Текст книги "Охотники на вампиров (СИ)"

Автор книги: wealydrop

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Вы не охотник, – выдавила она, предчувствуя, как горячими слёзами наполняются глаза.

– Но я вам нравлюсь, – голосом, наполненным сладкой опасностью, отозвался он.

– Вы убьёте меня, – сдерживая крик, застрявший в пересохшей глотке, прохрипела Гермиона, прилагая всю волю, чтобы оттолкнуться от кровати и отшатнуться назад, но она будто превратилась в статую, которую, наоборот, толкали вперёд, к вампиру.

– Мы бы это сделали в первую ночь, но вам повезло, милая, – протянул господин Риддл и чуть подался ближе, прикасаясь к губам, которые тут же увлажнились от спавших с глаз слёз. – Вы нам нужны.

– З-зачем? – выдохнула она, едва шевеля губами, не понимая, как ей вдохнуть воздух, отсутствие которого начало больно жечь лёгкие.

– Чтобы вашими руками закончить одно очень важное дело. Вы должны убить Его Преосвященство епископа Снейпа.

– Я… ч-что?

Сердце устремилось в глотку, и Гермиона больше не смогла выдавить из себя слов. Ей стало настолько дурно, что она готова была провалиться в обморок, но пристальный зачарованный взор господина Риддла твёрдо удерживал её в сознании, не позволяя воспользоваться такой роскошью.

Ей захотелось быстрее умереть, чем совершить убийство.

– Дышите, милая, – ласково прошептал господин Риддл, снова аккуратно вонзая пальцы в копну каштановых волос, – и не стучите – вы сводите с ума.

Она сделала короткий вдох и снова разучилась дышать, вслушиваясь, как глухими раскатами грохочет сердце, которое ей не понять, как усмирить. Ей было до смерти страшно, отчего сердцебиение ошалело выплясывало чечётку, и, понимая, что стук притягивает к ней господина Риддла, с отчаянной безысходностью не знала, что предпринять, чтобы прекратить это.

Вампир на мгновение опустил голову к скулам, ниже которой трепетала артерия, затем резко отстранился, будто выбросив навязчивую мысль из головы. Когда зрительный контакт прервался, Гермиона подняла взгляд выше и увидела две пары мерцающих глаз, зачарованно смотрящих на неё и пригвоздивших к невидимой стене, и сердце стало пропускать абсолютно неритмичные удары, больно врезающиеся в глотку, стремясь располосовать её.

Она вспомнила, что здесь не один вампир – их было трое, и каждый, судя по жадным пристальным взорам, был одержим ею, желая притянуться и… сделать что? Если она нужна им, то, кроме смерти, чего ожидать?

Тихий всхлип нарушил воцарившуюся тишину, в которой два вампира, поймавшие её взор, как по команде, подошли ближе, притянутые её ужасом, отразившимся в глазах, и опустились рядом с господином Риддлом по разные стороны. Светловолосый вампир тут же подался вперёд, заманивая на себя испуганный взор, и с широко раскрытыми глазами она пронаблюдала, как он грациозно и легко взял её непослушную ладонь и притянул к губам, оставляя невидимый отпечаток касания прохладных тонких губ.

Внутри что-то томно сжалось, нервы натянулись как струны, и неожиданно появившаяся дрожь поднялась из колен к паху, заключаясь в импульсивном ударе где-то внутри, вызывая подступающую истому, сладко дразнящую и заставившую предательски задрожать всем телом. Тем временем ладонь господина Долохова, облачённая в перчатку, прикоснулась к лодыжке, спрятанной в чулке, осторожно вытянула непослушную, отяжелевшую ногу на себя и медленно поднялась к колену, вызывая непрекращающуюся волну дрожи, учащая болезненные импульсы внизу живота, и на Гермиону напала невыносимая слабость, заставившая податься вперёд и прикоснуться лбом к щеке господина Риддла, не смея отвести глаз от серебристого взора, исподлобья вожделенно смотрящего на неё сквозь спавшие на лицо светлые пряди.

Она не понимала, чего вампиры хотят, если не убить, и, к своему ужасу и стыду, пропадала во всех их мягких и трепетных прикосновениях к ней, закусывая губу от несдерживаемого вспыхнувшего желания погрузиться во всё происходящее. Собрав всю волю, оставленную вампирами ей на произвол, она судорожно сглотнула тягучую слюну и с придыханием выдохнула:

– Оставьте меня, п-прошу вас.

В один голос раздались три смешка, похожие на прекрасную гармонию переливчатых колокольчиков, чарующих своей мелодией, и господин Эйвери, подняв голову, мягко, успокаивающе отозвался:

– Нет, красавица, это невозможно.

Гермиона ощутила, как слёзы снова заполнили глаза, и почти не слышно пролепетала:

– Почему именно я?

Рядом с её губами возникли губы господина Риддла, который тут же бархатным тоном отозвался:

– Потому что вы невинны так же, как лилии, которые любите. Епископ – человек духовный, а таких мы не можем убивать, чтобы обрушить всю вашу людскую религию, сдавливающую нас не один век. Ваш епископ входит в так называемый орден Феникса, который всё своё существование боролся с подобными нам – они знают секрет, как уничтожить нас. Они создали религию, передавая все знания из поколения в поколение, чтобы полностью изничтожить всех нечестивых, как они выражаются, существ, обладающих магией и подчёркивающих превосходство над простыми людьми. И самое печальное в этой истории, что ни один из нас не может убить духовное лицо, даже если мы натравим толпу разъярённых крестьян к стенам церкви – наш дар порабощать чужие разумы не сработает в целях, нужных нам. Но… мы нашли способ, как убивать всех духовников, уничтожить орден и искоренить убийственную для нас религию. Духовника может убить только девушка, отдавшая свою девственность вампиру. Епископа убьёте вы.

Ладонь господина Риддла отпустила её волосы и медленно скользнула к плечу, пальцами нежно лаская трепещущую кожу на ключицах, а прохладные губы осторожно прикоснулись к её губам, вызывая новый приступ истомы, из-за которой та приоткрыла свои и тяжело выдохнула, ощущая очередную порцию яда, разгоняющуюся в крови и заставляющую всё остро чувствовать. Она тут же ощутила, как кончики пальцев на левой ладони, что была в руках у господина Эйвери, поочерёдно увлажнялись и тонули в тепле, готовясь растаять в чужих губах, осторожно смыкающихся на них. И её сильно затрясло от прикосновения господина Долохова, ладонь которого уже обнажилась из перчатки, с колена по чулкам медленно начала подниматься выше, к паху, задирая юбку и проникая к нежной коже, не знавшей ничьих касаний, кроме её собственных. Лицо запылало так сильно, что Гермионе показалось, она сгорит от нахлынувшего стыда, и пискнула в губы господина Риддла в знак протеста, но тот снова накрыл их своими, мягко обхватывая рукой её за талию, выгибая и бережно прижимая к себе.

Из груди вырвался тихий судорожный скулёж. Гермиона буквально ощутила исходящий от неё жар, которым предательски заполыхало тело, и в отчаянном ужасе простонала, ощутив, как пальцы прикоснулись к промежности и погрузились во влагу. Стало настолько невыносимо сдерживать волну нахлынувшего неизвестного чувства, пугающего своей сладостью, что она сильнее прижалась к господину Риддлу, словно ей хотелось раствориться в нём, лишь бы прекратилась эта не то пытка, не то что это ещё может быть?..

К своему стыду, сжигающему её хуже пламени костра, она снова простонала – протяжно, с придыханием, – ощутив, как пальцы погрузились ещё глубже, ласково устремляясь снизу вверх, к животу, вызывая невыразимые ощущения, от которых голова пошла кругом, и все тёмные оттенки комнаты перемешались в один. Господин Риддл прижал её к себе сильнее, по-хозяйски завладел губами, приоткрывая их, и проник языком, обдавая горячим дыханием и заставляя непослушные губы Гермионы хоть как-то отозваться ему.

Та неумело скользнула языком, поддавшись очарованию, но спустя несколько мгновений ощутила свободу разума и замерла, услышав свои громкие удары крови о каждый натянутый нерв, судорожно дёрнулась и в ужасе отстранилась, заёрзав ногой, что была во власти господина Долохова. Тот прижал её колено, укрощая попытки отползти, тогда Гермиона с силой попыталась вырвать свою руку из сжимающих её ладоней господина Эйвери, но тот не позволил, крепко сжав запястье и погрузив кончик пальца в свои уста, обдавая теплом, вызвавшим новую порцию мурашек, устремившихся к паху и болезненно загрохотавшими импульсами.

Тёмные глаза опасно сверкнули, а ладонь господина Риддла снова поднялась к её щеке, пальцами аккуратно разглаживая кожу.

– Тиш-ш-ше…

Истеричный всхлип потонул внутри, так и не добравшись до горла, но зубы снова принялись отбивать бешеный ритм, нервно постукивая от плавящих касаний пальцев господина Долохова, которые медленно опустились с живота вниз и снова потонули в её влаге, вызвав гортанный стон, который невозможно было сдержать. Ладонь, пальцы которой побывали в устах господина Эйвери, напряглась и нервно сжалась, цепко обхватывая руку вампира, из-за чего тот тут же поднял голову, с невероятной скоростью притянулся к её пушистым волосам и глубоко втянул в себя аромат, прикрывая веки. Гермиона вздрогнула, сама закрыла глаза, мечтая провалиться сквозь землю, а новый приступ ужаса поглотил её, вызвав непоколебимую дрожь, но вампир положил ладонь на волосы, словно успокаивая, осторожно передвинулся за спину, подогнув под себя ноги, уткнулся подбородком ей в плечо и, склонив голову набок, подняв серебристый взор из-под полуопущенных ресниц, томно прошептал ей в щёку:

– Мы будем осторожны с тобой сегодня ночью.

Гермиона ощутила, как его ладони со спины скользнули за подмышкой и легли ей на спрятанный под оборками платья корсет, поддерживающий форму груди, и до боли закусила губу, словно всё происходящее – сон, – и это поможет ей проснуться, но стоило господину Долохову немного раздвинуть ей ноги и проникнуть двумя пальцами к клитору, как та широко распахнула глаза, поймав зачарованный тёмный взор господина Риддла, и протяжно простонала, почувствовав болезненное и ужасно невыносимое томление в животе, заставившее её задрожать в паре прохладных рук, обнимающих её спереди и сзади. Её стон поймали губы господина Риддла, который мгновенно притянулся к ней и углубил в жадный поцелуй, сминая кожу так, что она должна была опухнуть от длительных ласк. Яд очарования вновь заструился по артериям, делая её податливой каждому движению и невозможно чувствительной к прикосновениям. Пока поцелуй умопомрачал её, господин Эйвери одной рукой медленно оттеснил её волосы с плеча и губами прижался к бледной шее, пульсирующей кровью, зубы нежно уткнулись в горячую кожу, а язык непоколебимо заласкал захваченный участок, вызывая лихорадочную дрожь в непослушном теле Гермионы, которую буквально разрывало от проблесков стыда и болезненных схваток внизу живота.

Господин Долохов приподнял её колено над кроватью, придвинулся ближе и губами прикоснулся к пылающей коже, продолжая нежно поглаживать промежность, собирая нескончаемую влагу, в которой она тонула сама, промочив под собой одеяло насквозь, и Гермиона полностью откинулась на грудь господину Эйвери, желая провалиться и исчезнуть, оказываясь перед господином Риддлом как под нависшей скалой. Его ладонь, обтянутая в перчатку, проникла к шее, сдавила её, а поцелуй стал сильнее удушать, заставляя лёгкие гореть от нехватки воздуха. Предательски пылающее тело пробила неудержимая дрожь, заколотив её так, что господин Эйвери чувственно и крепко сжал в своих объятиях, словно успокаивая, и грудью прижался к ней, будто накрывая невидимой мантией, окутывая своим теплом и искушённым сладострастием.

Гермиона глухо простонала в уста господина Риддла, зажмурив глаза так, что с них высыпались накопившиеся горячие слёзы, которые тот тут же собрал языком, давая возможность вдохнуть ей воздух, а затем снова овладел припухшими губами, опуская руку к спрятанной за оборками груди и медленно сжимая её, после чего господин Эйвери убрал свою ладонь и медленно опустил её к скомканной юбке, задрал её сильнее и проник к промежности наряду с пальцами господина Долохова.

Гермиона распахнула глаза, её сильно тряхнуло, и ладони тяжело, но резко поднялись к мантии на груди господина Риддла и вцепились в неё мёртвой хваткой, отчего тот разорвал поцелуй и блестящими глазами принялся изучать её изнеможённые черты, где блуждающий взор испуганно и в то же время умоляюще смотрел на него. Он показал ей самодовольную насмешливую улыбку и шёпотом в губы спросил:

– Вам нравится?

Та покорно приоткрыла губы, но вместо ответа с них сорвался судорожный всхлип – господин Долохов пальцем немного вошёл в неё, заставив выгнуться, как тетива лука, грудью упереться в господина Риддла и потонуть в болезненной судороге, которую тут же принялся заглаживать господин Эйвери, рукой прижимая её за низ живота к себе сильнее. Его имитации укусов на обнажённой шее стали более властными и частыми, а ладонь продолжала ласкать клитор, пока палец господина Долохова изучал её мокрые внутренности, импульсом бьющиеся и сгорающие от неистового желания ощутить стенками желание мужчины.

Гермиона закатила глаза, не в силах бороться с обжигающими и пьянящими манипуляциями с её телом, ослабла в объятиях господина Эйвери, но тут же вздрогнула и снова натянулась как струна, ощутив, как ладонь господина Риддла скользнула над оборками платья, оттесняя их вниз и обнажая грудь. Прохладные пальцы накрыли её и сжали, вызвав новый всхлип, потонувший в шуме бешеного сердцебиения. Тряпичной куклой она запрокинула голову назад, почти не слышно взвыв от болезненного томления, после чего больно закусила губу, проткнув её клыком, почувствовав нежные прикосновения прохладными губами к девственному соску. В голове произошёл взрыв, разорвавший её на тысячи осколков, и та томно всхлипнула, не в сила терпеть ласку, вжавшись в господина Эйвери, который, тряхнув соломенными кудрями, мгновенно поднял голову с истерзанной шеи, плечом притолкнул к себе лицо Гермионы и притянулся к уголку губ, на котором проступила кровь. Он обхватил рану, опасно задрожал зубами, словно удерживая себя от чего-то, и больно сжал рукой живот, будто это действие способно укротить его. Язык страстно заласкал мокрые губы, вытягивая крупицы крови из прокусанной кожи, и проник в уста, по-хозяйски изучая каждый миллиметр и улавливая все не сорвавшиеся стоны и всхлипы.

Он жарил её дыханием, закусывал опухшие губы, постукивая зубами и удерживая себя, чтобы не проткнуть их, и Гермиону одолели новые приступы конвульсии, когда господин Долохов опустил край чулка и прикоснулся губами возле промежности, обласкивая горячую трепещущую кожу языком, продолжая пальцами собирать невероятное количество влаги внутри. Ноги невозможно отяжелели и принялись неукротимо дрожать, а Гермиона сильно вжалась в грудь к господину Эйвери, ощутив слабые покусывания господина Риддла на груди.

Она больше не могла сдерживать болезненно терзающую её истому, конвульсивно дёргаясь и извиваясь как гусеница, сгорая от всех манипуляций, которые её невинное тело никогда не знало. Пальцы господина Эйвери перестали поглаживать клитор и на смену им пришлись пальцы господина Риддла, в то время как тот медленно поднял ладонь по ослабленной руке к плечу и мягко сдавил его, а после устремился к шее, обхватывая за горло и слабо смыкая пальцы на нём.

Ей стало нечем дышать, зажгло лёгкие, а сладкая и мучительная истома выжигала, разрывая на части, чтобы в темноте ночи прозвучать безудержному томному стону – самому сладкому и откровенному, притянувшему к ней вампиров с новой силой и энергией.

Господин Эйвери сильнее сдавил ей шею, имитируя укусы на губах, и Гермиона ощутила, как он первый задрожал за её спиной, из последних сил сдерживая себя. Он сильнее отклонил её голову назад, жадно изучая губами изнеможённое лицо, в то время как господин Риддл склонился над её мокрым телом сильнее и с жадностью загулял языком по груди, так же имитируя укусы, следом принявшись постукивать зубами.

Пальцы господина Долохова нащупали какую-то точку внутри Гермионы, обдав её нестерпимым жаром и болезненным спазмом, и та судорожно вскрикнула, затем умоляюще сквозь слёзы захныкала в губы господину Эйвери:

– Прекратите… я у-умоляю вас… я не могу… умоляю…

С усилием господин Эйвери оторвался от мокрых губ, поймал блуждающий взор из-под полуопущенных ресниц и горячо прошептал:

– Кричи.

Та, утопая в конвульсиях непослушного тела, задрожала зубами.

– Умоляю… – сквозь слёзы прошептала она, завороженно наблюдая за серебристым, опасно горящим взором, пожирающим её.

– Кричи, – в губы отозвался ей вампир, на секунду обхватив их своими.

Гермиона захныкала, выгибаясь животом к жарящим губам господина Долохова, не зная, куда себя деть, и звонко взвизгнула, ощутив горячий язык в промежности.

– Кричи громче, – просил господин Эйвери, вибрациями голоса проникая в разум, вспарывая застрявшее в глотке сердце, и та истерично застонала, плавно забрыкавшись в трех парах рук.

По ощущениям будто все соки её организма вырвались из влагалища, набухшего так, что ласкающему пальцу господина Долохова стало тесно. Господин Риддл пальцем надавил на клитор и убрал ладонь, позволяя тому погрузиться губами в промежность, тем самым вызвав очередной отчаянный вскрик Гермионы, потонувший в губах господина Эйвери.

– Кричи, красавица, – томно умолял её он, жадно принявшись ласкать одной рукой грудь, а другую вонзил в волосы, беспорядочно путая их, нервно сжимая и разжимая пряди в ладони.

Гермиона захныкала, ещё сильнее подавшись низом к господину Долохову, не в силах терпеть ласки, и господин Эйвери принялся собирать своими губами сорвавшиеся из глаз горячие слёзы, насмешливо улыбаясь ей в кожу.

Он собирал её ужас, тонкой плёнкой проступивший на губах, как и другие, тонул в её горящем стыде, неукротимом сладострастии и мучительной неудержимой истоме, восхищаясь невинностью тела, запятнанного похотью, не способного выдерживать ласку, и едва отстранился от лица, чтобы посмотреть на господина Риддла, будто ожидая разрешения на действия, которые невозможно было уже сдерживать, стуча зубами.

Серебристый одурманенный взор уловил какое-то движение на полу, остро сосредоточился на механизме, похожем на механические часы, и его глаза в догадке страшно расширились.

– Чёрный порох, – глухо прозвучал его голос над головой Гермионы.

Казалось, в этот миг мир остановился, и Гермионе почудилось, что она умерла, получив толику освобождения от невыносимых прикосновений ладоней и губ. Приоткрыв веки и изнеможённо взглянув на заблестевшие тёмные взоры господина Долохова и господина Риддла, зрачки которых неестественно расширились, она не понимала, что заставило так напрячься.

Оба, как по команде, отпрянули от конвульсивно трясущегося тела и оглянулись назад, что-то заметили, а после с невероятной скоростью поднялись на ноги.

– Епископ, – коротко выразил свою мысль господин Эйвери, после чего мгновенно просунул руки за подмышками Гермионы, быстро поднял её над кроватью, перехватил за талию наряду с господином Долоховым, и оба невероятно быстро поволокли её к окну.

Господин Долохов с непостижимой скоростью перепрыгнул через окно, обернулся и принял из рук господина Эйвери ничего не понимающую и не соображающую Гермиону, после чего тот сам спрыгнул в окно, а за ним следом – господин Риддл. Его оледеневшие и серьёзные черты оскалились, и почти неслышно он дал команду:

– Быстро прочь!

Втроём они пустились бегом к лесу, и Гермиона в ужасе закричала, поддаваясь смертельной панике:

– Отпустите! Отпустите меня!

Её отчаянный голос раздался у подножья леса так громко, что ей показалось, сейчас разорвутся барабанные перепонки, а сердце от страха выпрыгнет наружу, как вдруг всё потонуло в глухом, больно режущем слух шуме, похожем на взрыв, раздавшимся над затянутым мраком ночи, осветившейся яркой пламенной вспышкой.

Широко раскрыв глаза, Гермиона заметила, как на стволах деревьев заполыхали страшные алые тени, указывающие на огромный пожар, разразившийся где-то рядом после оглушительного взрыва.

Она в незыблемом ужасе дёрнулась в руках господина Долохова, неслышно пискнула, ощутив, как сердце перерезало ей глотку, и полностью ослабла, потеряв сознание.

========== Глава 5. Отголоски мести ==========

Ей было до тошноты страшно – она сжимала цветок лилии, хрустнувший и сжавшийся в её ладони, и непрестанно молилась Богу, закрывая глаза и пуская горячие слёзы, спадающие на алые подушки, которыми была обложена.

Гермиона очнулась недавно. Никто к ней не приходил, и было ощущение, что она совсем осталась одна в неизвестном ей месте, скрытая ото всех глаз на большой постели, застланной белыми покрывалами и задернутой тяжёлыми балдахинными шторами, на которых были вышиты странные узоры золотыми нитями. Но более странным было то, что повсюду были разбросаны крупные цветки белых лилий, тонко благоухающих и напитывающих весь воздух восхитительным ароматом.

Поначалу она до боли в костяшках сжимала алые подушки и со слезами молилась, уповая на спасение Богу, затем принялась рвать на себе волосы, не в силах справиться с осознанием медленно текущей ночи, мёртвой хваткой вонзала пальцы в лилии, сминала их, ломала и отбрасывала от себя, а после, наконец, замерла, смахнула слёзы и аккуратно подползла к занавескам, отодвинула край и сквозь туманную пелену принялась изучать обстановку.

Разглядывая роскошное убранство, она тут же сделала вывод, что находится в логове вампиров – они любили золото и другие неизвестные Гермионе металлы, броские драгоценности и живописные картины, на полотнах которых изображено разнообразие мифических существ и божеств древнего мира.

Господь Бог бросил её на растерзание демоническим существам – чем она это заслужила?

Она вопрошала и не понимала, за что ей выпала такая участь, ведь епископ Снейп всегда говорил, что истинно верующих Господь не оставляет и не бросает в пламя сжигающей бездны адских кругов. Только вышло всё наоборот.

Почему Господь оставил её и бросил в логово самого дьявола? За что ей предстояли такие испытания? Она послушная и невинная, ни разу в жизни не причинила никому зла, ответственно выполняла всю работу и неистово молилась Богу, помогала тем, кому требовалась помощь, сопереживала и вела достойный образ жизни.

Неужели никакого, чёрт бы его побрал, Бога нет?!

Она тяжело поднялась с постели, испытывая сокрушительную слабость, распахнула шторку шире, и опухшие глаза принялись лихорадочно выискивать путь к спасению.

Если Господь оставил её на произвол судьбы, то никто, кроме неё самой, ей не поможет.

Дверь и окна были закрыты, но Гермиона, поправив мятое платье и чуть не споткнувшись о подол, сиганула к окну, чтобы попытаться открыть створку, но, к её разочарованию, за ним стояла решётка, да и высота до земли была приличной. Прижавшись к раме и сдерживая новый поток слёз, она бегло оглядела густой лес, обступивший дом, раскинувшуюся над ним безлунную ночь, конца которой по-прежнему не было, затем прогнала секундное отчаяние и бросилась к двери. Осторожно схватив ручку, она аккуратно опустила её вниз, приоткрыла дверь и высунулась наружу, дикими глазами вглядываясь в коридоры.

Кругом стоял мрак, и ни одной свечи не было зажжено, поэтому Гермиона осторожно покинула комнату, приподняла и сжала в ладони юбку, чтобы не шуметь, и на цыпочках скользнула в темноту, интуитивно выбирая путь, по которому идти к спасению.

Ей с успехом удалось преодолеть второй этаж, найти лестницу и аккуратно спуститься по ней, а затем понять, что это был холл, двери из которого вели наружу. Пробираясь на ощупь по темноте, она медленно приблизилась к высоким дверям, осторожно толкнула, и свежий воздух ударил ей в лицо. Вдохнув запах свободы, уже не думая, она выскользнула на улицу, преодолела небольшие ступеньки и со всех ног босая бросилась в густой лес, ощутив, как сердце громко затрепыхалось, предчувствуя лучик спасения. Она побежала так быстро, что казалось её подгонял сам ветер, задувая в спину и поднимая за ней сухую прошлогоднюю листву, беспечно укрывающую землю.

Она бежала, не разбирая дороги, лишь бы убраться подальше от зловещего места, не задумываясь, в каком направлении бежит, ведь определённо она куда-то выйдет из леса, а там найдёт путь к епископу, чтобы предупредить и найти в святых стенах спасение.

Спасение, которым её не наградил Господь.

Гермиона остановилась, чтобы перевести дух, припала к земле, не чувствуя ног, задыхаясь от бега. Лёгкие больно жгло, но это было сущим пустяком, который не мог остановить её. Ослабнув лишь на несколько мгновений, она тяжело поднялась снова на ноги, подняла юбку и побежала дальше.

Она бежала до отчаянного бессилия, пока ноги не подкосились, и упала, запнувшись о какую-то корягу, рассекая кожу на ступне. Зажмурившись от боли, она меланхолично качнулась взад-вперёд, зашипела, перебарывая болезненное чувство, затем спрятала в ладонях лицо и позволила себе несколько минут отдышаться, глубоко вдыхая ночной воздух грудью.

Сердце успокаивалось, возвращая более ритмичный пульс, и когда Гермиона полностью пришла в себя, подняла голову, тряхнув спутанными волосами, вдруг увидела меж деревьев скользнувшую тень, что враз исчезла, словно её и не было.

– Вы сбежали, выбились из сил, а что собираетесь делать дальше? – раздался за спиной холодный голос.

Та резко вздрогнула, неуклюже предприняла попытку подняться на ноги, и как только ощутила почву под ногами, пронзительно взвизгнула, почувствовав боль в стопе, запнулась обо что-то и снова упала. Она тяжело задышала, во все глаза уставившись во мрак, откуда разнёсся голос, и с придыханием истерично залепетала:

– Отпустите меня! Не подходите! Не трогайте!

Она наконец привыкла к темноте и смогла различить слабые колыхания чёрной мантии возле одного из стволов деревьев. Лишь на мгновение блеснули в ночи глаза и снова потухли, но Гермиона теперь точно знала, где находится вампир.

– Вы в паутине.

Та судорожно всхлипнула, её захватили сумасшествие и истерика от понимания, что сбежать не удалось, и резко притянула ладони к волосам, пытаясь сбросить иллюзорно замешавшие нити, в которых она могла запутаться в лесу, пока бежала, не видя ничего перед собой, и пока она рвала волосы, сходя с ума от поступающего страха, вампир бесшумно подошёл к ней ближе.

– В моей паутине, – уточнил он, наклоняясь к Гермионе, отчего та, увидев его перед собой, спиной принялась отползать назад, чувствуя, как сердце снова пробивается в глотку, чтобы резать и разрывать её бешеными ударами.

– Прошу вас, н-не надо…

Она попыталась снова подняться на ноги, но в этот раз ей не позволил господин Риддл, схватив её за лодыжку и потянув на себя.

– Вы пренебрегли моим гостеприимством.

Та во все глаза ошеломлённо уставилась на вампира, едва ли понимая, что он ей сказал.

– Я предоставил вам лучшую комнату, мисс, – продолжил он и, наконец, показал слабую улыбку, которую Гермиона смогла различить в темноте. – Что вам в ней не понравилось, что вы сбежали?

– Вы… вы чудовище, – вкладывая всю ненависть, которая поглотила её разум за одну секунду, гортанно прошептала она и попыталась выдернуть ногу, но тот держал мёртвой хваткой, не позволяя сдвинуться с места.

– Если вы не можете самостоятельно смириться со своей участью, то позвольте я помогу вам? – сменившимся на добродушный тоном предложил господин Риддл.

– Нет! Не нужно! Отпустите!

– Вам станет легче.

– Я не хочу к вам! Я не хочу! – закричала она, снова дёргаясь, чтобы отползти, но тот, наоборот, приблизился к ней и опасно оскалился, из-за чего та не смогла сдержать слёз, ощущая всю безнадёжность, и захрипела.

– Вы захотите, – убедительно произнёс господин Риддл, и его голос начал проникать в разум, как яд, прожигая нервы и растворяя их. – Вы вернётесь со мной сейчас же назад, если не хотите продолжить свою пробежку по лесу.

Она замолчала, ощущая дурман, который насильно заставил её медленно шелохнуться, опереться ладонями о землю и попытаться встать на ноги. Господин Риддл выпрямился вместе с ней, протянул ей руку, и та отстранённо пронаблюдала, как непослушная ладонь сама потянулась к нему и коснулась прохладной кожи.

– Н-нет… нет, вы не можете меня заставить… – сдавленно прошептала она, чувствуя, как пальцы сомкнули её ладонь.

Тот издал смешок и повёл её по лесу в обратном направлении.

– Разве вы не видите, что идёте сами?

Та хотела что-то ответить, но язык не слушался, словно ему запретили двигаться, потому только в разуме кричала болезненная, изнывающая сумасшествием мысль, что ей ни за что не хочется идти назад. Она тяжело дышала, но послушно шла рядом, несколько раз оступаясь на раненой стопе, после чего господин Риддл остановился и повернулся к ней. Он стремительно обхватил её за плечи, поднял под коленками над землей, не получив никакого сопротивления, и очень быстро и бесшумно понёс её назад.

Гермионе показалось, что величественный дом, из которого она сбежала, был куда дальше, а сейчас почему-то слишком быстро они подобрались к нему. Весь путь она пыталась приложить всю свою волю на то, чтобы хоть как-то шелохнуться, и с отчаянием понимала, что не может заставить себя даже шевелить губами – лишь обжигающие слёзы текли по щекам, устремляясь к спутавшимся волосам. В голове происходили взрывы, сводящие её с ума и заставляющие произвольно подрагивать телом, – она сгорала от неумолимого стыда после того, что с ней сделали, и до острой боли в груди старалась не думать, что её может ждать впереди, только просветы разразили разум, как молнии, подписывая приговор хуже смертного.

Господин Риддл занёс её в сумеречный дом, в абсолютной темноте прошёл наверх, толкнул ногой дверь комнаты, в которой она очнулась, и, как только её ступни коснулись пола, Гермиона ощутила, что способна двигаться и говорить, потому, не теряя ни секунды, метнулась в угол и истерично громко закричала:

– Зачем вы снова привели меня сюда?!

Господин Риддл прошёл к ней, наблюдая, как та буквально вжимается в угол и медленно скатывается вниз, чтобы накрыть себя руками, больно сжать и не подпускать к себе никого. Она дёрнулась, когда он положил ей на колено руку, и со всей силы отпихнула назад, но тот даже не отстранился, а наоборот, опустил голову, чтобы посмотреть ей в испуганные глаза. Усвоив урок, что ловить взор вампиров ни в коем случае нельзя, Гермиона спряталась в волосах и свернулась комком, глухо отозвавшись:

– Не трогайте меня! Я не хочу вам подчиняться!

– Мне не нравится, когда такие красавицы, как вы, оказывают сопротивление, но последнее желание жертвы для меня закон, – на выдохе протянул господин Риддл, убрал ладонь и выпрямился во весь рост, отступая на несколько шагов назад, затем куда-то в пустоту позвал: – Антонин.

Гермиона ничего не услышала, кроме глухо продолжающей стучать крови в ушах, приоткрыла глаза и посмотрела в темноту на пол, заметив возле себя пару ног, обутых в сапоги с золотой роскошной бляшкой. Это был господин Долохов.