Текст книги "Kill the Beast (СИ)"

Автор книги: Wind-n-Rain

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

– Доченька, вернись! Я виноват! Не досмотрел, не уследил! Моя вина! – Анин отец мужественно сдерживал себя все предыдущие дни, и вот сейчас, стоя у закрытого гроба, у края вырытой могилы, сорвался на истерику: – Моя вина, дочка!

Дикие вопли этого ублюдка послужили спусковым механизмом, сняв все предохранители – моя голова взорвалась.

– Конечно, твоя вина, мудак! А чья ещё? Всю жизнь она ждала только одного – твоего одобрения, но не получала ни слова, ни признания! Не закончила год на “отлично” – Анька плохая, и по фигу, что она три недели перед экзаменами провалялась в больнице с переломом! Специально ногу сломала, чтобы в финале не играть: все девочки из команды получили медали, а она – нет! Анька плохая! Разочарование! Нечем гордиться! Не ребёнок, а недоразумение! Высокая – и в кого только уродилась, каланча? Стройная – и кому ты такая нужна, доска? Глупая, страшная, неудачница – сколько раз она ревела в моей комнате ночи напролёт, задаваясь вопросом: “Почему я такая плохая?”. Она – плохая! Ей даже в голову не приходило, что с ней-то всё в порядке, в отличие от её родителей!

– Заткнись, – слышу я из-за спины хриплый шёпот своей матери.

– Заткнуться? Хрен вам! Я и так слишком долго молчала! Сколько раз мне доводилось выслушивать её рассказы о том, что папа недоволен, что мама вечно ставит в пример детишек своих подруг! Кто из вас хоть раз её похвалил? ПО ДЕЛУ! Не просто так, не за то, что она ваша дочь, а по делу! За то, что поступила на бюджет сама, за спортивную стипендию, за то, что через год ей прочили место в сборной? Кто? Хоть раз? Никто! Никогда! Я одна её любила, я одна её знала! Но я – её подруга, а она грезила о ком-то большом и важном, взрослом и авторитетном, о ком-то, кто признает её заслуги, кто разглядит в ней красивую девушку и просто хорошего человека! Не находя одобрения дома, она нашла его на стороне! А зверь нашёл её!

Я запнулась, давясь всхлипами, рваное дыхание не позволяло больше орать, и я, оглядев ошеломлённые лица немногочисленных собравшихся – тех, кто рискнул этим тёплым сентябрьским вечером прийти на кладбище, чтобы проводить в последний путь содержимое закрытого гроба, продолжила уже в вполголоса:

– Вы беседовали с ней? Вы знали, чем она живёт? О чём мечтает? О чём думает? Думала… НЕТ! Времени не было? Теперь вы будете говорить только с могильной плитой, зато времени – хоть отбавляй! Вот – твоя дочь, – глядя Анькиному папаше в глаза, я подошла к гробу и легонько пнула его носком ботинка, – вот она – и это твоих рук дело! Живи теперь с этим, будто и не было у тебя никогда дочери: как жил, так и живи!

Атмосфера вокруг уже искрится, словно пронизанная тысячами молний, ещё немного – и грянет ба-бах, для которого я послужу детонатором. Стало страшно. Немного полегчало. Я повернулась спиной к гробу и двинулась прочь от процессии – туда, где в дальнем уголке тесного городского кладбища виднелся тенистый скверик. Проходя мимо своей матери, я случайно (ли?) задела её плечом и услышала вслед:

– Себя позоришь – так нас бы не позорила.

Себя позорю. Знаю. Ну извините. Посмотрите-ка на гроб, вокруг которого вы все собрались – ОНА уже никого не опозорит. Возможно, это выход?

Садящееся солнце порождает длинные тени. Я иду по дорожке меж аккуратных захоронений и наблюдаю за своей тонкой, поломанной прямыми углами могильных плит, несуразной тенью, шагающей за мной следом моей же размашистой, скорой походкой. “Несексуальной”, как говорит моя мать. Всё во мне “несексуально” – асимметричная стрижка, пацанские шмотки, корявый походняк, дворовый жаргончик. Что поделать: одним тут с дочерью не повезло, вторым… Сколько вас?

Вижу, как мою тень настигает ещё одна, чужая. Некрупная, незнакомая, или… Оборачиваюсь – едва поспевая, за мной по пятам шагает Пауль Ландерс. Я запомнила его имя, сама не знаю, почему. Что он вообще здесь делает – разве полицаи обязаны ходить на похороны тех, чьи дела расследуют? Хотя, припоминаю, он, кажется, дружок Анькиного папки. Всё ясно – наверняка, такой же урод.

Добираюсь до первой скамейки пустынного сквера – вторник, вечер, кладбище в центре города, на котором редко уже кого хоронят, только если на семейных участках… Ландерс плюхается рядом, дышит тяжело, на меня не смотрит. Бесит.

– Что надо?

– Поговорить.

– Поговорили уже. На допросе, в день, когда Аньку… – чёрт, ком подкатывает к горлу в самый неподходящий момент, не хватало ещё при этом мужлане разреветься, – …когда Аньку нашли.

Закрываю лицо руками, чтобы он не разглядел на нём кривой гримасы боли.

– Не на допросе, а на опросе. Не стесняйся. У тебя стресс, это естественно – мне можешь верить, я всякого повидал.

Долго молчу, пока не чувствую, что опасность разрыдаться на этот раз обошла меня стороной.

– Сигарету дай.

Полицай пристально смотрит мне в глаза. Улыбается. Какая улыбка! Так бы и вмазала по ней.

– Дай сигарету, мне восемнадцать уже.

– А куришь ты, наверняка, с одиннадцати, – достаёт пачку и протягивает её мне вместе с зажигалкой.

– Не угадал. Не курю – режим у меня.

– Да знаю я, вы же с Аней вместе в физкультурный поступили…

Поступили, да только я теперь одна. Крепкий дым жжёт гортань. Становится легче.

– Так что надо?

– Сдаётся мне, в ходе нашей предыдущей беседы ты мне не всё рассказала.

– В смысле?

– В смысле твоей сегодняшней речи. Извини, поправь, если я неверно понял, но… у вас с Аней были близкие отношения? Я имею в виду, более близкие, чем обычно это бывает между подругами, даже самыми лучшими?

В душу решил залезть? Послать его на хрен? Я молча качаю головой. А смысл? Сколько лет я носилась со своим секретом, как с писаной торбой, а теперь – кому он нужен? Кто я теперь? Нет ЕЁ, нет секрета, нет и меня, получается… А так, хоть следствию помогу, а вдруг…

– Я любила её.

– А она?

– Не сложилось.

– Но ты рассказывала ей о своих чувствах?

– Нет, но этого и не требовалось – она и так всё понимала. Несколько раз я заводила разговор о том, что мы могли бы, теоретически… Она всегда переводила всё в шутку. Однажды, на какой-то дурацкой вечеринке мы выиграли конкурс на самый долгий поцелуй. Мы с ней. Я ждала потом её реакции, но она и в этот раз перевела всё в шутку. Ну и что, думала я, у меня ещё уйма времени, когда-нибудь она поймёт…

Ну и бред я несу. Распинаюсь перед незнакомцем. Неудачница и есть.

– Извини, но… у неё был парень?

– Парень? В привычном смысле слова – нет!

– А в непривычном? О ком ты говорила там, у могилы?

Сижу, скрючившись в три погибели, чувствую себя голой. Разглядываю свои короткие ногти, покрытые облупившимся давно чёрным лаком. Как же противно, хуже, чем на приёме у гинеколога.

– У неё был какой-то хахаль секретный, но я ничего о нём не знаю.

– Как же так? Лучшие подруги…

– Она не хотела меня ранить, я уверена в этом! Вот ничего и не рассказывала! – кажется, в порыве самообмана и самоутешения, теряю самообладание. С трудом взяв себя в руки, продолжаю: – Обмолвилась лишь, что он старше её, и у них всё серьёзно, а я… Нет, чтобы хоть раз дать волю ревности – проследить бы за ней, узнать, кто он, но нет: мы же люди интеллигентные, блюдём границы личного пространства друг друга! Дура! Я так же виновата, как и её предки! Не спасла её, не уберегла. На поводу у гордости, упустила самое важное…

Поднимаю глаза на Ландерса – унижаться, так с открытым забралом. Он уже не улыбается. Жёсткие носогубные складки, плотно сжатые губы, сдвинутые брови… Неужели для него мои слова серьёзны?

– Послушай, Юлия, – будто читая мои мысли, говорит он, – это очень серьёзно. Наверняка у тебя есть хоть какие-то подозрения. Подумай хорошенько. Любая деталь может быть важной, – чуть помедлив, он добавляет полушёпотом: – Помоги мне. Ради неё.

Смотрю в даль – туда, где несколько работников, дождавшись окончания речи священника, на верёвках опускают закрытый гроб в пропасть. В недра матушки-земли. В бездонную глотку мироздания, породившего её и забравшего. В том гробу её нет. Там лишь изуродованная плоть, предмет поклонения ничтожных фетишистов, верующих в то, что тело – это человек. Но Анька не там. Она в моих венах, путешествует по кругу, гонимая ритмичными ударами сердечной мышцы. Она во мне. В моей крови, разбавленной железом. Я могу быть железной, а она – никогда не могла. Сотканная из солнца и ветра, как и её волосы. Она – воздух. Я дышу ей, насыщая свою железную кровь кислородом. Она – мой кислород.

– А вы разве сами не догадываетесь? Ещё полицейские, называется.

Ландерс смотрит вопросительно – я наконец решаюсь выдать свою теорию. “Себя позоришь”… Хочу и позорю!

– В прошлом году двух девушек нашли, обе нашего возраста, обе спортсменки. Весь город на ушах стоял, но так никого и не поймали. Теперь Аня.

– Думаешь, это маньяк? Насчёт первых двух мы не сомневаемся, почерк идентичный. Но с Анной…

– Да знаю я! Первых двух он похитил, пытал около суток, насиловал, потом забил до смерти и оставил тела там, где их легко бы нашли. А Аньку он чуть ли не на куски порезал, да и тело нашли лишь по счастливой случайности…

– Откуда ты всё это знаешь? Откуда эти подробности?

– Вы, Ландерс, в каком веке живёте? – незаметно для себя, перехожу на “Вы” – полицейский всё-таки, да и я немного успокоилась. – Весь интернет только и пестрит грязными подробностями. Смакуют, мусолят. Все всё знают. Анька для него особенной была, вот и… Думаю, её убил тот, с кем она встречалась. Они начали встречаться в марте, то есть полгода назад. Наверно, она его чем-то разозлила, или он побоялся, что она проговорится об их связи, вот и… Но это он. Ищите. А когда найдёте…

– Если ты права, то за полгода должны были остаться какие-то свидетельства их связи. Фото, интернет-переписка…

– Плохо вы знаете таких девочек, как мы, – я осеклась. Зажатых, пугливых, живущих лишь своими секретами. Этого я ему не скажу. – Ищите.

Я поднялась и, не попрощавшись, направилась домой. Завтра в универ не пойду. И послезавтра. А может быть, вообще больше не пойду.

***

Родители вернулись поздно. Не знаю, как прошли поминки – мать и отец со мной не разговаривали, чему я была несказанно рада. Лежала на постели остаток вечера и всю ночь, в тишине, наблюдая игру уличных теней на потолке своей комнаты. Сколько раз мы спали здесь вместе – и в раннем детстве, как обретшие друг друга сестрёнки, и позже, когда, лет с четырнадцати, моя сестрёнка стала обретать для меня всё более привлекательные очертания. На этой постели валялись, делились планами, мечтали, как вырастим, она станет профессиональной спортсменкой, я – тренером по самообороне. Никогда не понимала этого её волейбола, боялась глухих ударов ладоней о мяч, но её длинные ровные конечности были созданы для этого глупого занятия. А мои – перекаченные, по мнению многих – для других ударов. Если бы я оказалась рядом, я бы её защитила. Мой тренер всегда говорил, что спорт и тренерская работа – это, конечно, хорошо, но главное для девушки – это быть готовой дать отпор маньяку при встрече в тёмной подворотне. С ним встретилась не я, и волейбол тебе не помог. И я тебя не спасла. Переворачиваюсь на живот, зубами впиваюсь в подушку, а ногтями раздираю кружевное покрывало. Как больно. Навсегда останусь одна в этом аду. Гореть без огня, кричать без голоса. БОЛЬНО!

Мне снится гигантская воронка, засосавшая нас с Анькой, мы падаем вниз, кружась по спирали, внезапно стенки воронки оборачиваются острыми винтовыми лопастями, разрубающими Аньку на части; её фрагменты разлетаются по сторонам, и я продолжаю слышать её крик, уворачиваясь от лопастей, окрашиваясь кровью моей подруги, а она всё кричит и кричит…

“Юля, Юля, проснись”, – мягкий голос матери постепенно заглушает рвущий сознание Анькин вопль. Открываю глаза – за окном светло. Мама легонько потряхивает меня за плечо, глядя при этом с тревогой.

– Там господин Ландерс приехал, хочет тебя видеть.

Оглядывает меня снисходительно.

– Ты даже не умывалась на ночь? И не переоделась? Я задержу его, а ты пока по-быстрому в душ и приведи себя в порядок, а то выглядишь, как…

“Как свинья”. Она всегда так говорит, но на этот раз почему-то не произнесла это вслух.

Опускаю ноги в грязных носках на холодный пол.

– Мам, – останавливаю её уже в дверях комнаты, – а он не сказал, что ему нужно?

– Нет, дочка, но если он приехал к нам ни свет ни заря, да на служебной машине – наверно, дело серьёзное!

Дочка. Вот даже как. Какое необычное утро.

***

Подъезжаем к дому Аниных родителей. С нами ещё двое офицеров – Ландерс объяснил, что хочет ещё раз осмотреть Анину комнату: мол, возможно, они что-то упустили, возможно, я смогу помочь обнаружить какие-нибудь тайники… Хозяева дома встречают нас на пороге, молча киваю им, они кивают в ответ. Странно, но они спокойны, и в их глазах даже не видно ненависти, только тихая скорбь. Видимо, Ландерс заранее подготовил почву для нашего появления.

Входим в комнату. Большая, захламлённая, такая родная… Офицеры сразу же приступают к осмотру: шарят по шкафам, по компьютеру, под кроватью. Анька – та ещё накопительница, в её хоромах сам чёрт ногу сломит. Осматриваюсь по сторонам: каждый уголок, каждая вещичка режет сердце безжалостным лезвием воспоминаний, снова больно, но мне нужно это чувство – в последний раз я здесь, и пусть хаотичный узор глубоких порезов сейчас заставляет сердце болеть, со временем порезы заживут, но останутся шрамы. Шрамы – навсегда; рубцы-напоминания, щербатое полотно памяти о моей Аньке. Беру с тумбочки пыльную фоторамку: в ней мы, вдвоём, ещё совсем юные – фото из летнего спортивного лагеря на берегу Балтийского моря, тогда мы целых три недели посвящали время лишь тренировкам, купаниям и ночным бдениям у костра. Мы были счастливы, и это фото – редкий случай, когда картинка полностью отражает реальное настроение момента, на ней запечатлённого.

– Возьми себе, – слышу голос Анькиной матери, – возьми, пусть останется у тебя.

Я снова молча киваю и засовываю рамку в глубокий карман спортивных штанов, предварительно стерев с неё пыль ладонью. Фото приятно греет сквозь штаны, я буквально чувствую, как оно горит. Как влага на моих ресницах.

– Юлия, подумай, где твоя подруга могла бы прятать свои секреты? Что-то, что бы вывело нас на личность того, с кем она встречалась?

Вновь осматриваю комнату. Сломанная барабанная установка у окна привлекает внимание – на ней никто не умел играть, никто и не помнит, откуда она здесь взялась, но мы с Анькой, бывало, знатно портили жизнь соседям, когда родителей не было дома.

– В барабане смотрели?

– Где-где?

Чего он только не повидал внутри себя – разломав его ещё в детстве, мы хранили там журналы с похабными картинками, а в отрочестве, бывало, травку. Я знаю, что когда-то Анька держала там свой дневник – нет, не личный, его она не вела, а школьный, у неё их было два: для учителей (для плохих оценок) и для родителей (образцово-показательная фейк-версия). Молча беру с полки валяющуюся там железную пилочку для маникюра, подхожу к барабану, подцепляю едва закреплённую, исцарапанную крышку…

Маленький чёрный телефон старенькой модели одиноко покоится на дне. Один из офицеров сразу же берёт его в руки, даже не озаботившись тем, чтобы надеть перчатки, как это обычно показывают в кино. Сердце уходит в пятки – у неё был тайный телефон. Тайная жизнь. Конечно, я знала об этом, конечно, врала сама себе, что меня это не касается и вообще – мне всё равно. Но теперь факт того, что у подруги была другая, секретная жизнь, в которой не было места для меня, обрёл материальные очертания. Нажатием кнопки включения, в руках офицера аппарат зазвучал приветственным джинглом.

– Господин, Ландерс, он запаролен. Требует ввести ответ на вопрос. “Как звали домашнего питомца Вашего лучшего друга”?

– Бред какой-то, – подаёт голос Ландерс. – Стандартные вопросы обычно либо про питомца, либо про друга. Видимо, она придумала этот вопрос сама и ввела его вручную.

Всё тело моё свело резкой судорогой.

– Попробуйте РОККИ, – едва слышно проговариваю я, а охваченные мелкой дрожью ладони тем временем покрываются холодным липким потом. – Рокки.

Вот он, момент истины. В детстве, когда нам было лет по одиннадцать, Анька нашла на дороге здорового самца жука-оленя и подарила его мне. Он жил у меня весь отпущенный ему сезон, и мы держали питомца в тайне ото всех – где-то вычитали, что жуки-олени внесены в красную книгу, и подумали, что если кто-то прознает о его существовании, то коллекционеры, браконьеры или экологические экстремисты непременно попытаются его выкрасть. Мы выгуливали его в дубовой роще и нам даже казалось, что он поддаётся дрессировке. Рокки стал нашим другом на целое лето. Мы прозвали его так за боевой характер и устрашающий внешний вид. Помню, как мы хоронили его осенью, в коробке из-под колготок, закапывали на пустыре под линией электропередач, в свете предзакатного алого солнца. Кроме жука у меня никогда не было животных – родители не разрешали. Если ответ на секретный вопрос – не Рокки, значит, она не считала меня лучшим другом. От этой мысли руки затряслись ещё сильнее – я словно оказалась на краю пропасти, и то, перепрыгну ли я на противоположную сторону или камнем рухну вниз, зависит от того, подойдёт ли “Рокки” в качестве пароля или нет.

– Подошло! – офицер с неуместной радостью продемонстрировал окружающим загружающуюся систему телефона.

Я перепрыгнула пропасть. Анька меня не предала. Несмотря ни на что.

– В телефонной книге только один номер – посмотрите, не знакомый?

Ландерс сравнил номер со всеми имеющимися контактами Аниного телефона, хранящегося теперь у её родителей, потом с моими – совпадений нет. Затем он сделал вызов – абонент временно недоступен. Кто же ты, таинственный абонент? Тот, тайну о котором моя милая хранила с такой тщательностью? Тот, кто отнял её у меня?

– Здесь фото! – воскликнул Ландерс воодушевлённо, одарив присутствующих своей фирменной улыбкой, чтобы тут же стереть её с лица.

Выхватываю телефон из его рук – сотни и сотни фото, в основном селфи, на многих она голая, на очень многих она не одна. Улыбается, позирует… Ужас тупым копьём пронзил грудину – я чуть не уронила мобильник на пол. Нет, не могу это видеть, но и не могу оторвать взгляда – за что ты так со мной? За что он так с тобой? Зачем я на это смотрю? Лучше бы “Рокки” не подошло… На автомате прикрываю ладонью рот, чтобы спрятать от чужих свой беззвучный крик. Он обнимает тебя, бесстыдно, и тебе это нравится, и свидетельств тому множество – все они сейчас у меня в руках. Страшная находка из барабана.

– Ты узнаёшь его? Эй, Юлия, ответь – ты знаешь этого мужчину? – вырвав телефон из моей ладони, Ландерс вырвал меня из небытия.

Все взгляды в комнате сейчас сосредоточены на мне.

– Знаю. Линдеманн.

Анина мама издала приглушённый вопль и бросилась к мужу.

– Кто это? Говорите! – кажется, полицай уже выходит из себя.

– Тилль Линдеманн, тренер по волейболу, – выдаю я на одном дыхании и оседаю на стоящую рядом табуретку.

– Пауль, я убью его! – кричит Анин отец.

Ландерс делает знак рукой, и двое офицеров деликатно уводят безутешных родителей из комнаты. Мы остаёмся одни: я, Ландерс и миллион мерзких фото из секретного мобильника.

– Так, быстро и по порядку – что за тренер? Где он сейчас?

– Тренер её команды. Это женская команда по волейболу при университете.

Далее Ландерс начинает судорожно куда-то звонить, я не вслушиваюсь в его разговоры, я кусаю ногти и тихонько реву…

Через некоторое время офицеры возвращаются, и их босс кратко сообщает о результатах проделанных звонков:

– В университете сказали, что три дня назад он отправился в Польшу, договариваться об аренде спортивной базы для зимних сборов, и с тех пор не выходил на связь. Его рабочий и личный телефоны отключены. Я попросил связаться с той самой базой, но там сообщили, что Линдеманн у них так и не появился.

Три дня назад. На следующий день после того, как моей Аньки не стало.

– Дело плохо, – вставляет один из офицеров, – если он пересёк границу, то мы бессильны, нужно подавать запрос в европол, а это время… Уже сейчас он может быть где угодно. Для начала сделаем запрос оператору мобильной связи, но что это даст…

***

Ландерс отвёз меня домой, родители встретили, даже можно сказать, приветливо. Всё это не важно. Теперь я знаю имя зверя и ничего не могу поделать. Заперевшись в своей комнате, извлекаю из кармана старую фотку с Балтийских берегов, прижимаю её к груди и в бессильной ярости падаю на колени. Я просижу так дотемна, пока усталость не сразит мой воспалённый мозг и не вырвет ослабевшее тело из того ада, что зовётся реальностью, чтобы отправить его в другой ад – тот, что зовётся сном.

========== Доктор Лоренц ==========

В пятницу из деканата позвонили. Мне доступно объяснили, что они, конечно, всё понимают, но у меня первый курс, семестр только начался, а пропусков накопилось уже столько, что такими темпами ближайшую сессию я могу не пережить.

К началу следующей недели я уже привыкла жить вслепую; утеряв единственный ориентир, всё, что мне остаётся – это шарахаться впотьмах, не разбирая дороги, на ощупь, не имея цели. Я – биоробот. И странный лектор, которого я увижу сегодня впервые, похоже, того же мнения о нас всех.

Аудитория забита битком, лишь первые пару рядов имеют прорехи – там я и обосновалась. За секунду до звонка в помещение врывается большая рыжая девчонка, мне незнакомая – наверное, из параллельной группы. “Привет, я Дина”, – весело бросает она и плюхается на свободное место рядом со мной. Спортсменкой она не выглядит, что вообще она делает в физкультурном? Хотя, о чём это я – бедняга, скорее всего, не добрала баллов ни в один нормальный вуз и вынуждена была поступать в наше днище, не на спортподготовку, так на какой-нибудь спортивный менеджмент. Таких здесь хватает. Со своими одногруппниками я не в контрах, но и не общаюсь – не с кем общаться; наша группа идёт по тренерской специализации и состоит из неотёсанных единоборцев – сплошь южан, так непохожих на ребят из моего клуба, да фито-няш с перекаченными ягодицами и такими же губищами. Будущие богини дорогих фитнес-центров, мать их. Будущие звёзды ютуба. Обе половины контингента однозначно стоят друг друга. И я здесь – белая ворона. Однозначно.

– Смотри, это ещё что за чудак? – толкает меня в бок Дина, указывая на входящего в аудиторию лектора. Похоже, Дину ни капли не смущает, что я пока с ней даже не поздоровалась.

Лектор привлекает всеобщее внимание двухметровым ростом, телесами, более напоминающими ходячую гиперутрированную модель человеческого скелета, огромными очками и стильным брючным костюмом светло-серебристого оттенка. Брючины явно ему коротковаты – между ними и ботинками при ходьбе то и дело мелькают яркие носки с принтом в виде британского флага.

– А раньше его разве не было? – не совладав с любопытством, вполголоса интересуюсь у своей внезапной соседки.

– Нет! Сегодня же медицина в первый раз. Ты что – расписание не смотрела?

Медицина? Вот оно, оказывается, как называется.

– Девушки, я вам не мешаю? – голос у лектора мягкий, но звучный, даже в какой-то мере приятный.

До меня не сразу дошло, что он обращается к нам, неужели мы так громко переговаривались? Поднимаю глаза, чуть смутившись, и ловлю на себе его прямой строгий взгляд. Глаза ярко-голубые. У Аньки тоже такие были. Почему он всё ещё на меня смотрит?

– Извините, пожалуйста, – реагирует соседка, и наш с лектором зрительный контакт прерывается.

– Поответственне, будьте добры, вы сюда не развлекаться пришли. Я надеюсь, – лектор занимает место за кафедрой и приступает к официальной части мероприятия: – Меня зовут Доктор Кристиан Лоренц, я прочитаю Вам предусмотренный учебной программой курс лекций под названием “Основы медицинских знаний”. В следующих семестрах вы перейдёте к соответствующим вашим специализациям углубленным курсам, таким как биохимия, спортивная медицина и психология здоровья. Но некоторые из вас до этих курсов могут и не добраться. Чтобы перейти в следующий семестр, вам всем предстоит сдать мой экзамен, и поблажек не будет. Никому.

Последнее слово он особенно выделил – да что вообще он из себя строит? Что это за предмет такой? Основы медицины – я всё это помню из ОБЖ, из НВП, из курсов полевой медсестры – неужели опять? Скукотища. К тому же, с какого перепуга он “доктор”? Доктор наук, что ли? Настоящие доктора в больницах трудятся, людям жизни спасают, а не трындят с кафедры перед толпой бездельников про малый и большой круги кровообращения. Изрисовываю свою тетрадку – лист за листом, на автомате: глаза и тюльпаны, глаза и тюльпаны. Больше я ничего рисовать не умею. Эту тетрадку я купила сегодня утром – какой девственно-чистой она была! Белые листы, разлинованные в мелкую клеточку, идеально прилегающие друг к другу, пахнущие свежо, по-канцелярски. Девственная, как я. Тетрадные листы так просто изуродовать моими наскальными каракулями… Мысль о том, что у меня до сих пор ни с кем не было секса, в очередной раз въедается в мозг, как скверный червячок в спелое яблоко. Кажется, этот факт уже перерастает в комплекс. Ну и пусть.

– По плану сегодня мы должны были проходить основные положения Всемирной Организации Здравоохранения о гигиене, но я решил затронуть куда более важную тему. Постановления ВОЗ вы изучите самостоятельно, и следующую лекцию мы начнём с теста. А сейчас мне хотелось бы, чтобы вы со всей серьёзностью отнеслись к тому, что в нашем регионе участились случаи заражения столбняком.

Опять теряю связь с реальностью. Столбняк, грязь, зараза… Мне не довелось видеть Анькино тело – не разрешили. Конечно, оно и к лучшему, хотя, не имея возможности столкнуться с уродливой правдой лицом к лицу, фантазия сама дорисовывает самые мерзкие картины. Они мне снятся… Обезображенное лицо моей подруги, её истерзанное тело, засохшие кровоподтёки на внутренних сторонах бёдер. Снова погружаюсь в багровую тьму…

– Лучше бы вместо картинок сам изобразил сардоническую улыбку – у него бы похоже получилось. И нагляднее, – комментарий девушки Дины выдёргивает меня из чистилища.

На белое полотно во всю стену с рабочего ноутбука лектор вывел изображения бедолаг с параличом лицевых мышц. Перевожу взгляд на Лоренца, фантазия следует за словами Дины и доделывает своё. Тихонькo хихикаю в кулак – смеюсь первый раз с тех пор, как Анька перестала меня смешить. Лоренц вновь бросает в нашу сторону гневный взгляд.

– Эй, ботан, нам на тренировку пора, – грубый голос с ярко выраженным южным акцентом с последних рядов.

Все взгляды обращаются назад – туда, где окопалась группировка волосатых адептов секты греко-римской борьбы. Кто-то из них – мой одногруппник… Не, я конечно всё понимаю – они такие же граждане нашей страны, и всё такое, но как их можно было в универ набирать? Они, наверняка, и читать-то толком не умеют. У нас, конечно, учреждение не бог весть что, но университет, как-никак…

– Встаньте, молодой человек, и представьтесь, – на лице Лоренца не дрогнула ни единая мышца. Столбняк? Или наоборот?

Ничего не происходит.

– Я сказал, встаньте и представьтесь, – ровным тоном повторяет Лоренц.

– Меня не волнует, что ты там сказал, очкарик, нам на тренировку пора! – бородатый гамадрил в красном спортивном костюме громко заржал со своего места. Группа сотоварищей по ступени эволюционного развития поддержали веселье дружным хохотом.

– Веди себя прилично, обезьяна, дай лекцию дослушать! – подаёт голос Дина. Похоже, она из тех девчёнок, для которых день без проблемы – это день, прожитый впустую.

– Завали, толстуха, шкурам слова не давали, – огрызается гамадрил.

Аудитория заходится в негодующем гомоне, а я чувствую, как пылают мои щёки и белеют костяшки пальцев.

– Я в третий раз повторяю: встаньте и представьтесь, – не сдаётся Лоренц и добавляет: – Cтрана должна знать своих героев.

Гамадрил начинает мяться, видимо, такого напора со стороны тщедушного препода в свой адрес он не ожидал. Его группа поддержки, кажется, начинает понимать, что происходящее может и на них отразиться проблемами: сидящие по соседству бородачи подталкивают его с обеих сторон, заставляя встать. Не найдя на этот раз их одобрения, чувак в красном костюме всё-таки встаёт во весь рост и с наглой улыбкой смотрит Лоренцу в глаза.

– Аджмал Первез, мастер спорта, – надменным тоном декларирует он.

– Хорошо, Аджмал Первез, мастер спорта, Вы можете быть свободны, – Лоренц рукой указывает на дверь и возвращается за кафедру.

Поняв, что инцидент не будет иметь продолжения, бородач расхлябистой походкой пробирается сквозь ряды к выходу и покидает помещение. Дождавшись, пока гул утихнет, Лоренц, как ни в чём ни бывало, возвращается к лекции, возобновляя её ровно с того места, где она была прервана.

***

На большой перемене в столовке шумно, как на концерте Раммштайна. К буфету не протолкнуться; урвав каким-то чудом стакан чая и безликий мясной салат, я заняла одинокий столик в углу помещения и погрузилась в бездумное изучение содержимого своей тарелки.

– Извините, здесь свободно?

От неожиданности вздрагиваю, роняя вилку на стол.

– Простите, не хотел вас напугать.

Лоренц смотрит мне прямо в глаза. Опять. Не дождавшись никакой реакции, он занимает свободный стул рядом.

– Вас Юлия зовут, верно? Передайте своей подруге мои извинения за инцидент. Никто не имеет права оскорблять девушек, и в том, что подобное имело место на моей лекции – моя вина.

– Подруге? – не сразу понимаю, что речь о Дине. Она не подруга мне. А этот тип странный какой-то.

– Хорошо, я передам, – невнятно буркнула в ответ и снова уставилась в тарелку. Неудобно.

Но Лоренц никуда не уходит.

– Что-то ещё? – набравшись духу, снова поднимаю на него глаза, боясь показаться невежливой.

– Юлия, я слышал о вашей утрате. Примите, пожалуйста, мои искренние соболезнования. Трагедия, произошедшая с одной из наших студенток, никого не оставила равнодушным. Просто знайте – люди скорбят вместе с вами.

Ага, так скорбят, что на похороны кроме родни да парочки соседей никто не явился. Лицемеры. Смерть – как тест на вшивость: все строят печальные мины, произносят громкие речи, а внутренне ликуют, что это не они, не с ними, и не с их родными.

– Спасибо, – выдавливаю из себя и на автомате вновь утыкаюсь в тарелку.

На этот раз Лоренц исчез. Какое облегчение. Не день, а одно сплошное недоразумение.

***

На следующий день в фойе университета творится что-то невероятное. Едва переступив порог, оказываюсь в круговерти: люди снуют туда-сюда, кучкуются группами, о чём-то оживлённо переговариваются. Потерявшись в толпе, чувствую, как начинает кружиться голова. Ещё немного, и я упаду, но рыжий хвост поверхностной знакомый, мелькнув в стороне, как маяк задаёт ориентир, и я, сквозь толпу, напролом бреду в сторону Дины.