Текст книги "Kill the Beast (СИ)"

Автор книги: Wind-n-Rain

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– А, это ты? Привет! Кстати, как тебя?

– Юля.

– Очень приятно, – дежурная фраза, которая ничего не значит.

Девушка даже не смотрит на меня – её взгляд устремлён туда же, куда устремлены взгляды всех, кто находится в этот момент ближе остальных к стенду с надписью “Информация”. Автоматически смотрю туда и я. Посредине стенда красуется обычный лист бумаги с напечатанным крупным шрифтом объявлением: “Студента первого курса Аджмала Первеза считать отчисленным. Ректорат”.

***

С зале всё как обычно – я вернулась к тренировкам после двухнедельного перерыва. Сегодня пятница, день спаррингов, а моя единственная боевая подруга не пришла. Боевая в прямом смысле – каждый год к нашей секции единоборств, впоследствии ставшей клубом, присоединялись новенькие девочки, но уже через пару месяцев их и след простывал. Промаявшись без постоянной пары, прыгая от одного наиболее миниатюрного мальчика к другому, классу к девятому, я наконец дождалась свою Марусю. Она просто ошиблась залом – шла на пилатес, а попала к нам. И осталась, во многом благодаря стараниям Алекса, нашего тренера, который приложил всё своё обаяние, дабы количество девушек в постоянном составе участников клуба сохранилось чётным. Сегодня Маруся приболела и взяла отгул. Обычно Алекс без проблем ставит меня на спарринги с парнями, но в этот раз безапелляционно указал на маты, где я и коротаю время, лениво растягиваясь, сматывая и разматывая давно не стираные бинты, привычно наблюдая за спаррингами ребят и вдыхая родной аромат моего второго дома. Запах зала – это запах воли, резины и пота. И он мне нравится.

Улучив минутку, Алекс подходит ко мне.

– Как ты? Отошла немного?

– Всё нормально, – дежурно бурчу в ответ на самый частый вопрос последних дней.

– Юль, слушай… Тут ответ пришёл на наш запрос. В общем, скоро можешь отправляться.

Запрос, а я уже и забыла, как несколько месяцев назад слезами и мольбами уломала-таки тренера замолвить за меня словечко где надо. Один за другим парни из клуба отправлялись в армию, и я решила, что тоже на что-то способна. Захотела поступить в Академию спортивной педагогики, в столицу. Кроме нормативов и высокого балла за экзамены, для этого необходимы рекомендации от нескольких тренеров высшей категории. Алекс обещал подключить знакомых. Каким-то образом, значит, ему удалось всё устроить.

– Хорошо, – отвечаю без воодушевления. Ещё полгода назад я бы прыгала до потолка от радости, сейчас же даже воспоминания о подобных эмоциях стёрлись из памяти. Мне всё равно. Всё.

– Тогда договаривайся в своём универе, после первой сессии заберёшь документы, и будем оформлять перевод.

– Ладно, я разберусь. Когда ехать?

– Нормативы и медкомиссия – после Нового года, а учёба начнётся в феврале.

Представляю, как “обрадуются” родители. Хотя, может и без кавычек.

После тренировки задерживаюсь, долго стою под душем, потом долго сижу в раздевалке, ничего не делая, лишь раскачиваясь на заднице, сидя на низкой неустойчивой скамье. Запихиваю в шкафчик не пригодившиеся сегодня лапы и защиты для груди и голеней, в сумку сую сырое полотенце и грязную форму, без разбора. Волосы не сушу – хоть и осень, но ещё не очень холодно – надеюсь, не простужусь. Так, налегке, покидаю раздевалку, попутно взглянув в отражение собственного лица в замызганном коридорном зеркале. Бледное, без грамма косметики, с тёмными кругами под глазами и скорбными заломами в уголках губ – за минувшие пару недель постарела лет на десять.

На выходе из спортцентра врезаюсь в группу рослых парней грозного вида, инстинктивно отпрянываю, вжимаясь в стену – да это же мои пацаны, те самые, что только что делили со мной зал. Ждали меня, значит. Олег, самый старший, недавно вернувшийся из армии и ныне пытающийся сдать на сертификат тренера по универсальному бою, делает шаг в центр самопроизвольно образовавшегося полукруга.

– Юль, мы знаем всё. Ты звони, если что.

– Если что? – говорю, как не с родными. Я и правда не понимаю, о чём речь.

– Если найдёшь его, ну ты поняла кого, раньше полицаев. Звони нам. Мы разберёмся. Мы лучше них разберёмся.

– Хорошо. Обязательно. Спасибо, – протискиваюсь в образовавшийся в полукруге зазор и шагаю прочь.

Значит, все думают, что я буду его искать? А я буду? А должна? Хороший вопрос. До сих пор у меня не было ни единой мысли, как такое возможно. Линдеманн смылся из страны – что я могу сделать, если даже Ландерс оказался ни на что не способен? А разве я пыталась? Хотя бы попробовала пораскинуть мозгами на предмет того, где он может скрываться? И почему я думаю об этом только сейчас? Отомстить за Аньку – сладкая мысль, и никаких перспектив. Корю себя за малодушие, за душевную лень, апатию, зашоренность. Становится ещё гаже.

***

Так, следуя за потоком безрадостных мыслей, оказываюсь посередине каменного моста, перечёркивающего поток тёмных вод, бегущих в паре десятков метров подо мной. Обычно я сажусь в автобус возле спортцентра и еду домой; тренировки заканчиваются в девять, и к половине десятого я уже дома. Сегодня ноги сами отправили меня гулять. Не заметив как, обнаруживаю себя в слабо знакомом районе, отделяемом от основного городского массива беспокойной речкой. На мосту никого – только шумные деревья по обоим берегам ласкают слух бессмысленным гвалтом трепещущей под ветром листвы. Облокачиваюсь о перила и смотрю вниз, пытаясь разглядеть в чёрном зеркале себя. Не удаётся – слишком высоко, слишком темно. Бросаю сумку на землю и перекидываюсь через перила – теперь я снова стою, оперевшись о них, только на этот раз не животом, а копчиком. Ухватившись за перила руками, отклоняюсь вперёд – я, как птица на взлёте. Так классно – как в “Титанике”! От соприкосновения с холодным камнем ладони начинают неметь, руки затекли от напряжения, и вот уже перед глазами всё плывёт, ноги слабеют, левая ступня предательски (спасительно?) скользит вперёд.

– Идиот, ты что творишь! А ну слазь быстро! – чья-то крепкая рука выдёргивает меня из “полёта” за капюшон толстовки, как слепого котёнка за шкирку.

Случайный прохожий намертво вцепился в меня и не отпустил, пока я не развернулась к нему лицом и не перешагнула перила моста в обратном направлении. Сознательным гражданином оказался древний, но крепкий старик. Кто же ещё – если в этом мире кому-то до чего-то и есть хоть какое-то дело, то только старикам.

– Иди, дуралей, и больше чтоб я тебя здесь не видел!

Подбираю сумку и плетусь прочь – к незнакомому берегу. Старик в потьмах даже не разглядел моей половой принадлежности – оно и к лучшему. Я – тень, меня нет. Есть только оболочка, которая не то, чем кажется.

***

Бесцельное шатание приводит меня к злачному кварталу – мы, малолетки, были наслышаны о царящих здесь порядках, хотя сами не рисковали сюда соваться. Квартал баров и кабаков, стриптиз-клубов и ночных заведений полузакрытого типа. Безвкусица неоновых огней, то там, то здесь раздающиеся вопли подпитой публики, валяющиеся по закоулкам торчки, вылизанные мажоры, для которых каждая ночь – праздник жизни. Опасливо шарахаюсь от одной двери с кричащей вывеской к другой; многие двери здесь и вовсе лишены опознавательных знаков, и лишь шкаф-секьюрити на входе сигнализирует о том, что внутри тебя, усталый путник, ждёт что-то очень-очень интересное. Едва не столкнувшись с парочкой разукрашенных девиц, которые и не девицы вовсе, а счастливые обладатели спрятанных под мини-юбками членов, слышу где-то в стороне знакомый голос. Инстинктивно оборачиваюсь: из одной из дверей, той, что без вывески, выходит он, на ходу прощаясь с кем-то, оставшимся внутри, и бодрым шагом направляется вниз по улице. На нём очки, но не те, ботанские, а кричащие, хипстерские, светлые волосы, прежде собранные в хвост, сейчас распущены и развиваются на ветру неряшливыми прядями, стильный костюм облегает тонкую фигуру, штанины опять чуть коротковаты – значит, это не случайность, а что тогда? Мода такая? Не имея на то никаких причин, он оборачивается, и я снова ощущаю на себе прямой строгий взгляд ярко-голубых глаз.

– Юлия? Что вы здесь делаете?

Ещё один хороший вопрос. Мне бы сквозь землю провалиться…

– Э, доктор Лоренц? Здравствуйте. Я, это, домой иду, с тренировки, – в доказательство сказанного потряхиваю полупустой спортивной сумкой.

– Ну что же вы так поздно, да и не самый безопасный путь себе выбрали. Позвольте уж, если на то пошло, проводить вас до дома! Где вы живёте?

– Не надо, я сама, – я уже чуть ли не бегу в том направлении, откуда пришла. На ходу бросаю: – Я могу за себя постоять.

– Я в этом не сомневаюсь, – он догоняет меня и следует рядом, не отставая ни на шаг, – но всё же, я сегодня буду спать спокойней, если буду уверен, что вы добрались до дома без приключений. Райончик здесь, прямо скажем…

Не знаю, что ответить, как реагировать. Лицо горит – хорошо, что в разбавленной цветными огнями тьме этого не видно.

– Взять вам такси? – не унимается он.

– Не надо, я прогуляться хочу. Спокойной ночи, – уже чуть ли не перехожу на бег, наплевав на все нормы приличия и правила этикета.

– Тогда прогуляемся вместе.

До моста доходим молча. Так стрёмно мне давно не было.

– Юлия, – он останавливает меня, дёрнув за рукав, развернув лицом к себе и снова уставившись мне прямо в глаза, – нет смысла вести себя, как дикари, ведь есть люди, а есть роли, и когда эти понятия путают, возникают неудобства.

Я уставилась на него в немом непонимании. Что за бред он несёт? Лоренц, тем временем, продолжает:

– Профессор и студентка – это роли, а Кристиан Лоренц и Юлия-Непомнювашейфамилии – это люди. Мы сейчас далеко за стенами университета, так что давайте вести себя по-человечески – к своим ролям вернёмся, когда этого вновь потребуют обстоятельства.

– Окей, – только и в состоянии выдавить я. Слишком много людей пытаются проникнуть в моё пространство сегодня. А ведь я никого об этом не просила. Здравствуй, взрослая жизнь.

Снова идём, снова молчим. Вот уже знакомые кварталы, вот она, зона комфорта – я раньше и не задумывалась о таком понятии. И всё же оно существует – чем ближе к дому, тем увереннее себя чувствую.

– Вот так встреча, сука, иди сюдааа! – ещё один знакомый голос из темноты.

Следуя логике вещей, принимаю недружелюбный выкрик из скрытого тенями бурной растительности и тесных застроек двора на свой счёт. Опасливо перевожу взгляд на источник шума – знакомое стадо в спортивных костюмах, из которого неторопливо выделяется он. Нет, фраза предназначалась не мне, но это ещё ничего не значит.

Аджмал Первез, мастер спорта, неумолимо приближается, в свете уличного фонаря его налитые кровью глаза сверкают тупой бычьей агрессией, огромные лапы сжаты в кулаки, два ряда белоснежных зубов сверкают хищным оскалом сквозь чёрную поросль густой бороды.

– Ты труп, очкастый, пиздец тебе! – расстояние между нами сокращается.

– Юля, отойди, – Лоренц рукой отстраняет меня с пути следования мастера спорта, и я так растеряна, что молча отступаю в тень за пределом светового пятна, очерченного на асфальте уличным фонарём.

В тот же момент – удар. Лоренц отшатывается, но сохраняет равновесие. Ещё один – похоже, он и не думает сопротивляться. Нет, это вам не тренировочные спарринги на татами, не бой на ринге, где кроме двоих есть ещё как минимум рефери. Третий удар – Лоренц снова стоит, а с носа его падают крупные капли алой крови.

– Ээй, братишка, всё, пошли, – друзья мастера спорта, наверное, такие же мастера спорта, появляются в поле зрения. Один из них заглушает ритмичную этническую мелодию на мобильнике, двое других оттаскивают агрессора в сторону.

– Не надо проблем, братишка, нам же ещё там учиться, – похоже, не все животные из стада лишены элементарного здравого смысла. Отчисленный спортсмен смачно сплёвывает на асфальт и нехотя отступает, не осмелясь перечить своим соратникам.

Когда все четверо скрываются из виду, нерешительно делаю шаг вперёд.

– Доктор Лоренц?

Он оборачивается и снова смотрит в упор, из носа и уголков рта бежит кровь, а губы его разверзлись в широкой улыбке. Какая странная улыбка – у меня нет слова, чтобы её описать.

– Мне пора, вот мой дом, до свиданья, – на одном выдохе выдаю я, махнув рукой куда-то вдаль, и со всех ног несусь прочь.

Дом мой и правда рядом – в двух дворах от места стычки. Открываю дверь своим ключом, чуть отдышавшись, и, ни говоря ни слова, следую в свою комнату мимо взирающих на меня с удивлением и тревогой родителей. Родители молчат. Уже в комнате достаю находившийся на беззвучном режиме всё это время мобильник – пять пропущенных от мамы. Смотрю на часы – полдвенадцатого. Стыдно, неудобно. Выглядываю из комнаты и бросаю в тишину:

– Мам? Пап?

– Дочка?! – реагируют оба.

– Простите, – выцеживаю я, – не слышала звонков. Задержалась в зале сегодня – решила подольше потренироваться.

– В следующий раз позвони! Мы же волнуемся! – голос мамы выдаёт, что это не просто слова. Они и вправду волнуются.

– Аккуратней будь. Сама знаешь, что происходит, – добавляет отец, и я скрываюсь в своей комнате.

Я знаю что происходит, все знают. Звери бродят по улицам. Конечно, я не в их вкусе, но от этого не легче. Это конченый мир. Его нужно сжечь дотла. При мысли о разгуливающем на свободе Линдеманне лицо кривится гримасой отвращения. При мысли о закрытом гробе желудок сводит судорогой. Спешно раздевшись, ныряю в кровать. Прикрываю веки, и передо мной встаёт разбитое в кровь лицо Лоренца. И эта странная улыбка, какая она… Торжествующая – вот какая. Вот оно, верное слово.

========== Лоренц – доктор ==========

Многократно размноженные через копировальную машину листы с тестом распространяются по рядам: снизу вверх, из рук в руки; к последним рядам стопка распечаток мельчает, но всё равно хватает всем. Следуя собственному обещанию, в начале очередной лекции Лоренц награждает нас тестом. Двадцать вопросов и четыре варианта ответа на каждый. Лектор наблюдает пристально, пытающихся хоть краем глаза заглянуть в листок соседа или в телефон без пререканий выставляет из аудитории. Секундомер неумолимо тикает. “Поблажек не будет. Никому.” – он не шутил. Похоже, он вообще не умеет шутить.

Двадцать минут пролетают мгновением, и по отмашке разукрашенные галочками и крестиками листы плывут вниз. Мы с Диной, как сидящие по центру первого ряда, собираем их и передаём лектору. Я всё ещё сомневаюсь в своей работе, особенно в ответах относительно питьевой воды и причин детской смертности.

– Думаю, я не сдам. Честно читала дома, на сайте ВОЗ всё есть, но там так много… Как думаешь, что будет, если не сдашь? – Дина напугана не на шутку.

– Думаю, ничего страшного. Это всего лишь вторая лекция, до сессии ещё далеко. Не волнуйся, – пытаюсь её утешить.

Лоренц заводит беседу о реанимационных действиях. Искусственное дыхание рот в нос и рот в рот, непрямой массаж сердца… “Кошачий глаз” как индикатор смерти. Сто раз уже всё это слышала. Смотрю на него с интересом, стараясь не выдать себя. Следов побоев на лице почти не видно – если не знать, что они должны быть, то и не усмотришь. И всё же я замечаю, что он старается не открывать широко рот и совсем не улыбается – знаю, почему. Разбитые губы имеют свойство лопаться и кровоточить ещё долго после поверхностного заживления, кожа губ очень тонкая, а капилляры слишком близко расположены к поверхности. У меня после каждых соревнований синдром Несмеяны. Лоренц так ни разу не взглянул на меня на протяжении всей лекции – а я так хотела вновь поймать прямой строгий взгляд голубых глаз. “Есть люди, а есть роли”, – похоже, он отвечает за каждое своё слово.

***

Неделя прошла как один длинный серый день. Универ – тренировки – одинокие вечера в своей комнате. Вечера в обнимку с Анькиной фоткой. Постепенно возвращаю в свою жизнь музыку. В день, когда мой свет погас, я выключила и её. Вычеркнула музыку из опционного меню собственной жизни. В утро, когда я, как обычно, собиралась на занятия, решая какие кеды нацепить, ведь на улице холодный дождь и ветер, рука сама потянулась к приёмнику и включила радио. Играл Джордж Майкл, хит с альбома “Пэйшнс”. Анька обожала его – помню, как подарила ей раритетный диск с фирменной чёрно-белой обложкой, помню, как заслушивали его до дыр и спорили о каждой композиции. Моя любимая – “Пришез Бокс”, Анькина – “Эмэйзинг”. По радио играл “Фрик”. Я улыбнулась. Возможно, теперь они встретятся. Кто знает, может быть на небесах хорошие люди распределяются по общежитиям на основе музыкальных предпочтений? И Джордж её точно не обидит.

Лоренц входит в аудиторию, держа в руках стопку тестов недельной давности. Все шушукаются, елозят на скамьях – за прошедшие недели эксцентричный “доктор” приучил студентов относиться серьёзно как к своему предмету, так и к себе самому.

– Для начала те, кто набрал менее половины правильных ответов и не сдал тест – ваша оценка на зимнем экзамене будет автоматически снижена на балл, – он выдаёт Дине добрую пачку распечаток, и та покорно приступает к их адресному распространению.

По аудитории проносятся недовольные комментарии, вздохи разочарования. Кто-то матерится, а кто-то даже плачет. Моего листа в этой стопке нет.

– Теперь те, кто допустил не более двух ошибок – никаких поощрений, лишь моя похвала.

Эта стопка тонюсенькая, и моё имя снова не в списке. По залу проносятся редкие ликующие возгласы единичных везунчиков.

– “Хорошисты”. Вы в безопасности.

Дина спешит за очередной пачкой, изо всех сил стараясь не напутать с фамилиями и вручить каждый лист в руки верному адресату.

– Ну и “троечники”. От пятидесяти до семидесяти процентов правильных ответов.

Заметив, что Дина уже не справляется. Лоренц сам раздаёт оставшиеся работы, благо их немного. Последний лист из его рук опускается на парту передо мной.

– Ожидал от вас большего, Юлия – столько лет в спорте, а элементарных вещей не знаете.

Прямой строгий взгляд, которого я так искала, на этот раз парализует: молча опускаю глаза и таращусь в свой листок, замаранный то там, то здесь красными чернилами. Руки дрожат, я держу их под партой, сцепив замком; щёки пылают, и в ярком свете лектория это невозможно утаить; на глаза наворачиваются предательские слёзы обиды. Лоренц сверлит меня взглядом, будто пытая, будто нарочно; в секунде от моей истерики он резко разворачивается и спешит к кафедре, чтобы огласить тему новой лекции. Невероятными усилиями воли нормализую дыхание в тот момент, когда Дина возвращается на своё место.

– У меня “четыре” – охренеть! – верещит она. – А у тебя…

Она смотрит в мой лист и не переспрашивает.

– Да не ссы, главное, что не “два”, – сбавив энтузиазм, Дина похлопывает меня по плечу.

Она права. Как всегда.

***

На вечерней тренировке Алекс радует нас всех приятным известием: кубок федерального округа по рукопашке в этом году будет разыгрываться в нашем городе, а значит можно аккредитовать побольше участников, и никуда ехать не придётся. Тренер всегда сам выбирает, кому выступать, а кому уготовлена лишь роль секундантов – свои решения он не комментирует, и предугадать их практически невозможно. Соревнования в начале ноября, и в конце тренировки он раздаёт всем счастливчикам, попавшим в предварительный список участников, направления на прохождение медкомиссии. Мы с Марусей получаем заветные бумажки и на радостях обнимаемся. Наконец-то. Может, на татами из меня выбьют всё дерьмо, соревнования – всегда катарсис. Важна не победа. Важен сеанс очищения. В этот раз он необходим мне как никогда.

Следующим днём с чистой совестью игнорирую универ. Вуз у нас спортивный, и такие причины для непосещения лекций как соревнования, сборы или медкомиссии работают беспрекословно. Вдоволь отоспавшись, долго и тщательно моюсь под душем, надеваю лучшее бельё, пью воду – больше ничего нельзя, так как забор крови осуществляется на голодный желудок, хватаю направление и шагаю в спротдиспансер хорошо знакомой дорожкой. Сегодня выглянуло солнце – холодное осеннее солнце, неспособное ни осушить луж, ни согреть землю, но всё ещё способное ослеплять. Довольным жестом водружаю на нос солнечные очки – любимый аксессуар, который уже скоро станет совсем неактуальным. Желудок плачет, требуя завтрака. Обещаю ему поход в КФЦ сразу после диспансера. Кажется, он меня услышал, по крайней мере, голодные песнопения прекратились.

Сдав кровь, взвесившись и пройдя невролога, спешу к физиологу. Роксану я знаю уже года четыре. Она – наш бессменный доктор, дотошная до чёртиков, мнительная, но без повода не паникующая. Я к ней привыкла. У дверей кабинета никого – повезло сегодня, без очередей! Постучавшись и не услышав ответа, захожу внутрь и сразу же проскальзываю за ширму. Алгоритм действий отрепетирован тысячей повторов: вот сейчас ко мне зайдёт она, пощупает мой позвоночник, заставит поприседать, измерит давление и пульс до и после, задаст пару уточняющих вопросов – и жди меня, КФЦ! Раздеваюсь до трусов и лифчика, собираю волосы в пучок и терпеливо жду, подпирая кушетку коленом.

Наконец, в кабинете раздаются шаги.

– Так, кто тут у нас…

Лоренц смотрит на меня несколько секунд широко раскрытыми глазами, не двигаясь и не говоря ни слова. Нет, он не скользит по моему телу взглядом или что-то ещё – он смотрит в мои глаза, распахнутые ужасом. Я снова парализована, я не стремлюсь ни прикрыться, ни укрыться, я просто стою перед ним в полный рост в одном белье.

В итоге он разворачивается на сто восемьдесят градусов и исчезает за ширмой.

– Одевайтесь, Юлия.

Дрожащими руками хватаю свою одежду, мысли путаются, язык заплетается:

– А… Роксана?

– Она в декретном, меня попросили заменить её на время отпуска.

– Но вы…

– Я спортивный врач, работаю с футболистами. На замену больше никого не нашлось.

– Но как же…

– Преподавание – нечто вроде хобби для меня. Одевайтесь.

– Но как же справка?

– Я выпишу вам справку, – в его голосе чувствуется раздражение, а я ощущаю иррациональное чувство вины. – Думаю, вы здоровы. Знаю, что так не положено – можете обратиться к другому врачу, но… Лично я осматривать вас не буду. Извините.

Одевшись, я покидаю укрытие и молча протягиваю ему свой медицинский лист. Он расписывается где надо, делая пометки в графах от балды, шлёпает печать и отдаёт бумагу мне.

Смотрю на бумагу – всё как надо, можно считать, для выступления я аккредитована. Киваю в знак немой благодарности и зачем-то шепчу:

– У меня соревнования через месяц…

– Удачи вам на соревнованиях. Увидимся в университете.

Уже в дверях его голос вновь заставляет меня обернуться:

– Юлия… Берегите себя.

***

Четыре куска жирной куриной грудки в панировке быстро исчезают внутри меня. Это не просто физиологический голод – это панический голод. Паника затуманивает мой разум, и результат её – стакан холодного пива прямо передо мной. Я практически не пью, а тем более за несколько недель до соревнований. Кто заставил меня взять это пиво? Кто заставляет меня осушать его крупными глотками, обжигая горло терпкой прохладой, затуманивая разум хмельными пузырьками? Кто заставит меня взять ещё один? Неужели домой сегодня я приду пьяная?

На улице уже стемнело, я ещё никогда не проводила в душной забегаловке так много времени. Не чувствую времени. Что-то шевелится внутри, в груди, что-то щекочет. Некий спрут обвил щупальцами мои рёбра, придушил солнечное сплетение и сейчас подбирается к самому сердцу. Лоренцом звать того спрута. Таинственный доктор против молоденькой глупой девственницы. Скорее бы соревнования, скорее бы катарсис. Скорее бы из меня выбили всё это дерьмо.

Снова брожу по вечерним улицам без цели. Решила не идти домой, пока не протрезвею – зачем родителей расстраивать. На этот раз стараюсь следить за временем, чтобы не быть дома слишком поздно. Сторонясь многолюдных проспектов и угрюмых закоулков, выхожу к заброшенному парку. В годы моего детства здесь была детская площадка; холмистый ландшафт позволял нам, мелкотне, использовать данное пространство в зимнее время года для нехитрого экшна: ледяные горки для экстрималов на деревянных санках, снежные склоны – для любителей более спокойно прокатиться на лыжах или на борде. Десять лет назад здесь было не протолкнуться, сегодня же – никого. Современные дети не катаются на санках. Да и не зима ещё, в общем-то. Подхожу к каменистому обрыву: горные спуски заброшенного парка воронкой устремляются вниз – туда, где в лучшие времена располагался амфитеатр с деревянными скамьями по кругу и бетонной сценой в центре. Теперешний пейзаж больше напоминает открытку из Припяти. Присаживаюсь на один из валунов у самого края своеобразного обрыва. Огни близлежащих улиц едва ли доставляют сюда хоть толику света: я могу спокойно посидеть, подумать, протрезветь в конце концов.

Чёртов Лоренц не вылезает из головы. В моей жизни такое впервые: впервые мальчик, парень, мужчина завладевает моим вниманием, впервые я чувствую себя потерянной. Мне не нравится это чувство, оно нелогично. Моя душа снедаема скорбью, в моих снах – смеющаяся Анька, лёжа в гробу, шлёт мне приветы. Зачем он мне? Чем сильнее стараюсь не думать о нём, тем больше завладевает он моим сознанием. В нём нет ничего красивого даже, внешность его чуть ли не отталкивающая, а поведение – тем более. Мне страшно рядом с ним. Я боюсь его улыбки. Чувствую себя предательницей, будто теряя себя, свою суть, будто принося себя в жертву первому встречному. Быть может, это способ самоубийства? Закрываю лицо холодными ладонями и с шумом выдыхаю – полупрозрачный пар несвежего дыхания рикошетом отдаётся от ладоней, возвращаясь к носу кислыми пьяными нотками.

– Не сиди на холодном – детей не будет.

Вырываю лицо из студёного плена. Пропасть подо мной, освещённая полной луной да жалкими отблесками далёких уличных фонарей, ныне накрыта чужеродной исполинской тенью. Тень теряется в глубине, а я слишком напугана, чтобы обернуться и взглянуть в лицо незнакомцу, которому она принадлежит. И этот голос… Он знаком мне. У меня хорошая память на голоса, но сейчас она не выдаёт мне имени, зато вполне отчётливо шепчет: “Беги!”. Время идёт, я не шевелюсь, находясь в до сюрреалистичного невыгодном положении – подо мною обрыв, за мною неизвестность. Тень тоже не шевелится, пугающей тучей она нависает надо мной, и спасения не видно.

– Что бы ты там ни думала, я любил её.

О да, я помню этот голос. Сколько раз я слышала его во время Анькиных игр. Мы всегда ходили на соревнования друг к другу. Я помню её игры, дурацкие глухие удары ладоней о мяч, высокие девушки, перемещающиеся по своей половине площадки в известном лишь истинным поклонникам волейбола порядке, и его ругательства. Ему не надо было кричать – его дикого голоса хватало, чтобы одним лишь словом на полутоне заставить девчёнок писаться от страха. Любитель рыкнуть на своих подопечных, любитель вырывать их зубами свои победы… Тот, кто отнял её у меня, сейчас стоит за моей спиной; ему достаточно лишь подтолкнуть, и я улечу. И меня никто не поймает. Ещё один закрытый гроб в копилку этого города…

Это страх того типа, когда чувствуешь, будто в твоём желудке орудует миксер. Куриные грудки вперемежку с пивом поддались невротической диффузии – я чувствую, как тошнота подкатывает к горлу, и в то же время, как тянущее ощущение под копчиком всё настойчивее намекает на необходимость посетить туалет. Опираюсь ладонями о колени, отдираю задницу от холодного влажного валуна и медленно, мучительно медленно, будто тролль, на закате обращающийся в живую тварь из заколдованного дневным светом камня, встаю на ноги. Разгибаю позвоночник, переставляю ноги, меняя направление стоп, поворачиваю голову… Его лицо прямо передо мной. Несвежее, небритое, всё такое же зверское, как всегда, только вот раньше я этого не замечала, а сейчас я вижу даже больше. Смотрит на меня вызывающе. Дразнит. Издевается.

– Мы хотели пожениться.

Его голос очередным раскатом грома бьёт меня по макушке. В тот же момент он делает шаг вперёд, и дистанция между нами сокращается до минимума. Стараюсь удержать равновесие, но он делает второй шаг, на этот раз чуть ли не наступая мне на ботинок. В ужасе отшатываюсь, занося левую ногу назад – а там ничего нет. Нога скользит в бездну, туловище – за ней. Костлявые коленки больно бьются о камни; отчаянно пытаюсь нащупать ступнями хоть какую-то опору, а тело тем временем продолжает скользить. В последний момент хватаюсь обеими руками за валун, на котором я только что сидела – к чёрту маникюр, тем более, что его никогда у меня и не было. Вот сейчас валун выйдет из земли и финальным аккордом завершит мизансцену, расхреначив мой череп в кашу. Зажмуриваюсь. Валун выдерживает. Натренированные руки позволяют телу подтянуться; после нескольких неудачных попыток мне удаётся приподнять до кромки обрыва правое колено, затем левое, затем затащить в безопасность всё туловище. Я лежу на холодной земле, рвано дыша, смотря на луну. Лунное блюдце вдруг пропадает: это он, его непобедимый силуэт огородил меня от луны. Глядя на моё усталое тело в грязных одеждах, он спокойно улыбается и добивает контрольным:

– Она рассказывала про тебя. Мы вместе смеялись.

Я не вижу, как он удаляется, и даже не слышу его шагов. А что, если это тяжёлое тело – и не человек вовсе, а демон, передвигающийся по воздуху? Сгибаю ноги в коленях, подбирая стопы к заднице, руками обхватываю себя, лицо пылает, горит, бронхи тоже горят, я вся горю, а слёзы – лишь горючая жидкость для моего пожара. В детстве мне нравилась старенькая песня Фила Коллинза “Ин Зе Аир Тунайт”, она всегда ассоциировалась у меня с ночью цвета индиго, небытием и опустошённостью. Я думала, что когда всё хорошее, что есть во мне, сгорит дотла, эта песня сможет стать достойным саундтреком к финалу. То были лишь фантазии. Сейчас я точно знаю, что музыка Коллинза слишком хороша, чтобы сопровождать пепел. То, что осталось от меня – это пепел. Горстка пепла, размазанная по склизкой, слякотной поверхности осенней земли.

***

На циферблате первый час ночи, я бреду по опустевшим улицам, сторонясь случайных прохожих, скрываясь в тени безлюдных подворотен, стесняясь себя, стыдясь себя. Телефон давно отключен – рано или поздно звонки от родителей должны были прекратиться, и я прекратила их сама. Бродяга, чья одежда в грязи, а душа в отрепьях. Наверное, так и опускаются: сначала теряют себя, а потом и свою жизнь. У меня есть деньги, немного, но хоть что-то. Долго выжидаю, пока в кафе не останется посетителей, и персонал не удалится в подсобку на долгожданный незаконный перекур. Проскальзываю в помещение КФЦ – как хорошо, что американские франчайзинговые кафешки работают круглосуточно – и сразу в уборную. Я не смотрю в зеркало. Боюсь. Некоторые боятся увидеть в зеркале Пиковую Даму, а я боюсь увидеть в нём себя. Я боюсь посмотреть в зеркало и ничего не увидеть. Снимаю куртку и штаны, сильно рискуя, застирывая наспех. Любимых солнечных очков и след простыл. Умываюсь, собираю спутанные узлами неровно остриженные волосы в хвост. Сушу шмотки под феном – мне не надо, чтобы они были сухими, я хочу чтобы они выглядели сухими. Двадцать минут в туалете – и меня никто не потревожил. Наконец, набираюсь смелости, шагаю в зал, стараясь изо всех сил изобразить “как ни в чём ни бывало” мину, иду к кассам и делаю заказ. Снова пиво, снова курица. Не хочу ни того, ни другого. Но мне надо где-то перекантоваться до рассвета. До рассвета в метафорическом смысле слова.