Текст книги "Позови его по имени (Самурай) (СИ)"
Автор книги: Вирэт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
– Здравствуй, Фукуи-сан, – ласково сказала Нази, увидев трогательную заботу на лице старого управляющего её отца, по-японски хитрого и по-японски преданного своему доброму господину человечка. – Вы ещё не спите? И не там? – она кивнула головой в сторону фейерверков центра.
Фукуи по-лисьи сморщил нос и фыркнул. Крестьянин по происхождению, с хорошей смёткой и деловой хваткой, он в своей жизни горько и обильно натерпелся от произвола самураев, возненавидел их раз и навсегда после убийства пьяным ронином своего сына и изнасилования дочери, и все эти «потехи тщеславия дерьмоголовых», как называл он самурайские ристалища и парады, вызывали в нём только поток ядовитых насмешек. Но, питая глубокое уважение к своему господину и его дочери, которую забавлял ещё ребёнком игрушечными веерами с картинками «сенсу» или весёлыми «складушками» – «гохей», мастерить которые был мастак, – сейчас деликатно промолчал и только заботливо добавил:
– Я велел приготовить вам баню, Назико-сан, и нашёл хорошую массажистку; это слепая Хэн, она лечила ещё мою старушку, золотые пальцы, госпожа, можете мне поверить…
Нази грустно кивнула, поднимаясь по лестнице. Старик семенил следом, почтительно поотстав.
– Госпожа… Что-то случилось? Или я, старый дурень, не угодил, недоусердствовал?
– Нет, дорогой мой Фукуи-сан, – она остановилась и даже спустилась к нему на пару ступенек. – Ты очень добр и внимателен к глупой девчонке, благодарю тебя! Распорядись, пусть после бани мне принесут ужин в комнату. И – отдохните! Мы выедем на рассвете, как можно раньше. От отца… не было сообщений? – обернулась Нази уже на пороге.
– Да, госпожа, голубка прилетела после вашего ухода. Я положил в вашу комнату на «токонома».
После бани, отправив свою служанку Сино спать, Нази медленно вошла в гостиничную комнату и плотно закрыла за собою дверь. Комната была обычная, очень чистая, с циновками на полу, с раздвижной стеной-окном, с уютным фонариком на противоположной стене. Передний угол – «токонома» – украшен икебаной и шитой шелками картиной: Фудзияма на фоне цветущих вишнёвых деревьев. На низком столике, накрытый салфетками, дожидался своего часа ужин.
Глубокий долгожданный покой и тишина царили кругом. Изредка далеко отсюда трещали петарды фейерверков, только подчёркивая блаженную сладость здешней умиротворённости. Нази перечитала письмо от отца с глубокой любовью и сердечной тягой к нему, – он сообщал, что уже встаёт и довольно бодро ходит. Всё на свете отдала бы Нази сейчас за возможность уткнуться лицом в его ладони, за добрую гармонию их дома, за грустную мелодию флейты в вечернем саду!
Она открыла окно и долго стояла возле него, слушая ночь, пахнущую цветущими вишнями. Желание сна прошло, на душе было грустно и спокойно. Нази вспомнила другую ночь, лепестки деревьев, падающие в стремительный поток, лунные квадраты на полу. Как давно это было! Совсем в другой жизни, которая окончилась и уже никогда не вернётся!
« Хошипу…позови его по имени! Великие неприятности ждут тебя, если ты позовёшь его по имени…Обреки эту любовь на сон…Ароро, уплывай, уплывай по осенней реке!..»
…За окном нежно подпевали флейты сверчков.
Нази оставила окно открытым и принялась за ужин. Потом пригасила огонёк фонаря так, чтобы комнату окутал мягкий полумрак, и стала собираться в дорогу, переоделась, уложила сумку, смазала оба меча тонким слоем смазки с добавлением ароматного масла гвоздики, отложила часть денег для оплаты за гостиничный постой.
Когда раздался негромкий стук в дверь, она откликнулась, протягивая руку за монетами, а обернувшись, так и застыла с повисшей в неоконченном движении рукой…
Порог комнаты переступил Матэ Токемада.
========== Часть 4 ==========
Нази могла ожидать увидеть кого угодно! Даже если бы сам Шоган, известный неординарностью своих поступков, заявился сюда лично во главе отряда самураев, Нази не была бы так ошеломлена! Но Токемада, главный виновник сегодняшнего торжества, не мог покинуть дворец Шогана в разгар посвященного ему застолья! Это было прямое самоубийство!
Или… он с заданием Шогана?!
Нази смерила взглядом расстояние до меча.
Матэ прошёл в комнату, «не замечая» этого взгляда.
– Нет, – сказал он. – Не кидайся. Я один. И Шоган не в курсе.
– Ты с ума сошёл! – воскликнула Нази, всё ещё не веря своим глазам. Она только сейчас осознала, что Матэ в своей обычной походной чёрно-лиловой форме, а не в официальных одеждах.
Он стоял спиной к ней, созерцая картину на стене. Левая рука привычно лежала на рукояти катаны.
– Возможно, – очень спокойно ответил самурай. – Такие вещи обычно не в моём духе.
– Знаю, – Нази внезапно начал разбирать нервный смех. – Это было в духе твоего отца!
Он обернулся так резко, что девушка вмиг пожалела о своей реплике.
– То есть?!
Нази посерьёзнела, стараясь собрать все свои распущенные нервы в кулак.
– Ты для этого пришёл? – строго спросила она.
Он подошёл почти вплотную.
– Не только. Но сейчас я хочу слушать о своём отце. Итак?
– Только он мог позволить себе пожертвовать придворным этикетом ради дела, которое считал достойным и важным, – ровным тоном произнесла Нази. – В этом смысле он очень почитал Конфуция: «Всегда неколебимо делай правое дело» – даже если благородный поступок может стоить тебе жизни. Из вашего кодекса Бусидо, кстати, так и следует – «правое дело – всё, жизнь – ничто».
Токемада слушал очень сосредоточенно, глядя куда-то в стену за её плечо. Нази отчётливо ощущала, как за этой внешней невозмутимостью напряжены все жилки.
– Что ещё ты хочешь от меня? – тихо спросила она.
«Почему я не могу полюбить его таким, какой он есть? Почему Нисан смог это сделать?.. Какое я самолюбивое ничтожество! Я не достойна носить этот меч! Ведь я всю жизнь мечтала о том, что Матэ придёт и спросит о своём отце. Может, я и жила-то ради этого…»
Токемада словно очнулся и посмотрел в сторону открытого окна. Через миг он был уже возле него и, не выглядывая, а только прислонясь всем корпусом к стене, быстро и внимательно оглядел погружённый в ночь гостиничный двор. Потом откачнулся от окна и потушил комнатный фонарь, и без того едва тлевший.
Лунные квадраты легли на пол, угольная темнота растеклась вдоль стен.
Нази с изумлением смотрела, как самурай достал оба меча, положил их на циновки и в позе сэйдза опустился на пол перед ней, всем своим видом ясно показывая, что даже обвал крыши не стронет его с этого места, пока он не получит того, что ему нужно.
Нази могла только гадать, что заставило Матэ погасить фонарь: то ли предосторожность от неведомой ей опасности извне, то ли желание скрыть в тени выражение лица, но она почувствовала, что что-то произошло за прошедшие сутки, и это поставило Матэ перед необходимостью какого-то тяжелого выбора. Такого тяжелого, что он был вынужден обратиться за помощью к ней.
Что могла сказать ему Нази о его отце? Что хотел он знать? Что нужно было ему знать?..
Девушка вздохнула. И села напротив него в той же позе, как сидела во дворце перед Шоганом. Потоки лунного света серебрили её плечо и волосы.
– Что ты хочешь услышать от меня, Матэ-сан? – тихо произнесла Нази, глядя на свои сложенные между колен кисти рук. – Мне было всего десять лет, когда погиб Сёбуро. И я любила его больше, чем знала… Хотя для детского сердца это совершенно одно и то же: ребёнок всегда знает того, кого любит…Ты любил его? – внезапно спросила она, подняв глаза.
Матэ молчал. Глаза его были опущены. Он не шевельнулся, словно вопрос касался не его. Только пальцы рук, освещённых луной, слегка разжались на бёдрах и скользнули в тень.
– Отец увидел Сёбуро впервые во дворце императора Китая в Пекине, – грустно продолжила Нази, не дождавшись ответа. – Перед поединком с корейским бойцом Джан Мунчхоном. Мунчхон был странный человек: шутник и весельчак в светской обстановке, он становился кровожадным зверем в бою, вид крови ярил его. Потеряв оружие, он готов был грызть горло противника зубами.
У него было двенадцать детей. В Пекине он накупил целый короб безделушек для своей ребятни и показывал всем, как они будут радоваться новым забавам. Отец рассказывал, что Сёбуро с интересом подыгрывал ему, и Мунчхон так охотно принимал его шутки и подначки, что они целый день веселили весь императорский двор.
А поединок был страшный.
Сёбуро не хотел убивать Мунчхона. Позднее он говорил отцу, что причиной были дети. Кореец не был знатным, и семья жила на его офицерское жалование. Можно было легко представить себе, на что обречёт её потеря кормильца… Мы узнали уже позже: корейский правитель поставил Мунчхона перед выбором – или победа, или жизнь детей. Поэтому ясно, насколько мало интересовала его собственная судьба! Но Сёбуро не хотел его убивать, и в этом был весь Сёбуро.
Не думаю, что дети корейца сыграли в поединке основную роль. Да, Сёбуро всегда был очень нежен и заботлив с ребятнёй, но он был воин, прежде всего воин. И убивал, когда было нужно, не колеблясь! И всё же его любимой мыслью из «Хагакурэ» была следующая: «…цель иайдо, созданного для того, чтобы убивать противника одним ударом меча, не в том, чтобы забрать жизнь человека. Цель иайдо – в оттачивании духа воина и его способности к концентрации до такой степени, чтобы он смог настроить противника на мирный лад и победить, не вынимая меча из ножен». Сёбуро старался не убивать, когда не было нужно – думаю, весь ответ в этом!
Поединок был долгим и упорным. Оба были ранены, когда отец впервые за всю свою практику прервал поединок: налетел шторм, быстро стемнело, и отец ничего не видел… Он подробно рассказывал об этом, и я вижу всё так ярко, словно сама присутствовала.
Все трое спустились к морю, он развёл бойцов и рассадил их в полосе прибоя. Ветер рвал пламя с факелов, и они гасли, как соломинки. Был полный мрак. Волны окатывали бойцов, не давая им уснуть или потерять сознание. Отец стоял между ними всю ночь с обнажённым мечом в руке. Он думал, что найдёт к утру два трупа на камнях… Но оба были живы и встали к бою. Отец видел потом эти камни и песок… розовые под каждым…
Утренний бой был недолог. Бойцы были слабы, как дети, от потери крови. Чувствуя, что проигрывает, Мунчхон совсем потерял человеческий облик, он ревел и рычал, как раненый тигр, и всё норовил, бросив меч, впиться в Сёбуро зубами. Когда же понял, что противник не будет его добивать, стал биться головой о валуны, а потом бросился с проклятьями к обрыву и прыгнул вниз, на подводные скалы…
Нази замолчала, не поднимая глаз, чувствуя, что Матэ прожигает её взглядом. Она знала, что официальное сообщение Шогана для бакуфу (правительства) было несколько иным; в частности, в нём Сёбуро Токемада собственноручно сбросил противника в океан. Для японского национального духа был приемлем только такой вариант победы.
– Отец на руках принёс самурая в свой дом, не доверяя его жизнь никому. Отец хороший лекарь и хирург, он в совершенстве знает тибетскую медицину, обошёл не один горный монастырь, совершенствуясь в знаниях. Он хотел, чтобы Сёбуро не только выжил, но и остался бойцом. Ему сразу пришёлся по сердцу этот самурай и его поведение на поле поединка, и пока Сёбуро был на его излечении, они познакомились поближе, узнали друг друга и почувствовали глубокий взаимный интерес, перешедший затем в более серьёзное дружеское чувство. Я, конечно, не знаю, какими были отец и Сёбуро двадцать лет назад. Оба уже не были молоды и пылки и, наверное, имели свои укоренившиеся привычки и черты характера. Но эта дружба, несомненно, наложила свой отпечаток на их души.
Помню какую-то особую бережность и, если бы речь шла не о воинах, я сказала бы – нежность их друг к другу, немногословное быстрое взаимопонимание и молчаливое взаимочувствование, громадное уважение к мнению друг друга, полное доверие и роднящее обоих благородство поступков, практическое конфуцианское благородство, стремление привести в полную гармонию убеждения и дела. В этом смысле, думаю, отец, как более старший по возрасту и склонный к философским размышлениям, имел большое влияние на жизненно активного и непосредственного Сёбуро. В этой паре отец играл роль «старшего мудрого брата», говоря языком театра «но». В то же время Сёбуро, как никто другой, умел претворять свои убеждения на практике, это был человек не философии, а поступка, не мудрец, а боец, он отлично умел думать, но ещё отличнее – и прекраснее! – он умел действовать. Как восхищался отец этим жизненным, активным благородством своего друга! Как хотел он, чтобы и я всей душой прониклась этим естественным самопожертвованием Сёбуро Токемады! Увы, я оказалась никудышным учеником… – голос девушки внезапно сорвался. Она замолчала. Потом извинилась и продолжила уже спокойно и ровно:
– Самый яркий пример «практического благородства» Сёбуро – это его встреча с твоей матерью, Марико Хиёси. Когда самурай Токемада окреп после поединка, он должен был вернуться в Японию. Оба – и он, и отец – понимали, что не увидятся больше никогда. Китай и Япония были закрыты друг для друга. В те годы старый Шоган, начавший с того, что истребил тридцать семь тысяч христиан в одной из крепостей близ Нагасаки, изгнал последних португальских купцов, прервав торговые отношения, которые португальцы, как посредники, вели с Китаем, и начал политику полного хозяйственного обособления Японии. Только на остров Десима могли заходить голландские суда, вводя Шогана в курс дел о событиях на мировой арене, и изредка Шоган пользовался их услугами в смысле морских перевозок. Один из таких кораблей – «Апостол Матфей» – и увёз самурая Токемаду на родину. Как известно, родина встретила его с триумфом. Но кроме триумфа Сёбуро в Японии ждала его девушка.
За двенадцать лет до всех этих событий в личной охране Шогана служил самурай Кацуо Хиёси, смелый и абсолютно преданный своему господину офицер, который однажды совершил крупный политический промах: присутствуя в составе свиты правителя на каких-то сложных переговорах, которые Шоган вёл с кем-то из своих противников, Хиёси имел неуместную ревность схватиться открыто за оружие, когда этот противоборствующий даймё провокационно оскорбил Шогана, надеясь сорвать диалог и начать военные действия.
Шоган и глазом не моргнул, велел схватить своего самурая и подвергнуть позорной казни, при этом принося глубокие извинения противнику за невыдержанность своих солдат. Поражённый даймё вынужден был объявить свою реплику «неуместной шуткой», переговоры продолжились и благополучно завершились.
Вернувшийся в столицу рассерженный Шоган велел совершить сэппуку родителям «глупца, чуть не отправившего на тот свет своего господина», – в назидание всем другим, могущим производить на свет «подобных глупцов». У Хиёси осталась дочь, пятнадцатилетняя девушка, которая, узнав о судьбе отца, просила разрешения тоже совершить сэппуку. Но это прошение поступило к Шогану в момент самого скверного расположения его духа, и правитель тут же категорически запретил, заявив, что «уход с честью – заслуга для самурая» и что «Хиёси и его потомки эту честь…» – короче, упустили свой шанс… – иногда он выражался очень непосредственно. Дежурному офицеру, которым оказался в тот вечер Сёбуро Токемада, велено было «так и изложить».
Девушка была на грани безумия: средств к существованию, кроме жалованья отца, она не имела, их семья была небогата, Хиёси был вдовец, а его родня, сторонясь павшего на эту семью позора, внезапно «забыла» о бедственном положении юной Марико! Для того, чтобы выполнить распоряжение своего господина, то есть остаться жить с позором на своём добром имени, ей оставалось только заклеймить позором и своё тело, то есть пойти в уличные проститутки, что для девушки-самурая было вообще немыслимо!
Любой другой офицер на месте Токемады поступил бы однозначно: послал бы вестового солдата. Сёбуро пошёл сам, и в этом тоже был весь Сёбуро! Не знаю, какие слова для выполнения возложенного на него поручения подобрал самурай Токемада, но девушка осталась жить и не сошла с ума.
Конечно, оба отлично понимали, что соединить их жизни в этом мире может только чудо, но жить с надеждой на чудо всё же лучше, чем вообще не жить. Двенадцать лет ждала девушка. Двенадцать лет ждал Сёбуро. И вот, когда он вернулся на родину национальным героем, молодой Шоган, только что занявший эту должность после смерти своего отца, безмерно обрадованный, что это событие началось с доброго предзнаменования – победы японского оружия! – широким жестом предложил Токемаде самому выбрать себе награду. И тот попросил разрешения соединиться с теми, кого он любил: со своим другом и своей возлюбленной.
Через год после поединка, после каких-то сложных дипломатических утрясок, Китай дал нашей семье разрешение на выезд, а Япония – на въезд. Ещё год или полтора решались вопросы о статусе, правах, наследовании, земле, доходах. Ещё полгода мы жили в Макао, ожидая голландского шкипера. Я хорошо помню плавание… и шторм, в какой попали…и первые впечатления о Нагасаки…
Нази замолчала, обдумывая, что ещё может быть интересно Матэ.
– Я совсем не помню Сёбуро в Китае. Он сразу вошёл в мою жизнь, как Япония. Именно благодаря ему я смогла так легко и просто, по-детски, полюбить эту страну и считать её своей второй родиной. Но первое время всё было здесь таким странным…
Очень долго привыкала к японским традициям мама. Моя мама – из царской династии Цин, племянница нынешнего императора Китая, но она глубоко почитала и любила моего отца и следовала всюду за ним беззаветно. Я не знаю другой женщины, столь же счастливой в браке, как моя мама. Я не помню, чтобы видела её хоть раз печальной, боязливой или недовольной. С раннего утра звучал по дому её напевающий голос, звонкий, жизнерадостный, бодрящий. Она умела каждому найти ласковое слово, прекрасно пела, была образована и начитана, как настоящая принцесса, всегда над чем-нибудь трудилась, хлопотала по хозяйству. Отец называл её Чьен-Хо – «Золотой Лучик», или Цян-Чьен-Хо – «Смеющийся Золотой Лучик», и трудно было найти более удачное имя для моей мамы. Много невзгод выпало ей в жизни: войны, смены династий, гонения, гибель обоих сыновей в боях, но она всегда была мужественной и светлой, верной подругой отцу. Смеясь, изумлялась – откуда ей выпало столько счастья в жизни? Она не видела зла вокруг, только радость – радость жить и любить. Это была удивительная женщина!
Сёбуро всегда восхищался ею. Он же научил её любимой стихотворной игре самурайской элиты, и эти поэтические конкурсы скоро стали составлять центральную часть любого вечера, застолья, тя-но-ю с присутствием Сёбуро; они встречали и провожали друг друга целыми каскадами изумительных танок – при полном взаимном восторге и овациях завороженных слушателей!
Помню, как однажды в день рождения мамы Сёбуро привёз ей в подарок картину – вышивку по шёлку, изображающую букет прекраснейших цветов. Мама тут же взяла бумагу, кисть и красивым почерком написала стихотворение, в пяти строках воспевающее цветы весны, лета и осени:
«Вишня цветёт весной,
Летом цветёт померанец,
Осень – пора хризантем.
Ах, на какой из цветов
Жемчуг росы упадёт!» – и попросила передать это в подарок жене самурая, с благодарностью за вышивку.
Однако… я не помню, бывала ли в нашем доме твоя мать. Знаю лишь, что последний год жизни Сёбуро она долго болела. И умерла вскоре после его смерти.
– Когда отец погиб, она просила позволения Шогана совершить сэппуку, – спокойно сказал Матэ. – Она хотела уйти за отцом. И ей было позволено.
Нази, застыв, в упор посмотрела на него.
– Вот как? – произнесла она через минуту с ощутимой болью в голосе.
– Это имеет для тебя значение? По-моему, это прекрасный и достойный поступок и хорошая смерть. Они любили друг друга и теперь вместе. И воплотятся снова, чтобы вновь стать мужем и женой! – Нази почувствовала, что Матэ сердится и недоумевает по поводу её молчания. – Смерть, достойная жены самурая!
– Возможно, – Нази опустила глаза и грустно добавила. – Но у этой жены остался на руках сын самурая!
– Сам Шоган возжелал взять его на воспитание! Это большая честь!
– «Возжелал»… до её желания сэппуки или – после? – ровным голосом произнесла девушка.
Токемада открыл было рот… и – закрыл его, откинувшись всем корпусом назад, в тень, почувствовав, что у него сейчас не самое умное выражение лица.
– Какая разница?! – всё же не удержался он.
– Для тебя, может, и не большая. Отец был в тот день в столице. Он сразу выехал в ваше поместье. И – не успел. Уже горел погребальный костёр. И не один, а три. Вместе с Марико-сан хоронили ещё двоих – служанку и телохранителя. Которые не принадлежали к её сословию. Они не были самураями. Отца это удивило. Да, слуги любили своих господ и были верны им до конца… но…
– Кто был каикасю (секундантом при сэппуке) матери?! – резко бросил Матэ, и, хотя вопрос был совсем не по адресу, по его тону Нази поняла, что он точно уловил суть её сомнений, и не промолчала:
– По рангу это мог быть только её дядя – глава клана Хиёси. Он же привозил ей письма от Шогана. Но сэппуку, если она и совершала, то без него. Слуги клятвенно подтвердили, что, когда он уехал, она была ещё жива. Целых полтора дня… А потом отец видел её похороны…
– Ты не веришь, что моя мать совершила сэппуку?! – жёстко и прямо спросил Токемада.
– Я надеюсь , что она её не совершала, – тихо ответила Нази, на этот раз не опуская глаз.– Но дело не во мне. С нею были ещё двое. Её прислуга и её охранник…
– Кому нужно было убивать её?! – закричал Матэ. – Какая нелепость!
– Возможно, тому, кому был нужен ты. В безраздельное пользование… – всё так же тихо и ровно ответила Нази, поднимаясь. – Я не знаю! – вдруг с отчаянием воскликнула она, невольно выплёскивая многолетнюю затаённую боль безрезультатных раздумий. – Не знаю, кому это было так нужно!.. А может, Шоган и правда спасал тебя – и твои провинции! – от чьих-то хищных когтей! Может, ты был чьей-то ставкой в какой-либо ещё более грязной игре… Он взял тебя под свою опеку и контроль, воспитал и сделал таким, какой ты есть сейчас – не помнящим родства! Только это вполне очевидно и не вызывает ничьих сомнений! В конце концов, может, твоя мать действительно хотела сэппуки и совершила её! Но что может изменить всё это в твоей жизни, самурай Токемада Матэцура?!
Несколько секунд он продолжал сидеть неподвижно. Потом качнулся и тоже начал подниматься. Уже встал на одно колено, медленно, как бы через силу…
И вдруг корпус самурая стал заваливаться куда-то вперёд и вбок, он зарычал, как загнанный зверь, и – со всего маху ударил кулаком об пол…
От неожиданности Нази отскочила к стене.
Сердце её колотилось где-то в горле, едва не выскакивая…
Потом волна горячего сострадания и раскаяния толкнула было её к этому сражённому неведомым жестоким ударом человеку… но вновь увидела она, как в яви перед собой, ослепительный удар самурайского меча, разрубающий тело Нисана… И – осталась на месте. «Он самурай, и ему будет неприятен свидетель минут его слабости…» – сумбурно подумала она в своё оправдание. И поняла, что давно уже так не презирала себя!
Через несколько минут Матэ шевельнулся и медленно выпрямился. Слепым движением поднял вакадзаси, потом катану, отправляя их машинально за пояс. Поднялся с колен, невидящими глазами обвёл комнату и шагнул к окну, подставляя смятое лицо прохладному предутреннему ветерку.
Вдавившись спиной в стену, Нази погасшим взглядом смотрела на самурая, почти не дыша и не слыша стука своего сердца.
– Когда вы отправляетесь? – спросил Матэ глухо.
– На рассвете, – не сразу ответила Нази. Отошла от стены, радуясь, что есть чем заняться. Собрала в ладонь монетки со стола, зачем-то ссыпала их в сумку. Потом вспомнила. – Скоро подойдут ещё люди, и тронемся даже до рассвета.
– Людей Ёритомо не будет, – бесстрастно произнёс Токемада.
– Что?! – Нази показалось, что грянул гром средь ясного неба.
Она медленно подошла к нему.
Матэ всё так же смотрел в ночь.
– Капитан..?
Он повернул лицо. Нази увидела жёстко прищуренные глаза, смотрящие куда-то вскользь.
– Капитан Масатаки по высочайшему распоряжению Шогана должен сегодня до рассвета совершить сэппуку. Ради праздника ему разрешено сохранить свою честь.
Почти не дыша, девушка расширенными глазами долго смотрела в его лицо, пока не поняла, что пояснений не будет.
На миг ей вдруг показалось, что она стоит на головокружительной высоте над обрывом, и она невольно ухватилась рукой за оконную раму.
– Что ж… значит, пойду одна…
Опора выскользнула из-под пальцев: Матэ задвинул окно. У неё перехватило дыхание – интуитивно девушка почувствовала, что сейчас случится что-то страшное…
И Матэ произнёс:
– Одна ты не дойдёшь. Шоган не любит, когда ему говорят «нет».
В комнате стало совсем темно и тихо. Нази слышала рядом лишь его спокойное дыхание. И только сейчас с потрясающей отчётливостью поняла, почему Матэ здесь, и почувствовала цену этого спокойствия!
– Капитан, – наконец выговорила она как можно твёрже, – глупости, которые я делала, это мои глупости. И смерть Ёритомо – слишком дорогая за них плата! Я благодарю вас за искренность и мужество, но я пойду одна! Значит, это моя судьба… – Нази внезапно почувствовала чуть выше локтя его руку и замолчала, потому что другой рукой Матэ отодвинул дверь в коридор и властно и твёрдо, как старший, не слушая её, подтолкнул девушку к выходу.
– Хватит разговоров! Поднимай всех своих. Рассвет нам нынче не помощник.
***
Нападение произошло ночью второго дня пути на границе камакурской провинции и предгорья. В этот вечер решили не останавливаться на ночёвку, потому что оставались считанные часы пути до поместья Ошоби.
Чувствуя, что засыпает в седле, Нази решила пройтись пешком вместе с Сино.
Лунный свет, просачиваясь сквозь древесные кроны, играл в пятнашки с дорогой, спинами лошадей, тёмными фигурами людей. Монотонность шагов, ударов копыт о мягкую землю, скрипа колёс повозки убаюкивала, расслаивала внимание. Тёплая ладонь девушки-служанки, поддерживающей Нази под руку, напоминала о доме и скорой долгожданной встрече с отцом.
Подняв глаза, вся во власти своих мыслей, Нази задумчиво нашла взглядом фигуру самурая… И вдруг увидела стаю гигантских чёрных птиц, падающих из лесной чащи на их движущийся обоз.
Громко вскрикнув, Нази кинула руку к оружию. Её плечи сзади тут же обхватили руки Сино, служанка ахнула изумлённо и по-детски жалобно, тяжело обвисая и скользя вниз, под ноги хозяйке…
Нази отбила несколько ударов нападающего, похожего на клочок ночного мрака со сверкающей молнией меча. И тут же ощутила страшный удар в левое предплечье! Второй чудовищный удар выбил меч из дрогнувшей руки.
Падая набок на землю, Нази стремительным рывком выдернула из ножен второй меч – меч Нисана – горизонтально поверхности земли, прикрыв это движение своим телом, и из-под левого локтя ударила им вверх, за спину. Рванула клинок вниз и волчком откатилась в сторону. На то место, где она только что была, мешком рухнуло тело нинзя.
Нази кинула меч в ножны, нашарила рядом второй, оглянулась вокруг.
Самурай Токемада отрабатывал свою славу лучшего бойца Японии. Четверо чёрными холмиками лежали на дороге, пятеро бесами крутились вокруг него – краткие возгласы, лязг, свист мечей… Ни Фукуи, ни сына его Судзики нигде не было видно. Недалеко от Нази маленьким комочком лежало тело Сино, закрывшей собой от смерти свою госпожу.
Нази быстро слабела, кровь заливала ей руку и бок, вся левая сторона тела стала вялой, горячей и липкой. Она постаралась оторвать часть пояса-оби и перетянуть руку выше раны, но совсем остановить кровь не могла. Тогда сунула в узел жгута рукоятку каикэна и несколькими оборотами его затянула потуже.
Подняла глаза. Возле Матэ было уже трое…
Голова кружилась, странно звенела ночь.
Кто-то сильно встряхнул девушку. Она с трудом подняла тяжёлые веки и увидела Матэ. Он быстро и ловко иначе перевязал жгут, жёстче и туже, – Нази застонала от боли.
Откуда-то вынырнула лисья мордочка Фукуи, в руках он держал какую-то странную, самодельного вида нагинату, лезвие которой было явно в кровавых разводах. «Старый лис, – резко сказал Токемада. – Ты ловко тычешь алебардой в спины! Сколько самураев на твоём счету?!» Фукуи сделал вид, что не расслышал, окликая выползающего из-под телеги сына. «Ты! – приказал парню Матэ. – Живо верхом в поместье! Пусть всё приготовят к встрече, госпожа потеряла много крови. Поведёшь обоз следом! – обернулся он к старику. – К утру доберёшься, если будешь погонять. Такой храбрец с алебардой… доедешь! Это тебе не раненых самураев добивать из-за кустов!»
Когда стих топот ускакавшего коня, Матэ прошёлся по рядам валяющихся на дороге тел, расталкивая их ногами и разглядывая. Наклонился над одним, сорвал с лица врага чёрную повязку. Но, видимо, ему было слишком темно или лень нагибаться: самурай достал из-за пояса вакадзаси и просто отсёк голову главарю нападавших, перенёс её в полосу лунного света, рассмотрел и нахмурился. Отбросил побеждённую голову на обочину, вытер руки о штаны, схватил под уздцы оставшегося коня и подвёл его к Нази. Поднял девушку на руки, помог ей взобраться в седло, вскочил сзади сам, поддерживая её тело одной рукой, а другой развернул лошадь к Фукуи. Старик стоял на дороге и снизу вверх смотрел на самурая.
Конь пританцовывал и храпел; Матэ молча и жёстко смотрел на стоявшего у ног коня крестьянина. Потом развернулся и поскакал по дороге. Старик вытер подолом рубахи мокрое лицо и ослабело присел на корточки. «Вот-вот, езжай себе!» – огрызнулся он запоздало.
*
Этоми Ошоби быстро и озабоченно подхватил тело дочери с рук Токемады, широкими шагами понёс в дом. Матэ устало накинул повод на столбик перил крыльца и медленно, неуверенно прошёл следом.
Окинул взглядом помещение, которое, думал, никогда больше не увидит.
Те же драпировки, та же икебана с сакурой на столике возле окна…
Старик выпрямился над ложем дочери.
– Мне нужна твоя помощь, самурай. Мои глаза уже слишком слабы для такой операции.
Матэ молча пожал плечами, скинул куртку, завёртывая рукава монцуки, и повернулся к подошедшей с тазиком и кувшином воды служанке.
…Потом, протирая окровавленные руки над тазом, который держал перед ним Матэ, старик внезапно сказал:
– Ты жив. Значит, Нисан?..
Токемада поднял глаза. И медленно поставил таз на столик.
– Как понимаю, – бесстрастно произнёс он, – я не имею права находиться в этом доме. Прошу простить меня. Только тревога о жизни госпожи Назико толкнула меня на подобную дерзость.
Матэ поклонился, поднял свою куртку и быстро пошёл к выходу.
– Отец… – слабо прошептала очнувшаяся Нази, – прошу вас – не отпускайте его!.. Дух Сёбуро проснётся… Помогите ему!.. Не оставляйте его…Ради всего для вас святого!..
