Были грустные проводы, мачеха даже всплакнула, обняла падчерицу крепко и сказала, что если не понравится учеба, пусть возвращается не боясь. Клима хорошо распознавала ложь и видела, что мачеха говорит искренне. Она куда больше любила девочку, чем родной отец. Может, потому что не верила россказням про вспоротое коровье брюхо. Клима не спешила ее разубеждать. Все-таки разные слухи ходили с тех пор. Благо, у Климы хватило ума провоцировать в людях жалость, а не страх.

Зарин подарил на память венок из ландышей, который потерялся в дороге. Прощаясь, мальчик смотрел на названую сестру круглыми от восхищения глазами, а ей это сильно льстило.

Клима уехала в Институт, с блеском выдержала вступительные экзамены и с тех пор бывала дома только один раз, на каникулах после седьмого года. У нее подрастали два брата и сестра.

Село покинула не по годам взрослая девочка с болью на сердце, а вернулась уверенная в себе девушка, умная и хитрая, уже искушенная в интригах, имеющая цель в жизни и предвидящая многое наперед. Зарин таскался за Климой по пятам, и она воспринимала это как должное. Мачеха была рада ее видеть, отец сторонился сильнее прежнего. Он слишком хорошо чувствовал перемены, произошедшие с пятнадцатилетней дочерью. Клима тогда была обдой уже два года, а ее тайная организация насчитывала почти три сотни человек.

На четвертом году она нашла в библиотеке кипу документов, сумела их прочитать. И вот, ночью, одна среди пыльных книг, она сидела пораженная и смотрела, как светится зеленым кончик указательного пальца и без боли затягиваются порезы, кое-как процарапанные булавкой.

Внезапно пришло понимание: от нее теперь зависит судьба Принамкского края. И вспомнились далекие мамины слова: «Ты родилась для того, чтобы принести счастье. Всем людям на свете…»

Клима улеглась ничком на пол и горько, беззвучно заплакала. Первый раз искренне после маминой смерти. Вместе со слезами выходило старое горе, а его место занимала сила. Сила на то, чтобы прекратить войну. Чтобы люди жили счастливо.

***

– Мама, мама… – Клима поняла, что говорит вслух, и проснулась.

Она лежала на чердаке, бок неудобно подпирали мешки. Было светло – утро или середина дня. Немного кружилась голова, но сонливость отступила, и когда Клима попыталась сесть, ей это удалось без усилий. Рядом тут же оказалась Ристинка.

– Очнулась! И двух дней не прошло.

– Я спала двое суток?

– Нет, меньше. Прошлый день, ночь и половину сегодняшнего утра.

– Где Тенька? – Клима быстро огляделась по сторонам.

– Там, – Ристя неопределенно махнула рукой. – По Институту рыскает.

– Выля и Гера на занятиях?

– Вряд ли. Сейчас много уроков поотменяли. Тут такое бы-ыло…

– Кто-то из моих попался?

– Выля с утра забегала, говорила, что нет. Сейчас не знаю. Но твои прихлебатели такую бурю устроили, ведским отродьям и не снилось!

– Что они натворили? – обда уже стояла на ногах. Одернула одежду, пятерней пригладила волосы.

– Понаписали на стенах всякой чуши. Якобы Принамкский край един, его истинная правительница вернулась и тому подобное.

– Чья идея? – голос Климы не предвещал ничего хорошего.

– Откуда я знаю? – свысока бросила Ристинка. – Мне не докладывают.

– Надеюсь, личность «истинной правительницы» не обнародовали?

– А смерч их разберет, – бывшая благородная госпожа демонстративно отвернулась к окну.

Клима процедила сквозь зубы что-то нехорошее и быстрым деловитым шагом покинула чердак.

Первым делом она забежала в туалетную комнату и тщательно оглядела себя в зеркало. Зрелище выходило неутешительным. Под глазами круги, одежда мятая, волосы торчком, на щеке отпечаталась грубая ткань мешка. Клима умылась и поспешила в спальню за запасным комплектом формы. Она старалась избегать людных мест, благо сейчас шел очередной урок. Но, несмотря на это, в коридорах шлялся неприкаянный народ – в основном старшегодки, хотя попадалась и малышня. Несколько раз Клима прошла мимо провокационных надписей в том духе, что описывала Ристинка. Некоторые, судя по размашистым подтекам, пытались стереть, но сильно не преуспели – кое-где поверх разводов пестрели подновленные буквы. Институт давно и прочно стоял на ушах.

В спальне сидело несколько девочек, из посвященных в тайну обды – ни одной.

– Где ты была? – тут же спросила неугомонная Гулька. Она жевала пышную булку, явно свистнутую в столовой. Новостей навалилось столько, что сплетница не успевала нормально пообедать.

– С дровами упражнялась, – почти не думая, солгала Клима. – Случай удобный представился: занятий-то нет. Целые сутки убила!

– И как?

– Не летают, – обда подумала, что и правда не мешало бы заняться скверной доской, ведь контрольная на носу. – Что у нас творится, ласточки?

– А ты ничего не знаешь? – вытаращила глаза Гулька. – Тут та-акое! Такое! Половина наставников пропала, включая директора и все руководство!

– Ну, это я слышала.

– А знаешь, кто виноват? Во, не знаешь! Это все обда!

– Какая еще обда? – Клима села напротив Гульки.

– Это самая-самая страшная ведская колдунья, которая правила Принамкским краем во времена черного беззакония! – выпалила сплетница. – Теперь она вернулась, и она среди нас!

– Что же теперь будет?

– Э, высшие силы его знают, а вот что бы-ыло! Знамя-то так и не сняли! Оно и понятно: если стену откроют – надпись покажется…

– Какая надпись?

– Так ты и это пропустила?

– Говорю же, с доской заработалась.

– Да в холле весь Институт собрался! Ладно, сейчас расскажу, – Гулька откусила сразу полбулки, затолкала недожеванный комок за щеку и малость шепеляво, но вкрадчиво заговорила: – Все началось с того, что в холле перед главной лестницей на стене таинственным образом появилась надпись. Мол, обда возвращается. Кто такая обда? Куда уходила? Никто пока не знал. Но наставники переполоши-ились! Тут мне Финька с политического и рассказала! Обда, говорит, герой большей части ведских сказок. Самая умная, самая хитрая и самая главная. До войны только обда всеми правила, отчего царило темное беззаконие. Правда, Финька в это не шибко верит. Говорит, Орден просто бесится, что уже пятьсот лет не может ведов до Западных гор погнать, а обда-то весь наш край в кулаке держала, включая упомянутые горы! И сильфы тогда сидели смирнехонько на Холмах, пикнуть не смели, не то что в нашем небе без спросу летать. О чем это я…

– О надписи, – напомнила Клима.

– А! Ну, вот. Ни вывести, ни замазать – явно колдовство постаралось. И тут кто-то предложил занавесить стену большим флагом из актового зала, который над сценой раньше висел. Сказано – сделано, вместо стены – триколор. А потом наставница полетов (она у нас пока за главную) организовала в холле большое собрание, на котором призывала обду сдаться. И в самый ответственный момент флаг – хлоп! И пеплом осыпался. А вместо него во всю стену – золотое знамя с пурпурными черточками. Вот тогда главный беспредел и начался. Говорят, обда собрала огромное тайное общество прямо здесь, в Институте, и хочет с его помощью свергнуть самого наиблагороднейшего!

– Но ей же не удастся? – Клима сделала вид, что очень испугана.

– Как знать! – Гулька поцокала языком. – Я слышала, обда уже штурмует Мавин-Тэлэй. А другие люди говорили, мол, она в Фирондо удрала, чтобы помочь ведам снова взять Гарлей. Ходят слухи, что раньше Гарлей был ее столицей, и теперь она рыщет по миру в поисках городских ключей, которые первый наиблагороднейший закопал на фамильном кладбище в безымянной могиле!

Клима посмеялась бы, не будь она так рассержена и встревожена.

– А уроков все нет?

– Так кому вести-то? Наши наставники руководство замещают, только младшегодки кое-как занимаются. В Кивитэ за подмогой послали, сегодня к вечеру должна прибыть, если обда там еще ничего не захватила. Институт оцепили, теперь отсюда не выйти, хотя никто и не пытался – больно надо оно, в неизвестность…

– Может, и контрольной по полетам сегодня не будет? – почти искренне вздохнула Клима.

– Будет, на последнем уроке, – развеяла все надежды Гулька. – Когда это у нас контрольные отменяли, тем более по полетам? Да даже если эта обда прямо сейчас в спальню войдет, все равно будем фигуры пилотажа крутить. Наша наставница еще и обду сдавать заставит!

– И ведь правда заставит, – скучным голосом согласилась Клима. – А остальные наши ласточки где?

– Да по-разному. Кто в оцеплении помогает, кто на обед пошел, некоторые уроки у малышни ведут… Тебе кого-то надо?

– Нет, я просто так спросила. Пойду тоже что ли помогу. Нехорошо наставников в беде бросать.

Клима переодела штаны и рубашку на горчично-желтое платье с прямой юбкой выше щиколоток и длинными узкими рукавами. Эту часть формы летчицы надевали редко, в особо торжественных случаях или как сейчас, когда вся прочая одежда приходила в негодность. Позаимствованным у словоохотливой Гульки гребнем Клима расчесала волосы и стянула их сзади темным шнурком. Пара жидких коротеньких прядок тут же упала на глаза.

Обда выбежала в коридор и остановилась. Она совершенно не представляла, куда теперь идти. Не в самом же деле помогать наставникам! Слишком все изменилось за тот срок, пока Клима спала дурным усталым сном. Потерялись в мешанине событий привычные ниточки управления. Требовалось искать новые, но для этого обда должна была узнать куда больше, чем несуразные Гулькины сплетни.

Клима в задумчивости направилась к выходу из женского крыла. В любом случае, здесь она узнает меньше, чем в главных корпусах, где кипит общественная жизнь Института. Проходя мимо подставки с досками, Клима со спины увидела невысокого мальчишку в зеленой форме врача и с удивлением окликнула:

– Тенька!

– О, какое счастье, что ты проснулась! – улыбнулся вед, оборачиваясь. – А я как раз решил заняться твоей доской. Кругом сейчас такая неразбериха, что моя страховка больше не нужна.

– Какая страховка?

– А отчего, по-твоему, никто не поймал пишущих надписи, особенно на первых порах? Ах да, ты же ничего не знаешь…

– Историю о преображении триколора мне пересказали. Тоже твоих рук дело?

– Правда, здорово вышло? Ты так интересненько все предусмотрела…

– Пока мне трудно судить, – холодно ответила Клима. – И планы у меня были иные. Я вообще не понимаю, какого смерча вы все это затеяли. Да и не стоит обсуждать подобные вещи посреди коридора.

– Брось, – махнул рукой Тенька. – Здесь сейчас такое говорят, что уже никто не обращает внимания. Интересненько получается: половина Института пишет на стенах послания и мечтает оказаться в рядах армии обды, а другая половина стирает надписи и пытается хоть кого-то изобличить. При этом вторые рассуждают о столь крамольных вещах, что первым и не снились! А бедные наставники сбились с ног, пытаясь навести хоть какое-то подобие порядка. Только шиш! Потому что самые на первый взгляд лояльные воспитанники – члены твоей организации. Того же Геру возьми: ему поручили возглавить отряды, оцепляющие Институт. Гера-то возглавил, но теперь ты фактически контролируешь все входы и выходы. Скажешь, плохо?