Текст книги "Прощай, Лоэнгрин! (СИ)"
Автор книги: Voloma
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)
Он остановился только через пару часов, когда от боли я искусала губы до крови. Ну, хоть, кому-то было хорошо. В подтверждении этому, я услышала громогласный храп, едва Полссон перекатился на бок и сгреб меня в охапку, чтобы прижать к себе.
Слишком хорошо я знала, что такое потеря. Это колоссальное распирание в груди, как-будто там засело нечто колючее и отравляющее. Единственным способом заглушить эту пытку была злость или беспамятство. Рэгворду не нужно было ничего объяснять. На пару часов удалось забыть кто я, зачем я здесь и что мне предстоит сделать.
Собственно ради кого мне стоило говорить «нет»?
Ради Керо?
Я не знала, была ли у меня надежда увидеть его еще хоть раз.
Или женщина, которой грезил Рэгги?
Они оба были схожи с призраками, которые нас преследовали. Я получила дорогой урок, чтобы научиться жить здесь и сейчас. И хотя, тело саднило и болело в разных трудно доступных местах, меня окутывал необыкновенный покой и чувство безопасности, до которого так падки все женщины.
Теория о том, что жертвы влюбляются в своих насильников, теперь не казалась такой уж смешной.
Вой ветра сглаживал все звуки, и сейчас можно было отпустить свою бдительность с поводка. Равномерное мужское сопение, указывало на то, что Полссон крепко спит. Я сделала глубокий вдох и слова сами собой вырвались из горла. Напрягать голосовые связки не пришлось. Странно, последний раз я пела почти год назад, но тембр и сила голоса не потеряли силы.
Именно эта песня звучала, в тот день, когда впервые увидела Керо. Парень слушал меня, как завороженный. Пространная, изумленная улыбка играла на его губах, но когда я дошла до последнего куплета, она испарилась, скривив их, как мне тогда показалось, от раскаяния.
– «И только совесть с каждым днем страшней, беснуется: великой хочет дани. Закрыв лицо, я отвечала ей….Но больше нет ни слез, ни оправданий».
Слова оборвались также внезапно, как и пришли на память. Сейчас бы облегчить душу и проплакаться, но я будто берегла слезы на более подходящий случай. Моя история подходила к финалу, да и сил скрывать все, уже не оставалось.
На удивление я быстро уснула. Это был настоящий отдых без сновидений.
А разбудил меня холод. Спина буквально окоченела. Когда я открыла глаза, то встретилась взглядом с Рэгги, который сидел рядом на табурете. Он пристально вглядывался в мое лицо, и кажется, без тени сожаления по поводу того, что случилось ночью.
Машинально я потянулась за одеялом, чтобы прикрыть наготу, но подумав, быстро оценила свои действия и поняла, что поздно строить из себя оскорбленную невинность. По прежнему в темных глазах Полссона я не увидела ни одной приличной мысли, благо, что и ирония из них испарилась. С него бы сталось выдать пошлую шутку. Даром, что они всегда у него были смешные.
Поднявшись с постели, я быстро собрала разорванную одежду. Ступни ног быстро замерзли на ледяном полу. Странное молчание затянулось и стало приносить еще больший дискомфорт, чем низкая температура воздуха.
– Странный способ извиняться…, – с дуру сказала я, в надежде вызвать у этого мужчины хоть какую-то реакцию. Ну, сфинкс, ей Богу!
– Странная реакция на изнасилование.
– Я полагаю мы квиты, – тут я бросила взгляд через плечо и довольно отметила, что Рэгворд наконец-то удивлен.
– Квиты?
– Ты спас меня, и, кажется, этой ночью я помогла тебе. Мое вчерашнее «спасибо» уже не актуально.
– Этого больше не повторится, – мрачно пообещал Рэгворд, но не в пример его голосу, черты лица смягчились и вид, наконец-то стал виноватым.
– Извинения приняты, – я не смогла скрыть иронию в голосе. – Рэгги, у меня создается впечатление, что здесь ты прячешься от кого-то или чего-то. Плохо то, что от себя не убежать. Верно? А этот замок, вроде пансиона для обделенных и униженных. Тихое, уединенное место, полное отчаяния и тайн. Удивительно, что Хильда здесь не живет.
– Очень проницательно, – Рэгворд недобро усмехнулся. – Неужели в больнице проболтались?
Разговор с Агнес можно было опустить. В обмен на мое молчание эта женщина выложила мне историю, от которой у меня до сих пор ползли мурашки.
Оказывается, что Хильду в пятнадцать лет упекли на лечение в психиатрическую клинику с подозрением на шизофрению. Тому виной была привычка девушки разговаривать с телевизором и с самой собой, комментируя все подряд. Ее одноклассники ничего не имели против, но однажды Вивьен проговорилась об этом своей бабке и Тереза Херст не преминула использовать эту информацию для собственной выгоды.
Элеонор Гроссмахт не на ровном месте обзавелась ненавистницей в лице сестры мэра Швангау. Когда-то давно она состояла в отношениях с сыном Гюнтера Мейера – Керстом, эта была непростая любовь, учитывая тот факт, что единственный отпрыск был избалован и серьезно подсел на наркотики. Уважаемое семейство, разумеется, всеми способами это скрывало, но Элеонор забеременела и едва это дошло до Терезы, на потенциальную родственницу посыпались угрозы, в то время как сам Гюнтер предпочитал отмалчиваться.
Ни о какой свадьбе не могло быть и речи. Керст отказался видеться, а Элеонор стала позором для собственной семьи. По деревне поползли грязные сплетни и девушка до самых родов просидела в добровольном заточении дома.
Нужно было отдать должное воспитанию гера Мейера, все это время он снабжал мать своего будущего внука деньгами, чтобы хватало на врачей и еду. Если уж их сына ничего путевого не вышло, можно было попытаться исправить ошибки на примере внука. Но и этому не было суждено воплотиться.
Мальчик родился мертвым. У плода был диагностирован порок в развитии мозга и легких не совместимый с жизнью.
Элеонор была убита горем, когда Тереза Херст обвинила, что девушка употребляла наркотики и напрасно очерняла доброе имя Мейеров.
Керст скончался от передозировки в Карловых Варах, куда его тайком от всех увезли в реабилитационную клинику, а семья Элеонор, осталась жить в Швангау без всякой надежды когда-то отмыться от грязи, в которую их втоптала сестра мэра. И только Бронелю Гроссмахту было наплевать на слухи. Он восхищался стойкостью духа Элеонор и взял ее в жены.
Через год в семье родилась Хильда. Абсолютно здоровая девочка, подвела черту под злословием и сплетнями.
И когда Тереза узнала о странном поведении Хильды в школе, то ни секунды не колебалась и использовала все свои связи, чтобы окончательно погубить репутацию Элеонор. За положительное заключение психотерапевта была уплачена баснословная сумма. Девочку определили в палату для буйных пациентов и долгое время держали привязанной. Бронель и Элеонор оббивали пороги независимых медицинских комиссий и судов, но помощь пришла откуда не ждали, как говорится.
Летом, в гости к родне заявился Иво Могель – друг детства Хильды. Парень как раз закончил второй курс. Он изучал юриспруденцию в Мюнхенском университете Людвига-Максимилиана и долго не мог поверить, в историю в его подругой. Сославшись на сбор материала для курсовой работы, Иво официально собрал документы, подтверждающие врачебную ошибку и добился проведения повторной комиссии, завалив Верховный суд Германии прошениями и апелляциями. Представлять интересы Хильды в суде он не мог, но подговорил на это безусловно выигрышное дело своего куратора, который имел лицензию адвоката.
К великому ужасу Терезы Херст, суд выявил нарушения и все руководство клиники, куда была помещена Хильда, было снято со своих должностей. К сожалению, препаратами, которыми пичкали девушку, нанесли непоправимый вред ее психике, что привело к биполярному расстройству и резким перепадам настроения. Фрау Херст обязали возместить стоимость лечения потерпевшей и моральный ущерб.
Эти деньги Хильда вложила в магазин, а Иво вернулся в родной Швангау, когда окончил университет и прозябал на подхвате у нее, вызывая недоумение местных.
Девушка в итоге, почти оправилась. Многие в деревне прикусили языки, помня о том, во сколько влетело фрау Херст, ее вольное трактование чужого поведения и слов. И только один человек не мог оправиться до конца – Элеонор.
Ни широкая улыбка дочери, которая казалась, вполне счастливой, ни умиротворение в семье, ни утихшие сплетни, не могли вырвать ее из горя, в котором, она, казалось, уже привыкла вариться. По-другому жить она не умела. Поэтому Хильда отказывалась жить с родителями, потому что ей удалось отпустить ужасное прошлое, а при одном взгляде на лицо матери, болезненные воспоминания возвращались.
– Да, – уверенно солгала я.
– Хильда, единственная, кто пытается вырваться из своего кошмара, а те кто здесь живет, по твоему выражению, давно смирились с тем, что никогда не изменить. Ты и в моем прошлом желаешь покопаться?
– Я ни в чем не копаюсь, просто хочу понять, с кем живу рядом.
– Перетерпишь как-нибудь! Тебе не долго осталось. Месяц кажется. Скоро тебя выпустят из этого дурдома.
– Но не тебя? Ты тоже можешь уехать в любой момент.
Нечто затравленное появилось в глазах Рэгворда.
– Все очень не просто… И кто сказал, что я хочу отсюда уезжать?
– Ты не хочешь ничего изменить?
– Порой, это просто невозможно! Может быть именно из-за попыток что-то изменить, я и оказался здесь? В сухом остатке, я довольно неплохо провожу время в Баварии. Столько вопросов…. И, кстати, это место не терпит их, впрочем, как и я…, – теперь Полссон был очевидно раздражен. – Так что не советую лезть не в свое дело. И да… Тебе пора приступать к обязанностям.
Последняя фраза должна убедить, что человек с которым я разговаривала изо всех пытается нанести мне обиду. Но пока получалось не очень. Гордость до сих пор обходила меня стороной.
– Тоже мне…Лоэнгрин. Надеюсь, тебе полегчало, – я с издевкой оскалилась, давая понять, что не собираю убиваться по поводу поруганной чести.
Рэгги закатил глаза, но с облегчением улыбнулся.
Я юркнула за дверь, которая тут же с грохотом за мной захлопнулась. Пространная беседа оставила горькое послевкусие расставленных точек над ''i'', но это было единственное чувство, которое соизволило меня посетить. Равнодушие и покой, обволакивали изнутри, притупляя жжение и покалывание в промежности, а еще зуд в тех местах, где по мне прошлись зубы Рэгворда.
Трудно было отделаться от чувства, что в Полссоне давно были исчерпаны все ресурсы чувства вины, он разучился сопереживать, прислушиваться к совести, оставляя желание рубить с плеча. Все это мне было очень легко понять. В этом плане я сама мало чем отличалась от Рэгги.
Спустившись во внутренний двор, я поежилась и подняла глаза вверх, чтобы осмотреть уже знакомые пики высоких башен. Каждый раз мурашки послушно оказывались на спине и табуном неслись к пяткам. Ветер немного стих, кое-где еще оставались островки снега, но в целом, можно было сказать, что весна пришла в Баварию в этом году, довольно рано. На кухне меня уже ждал горячий чайник. Спасибо Бронелю. Смакуя момент, я заварила чай и беспощадно добавила две ложки сахара, с горкой. Припасенное со вчера пирожное явилось из недр холодильника и сладострастно манило, предательски подводя к мысли о том, что напоследок можно еще и не такое. Все между нами останется тайной, как и подробности прошлого каждого.
Статус кво сохранялся почти неделю, пока Лора и Рэгги не вошли в свой привычный режим отношений. Спасение жизни и «недоизнасилование» обнулили их вопросы друг к другу. Лору только попустило и она перестала прихрамывать после той бурной ночи. Но в движениях девушки появилась странная машинальность делала ли она уборку, или ела. Походы в кондитерскую стали редкими. А когда, Бронель по привычке пересказывал последние новости за завтраком, она уходила, с извинениями, что пора приниматься за работу, хотя раньше всегда с интересом и любопытством слушала о непритязательных событиях.
За эти несколько месяцев, что она провела в Нойншванштайне, Лора успела выучить расположение всех видеокамер в замке, а потому наизусть знала укромные уголки, в которых можно было затаиться, чтобы на несколько секунд закрыть глаза и напомнить себе ради чего она здесь. Сегодня обошлось без таких напоминаний.
Когда туристы стали заполнять залы и коридоры, с утренней порцией работы было почти покончено. Оставалось пройтись по мусорным ведрам. Едва девушка выкатила тележку с ведрами и швабрами во двор ее окликнула фрау Гроссмахт.
– Лора, подойди сюда. Тебе письмо.
Письмо!
Первое за столько времени.
Сердце зашлось с такой силой, что на мгновение потемнело в глазах.
С трудом сглотнув слюну, девушка сделала глубокий вдох и на удивление ровной походкой зашла на кухню.
– Нордман заходил… Он был в городе и забрал почту по дороге к нам.
– Нордман?
– Ну да, наш лесник.
Удивительное дело, но только сейчас она поняла, что ни разу не видела этого человека.
Лора с глухим треском разорвала конверт, в котором пряталась одинокая открытка. На ней была изображена красивая лагуна и берег с разбросанными по нему простыми рыбацкими домиками. Этот вид она узнала сразу и в мозгу будто щелкнуло, словно выключатель.
Все чувства и переживания сняло, как рукой, оставив невероятное спокойствие.
Перевернув открытку, она уже знала, что там точно будет записка.
«Всего хорошего».
Два слова с добрыми пожеланиями вмещали в себя приговор для Алекс Фаррот. Значит, дело в суде, Оттернею удалось замять. Обвинительного приговора не будет. Пора просыпаться. Ни сказки, ни победы добра над злом, ни надежды на спасение…
Сейчас бы горько усмехнуться, но Лора почему-то с облегчением вздохнула и обвела кухню взглядом, запоминая все детали. Как ни как пора прощаться.
Открытка перекочевала в нагрудный карман куртки и девушка подошла к плите и прикоснулась к чайнику.
Горячий!
Она достала пакетик чая, бросила его в кружку и залила кипятком. Вдогонку к заварке отправились две ложки сахара. В движениях появилась странная плавность и грация. Готовый напиток она пила с видимым удовольствием, поглядывая в окна на привычный пейзаж серых стен замка.
Нутро заполнилось теплом, в то время как взгляд заволакивало холодом.
Девушка вернулась в комнату, нагнулась к кровати и пошарив рукой, достала прикрепленный к ее дну предмет, который приятной тяжестью улегся на ладони. Из рюкзака она выудила портативную колонку и подсоединила ее к наушникам, включила кнопку воспроизведения и голову заполнила мелодия роскошной симфонии.
Не было никакого смысла тянуть время.
Пора прощаться.
Среди толпы туристов было так легко затеряться. Лора избегала камер, пробираясь к лестнице, которая вела на третий этаж.
Солнечные лучи обильно заливали просторную библиотеку на третьем этаже, где Рэгворд трудился над воссозданием резных панелей из красного дерева. Работа его успокаивала и буквально обеспечивала обезболивающий эффект.
Жизнь в Швангау не была хуже или лучше тех мест, в которых успел побывать Полссон, но дарила надежда на скромное счастье, если оно не заключалось в том, что можно было забыться, если под рукой есть выпивка.
Рэгги любил солнце и всякий раз, когда выдавался погожий денек, он старался покончить с работой пораньше, чтобы удобно устроиться наверху, на балконе и до одури любоваться видом на долину. Но и эту малую радость омрачала одна мысль.
Контракт Лоры заканчивался через пару недель. Эта девчонка была невероятно странной и скрытной, что очень ему подходило, потому что больше чем приторные улыбки, он не любил только лишние вопросы.
В это время, по утрам, Диони убирала на нижних этажах, а потом всегда заглядывала сюда. Тихонько добиралась до крохотной табуретки, удобно устраивалась и молча наблюдала за работой мастера. Ее приходу предшествовали четыре негромких удара дверей, россыпь неторопливых шагов, звуки которых мелким шепотом разбегались по каменным стенам длинных коридоров.
Вот, прямо как сейчас…
Хотя, нет. До табуретки Лора сегодня не дошла. Наверное, не устала.
– Ты сегодня рано управилась…, – довольно хмыкнул Рэгворд не удосуживаясь даже повернуться.
Он стоял на стремянке и натирал мастикой закрепленную панель, наслаждаясь тем, как светлая поверхность мягко темнеет, после того, как ее накрывала маслянистая тягучая жидкость.
– Действительно, – голос девушки прозвучал глухо и задумчиво.
– Ты грустишь? – Рэгги хмыкнул, продолжая натирать дерево. – Из-за того, что скоро уезжаешь?
– Можно и так сказать, – послышался рассеянный ответ.
– Было бы из-за чего, – вздохнул Рэгги и его губы дрогнули в горькой улыбке. – Местных никак нельзя назвать искренними людьми и их радушие покупное и относится только к бизнесу. На поверку жестокие в своем равнодушии люди, которым на все наплевать, лишь бы их уклад не претерпел изменений.
– Этот ты еще в Чебоксарах не был, – послышался легкий вздох, в котором нельзя было не уловить давней тоски.
– Это где? – Рэгги заканчивал смазывать панель.
– Далеко, – пространно ответила Лора.
– Так, неужели ты будешь скучать по доброжелательным жителям Швангау? – в голосе реставратора слышался откровенный сарказм. Ловко спустившись со стремянки, Рэгворд отложил мастику и подхватил тряпку чтобы обтереть руки.
– Нет, Алекс, не буду.
Полссон вздрогнул, как от удара и молниеносно развернулся, чтобы увидеть, направленное в его сторону дуло пистолета.
Оружие в руке Лоры Диони было столь же странным явлением, как и холодное безразличие на ее лице.
Эти несколько секунд раздувались на глазах от потрясения, шока и адреналина.
– Финис, – ошарашенно выдохнул Рэгворд, не веря свои глазам.
Значит, это была женщина! Тем более поразительно! Сколько ужасов было сотворено ее руками. Смерть мужчин, женщин, стариков, детей. Монстр во плоти, скрывался в теле простой на вид уборщицы.
Никто здесь не знал, что имя Рэгворда Полссона было выдумкой, частью маскарада, к которой прибегала программа защиты свидетелей. И на самом деле его звали Александр Фаррот.
Кровь буквально закипела в жилах и мужчина с силой сжал кулаки, его тело напряглось, словно пружина, а глаза застелила пелена отчаянного гнева, и казалось, что воздух завибрировал от такой концентрации ярости, но в ту же секунду, он почувствовал, как его грудь пронзила адская боль, и послышались еще два глухих выстрела.
Финис знала, в каком кошмаре жил этот человек. Знала, что всем сердцем он ненавидит того, кто с особой жестокостью расправился с самыми дорогими ему людьми.
По странной иронии судьбы, девушка была очень похожа на Лейлу – жену Алекса, разве, что не была такой миниатюрной.
Разумеется, с того момента, как он увидел новенькую уборщицу, покой был потерян и каждое действие, каждая реакция бедолаги была оправдана, вплоть до того, что, кажется, его подсознательно расстроил тот факт, что Лора Диони снова будет мучить его своим видом, после чудесного спасения.
Казалось, что пули проталкивают одна другую, вглубь груди, к сердцу, но даже эта боль не могла тягаться с той, что каждый день приносили воспоминания от вида заживо сожженных жены и сына.
И в этом была виновата она… Лора. Хотя, нет. Это имя было ширмой для убийцы.
Грузное тело в грохотом повалилось на пол. Убийца подскочила к своей жертве и бесстрастно наступила подошвой ботинка на руку, которая отчаянно тянулось к ней. Удивительно, что Алекс не отключился сразу, его глаза полные ненависти только-только стали только закрываться. Он приоткрыл рот, чтобы закричать, но тут же не по женски сильная рука, улеглась на губы.
– Собственной персоной, – прозвучал бесцветный равнодушный голос с нотками нетерпения. Казалось, еще немного и Лора закатит глаза, будто перед ней стояло ведро с картошкой, которую надо было перечистить и столь рутинное занятие нагнетало скуку. Но, вот, глаза жертвы закрылись, а голова откинулась.
Лора подбежала к старинному сундуку, где раньше спрятала снаряжение для альпинизма, достала его и бросилась к окну. Она высунулась на полкорпуса, чтобы убедиться, что никто ее не видит и отточенным движением скинула вниз веревку, закрепив карабин за железный крюк, вделанный в стену, которая плюхнулась с головокружительной высоты вниз, к острым скалам, доставая почти до дна пропасти. После чего, девушка достала из кармана куртки небольшую акустическую колонку и выйдя в коридор, спрятала ее около распахнутого окна, предварительно проверив, что звук установлен на максимальную громкость и на таймере ровно двадцать минут. Со всех ног, девушка бросилась бежать вниз, точно следуя по слепым зонам видеокамер. Она как ни в чем не бывало забрала тележку с ведром и шваброй и отправилась на кухню.
Специальная техника дыхания не выдавали того, что ей пришлось попотеть и неторопливая походка в купе с рассеянной полуулыбкой, с которой приходилось бродить последние несколько месяцев, только подчеркивали заурядность наступившего дня.
На кухне, как обычно, суетилась фрау Гроссмахт. Лора открыла холодильник и достала ветчину, чтобы сделать бутерброд. Нарезав мясо тонкими ломтями, она уложила их на ломоть хлеба и в этот момент один за одним послышались три выстрела.
Элеонор насторожилась и замерла.
– Что это?
Да, это было идеальное алиби. По пути сюда, уборщица Лора попалась на глаза дюжине человек.
– Я тоже слышала, – испуганно и очень натурально прошептала Диони.
Фрау Гроссмахт со всех ног бросилась во двор, откуда уже разносились крики паники. И как по нотам, в ту же секунду взвыла пожарная сигнализация.
– Пожар!
– Я вижу дым!
– Кажется на третьем этаже! Выводите людей! Срочно проверьте все залы.
Послышались истеричные крики и словно повинуясь движениям невидимого дирижера, люди хаотично засуетились, хотя очевидных причин для паники не было. Только из одного окна на отвесной стене замка, вырывался размытой струйкой едкий черный дым. И именно от туда свешивалась веревка.
Элеонор без промедления бросилась за охраной, а Лора присоединилась к толпе, прижав руку ко рту, и изображая ужас на лице. Сейчас представилась возможность, как следует осмотреться и подумать о том, что она могла упустить. В этот момент взгляд девушки наткнулся на человека, которого она очень хорошо знала.
Для всех остальных это был Карл Нордман, но его настоящее имя было Винсент Кросс.
Пожилой мужчина с аккуратной седой бородой и усами, одетый в теплую парку, черную лыжную шапку и высокие резиновые сапоги. Его цепкий, тяжелый взгляд с прищуром прошелся по фигуре Диони и девушка уловила в нем тревогу. Едва заметно кивнув ему, она подтвердила, что все идет по плану.
Нечеловеческий крик отчаяния разнесся по каменному замку, на секунду приглушив крики паники. Почти всех посетителей вывели за ворота в безопасное место, согласно инструкциям.
Бедолага Курцвилль со всех ног бросился к лестнице, но его чуть не сбила с ног фрау Гроссмахт, которая бежала словно за ней гнались все демоны ада. Бледная и растрепанная, она, казалось, была на грани помешательства. Женщина изо всех сил уцепилась в лацканы униформенной куртки охранника, хватая ртом воздух.
Лора подбежала, чтобы услышать, что та пытается сказать:
– Скорую, скорую….. Срочно вызывайте.
– Есть пострадавшие? – Курцвилль непонимающе переводил взгляд то на уборщицу, то на смотрительницу.
– Рэгворд…, – тихо выдохнула Элеонор, после чего ее глаза закатились и женщина рухнула, как подкошенная.
– Лора останься с ней, я сейчас, – затараторив по рации, Курцвилль вызвал скорую и надо отдать ему должное ринулся на помощь, так сказать в самое пекло.
Финис склонилась над бесчувственным телом фрау Гроссмахт, аккуратно уложив ее голову к себе на колени. Сочувствие накрыло с головой и девушка мысленно отмахнулась от нее, как от назойливого насекомого. Еще представится возможность и полить слезы и отдаться мнимым сожалениям, дабы не особо выделяться из шокированного окружения.
Тот факт, что все кого она знала в Швангау будут пребывать в состоянии шока, не вызывал никакого сомнения. Надо будет прорепетировать перед зеркалом правдоподобное изумление и горе. Все чаще и чаще, она заставляла себя проделать эти вещи искусственно. Устойчивость к физической боли, вызывала стойкую атрофию эмоций, что, безусловно, шло на пользу дела.
Среди царившего хаоса, воплей и далеких воющих звуков пожарной сирены, Лоре было до отвратительного спокойно. Слишком часто она представляла себе этот момент, была даже на грани того, чтобы пожалеть Элеонор, но ей не придется горевать долго. Этот человек всю жизнь был поглощен собственной трагедией.
Ветер донес во двор мерзкий запах горящей плоти, Фаррот закончил так же как и его драгоценная семья. Ни капли жалости, ничего человеческого не дрогнуло внутри Финис, только холодное осознание того, что работа выполнена идеально. Последнее дело, в плане организации можно было назвать без преувеличения шедевром.
«Теперь несколько недель «карантина», чтобы убедиться, что безмозглые следователи не разнюхают больше, чем им положено и я свободна» – промелькнула живительная мысль в голове убийцы.
Финис, Сельма Уидон, Лора Диони, наконец-то канут в лету и с облегчением вздохнет…. Аврора Франклин.
Глава 12
АФ – Аврора Франклин
«Он спас тебе жизнь!» – мой новый слоган.
Даром, что период сракотени миновал. На лицо намечалась определенная тенденция. Едва моя личная жизнь начинала стряхивать толстый пыли, то есть, выдавалась бурная ночь с объектом вожделения, как начинались расширяться горизонты в понятии одиночества. Злой рок или не совсем удачный выбор профессии.
После того, как срок контракта на работу в Нойншванштайне подошел к концу, я без оглядки покинула этот прекрасный замок, ощущая, как смысл слов, сказанных Хильдой, тогда в больнице, будет отдавать в голове скрежетом пенопласта по стеклу.
Меня всегда удивляли статусы людей в социальных сетях. Самый любимый – «все сложно». Обычно, под этим подразумевается, что имеют место быть размолвки с близкими, недопонимания и разбитое сердце.
В сущности, людям, которым пришлось столкнуться с настоящими трудностями – тяжелой болезнью, потерей родных или друзей, им нет дела до того, какие статусы установлены, за исключением публичных личностей, для которых сомнительное внимание незнакомых людей было вроде бальзама на душу.
Сколько раз я забывала свой пароль в Фейсбуке. Хотя, чему удивляться, я и настоящее имя уже с трудом помнила. От того и выводила родные инициалы, то на пыли, то на снегу, то на песке… Смотря где находилась.
Я действительно родилась в Америке и до совершеннолетия жила в Майами с матерью и Сьюзан. Это была моя…тетка.
Да тетя, которую мне пришлось буквально нянчить с малолетства. И к слову о сложностях. Наша семья всегда была какой-то матриархатной. Сплошные женщины. Последний мужчина – мой дед, бросил маму и бабушку на старости лет и сбежал в Канзас с тридцатилетней ветреной сволочью.
Франклины никогда не бедствовали, и старый хрыч жил на широкую ногу. Проблемы с легкими из-за привычки курить с пятнадцати лет, превратили его в лакомый кусок для содержанок, а знаменитый бес в ребре растеребил мужскую гордость в районе семидесяти.
Бабушку накрыл инсульт и мы с мамой остались одни, пока через четыре года не случился телефонный звонок из органов опеки Канзас сити. Оказывается, что дед успел состряпать дитя своей молодой женушке, но девочка родилась недоношенной и у нее были проблемы со слухом. Точнее, малышка была полностью глухой.
Пожилой папочка отошел в мир иной, а для своей матери девочка была обузой. Мы были единственной родней.
Так, мама узнала, что у нее появилась сестра. Ошарашенные новостью мы просидели с ней с круглыми глазами несколько часов не в силах переварить грядущие перемены, но не могло идти и речи, чтобы оставить девочку в интернате.
Я сполна нанянчилась со Сьюзи, именно тогда благословив небеса, за то, что не была субтильной. Когда мама уходила на работу, я познавала с нуля азы ухода за детьми. Бывали минуты жуткого отчаяния, особенно, когда Сьюзи плакала… Нет! Визжала у меня на руках. И тогда я завидовала ее глухоте. Сколько раз я представляла себе, что иссякнет последняя капля терпения и хорошенько размахнувшись я шмякну изгибающееся тельце на пол. Но только картина представала перед глазами, как разум заволакивал ужас, от того, что я могла совершить подобное, пусть даже в мыслях.
Традиционные методы, как успокоить ребенка не срабатывали. О каком пении могла идти речь? Только бесконечное пребывание на руках и зрительный контакт, дарили мне тишину.
Потом колики прошли.
Мама была единственным человеком в семье, кто зарабатывал деньги, но она безропотно сменяла меня, когда возвращалась с работы и отпускала на выходные погулять с подругами. Ночные дежурства, практически все, тоже были на ней. На помощь знакомых и друзей мы особо не рассчитывали, потому что мама мало с кем общалась. И хотя, мы не обязаны были любить свою новую родственницу, это чувство росло день ото дня, компенсируя все жертвы.
Поэтому, когда подошло время уезжать в колледж, я со слезами на глазах прощалась с единственными двумя людьми, которых могла назвать своей семьей.
Да, в этом смысле надо мной всегда витал призрак отца, которого я не видела ни разу в жизни, но длинные, проникновенные рассказы матери о том, каким он был человеком, не позволяли утверждать, что он был подлецом.
В этом я убедилась на втором курсе Центрального университета Флориды, когда глотнув свободной жизни, заметно приуныла. Я быстро завела друзей и с головой окунулась в творчество, пройдя отбор в местную музыкальную группу на место вокалистки. Мне не светило ничего интересного в будущем с дипломом менеджера и как все молодые горячие головы я жаждала изменить мир к лучшему, не имея никакого понятия с чего начать.
Именно в этот момент меня взяли «горяченькой», как я любила повторять. Визит солидного мужчины, который представился Винсентом Кроссом, закончился подробным описанием того, как он познакомился с моей матерью восемнадцать лет назад. Я сидела огорошенная, ведь эту историю я знала наизусть и качестве вишенки на торте, мне была презентована затертая фотография, дубликат, которой хранился у мамы в альбоме.
– Где ты был все эти годы? – наболевший вопрос, я буквально выплюнула, когда мы сидели на лавочке в зарослях олеандра.
– Сидел в тюрьме, – искренне и без сожалений ответил мистер Кросс. – Не все восемнадцать лет… Это все из-за моей работы.
– Что это за работа? Ты кого-то убил или ограбил?
– «Меня подставили» – прозвучит весьма банально, но по сути это так и есть.
– Хорошо. Кто тебя подставил?
– Этот разговор лучше перенести в более закрытую и спокойную обстановку, Аврора. Я очень рискую, из-за того, что нахожусь здесь.
– Тебе что-то от меня нужно? – я наконец-то догадалась, что визит отца не был продиктован теплыми чувствами и тоской за родной кровинушкой.
– Именно. Я впечатлен твоими успехами в изучении языков. Это будет отличным подспорьем.
