Текст книги "Охотники на вампиров (СИ)"

Автор книги: wealydrop

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

От новой волны ужаса она издала протяжный гортанный вскрик и сжалась сильнее, вцепившись в свои предплечья, как вдруг её коснулась чужая рука, и пальцы медленно проникли в волосы, разглаживая их к низу.

До тошнотворного безобразия это было приятным.

Она боролась с очарованием, сильнее вдавилась в стену, неистово задрожав, и больно воткнула ногти в кожу, лишь бы сбросить разносящееся по телу околдовывающее тепло, но ладонь уже опустилась к её щеке, из-за чего та, приложив всю волю, дёрнулась, тряхнув волосами, сбрасывая с себя руку, и уткнулась в колени, зажмурив глаза и убеждая себя, что ни за что не посмотрит на вампира.

Несколько мгновений стояла безмолвная тишина, как вдруг чужая ладонь снова вонзилась в волосы и резко подняла ей голову, потянув назад. Та судорожно всхлипнула и принялась отталкивать от себя нависший силуэт, забарабанив по рукам и ногам, но вампир был непреклонен – он стремительно мотанул её волосы на кулак и сильнее отдёрнул назад, чтобы та от боли открыла глаза и посмотрела на него. Лишь на миг её ресницы вздрогнули, но уже не сомкнулись, уловив мерцание завороженного взора, после чего крепкие руки обхватили её за плечи и насильно потянули вверх, а Гермиона принялась сопротивляться, забрыкавшись и душераздирающе закричав на всю комнату.

Господин Долохов больно сдавил её и поволок из угла в центр комнаты, стойко снося все попытки Гермионы вырваться из цепких рук. Она хваталась в мантию, чуть ли не разрывая её, отталкивала от себя вампира, изо всех сил размахивала руками, нанося удары куда приходилось, пыталась уцепиться за посторонние предметы, бросалась к ладоням, чтобы укусить, но тому, казалось, было абсолютно плевать на все происки Гермионы. Господин Долохов швырнул её в сторону, и та упала на занавеску, скользнувшую с петель, запуталась в ней и устремилась на кровать. Выбравшись из плена плотной ткани, она мгновенно опёрлась на локти и дёрнулась, чтобы отползти, заметив подступающего к ней господина Долохова, опасно поблёскивающего взором, и ей удалось избежать грубого захвата за лодыжку, быстрее притянув к себе ноги. Но стоило ей отползти ещё дальше, как она упёрлась макушкой в чью-то грудь, пронзительно вскрикнула и тут же обернулась назад, уловив серебристый взор, пристально смотрящий на неё. Нащупав пальцами один из цветков, она нервно сжала его, сминая до глухого хруста, и уже приготовилась подскочить, но не успела. Прохладная ладонь тут же накрыла её лицо, зажав рот, превратив крик в мычание, а руки только дёрнулись, чтобы притянуться и вырвать себя из цепких ладоней вампира, как кто-то их перехватил за запястья и прижал к белоснежному покрывалу. Она дёрнулась грудью вперёд, чтобы хотя бы соскользнуть из хватки господина Эйвери, нависшего над ней как самая страшная тень, сбросившая соломенные волосы к перепуганному лицу, концы которых невольно защекотали её, но тот держал её слишком крепко, и Гермионе стало трудно дышать из-за закрывающей её рот ладони.

Ногами она забилась о мягкую поверхность, но кто-то осадил её сверху, перехватив дёргание, и та, обессилев, судорожно захныкала в намокшую от слёз ладонь господина Эйвери, который притянулся к ней ближе, довольно грубо отпихнул её, чтобы она грудью выгнулась вперёд. Ощутив прикосновение чьих-то прохладных губ на ключице, Гермиона с новой силой громко вскрикнула, забрыкавшись, но тут же ослабла, зайдясь в безутешных рыданиях. Она почувствовала, как вампир, который сдавливал собой её колени, задрал юбку и скользнул ладонью к животу, где запульсировала кровь и что-то болезненно сжалось, устремив её оттолкнуться от прикосновения. Её тело снова забрыкалось, но господин Эйвери, нависший над ней, тут же протянул ладонь к оборкам на груди и стремительно проник под мятую ткань, пальцами обхватив грудь, вызвав ещё один душераздирающий крик, потонувший в держащей её губы ладони. Он выпустил её груди из ткани, обнажив прохладному воздуху комнаты, и в ту же секунду губы другого вампира прикоснулись к одной, жадно обхватывая трепещущую кожу, вызвав протяжный вскрик, переходящий в стон.

Гермиона, не помня себя, мёртвой хваткой вцепилась одной ладонью в покрывало, а в другой продолжала сжимать бархатный погибший цветок, судорожно вздымая грудью от жарящих прикосновений на теле, и совсем опустила голову на кровать, жмурясь и сгорая от плавящих манипуляций.

Чужая ладонь с живота скользнула к паху, и чьё-то горячее дыхание обдало ей промежность, заставив тело лихорадочно трястись, предчувствуя что-то более страшное и мучительное. Она в ужасе распахнула глаза, не в силах больше держать их закрытыми, и встретилась с напротив вожделенно смотрящим на неё серебристым взором. Господин Эйвери медленно убрал ладонь с изнеможённого лица, показал очаровательную улыбку, из-за чего у той сердце пропустило глухой болезненный удар, подался к плечу и осторожно оголил его.

– Может быть, передумала и подчинишься? – поинтересовался он с ухмылкой.

Гермиона испустила отчаянный вздох и не своим голосом взмолилась:

– Не трогайте, прошу вас! Не трогайте! Отпустите!

Тот медленно опустил глаза и сквозь насмешливую улыбку разочарованно прошептал:

– Тогда кричи.

И в следующую секунду она ощутила, как невозможно ласковое касание к её промежности вызвало непоколебимую волну дрожи, затрепетавшую её тело так, что она дёрнулась грудью вперёд, позволяя другим губам, нежно ласкающим сосок, впиться в неё. Она вскрикнула, забрыкавшись, но сладострастное томление, полностью обуявшее её, отяжелило тело. Тонкие губы господина Эйвери впились в оголённое плечо, плавно устремляясь к шее, и та опять издала истеричный стон, закатывая глаза от невыразимой истомы, враз нахлынувшей на неё. Языки и пальцы неумолимо ласкали её, вырывая душу из груди и разрывая на части, а живот дёрнулся в болезненном спазме, сладость которого показалась уж слишком невыносимой, прожигающей и с ума сводящей.

Она заелозила на покрывале, с бессилием пытаясь освободить запястья от захвата, а тело предательски дрожало, покоряясь умелым жестам, и, к её стыду и ужасу, принялось отзываться, притягиваясь к ласкающим её грудь губам и горячему дыханию, направленному ей в промежность. Ещё немного, и Гермиона ощутила, как кто-то раздвинул ей подрагивающие ноги, палец вошёл в неё, собирая безудержно струящуюся из неё влагу, прикоснулся к чему-то внутри, вызвав болезненный импульс, и та заскулила, уже не зная, чего желает больше: чтобы её отпустили или поскорее завершили начатое до конца.

Губы господина Эйвери опустились к свободной груди, наряду с другим языком заласкав измученную кожу, после чего другие губы поднялись выше, припадая к шее, имитируя укусы. Гермиона приоткрыла туманные глаза и сквозь пелену различила шелковистые тёмные кудри, мягко ласкающие ей щёку, – её запястья держал господин Долохов, сначала жадно мучавший её грудь, а сейчас перебравшийся к шее.

Она не успела осознать, что у её колен находится господин Риддл, как он в тот же миг погрузил в неё ещё один палец, и Гермиона протяжно простонала, превратив возглас в хныканье. Её телу было до безобразия желанно всё то, что с ним делали, но разум пытался заковать его в клетку, проявить отвращение, подавить разрывающие внутренности импульсы и продолжить дальше бороться за свою жизнь. Тело предало её, интуитивно отзываясь всем с ума сводящим ласкам, сгорая в своём жаре и напитывая им тяжёлый воздух, который вдыхали вампиры, загорались глазами и умопомрачались от его тепла.

Они беспорядочно сминали ей платье, обнажали тело, изучали намокшую от сладких пыток кожу и вводили жертву в мучительный экстаз, противоречивость которого испепеляла нервы и выводила Гермиону на грань сумасшествия и умопомрачения, заставляя её биться в судорогах, больно жалящих нутро, и скулить от спектра открывшихся ощущений, что невозможно было выносить.

Господин Риддл задрал юбку ещё выше и губами прикоснулся к животу, жадно захватывая участки и собирая с них влагу, из-за чего Гермиона напряглась и невольно стала сжимать ноги, стремясь сдвинуть их вместе, но тот тут же поднял и подогнул ей колени, и теперь они стали сжимать бока господина Риддла, который подобрался губами к её боку и нежно прикусил его. Та протяжно всхлипнула и не в силах терпеть истому от сладострастного касания, начала ворочаться и отползать выше, до боли сжимая кулаки, пока голова не свисла за кроватью вниз, но господин Риддл на несколько мгновений отпрянул от неё, разжал ей ноги, обхватывающие его, схватил за бедра и потянул назад, затем снова принялся изучать тело, пропадая в ласкающих слух истеричных стонах, в которых забилась Гермиона, осознавшая, что дурманящей пытке не будет конца.

Только сейчас она поняла, что господин Долохов уже перестал держать её запястья, и попыталась поднять руки, но они были настолько отяжелевшими, что только смогли шелохнуться, а кулаки сжаться ещё сильнее, разбавляя маленькой порцией боли от впившихся в кожу ногтей нескончаемую истому.

Захваты господина Эйвери, имитирующие укусы на груди, прекратились, и он скользнул обратно к плечу, а после грациозно взял в ладонь непослушную руку Гермионы, выпрямляясь, притянул её к себе и дыханием выжег дорожку к запястью, губами захватывая тонкую кожу, за которой трепетали нити артерий со струящейся кровью. Другой рукой он принялся разжимать мёртвую хватку ладони Гермионы, в которой была смята лилия, и когда у него это получилось, тут же приложил к своей щеке, прикрывая веки, вдыхая аромат, и заставил вспотевшие пальцы вонзиться в шёлк соломенных волос. Испорченный цветок выскользнул и упал вниз, и в этот момент Гермиона широко распахнула глаза и пронзительно взвизгнула, ощутив что-то твёрдое, упирающееся в промежность, а губы господина Риддла поднялись к груди, принявшись ласкать её. Тело сначала отзывчиво потянулось вниз, но от ошеломления Гермиона моментально начала извиваться, пытаясь отползти выше, только на её плечо надавил господин Долохов, оторвался от истерзанной губами шеи и впился в пересохшие, поглощая истеричный звук протеста.

Она задрожала, ощущая на подступах промежности член, забрыкалась, из-за чего господин Эйвери и господин Долохов снова перехватили её запястья, прижимая локтями к постели, и так пронзительно взвизгнула, когда господин Риддл вошёл в неё, накрывая своим телом, что даже господин Долохов отпрянул от лица, не сумев удержать её губы. Пальцы, вонзившиеся в густой шёлк соломенных волос, сильно сжали их, и Гермиона забилась в судорожных криках, ощущая невыносимую боль, разразившуюся по всему телу. Её затрясло так сильно, что смерть показалась бы лучшей наградой за муки, которые приходилось испытывать.

Господин Риддл принялся медленно двигаться в ней, каждый раз вызывая новый душераздирающий крик, и его опасно блестящие глаза устремились к изнеможённым чертам Гермионы, которая ничего не видела перед собой, ошеломлённым взором уставившись в густоту чёрного потолка. Два других вампира также завороженно уставились на жертву, улавливая тяжёлое дыхание, её ужасом притягиваясь ближе, и застучали зубами, опуская головы к обнажённым плечам, вдыхая воздух, пропитанный болью и похотью. Их губы стали жёстче вонзаться в кожу, осыпая жадными поцелуями от предплечья до запястья. Разум Гермионы погрузился в тягучий болезненный мрак, как вдруг её разразила ещё одна невыносимая вспышка боли, застилая пелену в глазах кровавым оттенком, – тонкая кожа на запястье проткнулась клыками господина Эйвери, и болезненность от укуса сменилась странным ощущением, щекотливо пробежавшимся от плеча до кончиков пальцев. Она издала страдальческий стон, закусив губу и до крови проткнув её, как тут же к ней притянулись губы господина Риддла, накрывшие её опухшие и больно сдавившие в своих.

Страшная истома исколола дрожащее тело, как снова перед глазами всё окрасилось в мутный кровавый цвет, а нестерпимая боль одолела другое запястье, в которое вонзились клыки господина Долохова, вызвав точно такое же странное щекотливое ощущение, пробежавшееся от плеча к пальцам.

Внутри стала разливаться горячая субстанция, стремительно направляющаяся по артериям к груди, прожигая натянутые до предела нервы, вызывая гортанные всхлипы, тонувшие в глотке господина Риддла. Он резко отстранился от истерзанных губ, притянулся к трепещущей кровью шее и осторожно вонзил клыки в кожу, продолжая медленно двигаться внутри Гермионы и ладонью сдавливать её грудь.

От укуса, болью отдавшегося в разум, она выгнулась, вскрикнув, а затем томно выдохнула и тряпичной куклой упала обратно на кровать, закатив глаза, ощущая, как жгучее тепло ядом проникает всюду, вызывая лихорадочную дрожь, щекочущую и сладко дразнящую своей слабостью и бессилием.

Болезненность внизу живота через некоторое время стала отступать, сменяясь на что-то тягучее и до одури приятное от скольжения члена внутри, и вскоре Гермиона ощутила, как одно запястье стала согревать проступившая из раны кровь, устремившаяся по предплечью к белоснежному покрывалу, пропитывая и окрашивая его в алый цвет. Господин Долохов губами собрал часть крови и поднялся выше, к сгибу локтя, осторожно вонзил клыки, вызвав очередное вздрагивание покорённого тела, умопомрачённо опуская веки, в то время как господин Эйвери жадно продолжал высасывать кровь из другого запястья, сильнее сжимая ослабнувшую ладонь Гермионы, запутывая её пальцы в шёлковых волосах.

Кровавые нити свили паутину в глазах Гермионы, разум которой оставил её, предав только странным ощущениям, перемешанным с обжигающим томлением и сладострастной истомой, иногда пронизывающейся агонией от укусов на руках и шее. Она испускала судорожные вздохи от новых прикосновений, устремлялась в мягкую алую бездну умопомрачения и остро слышала, как стук сердца грохочет в ушах, отбивая успокаивающий ритм, перемешавшись с судорожными вдохами вампиров, наслаждавшихся её кровью.

Господин Риддл неохотно отступил от шеи, из которой вытекла тоненькая струя крови, устремившись к покрывалу, и опустился к груди, заласкав языком кожу, а позже вонзив в неё клыки, отравляя болью и обжигающей слабостью. Гермиона тихо простонала, подавшись вперёд к вампиру, и тот глубже вошёл в неё, ощутив, как нервно бьющиеся колени в один миг сдавили его бока и снова обессиленно опустились вниз.

Пропадая в неге покорившего её сладострастия, вызванного очаровывающим ядом, она стала им нравиться.

Господин Эйвери неохотно отстранился от истерзанного запястья, ладонью ласково поднялся к плечу, притянулся к мокрым губам и медленно проник языком внутрь, призывая одурманенную Гермиону отозваться ему. Она дарила ему тяжёлое томное дыхание, перемешанное с гортанными стонами, позволяла хозяйничать во рту и даже сама заскользила языком в ответ. Её пальцы снова смяли шелковистую солому, вздрагивая от движений господина Риддла, и притягивали распалившегося господина Эйвери к себе ближе, на что он задрожал зубами и прикусил нижнюю губу, пытаясь сдержать себя, чтобы не прокусить. Получив сладострастный ответ жертвы, он томно вздохнул, выпустив истерзанную плоть, и сладко улыбнулся Гермионе в губы, принявшись ласково тереться о её щёки, нос, губы, глаза и нежно вонзать пальцы в спутанные волосы, глубоко вдыхая их цветочный аромат. Сквозь кровавую паутину она нашла его серебристый горящий взор, испепеляющий её своим возбуждением, и судорожно выдохнула ему в лицо, обжигая горячим дыханием, как только господин Риддл отпрянул от её груди, осторожно вынул член из промежности и губами скользнул по рёбрам ниже, вонзая клыки в бок, протыкая ими горячую кожу.

Господин Долохов выпустил её локоть и припал к шее с не прокусанной стороны, вонзил зубы и вызвал новый болезненный вскрик, потонувший в прерывистом стоне, пойманном губами господина Эйвери, который снова углубил её в горячий поцелуй, одной ладонью продолжая нежно путаться в каштановых волосах, а другой опускаясь к груди, чтобы обласкать её. Та от прикосновения опять задрожала, отзывчиво подалась вперёд и протяжно простонала, превратив возглас в болезненный всхлип от того, что господин Риддл опустился ниже живота, скользнул языком о промежность и укусил в бедро, сунув пальцы ей внутрь, собирая влагу в узких стенках организма. Он так жадно прижался к её коже, что Гермиона сильно выгнулась, туманным взором уставившись в глаза господину Эйвери, и ошеломлённо выдохнула ему в губы, задрожав от изнывающей истомы, больно сводящей внутренности. Господин Долохов глубже вонзил клыки в шею, и стук крови напрочь затмил сознание Гермионы, превратив её в податливую всем манипуляциям вампиров. Сквозь кровавую пелену она больше не видела ни одного взора, направленного на неё, но странно ощущала, как липкая согревающая кровь устремляется по телу к покрывалу, уже измазанному алыми разводами. Опухшие губы судорожно обхватывали губы господина Эйвери, одна ладонь с силой сжала соломенные волосы, а другая пальцами вонзилась в покрывало, ощутив бархат попавшегося цветка. Она судорожно сжала лилию, снова выгибаясь, и ладони господина Долохова медленно подтолкнули её на себя, разрывая касания губ с господином Эйвери. Он медленно отстранился от искусанной шеи, тяжело дыша и дрожа зубами, спустился ниже и завладел соском, осторожно протыкая нежную кожу, вызвав болезненный вскрик. Господину Эйвери обнажилась шея, в которую он тут же жадно впился, больно сжимая ладонью плечо, и кровь брызнула Гермионе на лицо, перехватив дыхание.

– Он потерял контроль. Он убьёт её, – отдалённо раздался тихий голос господина Долохова, но та не могла и слова понять из того, что он сказал, ощущая, как кровавая паутина стала превращаться во мрак, толкая её в пропасть, над которой её удерживала прожжённая ядом артерия в зубах господина Эйвери.

– Хватит, – стуча зубами, отозвался господин Риддл, отпрянув от истерзанного и измазанного в крови опороченного тела, – она нам ещё нужна.

Бездна становилась мягче покрывала, на ощупь была похожа на шёлк соломенных кудрей, глаза закатились, и последнее, что услышала Гермиона, это бархатный голос господина Риддла:

– Джонатан, оставь её. Если хочешь, после успешно выполненного дела я отдам её волю тебе.

Он подобрал мятый окровавленный цветок лилии с постели и сжал его в руках.

***

Гермиона судорожно выдохнула, ощутив, как что-то острое пронзило её грудь, и широко распахнула глаза, увидев рукоятку кинжала, торчащего из неё.

Она резко поднялась, краем глаза замечая всю обстановку настолько детально, что ей показалось, она когда-то ранее успела рассмотреть её, запомнив наизусть. Её взор бросился сначала к стоящим на столе красным лилиям, пышным букетом благоухающим так сильно, что щекотало ноздри, а затем посмотрела слева от тебя на господина Долохова, как ни в чём не бывало вытащившего кинжал из неё и показавшего озорную улыбку, которую тут же прикрыл чёрной тканью.

Гермиона с невозможной скоростью испуганно отпрянула от вампира и изумилась, обнаружив себя уже в углу просторной комнаты, которую слабо освещал наступивший рассвет. Она хотела взвизгнуть, но моментально вошедший в комнату господин Риддл остановил её жестом, из-за чего та не смогла даже всхлипнуть.

– Молчите.

Во все глаза она уставилась сначала на них, бегло заметив на них привычную одежду и скрывающие лица маски, затем на себя, заметив, что на ней уже было другое опрятное тёмное платье с кружевными оборками, а над краем их виднелась ссадина на коже, совсем не похожая на то, что недавно её сделали кинжалом, вонзив его до рукоятки.

Ей хотелось закричать, высказаться, но что-то тяжёлое и сдавливающее в её разуме не позволяло этого сделать.

– Идёмте, мисс, мне нужно кое-что вам рассказать, – мягко позвал её господин Риддл и указал на пышный букет кровавых лилий. – Цветы вам, возьмите.

Как под гипнозом она быстро прошла к столу, взяла в охапку букет и, словно притянутая невидимыми нитями к господину Риддлу, последовала за ним.

Они спустились вниз, зашли в какую-то просторную залу, где их поджидал господин Эйвери, отстранённо стоящий возле каминной полки и внимательно что-то рассматривающий на ней, и Гермиона ошеломлённо поняла, что и здесь приметила все детали обстановки, будто была в ней тысячу раз. Разум, наконец, лихорадочно заработал, собрал воедино все факты, и с губ сорвалось утверждение:

– Вы сделали из меня чудовище…

Она встала как вкопанная, поймав на себе заинтересованные взоры господ, и даже господин Эйвери обернулся и покосился на неё.

– Вы грубо отзываетесь о себе, – наконец произнёс господин Риддл и усмехнулся, проходя вглубь комнаты и останавливаясь возле небольшого столика, после чего обернулся на Гермиону, и та уловила, как едва заметно сузились зрачки. – Вы изменились, стали ещё красивее и… кое-что умеете делать.

– Очаровывать и насиловать жертв, пожирая их кровь? – дрогнувшим голосом, но вкладывая толику ненависти, отозвалась та, сильно сжав букет в руках, из-за чего несколько стеблей переломились.

– Осторожнее с цветами, милая. Такой сорт сложно достать, но мы ради вас постарались.

Она назло хотела выбросить лилии, но ладони будто кто-то сдавил, не позволяя пальцам даже разжаться, не то чтобы выпустить стебли из рук. Закусив губу, Гермиона отвернулась, странно чувствуя себя новую в старом мире, и, прокрутив события прошедшей ночи, обессиленно простонала, не желая видеть никого из вампиров.

– Почему моё тело не слушается меня? – тихо поинтересовалась она и вздрогнула, обнаружив, что тон её голоса показался слишком бархатным и нежным.

– Потому что вы подчинены мне, и я управляю вами, – в тон ей мягко отозвался господин Риддл и издал смешок, после чего приказал: – Повернитесь к нам, вам не за что стыдиться – мы не способы ощущать стыд, и вы теперь тоже.

Та сразу повернулась к ним, словно только что её развернули невидимые руки, и подняла взор на господина Риддла. Он абсолютно был прав: какие бы картинки ей не приходили в голову о случившемся, а никакого оттенка стыда в ней даже не наблюдалось – вместо этого к горлу подступал истеричный смех, и она скривила губы, ощущая, что по следам настигает гнев, подталкивающий прямо сейчас же задушить вампиров собственными руками. Жаль, что это невозможно.

– Как убить вампира? – с раздражением спросила она.

Трое одновременно издали смешки.

– А вам зачем? – отозвался господин Долохов, пересекая комнату, прикоснулся к волосам Гермионы, бросив на них завороженный взор, и с усмешкой поинтересовался: – Неужели хотите загубить такую красоту?

– Нет, – твёрдо отозвалась та, желая отшатнуться, но будто приросла к полу, – убить вас.

Маска немного собралась в складки, означая, что он улыбается. Господин Долохов перевёл взгляд ей в глаза, и та почему-то ощутила тень очарования, из-за чего подалась немного вперёд и прикоснулась к его локтю, словно сейчас упадёт, если не зацепится. Тот усмехнулся, отошёл на шаг, сбрасывая держащую её ладонь, и посмотрел на господина Риддла, в то время как Гермиона тряхнула головой, сбрасывая мимолётное наваждение, и гневно прошипела:

– Неужели я не могу ничего с этим сделать? Неужели мне всегда придётся быть контролируемой вами? Лучше убейте меня, чем…

– Как пожелаете, мисс, но прежде вы сделаете то, чего мы от вас ожидаем, – перебил её господин Риддл.

Наступила тишина, в которой Гермиона обдумывала прозвучавший ответ, и поняла, что он её абсолютно не устраивает. Отвратительное чувство подползло к ней змеёй, убеждая, что она не собирается просто так быть управляемой кем-то, совершить страшное деяние, а после стать ненужной и попросту уничтоженной. Название этому чувству было месть.

Она чуть сильнее обхватила стебли лилий и максимально спокойно спросила:

– Я могу поставить их в вазу?

Господин Риддл после секундной заминки кивнул, и Гермиона легко прошла к каминной полке, где уже сразу же успела приметить вазу, аккуратно поставила букет под пустым взором господина Эйвери, стоящего с ней рядом, а после повернулась к остальным и, как ни в чём не бывало, спросила:

– Так и как мне убить себя, если моё отвратительное существование станет слишком невыносимым?

– Вам знать об этом не обязательно, и вы всегда можете обратиться к нам.

– К тому же, кто вам сказал, что в дальнейшем вы останетесь в живых? – усмехнулся господин Долохов.

– Вы оставили в живых Друэллу Розье.

Двое переглянулись, после чего господин Риддл посмотрел на Гермиону и ответил:

– Как вы поняли, что мисс Розье перестала быть человеком?

– По-вашему, она успешно сбежала от вас троих, и вы даже не смогли завершить начатое? – выгнув бровь, поинтересовалась Гермиона таким тоном, словно принимает собеседников за дураков. – Неужели вы принимаете меня за идиотку? Я достаточно начитана и умею складывать факты, чтобы сделать правдивые выводы несмотря на то, что девушка.

Она ощутила пристальный серебристый взор господина Эйвери на себе, но предпочла проигнорировать, продолжая поочерёдно оглядывать двух других господ.

– Мисс Розье жертва неудавшегося плана, – наконец отозвался господин Риддл. – Вашу роль должна была выполнить она, но, к вашему сожалению, она не подошла по признаку невинности, чего нельзя сказать о вас. Мы в самом деле выбрали сначала её, но, когда она стала подобной нам, заметили, что прекрасные лилии не изменили свой цвет, а значит…

– У вас что? Лилии как-то заколдованы? – не сдержала свой вопрос Гермиона, искренне заинтересовавшись.

– Помните, я вам рассказывал, что существует поверье: вампиры боятся лилий? – склонив голову набок, отозвался господин Риддл. – Им просто неприятно, когда эти чудесные цветы не окрашиваются в красный цвет.

– Всего лишь неприятно? Мне кажется, вы что-то недоговариваете, господин Риддл.

– В любом случае, мисс Розье нам нужна: она доносит о делах епископа. Когда вы убьёте его, то в ней не будет больше никакой ценности.

– И вы её убьёте, верно? – глухо закончила мысль Гермиона и закусила губу, устремив взор в пол, затем подняла обратно и ещё тише добавила: – Я вам тоже стану не нужна.

– Вы нам не помешаете, – уклончиво отозвался господин Риддл. – Поэтому выбор о вашем дальнейшем существовании я даже оставил бы на вас, если господин Эйвери не выразил бы желание взять вас под свой контроль.

Гермиона повернулась к названному вампиру и сузила глаза, на доли секунды пристально изучив сияющий серебром взор, затем резко повернулась обратно к господину Риддлу.

– Вы хотите сказать, что моё дальнейшее существование обязательно под чьим-то контролем? А кто контролирует вас?

Господин Риддл вскинул брови, изумляясь, как быстро она выстраивает логические цепочки.

– Никто.

– Значит, и я могу стать сама по себе, не так ли?

Господин Риддл усмехнулся.

– Природа умна даже с такими очаровательными существами, как мы. Новоиспечённый вампир обязательно подчинён тому, кто его создал или кому создатель передал так называемую опеку, до тех пор, пока не сможет адаптироваться и взять свою волю под контроль. Так что если подумываете существовать в обличие вампира, то будьте готовы ближайшие сто лет находиться в чей-то власти. Даже интересно, насколько сильно понравится вам это.

Гермиона усмехнулась в ответ и, не сдержав улыбку, за которой уже соображала над дальнейшей жизнью, посмотрела себе под ноги.

– Не думайте, что я не знаю ваших мыслей, – мягко продолжил господин Риддл. – И поверьте, за сто лет вы изменитесь так, что любая месть по отношению ко мне приобретёт нелепый смысл. Вы так же, как и мы, будете убивать людей, совращать их, терзать и испытывать. Это наша природа, и вряд ли вы та, кто сможет пойти против неё. Вам придётся питаться кровью. Вы уже голодны и сегодня получите возможность утолить свою жажду.

– У меня нет никакой жажды, – довольно резко оборвала Гермиона.

– Дождитесь наступления темноты и сами всё узнаете, – усмехнулся господин Риддл.

Та не сдержалась и скрипнула зубами, затем посмотрела на собеседника и задумчиво спросила:

– Почему вы не хотите оставить мисс Розье? Или она сама изъявила желание покончить с этим?

– То, что ждёт мисс Розье, вас не касается. Ей никто не давал выбора, а причины этого я не намерен оглашать вам.

Гермиона снова погрузилась в размышления и спустя некоторое время спросила:

– Вы говорили, что вампиры не могут убить духовника, но я же стала этим существом.

– Я намеренно не уточнил, что девушка, лишившаяся девственности с вампиром, должна стать вампиром. Так бы вы меньше боялись, а знаете ли, ваш страх был необычно вкусным – никто из нас подобного не встречал, – улыбчиво пояснил господин Риддл.

Если бы Гермиона могла, она точно залилась бы румянцем, но она продолжила неподвижно стоять, внимательно наблюдая за вампирами, которые в один голос легко рассмеялись.

– Вечером вы придёте сюда, и мы завершим начатое, а пока можете заняться собой. Хорошего дня, – деланно дружелюбно завершил господин Риддл, отступая к выходу, после чего добавил: – Не показывайтесь никому на глаза и держитесь подальше от людей.

***

На закате они привели её к церкви – оголодавшую, озверевшую, опасно сверкающую глазами, не желающую видеть ничего кроме того, в ком течёт кровь. Господин Риддл был абсолютно прав, что вскоре она ощутит жажду, но она даже не полагала, что настолько мощно – в голове отдалённо стучали чужие сердцебиения, привлекая её внимание, и только контроль господина Риддла помог ей добраться до нужного места, не свернув с пути, чтобы полакомиться чьим-то стуком сердца, что ей было до невозможности желанно. Разум то и дело рисовал красочные картины того, как она вонзает клыки в плоть и ощущает утоление, сбрасывающее оковы жажды, а к наступлению ночи ни одна здравая мысль не укладывалась в голове, превращая её в неукротимую хищницу, движимую только инстинктами.

Трое с любопытством наблюдали, как она, сдавленная волей, жадно прислушивалась к сердцебиению, звучавшему где-то за несколькими стенами святыни, и нетерпеливо ожидала позволения ворваться внутрь и избавиться от невыносимого чувства, прожигающего глотку.

Наконец, они переступили порог церкви, пересекли главную залу и направились в опочивальню епископа.

– Доброй ночи, Ваше Преосвященство, – с порога начал господин Риддл, как только завидел епископа, готовящегося ко сну – он снял накидку и аккуратно убирал её в шкаф.

При звуке голоса епископ Снейп резко крутанулся и пристально осмотрел каждого.

– Как вам спится по ночам, когда вы посчитали нужным отправить на тот свет вашу подопечную, взорвав её дом? – с насмешкой мягко поинтересовался господин Риддл, подходя ближе к духовнику.

– Теперь, полагаю, будет не хорошо, зная, что дьявол успел прибрать её к рукам, – сканирующим взором окинув ничего не понимающую от жажды Гермиону, отозвался епископ и изогнул уголок губ в усмешке.