Текст книги "Позови его по имени (Самурай) (СИ)"
Автор книги: Вирэт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
– Хозяйка не продала её.
– Что?! Не продала – тебе?!
– Она руководствовалась высочайшим указом вашего деда о правах и разделениях гильдий Ивового Мира, – с ядовитой почтительностью ответил Матэ, – согласно которому гейши могут быть использованы только для эстетических наслаждений и философских бесед, если они тянут на такой уровень.
– А она тянет? – заинтересовался Шоган.
– Возможно. Я не тяну, – усмехнулся Матэ.
– Ты хочешь сказать, что тебя не тянуло?
– Философии мне хватает и в общении с мужчинами… прошу прощения, господин…
– Согласен. Можешь не извиняться. Но эта женщина стóит пяти тысяч коку?
– Стóит.
– Хорошо, я подумаю об этом. Сейчас отправишься в канцелярию, где тебе оформят документы на отпуск и передадут все бумаги по финансовым отчётам твоих провинций. Я хочу, чтобы ты разобрался с ними вместе с твоим управляющим, – он был вызван мною в Эдо и дожидается тебя, – и подготовил мне подробный доклад о доходах Кванто за последние три года. Я хочу иметь достоверную информацию для переговоров с твоим будущим тестем. Мне придётся ещё хорошенько поразмыслить на эту тему и пересмотреть кучу родословных. Кстати, мне вспомнилось, что есть дочь у Оми Асахары, ей в этом году исполнится шестнадцать лет…
– Господин мой, если позволите мне заметить, мечты Асахары действительно сосредоточены все на мне. Он мечтает съесть меня за каждым ужином без дополнительной тепловой обработки и даже предварительно не закалывая!
– Значит, мы попали в цель, – усмехнулся Шоган. – Я давно раздумываю о том, как приручить этого людоеда! Ладно, отправляйся в отпуск и не закатывай глаза! По дороге домой заедешь к своему дяде Акиро Токемаде в Гонзу, отвезёшь ему письмо и подарки. Письмо – от меня, подарки – от тебя. И смотри мне, чтобы не как в прошлый раз! – Шоган постучал кулаком о косяк. – И вот ещё что. Надеюсь, что тебе хватит свободного времени призадуматься о некоторой особенности архитектуры крепостных башен…
– Простите?..
– Представь себе, я знаю, что ты не зодчий, – Шоган обмахнулся развёрнутым веером. – Меня интересует не постройка башен, а их разрушение. С суши, с моря, в горных условиях. Воспользуйся услугами всех знающих эту область. Если через месяц твои теоретические идеи будут достаточно плодотворны, я передам тебе для их практического осуществления штурмовые отряды Сатори. Возможно, что вместе с его землями. Ступай!
– Ёсинака-сан! – Шоган выждал, когда Токемада поднимется после поклона и удалится. – Вызовите ко мне на завтра Огуро Сатори… Или нет, отправьте ему официальное письмо с требованием совершить сэппуку до завтрашнего захода солнца. Если у него будут какие-либо прошения к правительству, пусть изложит их письменно. Через месяц, на следующем заседании бакуфу, мы, возможно, их рассмотрим. А ко мне назавтра на час Змеи пригласите его старшего сына Хасэгаву.
*
– Госпожа! Приехал господин Матэцура Токемада из столицы. Он хочет видеть вашего отца.
Нази вздрогнула. Опустила флейту и удивленно посмотрела на служанку.
– Хорошо. Я сейчас выйду.
Матэ, элегантный, в оранжевом верхнем монцуки, из-под которого красиво просматривался ворот белого нижнего, в чёрных хакама с изящным жёлтым поясом, одна рука небрежно на гарде меча, – поклонился с достоинством и столичной придворной грацией. «Однако… – подумала Нази, отвечая на поклон. – Напрасно переживал отец! Любимое дитя Шогана…»
– Добро пожаловать, Матэцура-сан. Вы оказываете честь нашему дому. Отец должен сейчас вернуться. Позвольте мне занять вас до его прихода. Не хотите ли чай, сладости? – Нази посмотрела на служанку, которая тут же поклонилась и вышла. – Вы прибыли из Эдо? Дорога не была утомительна?
– Благодарю вас, Назико-сан. Радость видеть вас снова равносильна чести, которую вы оказываете мне гостеприимством в этом доме. Осмелюсь спросить о вашем самочувствии? Меня очень беспокоило ваше ранение, оно было серьёзным и для закалённого бойца.
– Благодарю вас. Уже нет никаких причин для беспокойства. Но я обязана вам жизнью, господин капитан.
– Не стоит об этом говорить, – небрежно ответил Матэ. – В некотором смысле… я тоже обязан вам жизнью. Я вернул долг, только и всего. Скажите, кто сейчас так чудесно играл на флейте?
– Вы льстите мне, Матэцура-сан. Моё умение очень скромно.
– Окажите мне честь, госпожа Назико, поиграйте ещё. Вы музицируете прекрасно. Искусство льстить не входит в число моих талантов.
– Благодарю вас.
Они прошли через ряд комнат на веранду, где лежали друг напротив друга несколько татами. «Для кого она играла?» – Матэ почувствовал лёгкий укол ревности.
– У вас были гости? – небрежно заметил он.
– Нет. Гости у нас редки. Тем желаннее их визиты.
Нази взяла флейту и опустилась на татами. Матэ сел напротив. Тут же подошла служанка с подносом, на котором стоял чайник с чашечками и лежали красиво разложенные фрукты и сладости. Нази тихо заиграла, глядя на струящийся поток.
– Красивая мелодия, – сказал Матэ, когда она закончила. – Я никогда её не слышал раньше. Что это за мелодия?
– Это легенда о мальчике Ароро из эпохи войны Гэмпэй. Вражеский лазутчик выкрал ребёнка из родного дома, и вождь враждебного клана воспитал его как приёмного сына, обучил искусству нинзя и направил уничтожить своих близких. Не ведая, что творит, он убивает отца и мать, но его узнаёт по примете старшая сестра, нянчившая его в детстве. Если бы она смолчала, ей не грозила бы смерть. Но она назвала его по имени… Связанный приказом своего господина, воин должен был убить и её. Но теперь он узнал правду о себе…
– Грустная история, – сказал Матэ и взял с подноса сливу. – Очень характерная для эпохи Гэмпэй.
– Это жизнь, – возразила Нази. – Подобные вещи случаются во всякие времена… А это мелодия, сложенная отцом в память о своём друге…
Она начала играть, но вдруг отняла флейту от губ.
– Вернулся отец!
Раскланявшись с хозяином дома, Матэ смиренно изложил ему задачу, которую поставил перед офицером Шоган, и попросил помощи и руководства опытного воина.
– Мой господин возлагает на меня большие надежды, а я глубоко сознаю своё невежество в этой области, – скромно добавил он. – Кстати, господин Шоган расследовал дело о ночном нападении на камакурской дороге, и виновные в этом бандитском акте были казнены. Господин Шоган желает лично принести вам извинения о ненадлежащей работе его охранных служб, допустивших происшедшее.
– Прошу вас отобедать с нами, – сказал Ошоби.
– Каким временем вы располагаете? – поинтересовался хозяин дома, когда обед подошёл к концу.
– Думаю, недели две у меня есть. Сейчас я в отпуске.
– В таком случае приглашаю вас погостить у нас.
– Вы оказываете мне большую честь! Благодарю вас и принимаю ваше приглашение с радостью!
– Нази, наш гость – знаменитый фехтовальщик, он мог бы преподать тебе уроки.
– Это честь для меня, – смиренно ответила девушка.
– Это вы оказываете мне честь, господин Ошоби! Я только неплохой ученик своих учителей, а вы – непревзойдённый мастер! Я дерзнул бы мечтать о ваших уроках…
– Я давно уже не практикую. Прошу в мой кабинет!.. Значит, Шоган задумал присоединить к Японии Эзо (Хоккайдо)? – внезапно произнёс Ошоби.
Следовавший за ним Токемада едва не споткнулся.
– Мне… ничего не известно об этом, господин…
– Это только стариковская привычка думать вслух, не обращайте на неё внимание. Мне приходилось бывать на севере. Одна небольшая крепость на перевале способна задержать первоклассное войско. Эдзо – народ воинственный, а их кланы только делают вид, что поддерживают Шоганат и подчиняются его распоряжениям. Но всё это – дело бакуфу, а не наше с вами, не так ли?
– Да, господин, – интересом произнёс Матэ.
***
С этого момента так и повелось, что первую половину дня старый Ошоби и молодой самурай вольготно располагались прямо на полу просторной комнаты между библиотекой и кабинетом хозяина, завалив её картами, схемами, свитками и книгами, за новыми порциями которых периодически посылалась в библиотеку Нази. Этоми Ошоби восседал на подушках, зорко оглядывая «поле сражений» (зрение у него оставалось отменное даже в эти годы), и подавал оттуда реплики и замечания. А гость, чаще всего лёжа на животе над какой-нибудь схемой или планом с самодельной указкой (или вакадзаси, или яблоком, или чем-либо ещё, что в азарте подвернётся под руку) ползал среди всего этого хаоса, передвигая фишки и флажки, увлечённо проигрывая всевозможные боевые комбинации. После обеда старый воин занимался своими делами или отдыхал, отправляя молодёжь в сад гулять или фехтовать до ужина.
Приняв наконец и душой мысль о том, что всё происшедшее было согласно с волей Нисана, Нази постепенно смягчалась. Их отношения с Матэ стали естественнее и непринуждённее, чему отчасти способствовали занятия и боевыми искусствами, благословлённые старым Ошоби. Нази была ещё не совсем окрепшей для тренировки в полную силу, но в порядке игры или разминки они охотно показывали друг другу различные комбинации иайдо и кун-фу, причём Матэ оказался очень требовательным учителем.
Нази понимала, что ему трудно. Очень деликатно молодой Токемада пытался определить правильную тактику своего поведения с ней. За её любезностью не было любви и за внешней обходительностью не высвечивалась искренняя сердечность. Матэ был не глуп и понимал это. И Нази хорошо понимала, что после того, как Токемада, отгостив, уедет, их отношения останутся на уровне разве чуть-чуть теплее норм общепринятого этикета. Любого другого самурая, даже имевшего бы на неё виды, такие отношения вполне устроили бы, это были самые нормальные отношения между мужчиной и женщиной в среде самурайской элиты.
Тем не менее, Токемаду они ничуть не устраивали, и Нази догадывалась почему. То, что на все их учебные поединки она брала исключительно меч Нисана (и Матэ каждый раз смотрел на него весьма напряжённо); то, что на просьбу самурая посетить место дуэли, девушка ответила вежливым и убедительным, но категоричным отказом; то, что она теперь постоянно носила на груди какую-то таинственную ладанку, которой до поединка не было… и некоторые другие подобные штрихи медленно, но верно отравляли наблюдательному самураю жизнь в доме Ошоби.
Нисан незримо, но прочно стоял между ними. Нази осознавала, что для молодого Токемады это стена, через которую он бессилен пробиться, и что ей самой нужно проявить определённую инициативу в устанавливании приемлемых для обоих отношений, когда не будет необходимости переступать через то, что для девушки было свято. Обдумав всё и решившись, она раз предложила вниманию Матэ сказку, в которой жили-были муж и жена, и была у них маленькая дочка, и был у этой семьи друг – благородный и отважный воин-герой, которого все любили…
Они сидели, прислонившись к шершавому тёплому стволу могучей сосны, уставшие после тренировки, слушали шум ветра в густой раскидистой кроне и цокот разомлевших полуденных кузнечиков.
Нази рассказывала в мелодичном стиле японских народных сказок, очень артистично и мастерски, но с трудом усмиряя странное внутреннее напряжение, которое, чувствовала, передалось и Матэ. Они не смотрели друг на друга, Матэ полулежал, закинув за голову руки, и Нази не могла видеть выражение его лица.
Она рассказывала о маленькой девочке, о её трогательном одиночестве, о смерти единственной подружки – крестьянской малышки по имени Сёко, которую укусила змея, а потом и о гибели благородного воина, о том, каким подарком судьбы стало для неё известие о маленьком сыне этого воина, тоже, наверное, ставшем таким одиноким… И она представила себе, что было бы, если бы они могли встретиться и подружиться, – им, верно, легче было бы перенести утрату? И долгие годы маленькая фантазёрка играла в эту странную дружбу, где они бегали наперегонки, ныряли с обрыва в море, лазали за шишками, играли в театр, мастерили поделки, даже ругались и мирились с мальчиком, который никогда бы не узнал обо всём этом.
А потом девочка выросла…
Нази замолчала, собираясь с духом, чтобы досказать всё-таки нелёгкую правду окончившейся сказки. И услышала голос Матэ, спокойно произнёсший:
– …и обнаружила, что реальный мальчик нисколько не похож на её сказочного героя.
Она обернулась.
Он смотрел на неё и улыбался.
Тёплая волна благодарности за то, что ей не нужно больше ничего говорить, омыла сердце девушки.
Матэ внезапно легко поднялся, протянул ей руку, помогая встать, но потом, к ошеломлению Нази, не отпустил её ладонь, а только переложил из левой руки в правую, чтобы им удобнее было идти рядом.
Нази почувствовала, как жар обжёг её лицо, от неожиданности она смутилась и растерялась. Матэ искоса глянул в её лицо – и рассмеялся, на несколько секунд сжал её руку в своей, а потом выпустил, и пошёл вперёд неё по дорожке, не оглядываясь.
«Она будет принадлежать мне, – убеждённо подумал Матэ. – Я хочу её, и я добьюсь её! Я знаю, что сделаю, чтобы добиться её. Она будет моей женой!»
Он вспомнил, как за два дня до отъезда к Ошоби делал икебану и загадал: если она удастся, как ему хотелось, то удастся и всё остальное. Он назвал её «Китайская Принцесса». В центре икебаны, как огромная сияющая луна на ночном небосводе, помещалась живая белоснежная лилия. Она одна была живой на фоне тёмных мшистых камней и устремлённых вверх тонких безлистных веточек ольхи, стеблей сухого камыша и метёлок жёстких трав.
Наведя порядок и гармонию в доме, Матэ выбрал икебане достойное место по своему замыслу. «Когда она войдёт в мой дом, то, увидев композицию, спросит, что она означает. И я отвечу, что рано или поздно умрёт, окаменеет или превратится в сухостой всё живое, а потом и это рассыпется прахом и поглотится бесследно Пустотой. Но на короткие мгновения жизни только это достойно любви и поклонения, только в этом смысл и радость бытия – в капельках росы на эфемерной белизне цветка… в капельке слезы на нежном шёлке её щеки… в коротком, как удар сердца, мгновении любви, в котором – её красота и чистота, её печаль и гордость, её неприступность и ранимость… перед полётом в вечное ничто Пустоты…»
*
Тихая мягкая ночь окутала усадьбу. Лёжа в постели, не шевелясь и почти не дыша, Нази однако не спала, не могла уснуть, как ни старалась, и сама не понимала почему. Она вспоминала прошедший день и чувствовала, что поступила правильно: сделав шаг навстречу, она указала и условия, на которых согласна расширять добрые отношения, но всё это её ни к чему не обязывало и не помешало бы однозначно ответить «нет», если бы Матэ повёл себя неправильно. Она видела, что он понял и был благодарен ей. Следовательно, всё произошло неплохо и именно так, как было задумано.
И всё же Нази понимала, что что-то случилось. Что-то перевернуло покой её души, сместило все акценты, перемешало краски на палитре её рисунка. Что-то, чему не было ни названия, ни определения. Нази вспоминала прошедший месяц, день за днём, штрих за штрихом, ища ответа, как в «Книге перемен». Всё было там, где должно было быть, ничто не сменило место, но девушка с изумлением ощущала, как понятные и вполне объяснимые явления сместили оттенки и запахи, то, что было резким – внезапно смягчилось, потеряло свою категоричность, что было туманным – стало до боли ярким и близким… Она ощутила какую-то великую загадку бытия и впервые в жизни поняла, что не сможет обратиться за помощью в разрешении её к отцу.
… За ужином вновь шёл разговор из военной истории, отец рассказывал о коллизиях войны Гэмпэй (1180-1185 г.г.) – ожесточённой борьбе за власть самурайских домов Минамото и Дайра. Матэ был очень заинтересован и оживлён и оказался подкованным и неглупым собеседником старому воину. Они увлеклись, почти позабыв о еде, но не забывая о сакэ, – быть может, и это добавляло беседе огня.
Нази заметила, что в этот вечер её совсем не увлекает тема разговора, столь поглотившая мужчин, и она в конце концов начала выжидать удобного момента, когда сможет удалиться к себе, не нарушая норм приличия. Задумавшись, вздрогнула, когда отец обратился к ней:
– Нази, принеси-ка из библиотеки свитки по истории смутных времён Хэйдзи! Посмотришь сам: начиная от Киёмори Тайра их дом правил в Японии в течение двадцати шести лет, не дольше… какие могли быть у них преимущественные права?!
Девушка покорно отправилась на поиски. Зажгла лампу и, взобравшись по передвижной лесенке к верхним ярусам книжных полок, стала быстро просматривать пометки на деревянных планках старинных рулончиков-свитков. Нашла три нужных, прижала их к груди рукой и, развернувшись, чтобы спускаться, покачнулась от неожиданности: внизу стоял Токемада.
Он протянул руку, помогая ей на шаткой лестнице, и взял у неё тяжёлые свитки не глядя на них, как будто это был лёгкий пустотелый бамбук. Лишь на секунду встретились глаза самурая и девушки, потому что Нази тут же опустила свои.
Ничего не случилось, и всё же всё стало другим, сложным, непонятным…
Вернувшись к столу, Матэ передал хозяину один из свитков, и пока тот быстро просматривал его, самурай опять поднял на неё глаза: «Что-то случилось?» – спрашивал этот взгляд, тревожный и ласковый, горячий и знающий все ответы на свете…
– Вот! – воскликнул отец. И Матэ был уже снова рядом с ним и всеми Тайра и Минамото всех времён и всех преисподень…
«Что-то случилось?»… Но что могло случиться от одного пожатия его руки?
Всего несколько недель назад Нази с трудом переносила его присутствие и с грустью видела, что и сейчас молодой самурай оставался таким же, каким был прежде: красивым и ярким, самоуверенным и жестоким, фанатичным и самолюбивым, элитарно-утончённым и равнодушным, чванливым «буси», обладающим правом «убить и уйти» по отношению ко всякому, кто не окажет ему должного почтения, до упора наполненным философией и духом дзенской нирваны – «Пустоты Зияющей», как назвал её однажды старый Ошоби! И ещё он был игрок, виртуозно меняющий маски! Всяким видела его Нази, а теперь – видимо, в угоду ей – он на лету подхватил роль исправляющегося «нехорошего мальчика» из её сказки! «Шесть лиц и три сердца» носят японцы, говорил Этоми Ошоби; какое из лиц надел сейчас Матэ? И есть ли где-то в этом ворохе масок одно единственное настоящее? Быть может, именно ему имя – «Пустота», этому главному режиссёру и актёру театра Смерти, который буддисты называют жизнью?..
Прежней осталась и Нази. Единственной переменой в ней было осознание того, что ей уже не может быть безразлична судьба этого парня. То ли из-за того, что Нисан, по заповеди Божьей «возлюбив» Матэ, «возлюбил до конца», до смерти своей и завещал то же самое Нази; то ли из-за того, что Сёбуро был отцом молодого самурая; то ли из-за того, что это всё-таки был Матэ её детства, хоть и испорченный мальчишка; то ли из-за того, что им много пришлось совместно пострадать (правда, каждому по-своему); то ли из-за того, что в этом своенравном и избалованном офицере иногда проглядывала совесть и живая душевная боль… но Нази уже чувствовала, что их души на небе незримо связаны в один сложный и кровоточащий узел, разорвать который не сможет даже смерть.
И от того, как сумеет она распутать эти нервные витки узла, зависит не только его, но и её будущее. «Твоя судьба – Матэ…»
Она смирилась и приняла этот крест из рук Нисана, как из рук Божиих. И в тот миг, когда всё казалось обдуманным, взвешенным и решённым, неведомый, непонятный вихрь разметал спокойствие и невозмутимость её внутреннего мира, спутал все её чувства и планы, превратил из умной спасительницы чужих душ в растерянную, смущённую, запутавшуюся в самой себе девочку.
Что могла изменить в целом мире его горячая крепкая рука, сжавшая её пальцы?!
Ничего!
…Но она изменила всё…
Эта рука держала меч, убивший Нисана. Нази думала, что никогда не сможет забыть этого.
Поняв, что её попытки что-либо понять превращаются в пытку, девушка накинула кимоно, выбралась из-под москитной сетки над постелью и зажгла ночник.
Отец, рассказывавший ей о различных бесовских искушениях, на эту тему никогда не говорил с дочерью. Но интуитивно девушка чувствовала, что эта проблема – не её единственной. Она постаралась припомнить из житий христианских святых подобные моменты и поняла, что другого способа обретения мира и душевной стойкости, кроме обращения к Божьей помощи, нет.
Нази зажгла в кадильнице ладан и достала из укромного убежища свою святыню: тщательно хранимую, завещанную ей мамой металлическую пластинку-фуми, изображающую Марию с Младенцем. Такие пластины, чтобы выявить христиан, власти требовали растоптать ногами ещё при отце нынешнего Шогана. Мама привезла её из Китая и умолила отца оставить не уничтоженной.
Положив фуми на маленький жертвенник в парадном углу её комнаты, Нази сняла ладанку и достала из неё то, что обрела как святыню уже сама, – омоченный в крови кусочек одежды Нисана и прядку его волос. Из христианской истории она знала о почитании мощей святых мучеников и исповедников веры и совершила подобный шаг по велению сердца, на свой страх и риск, не зная, имеет ли на это право. Отец в своё время долго молчал, обдумывая поступок дочери, долго ходил по дому и саду, вечером она застала его в библиотеке. А потом он вошёл в её комнату, где она перед сном молилась, взял ладанку из её рук и, ни слова не говоря, благословил ею дочь широким крестным знамением.
Не было предела счастью Нази в ту ночь!
Разложив на токонома свои святыни, она добавила на нижнюю полочку меч Нисана, села напротив и задумалась, подбирая слова, смущаясь и печалясь, по-детски застенчиво водя пальцем по узору плетёной циновки возле её колен. Как умела, рассказывала Богородице свою боль и растерянность, опасения и тревогу, беззащитность и надежду, тайную дрожь сердца и мольбу, чтобы Небо дало ей силы перенести всё без стыда и укора, защитило и укрепило неопытную душу от искушений, научило и одарило истинной Любовью, перед которой отступает даже Смерть. Коснулась дрогнувшей рукой прядки чёрных волос, прошептала: «Брат…» – и тут хлынули слёзы, словно из самого сердца рванулась горячая волна, и лишними стали все слова на свете для вставшей вновь перед нею всепонимающей Любви Нисана…
Нази убрала всё с токонома, потушила бережно кадильницу и подошла к окну, долго стояла так, невидящими глазами глядя в ночь и улыбаясь мирной тишине своей души – чудесному подарку Неба.
Вернулась в постель и уснула сразу, как дитя, не успев даже погасить на губах отсвет тихой улыбки.
*
Утро Нази всегда начиналось с отцовского благословения. И в этот раз, покинув свою комнату, она вышла на веранду, направляясь к отцу. И остановилась.
На садовой лужайке, на дальнем берегу потока, самурай Токемада заканчивал тренировку по иайдо. Убрав в ножны оба меча, он подошёл к воде и, не одевая брошенное на траву верхнее монцуки, опустил в струи потока ладони, сполоснул лицо, замер… и вдруг, ударив ребром ладони по водной поверхности, поймал в кулак серебристую рыбёшку и, как мальчишка, заливисто расхохотался.
Нази быстро удалилась, розовея и радуясь, что её никто не видит.
В комнате отца слышались голоса. Девушка внесла на подносе утренний чай и с удивлением увидела, что с раннего утра у них гости: старик Фукуи и двое крестьян из прибрежной деревни. Речь шла о какой-то крестьянской тяжбе относительно лодок, унесённых в море во время недавнего шторма и выброшенных приливом на отмель восточнее деревни. Не поладив внутри общин, крестьяне вынесли свою проблему на суд господина и просили его вмешательства в разборку. Не говоря ни единого слова, Ошоби пристально смотрел на своего управляющего. Тот только шипел и плевался, как разъярённый кот.
– Отец, – тихо сказала Нази. – Быть может, вы благословите заняться этим мне?
– Господин! – рухнул на колени Дзиро, сын старосты этой деревни, бойкий весёлый парень, сейчас безмерно обрадованный вмешательством девушки. – Просим вас нижайше – отпустите госпожу с нами! Эти лисы из деревни Окото уселись на наши лодки, как коршуны, а всякому сразу видно, что так конопатит днище только наш мастер Акиросама! Госпожа ведь помнит, как в прошлом году он смолил вам лодку и…
– Нази! – перебил его Ошоби. – Не забывай, что у нас в доме гость. И завтра он уедет.
– Отец, я управлюсь до обеда, – ясно глядя ему в глаза, сказала девушка. – Вы собирались сегодня утром устроить баню, так что моё присутствие не столь необходимо… Я принесла вам чай, отец.
Этоми Ошоби внимательно посмотрел на дочь. Потом твёрдо произнёс:
– Лодки никуда не денутся до завтра. Нази, иди и займись гостем!
– До завтра! Сказано же вам – до завтра! – зашипел Фукуи, подталкивая крестьян к порогу. Те, кланяясь и пятясь, вывалились наружу, и управляющий быстро задвинул за ними дверь. Ошоби не спускал с него взгляда.
– Фукуи. С каких пор ты не можешь сам разобраться с такими проблемами? Твоё слово уже ничего не значит?
Старик повалился ему в ноги.
– Господин мой, вы же знаете, что это за народец! Это же сплошные шельмы и плуты, а не люди!
Ошоби перевёл взгляд на дочь, замешкавшуюся возле чайника. Она вздохнула, покорилась, поклонилась и вышла.
Матэ сидел на чисто вымытых ступеньках веранды со стороны внутреннего двора, залитый утренним солнечным светом, в малиновом монцуки, одна рука красиво и небрежно лежит на приподнятом колене, – и смеялся, глядя на потасовку двух мальчишек у ворот конюшни.
– Доброе утро, Матэ-сан.
Он быстро обернулся и пружинисто поднялся.
– Доброе, Назико-сан. У вас такая лёгкая поступь, я никогда не слышу, когда вы подходите.
Она изумлённо смотрела в его лицо: озарённое белым утренним солнцем и улыбкой, оно чудесно преобразилось, словно запрокинулось и осветилось, изменив черты и выражение, стерев обычный взгляд исподлобья. И вдруг девушка в ошеломлении поняла, что вчерашний день изменил всё в мире не только для неё! На лице Матэ было счастье, чистое и нескрываемое, как у неиспорченного, не умеющего лгать ребёнка.
Заметив удивление в её глазах, он произнёс:
– Я счастлив в вашем доме. Как жаль, что приходится покидать его! Теперь я понимаю, почему отца всегда так тянуло сюда.
– Мы стараемся любить друг друга и окружающих, быть добрыми и справедливыми для слуг.
– Любовь – это не японское понятие, – не гася улыбки, заметил Матэ. – В Японии есть уважение и преданность, долг и честь. Мир и порядок строятся на общественных законах Конфуция. Преданность – господину, уважение и долг – клану и семье, а честь – себе.
– Однако тянет вас почему-то в дом, где есть любовь?
– Наверное, потому что я такой же ненормальный, как мой отец! – засмеялся Матэ.
Нази повернулась и спустилась по ступеням во двор, чувствуя, как горячо сжалось сердце.
Он пошёл следом.
– Я знаю, что мои отец и мать любили друг друга. Такое бывает редко… Обязанность, верность, честь, уважение, желание – вот что связывает в Японии мужа и жену. Не знаю почему, но я хорошо понимаю, как мог отец ждать двенадцать лет одну единственную женщину. Наверное, у меня это наследственное… понимать такие вещи…
– Самурай может жениться только с благословения своего господина, – заметила Нази, не глядя на него.
– Да. Родителей, главы клана, даймё, чей он подданный.
– В вашем случае – Шогана?
– Ну да. Он сейчас перерывает такие горы родословных! – Матэ расхохотался. – Его терпение кончилось раньше, чем моё.
Нази остановилась на берегу потока и обернулась.
– Значит, скоро будем иметь честь поздравить?..
–Надеюсь.
«Он удивительно красив… Не надо об этом думать! Главное, что Сёбуро вернулся в наш дом. Ты так хотела этого, и Господь сотворил чудо! Спасти душу брата, за что отдал жизнь Нисан, – вот о чём должна ты сейчас думать. Только об этом! И о Нисане…»
– Надеюсь, вы не только в доброе удовольствие, но с пользой провели время в нашем доме? – перевела Нази тему разговора. – Помогли ли вам беседы с отцом? Знаю, что он нашёл в вас интересного собеседника, – она вновь пошла вниз по тропинке.
– Если бы Этоми-сан был моим даймё, я был бы счастливейшим солдатом на свете, – искренне признался Токемада. – У него ум великого полководца и стратега, а боевой опыт таков, что в наше невоенное время самурай может лишь мечтать о подобной школе! Я видел в бане на его теле столько шрамов, сколько не насчитаю на всех офицерах Шогана, вместе взятых.
– Да, отцу пришлось много воевать. Китай никогда не мог похвастаться отсутствием внешних или внутренних врагов, он слишком лакомый кусок для всех своих соседей. А там, где временно успокаивались границы, вспыхивали мятежи удельных княжеств и провинций. Отцу приходилось воевать и на севере, и на юге. Династия Цин очень высоко оценила его талант и мужество, отдав отцу в жёны девушку царской крови.
– И всё-таки ей не удалось привязать Этоми-сана к Китаю? – лукаво усмехнулся Матэ.
Нази уловила его иронию и погрустнела.
– Свидетель и не должен быть к чему-либо привязан, – тихо ответила она. – Уметь пройти по земле, не касаясь её – великое искусство.
За столом Матэ снова поднял тему о боевом прошлом хозяина дома. Ошоби внимательно выслушал его до конца и без единого слова повернул лицо к дочери.
Нази побледнела, совершенно смятенная. Старый воин так же спокойно отвернулся и невозмутимо произнёс гостю:
– Не стоит говорить об этом. Я только делал то, что считал своим долгом, – и перевёл разговор на другую тему.
Позднее Ошоби зашёл в комнату дочери. Она подняла к нему печальное лицо:
– Отец! Объясните мне, что я сделала?!
– Нази, – твёрдо произнёс старик. – Я запрещаю тебе говорить с Токемадой о Китае.
– Но… почему?..
– Потому что его интересует это.
– Вы думаете…
– Я не «думаю». Я знаю. Я хочу, чтобы ты усвоила одно: при всей его внешней обаятельности Матэ неглуп, честолюбив и – главное! – он абсолютно предан Шогану. Никаких рассказов ни о каких военных действиях на территории Китая. Ты поняла меня?
– Да. Простите меня!
***
Воспользовавшись тем, что мужчины удалились в баню, Нази велела оседлать себе коня и отправилась на верховую прогулку, желая остаться наедине со своими мыслями. Вернувшись, она увидела облокотившегося на перила веранды Матэ.
– Я всё время любуюсь вашей лошадью, Назико-сан! Поистине, ваши лошади лучшие во всей Японии!
– Отец всегда увлекался этим делом. Первых производителей мы привезли ещё из Китая, там у отца был целый табун. К сожалению, здешние угодья не позволяют подобную роскошь.
– Насколько я знаю, нескольких лошадей удалось купить у вас Шогану, и больше никто из даймё не может похвастаться подобным приобретением.
– Примите от меня этого коня в подарок, Матэ-сан. Его зовут Кануи. Ему три года, он горяч, но резв и хорошо выезжен.
На сердце Нази потеплело, когда она увидела, как засияли его глаза. Первую минуту изумлённый Матэ не находил слов.
