Текст книги "Позови его по имени (Самурай) (СИ)"
Автор книги: Вирэт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)
Этоми Ошоби был в это время в Эдо. Бедствие началось ранним утром, когда в усадьбе все ещё спали. К счастью, в эту ночь там оставался старик Фукуи с двумя сыновьями, молодой Судзики и вытащил из-под завала тело девушки. К вечеру старый Ошоби, оповещённый срочно голубиной почтой, загнав коня, прискакал домой.
Нази была жива, но отделалась весьма серьёзно: сотрясение мозга и перелом ноги. На несколько месяцев она оказалась прикованной к постели, но очень спокойно и терпеливо переносила это случившееся с ней несчастье, лишь попросив отца, чтобы Матэ не узнал о её состоянии. Ошоби пообещал. Он больше не отлучался из поместья, тем более, что катастрофа на Хонсю сорвала Шоганату все наступательные планы, намеченные на весну. Этоми Ошоби, казалось, потерял к ним всякий интерес, переключив всё своё внимание на здоровье дочери и хозяйственные вопросы поместья. Нази просила его читать ей Евангелие, и это очень сблизило отца и дочь; прежним добрым и тихим миром наполнился их дом. Интуитивно оба старались избегать разговоров о Токемаде, предоставив его Божьему промыслу. Нази, поразив отца, очень смиренно и даже светло отозвалась о своей травме в том духе, что её ноги «слишком резвы на хождение куда не надо» и что нынешний «отдых», как дар Божий, пришёлся весьма кстати. Ошоби сделал из этих её слов правильные выводы и окружил дочь самым тёплым вниманием и любовью. Оба почувствовали, как не хватало им этой доверительной, трогательной душевной и духовной близости.
Весна в этом году была ранняя и бурная. Снова пышно зацвёл фруктовый сад, роняя нежную пену лепестков в стремительный полноводный поток. Нази часто выходила на прогретую солнцем веранду, садилась на тёплые ступени и долго, задумчиво и ласково смотрела на оживающую под ветром красоту цветущей сакуры, на далёкие горные вершины, ещё сверкающие снежными пятнами перевалов, на холодные, чистые и резвые струи питаемого этими снегами потока.
Ошоби заметил, как сильно изменилась за последние месяцы его дочь. Она очень похудела, – синие жилки отчётливо виднелись на её тонких, спокойно и тихо лежащих на коленях руках; лицо стало вдумчивым и странно светлым, с печатью той особой умиротворённости и духовной наполненности, которую дают только глубокие и сильные страдания. Вокруг Нази часто вились стайки ласковых и озорных деревенских ребятишек, прибегавших в усадьбу из соседних поселений, они облепливали её колени и ступеньки веранды, как воробьи, жадно и весело заглядывая в лицо. Она придумывала для них сказки, дышащие светлым христианским духом, умывала чумазых мальчишек и заплетала волосы девочкам, угощала их собственноручно приготовленными для этих гостей лакомствами, учила их поделкам из тростника, соломки и глины, ставила с ними забавные сценки импровизированного театра. Иногда к ним присоединялся и старый Ошоби, и тогда вся компания, усевшись в кружок, начинала выписывать на земле палочками и нараспев произносить иероглифы или, открыв рот, заворожено слушала его рассказы о дальних странах и других народах, о природе и чудных животных, обитающих на континенте, о страшных морских бурях и мужестве моряков.
В День Любования вновь наполнился поток яркими лодочками-фонариками, и Нази, тихо наигрывая на флейте, смотрела на сосредоточенно-наивные детские физиономии и думала: «Пусть исполнятся все ваши добрые желания! Уплывайте, кораблики, к счастью!»
***
Нази читала, не вставая с постели, когда послышался во дворе стук копыт и отец вышел к гостям. После переговоров и устройства гостей на отдых, старый Ошоби зашёл к дочери с бумагой в руке.
– Шоган соскучился? – поинтересовалась она, зная, что уже несколько раз отец отказывался посетить столицу, ссылаясь на состояние здоровья.
– Да, бумаги от него, приближается запланированное время военных действий, – Ошоби присел на край её постели. – Нази! Письмо от Матэ… Мидори умерла во время родов. Мальчик, очень крупный ребёнок… Она не смогла разродиться и совершила сэппуку, чтобы могли вскрыть чрево и спасти дитя. Матэ пишет, что, как только найдёт хорошую кормилицу, приедет к нам. Что молился «вашему Богу», чтобы она родила… – он вздохнул и сложил письмо.
Побледневшая, смотрела на отца Нази.
Мидори… Вновь вспомнилось милое и спокойное юное личико, ясные невозмутимые глаза, жёсткое рычание в её адрес Токемады… Болью защемило сердце, прибавив ещё один рубец.
Токемада приехал через несколько дней. Как только он соскочил с коня, взмыленное животное застонало и рухнуло наземь. Матэ выглядел не лучше. Обычно всегда так озабоченный своим внешним видом, сейчас он словно совершенно не замечал, что одежда его, потная и запылённая, местами даже забрызгана дорожной грязью. Хозяин дома и гость раскланялись и обнялись; опустив глаза, Матэ молча выслушал слова соболезнования и поздравления с рождением сына, кивнул – и вдруг сел прямо на ступеньки веранды, просто стёк на них. Тихо, нервно засмеялся кинувшейся к нему встревожено Нази: «Я лишь на миг… Они (кивок в сторону слуг) могут сидеть здесь каждый день… а я столько мечтал лишь об одном мгновении…».
Посерьёзнел, с усилием поднялся и извинился.
Мерно покачивалась гигантская сосна на пригорке, вновь, как год назад, сладко пахли и пели цикадным стрекотом душистые травы. Токемада лежал головой на коленях девушки. В его глазах, умиротворённых и точно устремлённых в голубой покой вечности, плыли облака. Нази тихо гладила его волосы, попыталась разгладить и морщинку на лбу, но поняла, что это уже не удастся, – то не был просто след усталости, а более светлая полоска на фоне более тёмного загара, морщинка-ветеран.
– Ты изменился.
– Возможно. Радость не баловала меня последние полгода.
– Нет, напротив. Ты стал гораздо лучше.
Он медленно и удивлённо перевёл на неё глаза. Помолчал и вдруг спросил:
– Скажи мне… мы будем хоть там вместе, если это не суждено нам здесь?
Тревожная дрожь пробежала по телу Нази, она попыталась скрыть её улыбкой:
– Ты опять за старое?
– Нет. Но последнее время я почему-то часто думаю об этом. Меня никогда не страшила смерть. Но я очень боюсь потерять тебя и там… навсегда! Этого я не перенесу! Где мы будем с тобою там? Ваш Бог – Бог Любви, а мы любим друг друга… Мы будем вместе?
Нази молча, с болью, которую была не в силах скрыть, смотрела в устремлённые на неё глаза. Она не могла лгать им.
– Что подразумеваешь ты под «там», Матэ? Царство Вечной Жизни и Радости, которое даёт Христос любящим Его и желающим быть с Ним, Который и есть Вечная Жизнь? Или бездонную Пустоту уничтожения всякой жизни, распада личности, её надежд, высоких устремлений, добрых привязанностей и любви к кому-либо?.. Ваша нирвана… если мы попадём туда… мы не только не будем «вместе»… нас не будет вообще. Разве не это – цель буддизма, его высшая цель: самоуничтожение навсегда? Или ты веришь, что мы можем воплотиться мужем и женой в следующей жизни? А ну как ты уже достиг «совершенства» и это твоя последняя «реинкарнация»? А я воплощусь снова и стану женой твоего злейшего врага?
Она тихонько рассмеялась, увидев, как изменилось его лицо. Вздохнула и поудобнее устроила на коленях его голову.
– Человек сам делает свой выбор, где ему быть и с кем… здесь и там. Где будет Господин, там и слуга Его. А кто любит Его, тот и соблюдет заповеди Его. Светлые Христовы заповеди… Они освещают человека и путь его в мире и за пределами этого мира. Светит такой человек Христовым светом всем, кто выходит «на огонёк» его любви, и даже смерть не властна над этим внемирным, надмирным светом. Такой светильник послал Господь и мне, и тебе в своё время. Я не знаю, кем был и откуда Нисан… Может, это и к лучшему. Иногда мне кажется, что он не был человеком, так мало было в нём земного.
– Он был из династии Мин, – вдруг спокойно произнёс Матэ. – Царевич из династии ваших злейших врагов. Его звали Янь Шанг. Когда обе ваши династии на хребте мятежника Сунь-онга въехали в Пекин, будущий основатель династии Цин – князь манчжурцев Довгань – и его войска отказались вернуть императорский трон династии Мин, заявив, что пришло время «сильной руки». И начался период гонений на приверженцев Мин, изгнание и избиение всех, в ком текла кровь Мин. Их семью окружили где-то на севере отряды генерала Чень Чуньян Линга. Старший брат Шанга сумел убежать с младенцем в горы, надеясь найти дорогу в Северный Шаолинь, но сбился в пургу, и на них, полузамёрзших, чудом набрёл монах из монастыря Кай-Ши-Нунь…
– Ты – узнавал? – потрясённо прошептала Нази. – Но откуда? У кого?!
Матэ отвёл глаза. Только тень тихой улыбки скользнула по его губам. Он прижался щекой к её ладони, закрыл глаза и через минуту уже спал, глубоко и ровно, явно впервые за эти двое суток.
*
– … Что это? – не понял Матэ.
То, что лежало на столе перед ним в развёрнутом кусочке белой ткани, больше всего напоминало…
– Крест, – спокойно кивнул Ошоби. – Крест твоего отца.
Токемада изумлённо поднял на него глаза.
– Это значит, что… Но вы сказали мне… – он помотал головой и провёл ладонью по взмокшему лицу. – Я не знал… и вы не сказали мне сразу… Хотя я спрашивал вас…
– Я сказал тебе тогда, когда пришло для этого время. Когда ты можешь вместить и не оскорбить память отца.
– Я… – и Матэ замолчал. Потом произнёс, очень тщательно подбирая слова. – Назико тоже считала, что отец не был крещён по христианскому обряду. Значит, она не знала?
– Она по-своему видела ситуацию. Есть несколько видов крещения. Не только водой. Ещё и собственной кровью.
– Это… Как это?..
– Не всегда человек имел под рукой всё необходимое для совершения таинства. В первые века христианства, загораясь верой при виде пламенной любви ко Христу и добровольного мученичества за Него христиан-исповедников, случайные зрители и даже исполнители казней смело начинали исповедовать христианами и себя, и их казнили наравне со святыми. Такова сила Христова огня: свеча загорается от свечи, даже не соприкасаясь фитилями.
– А отец… Ведь он же был офицер Шогана!.. Как же тогда?.. Когда?..
– В последний день, перед его отъездом. Получилось так, что в последний день его жизни. Для меня это была полная неожиданность. Мы сидели вдвоём за столом, беседовали о чём-то. И вдруг он, помолчав, заговорил… точнее, начал цитировать вслух отрывок из «Деяний Апостолов»: «… Филиппу Ангел Господень сказал: встань и иди на полдень, на дорогу, идущую из Иерусалима в Газу, на ту, которая пуста. Он встал и пошёл. И вот, муж Ефиоплянин, евнух, вельможа Кандакии, царицы Эфиопской, хранитель всех сокровищ её, приезжавший в Иерусалим для поклонения, возвращался и, сидя на колеснице своей, читал пророка Исайю. Дух сказал Филиппу: подойди и пристань к этой колеснице. Филипп подошёл и, услышав, что он читает пророка Исайю, сказал: разумеешь ли, что читаешь? Он сказал: как могу разуметь, если кто не наставит меня? и попросил Филиппа взойти и сесть с ним. А место из Писания, которое он читал, было: «Как овца веден был Он на заклание; и как агнец перед стригущим его безгласен, так Он не отверзает уст своих. В уничижении Его суд Его совершился. Но род Его кто изъяснит? Ибо вземлется от земли жизнь Его». Евнух же сказал Филиппу: прошу тебя сказать: о ком пророк это говорит? о себе ли или о ком другом? Филипп отверз уста свои и, начав от сего Писания, благовествовал ему об Иисусе. Между тем, продолжая путь, они приехали к воде; и евнух сказал: вот, вода; что препятствует мне креститься? Филипп же сказал ему: если веруешь от всего сердца, можно…»
И тут Сёбуро замолчал. Я тоже молчал и смотрел на него. Я и не знал, что у него такая память. Он усмехнулся и пожал плечами: «Какой смысл изображать из себя буддиста, когда давно уже в это не веришь?» Я спросил: «А синто?..»
Он опять помолчал и продолжил: «Евнух сказал в ответ: верую, что Иисус Христос есть Сын Божий. И приказал остановить колесницу: и сошли оба в воду, Филипп и евнух; и крестил его…»
Я сказал: «Пошли!» Мы ушли в глубину сада, разделись и вошли в поток. Хорошо помню, что почему-то оба не ощутили ледяного течения, а ведь была уже поздняя осень… И я крестил его во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. И когда мы вышли на берег, он смотрел на меня весёлыми глазами, точно помолодевший лет на десять, и я закончил уже сам: «… Когда же они вышли из воды, Дух Святый сошёл на евнуха, а Филиппа восхитил Ангел Господень, и евнух уже не видел его и продолжал путь, радуяся…» Сёбуро звонко засмеялся и погрозил мне пальцем: «Я тебе дам «восхитил»! Сто лет тебе ещё жить, пока внуков не переженим!» Я никогда не видел его раньше таким счастливым и беззаботным, он стал как дитя… Через несколько часов он уехал…
– Кто это был?! – резко спросил Матэ.
Ошоби встал и, не отвечая, прошёлся по комнате.
– Разве вы не пытались выяснить? – уже другим тоном произнёс самурай.
– А что бы это дало? – неожиданно сказал старик. – Если бы я и узнал, чьи это «тени»? У меня есть версия… почти убеждение… но ведь главное – не то, чьи действовали руки, а то, чей был замысел. А чей замысел – я знал давно и точно. Матэцура, постарайся понять главное: ничего не происходит без воли любящего Бога! Сёбуро был омыт исповеданием и крещением. Он был готов. И Господь забрал его! Я так вижу это. Что ждало бы его в столице? Через неделю Шоган снёс бы голову и ему, и его близким. Может, Сёбуро и был уже готов к этому, а его жена и сын?
Матэ долго молчал.
– Я был бы рад… верить так, как верите вы, – грустно и медленно произнёс он наконец. – Я очень хотел бы быть с вами… Но я не хочу лгать! – я не чувствую в себе веры. Понимаю, что вам трудно со мной… что я измучил и вас, и Назико… И всё же – лгать я не буду! Я буду искать себя, это единственное, что твёрдо обещаю!
– На следующей неделе Шоган объявит план «Звездопад» в действии, – через минуту добавил он, поднимаясь. Обернулся и увидел вошедшую с подносом чая Нази. – Не знаю, увидимся ли мы ещё. Прошу лишь об одном: если я погибну в бою, – не оставьте моего сына!
– Уж об этом ты мог бы и не говорить, – пробурчал Ошоби. Обернулся и тоже увидел дочь, а переведя глаза на Матэ, заметил странное волнение на лице молодого Токемады. Матэ шагнул к нему, огибая стол, и вдруг опустился на колени.
– Прошу вас, благословите меня в поход!
Ошоби изумлённо уставился на него.
Нази побледнела, испугавшись, что отец может сейчас сказать: «Кто я, чтобы благословлять офицеров Шогана?».
И Матэ тоже почувствовал это, поднимая к старому воину беззащитное, открытое для любого удара лицо.
Но Ошоби не сказал ни слова. Молча поднял руку и осенил самурая широким крестом.
Э П И Л О Г
В начале августа соединённые штурмовые отряды Сатори, Токемады и Хамацугэ овладели считающейся неприступной крепостью на перевале Торао-сэй. Армия Шоганата прорвалась на Эзо и скоординированными стремительными ударами в нескольких направлениях на север и северо-восток стала захватывать плодородные низменности и расположенные на них основные населённые пункты. Воинственные кланы эдзо, потерпев поражение в открытых боях на равнинах, отступили в горы.
После частичного преследования их армией Шоганата война приняла осадный характер. В низинах и предгорьях Шоган сразу же стал устанавливать свои порядки, быстро и продуманно разделяя эти земли между своими ставленниками и позволяя им там начинать хозяйничать и властвовать. Наведя порядок на завоёванной территории, он обратил к зиме взоры и на зажатых в горных ущельях противников. Начались дипломатические манёвры. Шоган хорошо понимал, что такое зима в горах, и спокойно ожидал, что те, кто чудом продержатся там до весны, в период таяния снегов смоются бешенными горными потоками в долину сами.
Многочисленные «тени» скользили туда-сюда по перевалам, и результаты шогановской политики не замедлили сказаться: часть кланов эдзо передралась между собой в горных ущельях, часть уже к началу зимы нелегально была на стороне Шоганата, а самая несговорчивая кучка в несколько ночей внезапно оказалась обезглавленной, лишившись своих предводителей в их же собственных лагерях.
К концу зимы Эзо полностью перешёл под власть Шоганата.
По возвращении в столицу было устроено торжество в честь победы, сопровождавшееся народным ликованием и впечатляющим синтоистским богослужением. Во время ритуального жертвоприношения в центральном храмовом комплексе Эдо имело место неожиданное происшествие: самурай Матэ Токемада внезапно был арестован приближёнными Шогана и вечером того же дня без особой огласки умерщвлён.
До признания свободы христианского вероисповедания в Японии оставалось сто лет…
Голубые сосны (после эпилога)
«Назико, любимая, не огорчайся! Знаю, что если ты будешь читать это письмо, то меня уже не будет в живых. И всё же я буду жить!.. Мне так много хочется сказать тебе сейчас о моей любви к тебе, но тогда ты снова будешь плакать, а я обещал стараться приносить тебе только радость. Родная моя, радуйся! Сейчас ты уже всё знаешь…Человек, который передаст вам это письмо, не очень благожелателен ко мне, но он искренне предан вам и поэтому в моих глазах очень надёжен. Чувствую, что мы не увидимся с вами больше в этой жизни, но тем сильнее во мне надежда, что письмо дойдёт. Надежда необъяснимая, потому что я хорошо знаю большинство милых штучек Шогана по слежке и тайному досмотру за всеми его неблагонадёжными подданными – большинство, но далеко не все. И всё же верю, что моя последняя весточка до вас дойдёт.
Потому что есть голубые сосны…
Весь Эзо кажется голубым от них, особенно ночью, когда сияет на морозном фиолетовом небе яркая белая луна и серебрит горные снега в ущельях и на кронах сосен. Мне даже снятся они, эти голубые мохнатые лапы на фоне звёздного марева и тишины. Я попытаюсь объяснить и верю, что ты всё поймёшь, и печаль покинет твоё сердце.
Назико, все эти месяцы я вновь и вновь вспоминал рассказы Этоми-сана о христианском мировоззрении на сотворение мира: на разделение его на свет и тьму из-за отпадения от Творца злых духов, о мирах вечного блаженства и мирах вечной муки, о падшей душе человека, в которой и за которую бьются светлые и тёмные ангелы и о сшедшем на помощь в этой битве к человеку Божьем Сыне, которого на земле звали именем Иисус. Я вспоминал эти беседы, раскладывал их «по полочкам», пытался «примерить» к окружающему меня миру. Ты ведь знаешь, как далеки друг от друга буддийское и христианское миропонимание, но наверное душа человека всё же принимает не подобное к подобному, а то, что ближе ей по сути. Ещё будучи с вами, я не скрывал от твоего отца, что христианское учение лично мне нравится больше, чем дзен: страдают в этом мире и буддисты, и христиане, и синтоисты, а попасть после жизни мучений в Мир Вечного Блаженства куда заманчивее, чем исчезнуть навсегда в небытии. В своё время я специально докопался до истоков возникновения буддизма и понял, что толчком для озарения Будды Шакьямуни было всё то же желание бегства – окончательного и бесповоротного – от мира страданий и мук. Вопрос лишь в том, куда может убежать человек? Шакьямуни был тоже человеком и принёс своё откровение миру как страждущий и любящий собрат. Тот, кто пришёл в облике Иисуса, был Бог. И нёс он уже не личное озарение слабого человеческого ума, а божественное откровение Истины, знание Бога, который и создал всё Сам. Так говорил мне Этоми-сан, и с точки зрения логики это было безупречно. Ум легко соглашался и —оставался холодным. Ты знаешь – почему. Потому что не было ВЕРЫ. И в этом я тоже не лгал Этоми-сану.
Мы оба понимали, что ЭТО – самое главное. Но где искать ЭТО? в себе? в окружающем мире? в медитации? Архаты десятилетиями ждали и искали озарений. Но я не монах. Я воин, и через минуту боя меня может не стать! «Не может», – отвечал твой отец. Что он знал тогда?..
Все эти месяцы на Эзо я думал о вере. И решил для себя так: вера – это то, что делает для человека его мировоззрение таким, а не иным, и что в конечном итоге определяет все его нормы и критерии поведения. Если человек принимает христианскую веру в личностного Бога, он должен принять Его как своего верховного господина и соответственно подчиняться Его требованиям и заповедям, как самурай подчиняется своему даймё. Но у меня есть даймё, которому я клялся в верности! Есть кодекс чести Бусидо! Есть законы армии и государства!.. Нарушив которые я буду предатель, отступник и изгой! Моя честь самурая, дороже которой у меня нет ничего, будет запятнана, на мой клан падёт пятно несмываемого позора и – самое главное! – я нанесу страшный удар своему господину, которого искренне люблю, как отца, перед которым преклоняюсь, как перед мудрым, ловким, гениальным правителем, которого почти обожествлял ребёнком. Мне никогда не было страшно умирать, я умирал буддистом, легко умер бы и христианином. Но честь!.. Смерть с честью – вот что цель всей жизни самурая! Если бы Иисус пообещал мне вечное блаженство, купленное бесчестной смертью, – я предпочёл бы вечные муки!
Дальше этих рассуждений я продвинуться не мог. Это было уже выше моего человеческого ума. Мне было горько думать о том, что сумел принять Христа мой отец и уйти к нему беспорочно; что напрасна была жертва ради меня Нисана, который знал, видел, понимал что-то такое, чего мне никогда не понять; что я навсегда теряю тебя и Этоми-сана, чья светлая, мирная, горящая ровным светом любви, безупречная жизнь покорила моё сердце безо всяких проповедей и поучений о сути христианства…
Помню, я впал в отчаяние.
И вот, в одну из ночей, будучи в карауле, я стоял один среди морозной синевы ущелья, – обошёл все посты, встал над обрывом, прислонившись к стволу огромной сосны, и задумался, глядя в звёздное крошево. И вдруг особо горький комок подкатил к сердцу… и, не знаю как, я внезапно громко позвал ЕГО по имени. Если Ты Бог, сказал я, если я нужен Тебе, скажи, как мне вместить несовместимое?! И почти сразу (в себе ли? снаружи?..) я услышал негромкий мягкий голос: «Посмотри на голубые сосны». Уверяю, что я не спал, не был в забытьи и не бредил! Но я принял происшедшее очень спокойно и послушно перевёл взгляд на поросшие сосняком отроги гор…
В эти секунды мне подумалось: а почему всё-таки сосны на Эзо голубые? На Хонсю их хвоя зелёная. Странно. Два японских острова рядом, на одном – зелёные сосны, на другом – голубые…
И тут я почувствовал, что никаких противоречий во мне больше нет! Я не могу объяснить, что произошло со мною… я просто понял, что в христианстве нет и не может быть никаких «несовместимостей», кроме несовместимости со Злом, что все мучившие меня проблемы сложились лишь в моей больной голове!
В самом деле, разве будучи христианином я стану меньше любить свою родину или стану худшим бойцом японской армии? Разве христианская любовь не должна распространяться на всех окружающих и кто сказал мне, что я должен выбирать между Шоганом и вами? Этоми-сан рассказывал мне о многих христианских воинах, бывших опорой и доблестью армий многих нехристианских правителей. Я верю этому, ведь между кодексом самурайской чести Бусидо и христианскими заповедями очень много общего, и, признаюсь честно, что нахожу последние на определённый моральный уровень выше и совершеннее, что и должно быть, ибо они по логике должны вести к обожению человека!
Великое спокойствие и умиротворённость покрыли в ту ночь мою душу, за всю свою прошедшую жизнь я не испытывал подобной лёгкости и ясности в душе. В эту ночь я понял и отца, и Нисана, и вас, и тех триста тысяч японских христиан, добровольно пошедших на казни и пытки при первом и втором Шоганах Токугава, хотя они могли отказаться от чужеродной веры и, казалось бы, сохранить жизнь и честь…
Я чувствовал, как сильно, но безболезненно и радостно изменился весь мир, и думал, что не изменился сам, потому что не имел ничего, что шло бы от меня. Я-то оставался прежним, только принявшим от великого благодетеля незаслуженно великий дар.
Но при первой же встрече с Шоганом я понял, как ошибался. По непонятной причине он, в ответ на моё радостное и почтительное приветствие, окинул меня изумлённым взглядом, а когда мы остались наедине, резко спросил: «Что с тобой?!» Я ответил, как чувствовал, – что люблю его, и это, видимо, пробило холодные рамки этикета? Он не ответил, но нахмурился и отвернулся. Он читает в душах, как в книге, мой Шоган… и я действительно любил его в те дни сильнее прежнего, потому что понимал, что теряю его и что он не простит мне христианства, которое ненавидит почти патологически. Я знал, что скоро мы возвращаемся на Хонсю и близка развязка, но в те минуты я испытывал глубокое нетерпеливое ожидание этого, мне мечталось, чтобы откровение коснулось и его души. Не знаю, мог ли я что-нибудь сделать для этого? Сделать для него то, что сделали для меня вы?..
Назико, родная моя! Никогда не была ты так близка мне, как в эти дни! Я боюсь одного, – не навлеку ли на вас вновь скорби и страдания? Хотя догадываюсь, что вы тоже не боитесь смерти. Если я сейчас чувствую верно… её НЕТ ВООБЩЕ! Есть ожидание Встречи с теми, кого любишь. Мы встретимся! И если случится так, что я окажусь недостойным просить Его о чём-либо, я верю, что вас Он послушает, что вы умóлите Его за меня. Я верю в это так же, как и в то, что останутся на Эзо голубые сосны! И когда тебе станет грустно или больно, – вспомни об этом…
И позови меня по имени!»
