сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
Он хотел спросить, кто отец ребенка. Хотел заплакать. Хотел обнять ее и сказать, что она больше никогда не должна ничего бояться. Хотел потрясти ее за плечи и спросить, не отправилась ли она в крестовый поход с целью выяснить, как много проблем может создать один человек.
Вместо этого он сказал единственное, что все еще имело значение:
— Пошли. Мы едем домой.
***
— О, силы небесные! — воскликнул Чарльз и немедленно заключил Рейвен в объятия. Она обняла его в ответ, и Эрик ощутил, как ослабли путы, сдавливающие его грудь, снова позволяя ему дышать. Все время, пока Рейвен рассказывала о своих проблемах, Чарльз ни разу не вздрогнул, ни разу не сказал ни одного слова неодобрения, просто держал ее за руку. Почему Эрик не понял, что она нуждалась именно в этом?
Конечно, он не смог бы дать ей этого, даже если бы знал.
— Где Джинни? — спросила Рейвен, когда они проходили мимо лестницы.
— Уже в постели. Она сегодня была на уроках танцев, видимо, они занимались акробатикой. Ты обязательно завтра должна увидеть ее версию «колеса». Все это может утомить даже ее. Но она будет так рада увидеть тебя утром, — Чарльз держал руку Рейвен достаточно крепко, чтобы успокоить и ее и себя. Когда Эрик поймал его взгляд, то увидел в нем только благодарность. Никакой... подозрительности, никаких сомнений.
Это радовало. И все же — было ли доверие Чарльза следствием их отношений, или он просто уже прочитал мысли Эрика?
Рейвен удивленно остановилась, когда Чарльз нажал кнопку, и дверь отъехала в сторону.
— Вы установили лифт?
— Лестница для меня теперь достаточно сложное препятствие, — объяснил Чарльз. — А когда-нибудь в будущем мне может понадобиться инвалидное кресло. Надеюсь, в очень далеком будущем, но мы можем, по крайней мере, подготовиться. А теперь так лучше и для тебя тоже.
Рейвен посмотрела на Эрика, пораженная даже мимолетным упоминанием инвалидного кресла. Он мог бы ответить на эту общую для них эмоцию, но не стал.
— Четыре месяца?** — спросил Чарльз, глядя на ее живот. — Или около того?
— Да, я думаю, где-то так, — Рейвен прижала руку к своему увеличившемуся животу — но только на мгновение и не опуская взгляд.
Они вышли на третьем этаже, где была комната Рейвен. Все время, пока Чарльз был во Вьетнаме, Эрик ни разу не заходил сюда. Сознательно не заходил. В то время он как никогда четко понимал, что ходит по тонкому льду и тащит Рейвен за собой.
— Ты еще не была у доктора, — сказал Чарльз.
— Мне не нужен кто-то, кто скажет точную дату. Ребенок родится тогда, когда придет время. Не надо меня упрекать, ладно? Не так уж просто договориться о приеме, когда ты в бегах.
— Ты должна немедленно показаться врачу, — Эрик решил взять упреки на себя, он знал, что Рейвен не будет сопротивляться ему так же сильно. — Я думаю, мы сможем найти кого-нибудь, — на протяжении многих лет через офис социальной помощи иммигрантам прошло некоторое количество докторов. Он сможет найти кого-то, кто не откажет ему в этой услуге, но будет ли честно просить кого-либо идти на такой риск?
— Я улажу это, Эрик, не переживай, — сказал Чарльз, отвечая на незаданный вопрос. — И, Рейвен, ты тем более не должна переживать. Эрик и я не... ни один из нас не думал о том, чтобы забрать у тебя ребенка. Мы никогда этого не сделаем.
— Как ты... — голос Рейвен затих. — Ты прочитал мои мысли.
— Да, — Чарльз просиял так, словно это была самая замечательная и потрясающая вещь в мире. — Я вижу, Эрик рассказал тебе о Джин, но то, что мы есть друг у друга, что мы можем тренировать друг друга, позволило мне зайти гораздо дальше. И Джин ненамного отстает от меня. Уже сейчас, в возрасте всего пяти лет! Какое-то время она даже немного опережала меня, пока я не начал осознавать, как многому может научить меня ее интуиция... и теперь я напугал тебя.
Рейвен оперлась спиной о дверь своей комнаты, покачав головой.
— О, Боже мой... что ты такое?
— Не говори так, — рявкнул Эрик. — Он не цирковой уродец. Не стоит относиться к нему, как к одному из них.
— Он пугает тебя намного сильнее, чем меня, и я понимаю это, даже если ты сам не понимаешь, — она отступила в свою комнату, крикнув: — Убирайся из моей головы!
Дверь захлопнулась с таким грохотом, что они оба напряглись и одновременно посмотрели вниз, в сторону комнаты Джин — родительский рефлекс, когда ребенок спит. Но все было тихо.
Затем они просто какое-то время молча и остолбенело стояли в коридоре.
— Она останется до утра? — пробормотал Эрик.
— Она останется.
Они направились в сторону кабинета. К этому времени Эрику уже почти не нужно было осознанным усилием замедлять шаги, чтобы не обгонять Чарльза. Хотя это казалось идеальным моментом, чтобы выпить, они оба опустились на диван, не в силах пошевелиться.
— Она не может остаться здесь, — сказал Эрик. — И все же она должна.
— На самом деле, безопаснее будет, если она останется. Если поможем ей сбежать, то станем очевидными соучастниками преступления. Но если Рейвен просто вернется домой, то мы легко сможем отрицать, что знали об ограблениях. Кроме того, ФБР так и не установило ее реальную личность — если бы они сделали это, мы бы уже знали. Так что пока она остается внутри этого дома, с нами все будет в порядке.
— У тебя, похоже, внезапно открылся криминальный талант, Чарльз, — Эрик кивнул, соглашаясь.
— Жаль, что я не остался в церкви. Стал бы как минимум кардиналом, — Чарльз облокотился на локоть, взгляд его синих глаз был задумчивым. — Хотел бы я знать, что она чувствует по поводу ребенка.
— Ты не знаешь?
Очевидно, Чарльз был слишком рассеян, чтобы заметить напряжение в голосе Эрика.
— Чтобы я знал, она сама должна это знать, а она не знает. Даже за эти последние несколько минут она перешла от отчаянного желания растить ребенка вместе с нами до желания, Господи прости, сделать аборт.
— Ты все еще делаешь это?
— Защищаю жизнь? Да, Эрик, я «все еще делаю это».
— Ты больше не согласен с церковью на счет контрацепции. Я думал, что ты наконец решил для себя и этот вопрос.
— Я и решил. Я не считаю, что католическая церковь неправа во всем, Эрик. Даже не в большинстве вопросов. Если бы я считал иначе, то не стал бы священником. Да, по поводу контрацепции я пришел к осознанию того, что секс важен, иногда даже священен и без вероятности забеременеть. Хотя у меня был хороший учитель, — шутка на мгновение смягчила его слова. — Но аборт — это совсем другое дело, как тебе хорошо известно... ох, давай не будем. Мы можем продолжить этот спор в какое-нибудь другое время. Сейчас он не актуален. У Рейвен в любом случае уже слишком большой срок.
Эрик согласился. У них было достаточно неотложных проблем и без спора о теоретически возможных.
— Я бы не назвал это теоретическими...
— Прекрати это! — сказал, даже скорее крикнул Эрик. Он пожалел об этом так быстро, так отчаянно, что физически засунул бы свои слова обратно в горло, если бы у него была такая возможность. Вместо этого он сидел, чувствуя себя глупым и открытым.
Но, разумеется, это чувство открытости и было проблемой.
Даже сейчас у него не было шанса объяснить, проговорить все это для Чарльза так, чтобы и самому лучше разобраться в себе. Его самые потаенные чувства уже проникли в разум Чарльза.
— Ох. Я не должен был... ох, — очень тихо произнес Чарльз.
— Не обращай внимания, — бессильно сказал Эрик.
— Рейвен сказала, что я пугаю тебя. Я думал... я был уверен, что она преувеличивает.
— Ты не пугаешь меня, — Эрик вздохнул. — Разве ты не чувствуешь этого? — его слова прозвучали скорее горько, чем утешающе, и сделали настоящую проблему более четкой.
— Моя способность читать мысли, читать твои мысли... ты ненавидишь ее.
— Ненавидишь — слишком сильное слово, — Эрик взял руку Чарльза и сжал ее. — Но... ты читаешь мои мысли постоянно, в каждый отдельно взятый момент. Я чувствую себя так, будто мой разум больше не принадлежат мне.
Он знал, что значит не иметь ничего — буквально ничего, кроме надетой на тебя в данный момент одежды, да и ту он ненавидел, потому что она была символом его заключения. В тот день, когда Эрик покидал Освенцим, у него не было при себе монеты, книги или зубной щетки — ничего подобного. Никого из любивших его людей не осталось в живых, никого в целом мире. Но даже тогда он знал, что у него есть он сам — его собственные мысли, воспоминания, знания. И он чувствовал, что это было единственным, что он украл у сокрушительного механизма нацисткой машины.
Даже после того, как Магда и Аня погибли, даже в те ужасные дни, когда горе истерло его до оголенных нервов и казалось, что никакая другая утрата больше не будет иметь значения, он ненавидел глупость и онемение, которые были частью его траура. Он хотел вернуть свою семью и хотел вернуть себя — того себя, кем он был с ними.
Так что он лучше большинства людей знал о том, что значит необходимость личного пространства и неприкосновенности человеческого разума.
И именно это он утратил.
— Я не понимал этого, — сказал Чарльз, едва громче шепота. Он выглядел потрясенным. — Ты пытался скрыть это от меня, правда? Спрятать за своим беспокойством о Джин.
— Мое беспокойство о Джин очень реально, — ребенок, который знает мысли взрослых — это не могло быть нормальным. — Но да. Я думаю, что пытался... не показывать этого, — он позволял себе обдумывать этот вопрос в основном на работе, в те дни, когда Чарльз не приходил.
— Почему ты не говорил мне об этом?
— Я думал, что мы уже прошли этап разговоров! Ты больше не ждешь, пока я задам вопрос — ты все время забегаешь вперед, полагаясь на то, что я даже не сказал...
— Как я мог не понять этого? — Чарльз действительно сожалел о своей нечувствительности или просто проверял пределы своих способностей? Когда на эту мысль не последовало никакой реакции, и даже выражение лица Чарльза не изменилось, Эрик понял, что теперь он изо всех сил старается обеспечить ему ментальную приватность. — Я думал... я был уверен, что все в порядке. Мы всегда были так честны друг с другом.
— Эта честность значила больше, когда была тем, что я дал тебе. А не тем, что ты забрал у меня, — это прозвучало жестоко, но стало первой частью спора, которой Эрик был рад, потому что она привела их к самой сути проблемы.
— Прости меня.
Чарльз действительно сожалел. Но помимо этого было ясно, что он чувствовал себя отверженным. То, что Эрик воспринимал как самонадеянность и вторжение в личное пространство, Чарльз воспринимал как доверие. Эрик хотел душевного спокойствия; Чарльз чувствовал, что его только что вышвырнули.
— Это еще одна проблема, которую мы не должны решать прямо сейчас, — сказал Эрик так мягко, как только мог.
— Но почему?
— Рейвен...
— В ближайшее время она никуда не уйдет.
— Я не могу. Не сегодня, — Эрик чувствовал себя обессиленным. Даже договариваться о встрече с Рейвен было достаточно изматывающе. А последовавшая за этим суматоха оставила его выжатым и уставшим. — Давай просто ляжем спать. Отложим все это хотя бы до утра.
— Хорошо.
Чарльз опирался на руку Эрика, пока они в тишине не дошли до спальни. Затем он бережно раздел Эрика и заботливо укрыл, прежде чем самому раздеться и забраться под одеяло. Дождался, пока Эрик вытянет руку, и только после этого придвинулся к нему. Эрик притянул Чарльза к себе, поглаживая плечи и спину, уложив его голову себе на грудь так, чтобы касаться губами лба. Он обнимал Чарльза, пока его дыхание не стало глубоким и спокойным, пока сон не начал отягощать его собственные мысли.
Так много всего оставалось нерешенным, непонятным, и путь впереди выглядел тернистым. Но Эрик никогда не верил, что они с Чарльзом не смогут найти утешение в объятиях друг друга.
***
В течение всего следующего рабочего дня, когда у него выдавалось несколько минут, свободных от забастовки против небезопасных условий жизни в Чайна-таун, Эрик думал о том, что делать дальше.
Им с Чарльзом нужно решить непростой вопрос о его способностях и том, как это отныне будет или не будет урегулировано между ними. Но сейчас, когда Рейвен только вернулась домой, было наиболее неподходящее время, чтобы улаживать это. Ее проблемы затмевали их собственные, и если прошлой ночью Чарльз сдерживал себя, неразумно было надеяться, что ее отъезд не разворошит снова его задетые чувства. Даже если Рейвен больше не была влюблена в Эрика (а он искренне на это надеялся), ее все равно обидел его отказ. Эрик знал это, потому что сам мог бы чувствовать то же самое. Даже если Чарльз был полностью уверен в любви Эрика (а он, несомненно, был — даже когда они ругались), его ревность, скорее всего, проявит себя в какой-то степени. И даже незначительные проявления возмущения могут нарушить хрупкий баланс, который потребуется им троим для того, чтобы прожить вместе хотя бы два месяца. А им, помимо этого, нужно было скрывать Рейвен от ФБР...
Размышления обо всем этом утомили его.
«Мне нужен отпуск», — подумал он.
А затем подумал об этом немного больше.
Возвращаясь вечером домой, Эрик чувствовал себя готовым принять все, что бы его там ни ожидало. Но он и представить не мог, что его на самом деле ожидает. Или кто.
Незнакомая женщина с огромной лоскутной сумкой, перекинутой через плечо, спускалась по лестнице. На ней была огромная красная войлочная шляпа с полями, потертые голубые джинсы, около полудюжины деревянных браслетов на каждой руке, вязаный шерстяной кардиган, свисающий ниже бедер, футболка, на которой от руки было написано «Fuck the System» и абсолютно не было макияжа.
— Знаешь, — сказала она в качестве приветствия, — это вполне реально — смотреть женщине в лицо, а не на сиськи.
— Я... ваша футболка... — кто, черт возьми, она такая? — Прошу прощения, но что вы здесь делаете?
— Эрик! — Чарльз вышел из гостиной, опираясь на свою терновую палку. Должно быть, у него был тяжелый день, если ему пришлось использовать ее даже дома. — Я вижу, ты уже встретил доктора Мойру МакТаггерт из женского общества по охране здоровья «Гринвич Вилладж». Мойра, это Эрик.
— Доктора? — Эрик был ошарашен.
— Женщины могут быть докторами, ага, — Мойра сложила руки на груди.
— Я просто... ваша футболка... — снова беспомощно повторил он.
Но она улыбалась.
— Чарльз рассказал мне о вас, и я просто хотела сказать — так держать, парни! Знаешь, я уважаю «Красные Чулки»***, но я не одна из них. Вы, парни, не отвергаете женщин, вы отвергаете общепринятые привилегии мужчин, их назначенное место в обществе, и лично я считаю, что это требует мужества. Серьезно, что вы, парни, делаете тут? Вдвоем воспитываете ребенка, смешивая мужские и женские социосексуальные роли? Это самый огромный средний палец патриархату, который я могу представить.
— Ну, да, наверное, — Эрик пытался незаметно подать Чарльзу сигнал, в котором в равной степени заключались вопросы «Кто эта радикальная женщина, которую ты привел в наш дом?» и «Теперь ты рассказываешь наши секреты человеку, с которым знаком меньше суток?». Но Чарльз не читал его мысли и не смотрел на него. Его восхищенная улыбка предназначалась Мойре. Очевидно, они нашли общий язык.
Наконец Чарльз все же объяснил:
— Мойра здесь для того, чтобы в ФБР ничего не узнали.
— Какое-то время я была ЦРУшницей. Можешь себе представить? Когда до меня дошло, какое дерьмо на самом деле там творится... ну, до меня дошло. После этого наши с ЦРУ дорожки разбежались. И ваши секреты со мной в полной безопасности, — Мойра вздохнула и поправила свою лоскутный мешок, который, как догадался Эрик, был ее медицинской сумкой. — Хорошая новость заключается в том, что беременность Рейвен протекает отлично. У ребенка ровное и здоровое сердцебиение, и он толкается, как пони. Такой бутуз. Роды могут начаться немного раньше, но этого никогда нельзя знать заранее.
— Ты сказала — это хорошая новость. А плохая? — спросил Чарльз.
— Психологически Рейвен сейчас действительно очень нестабильна. Ну, то есть, ФБР по любому ищет ее, и как вы собираетесь жить тут, как беглецы, даже без ребенка, о котором нужно заботиться? Но хуже всего то, что она не знает, что ей делать с малышом, — внезапно речь Мойры стала менее жаргонной, и Эрик наконец поверил, что она действительно доктор. — У меня есть контакты нескольких авторитетных агентств по усыновлению на тот случай, если она решит пойти этим путем. Но что Рейвен действительно необходимо, так это немного побыть наедине с собой. Подумать о том, что она собирается делать со своим ребенком, подальше от посторонних проблем — по крайней мере, насколько это возможно. Вы двое должны обеспечить ей это.
— Мы постараемся, — пообещал Эрик. Мойра снова улыбнулась ему, и он решил, что это можно считать перемирием.
Затем Чарльз проводил ее, что включало в себя десятиминутный разговор возле двери, и к тому моменту, когда он вернулся в гостиную, Эрик был в равной степени раздражен и доволен.
— Где, черт возьми, ты ее откопал?
