Текст книги "Рассвет в забвении (СИ)"

Автор книги: Victoria M Vinya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

И он натянул свою самую сверкающую маску: безумная улыбка, чуть не выпадающие из орбит глаза, более тонкий театральный голос и ломаные движения.

– Я знаю, о чём ты думаешь! Хотя это пустяки, – начал он и всё следил за выражением лица Леони. – Весело, что и ты здесь тоже, хотя бы полюбуешься красотой… Знаешь, что касается взрывчиков: они в твою честь! – он едко усмехнулся, распростёр руки и продолжал изучать реакцию мисс Маллиган. Она стояла неподвижно, поджав плечи и чуть сутулясь, руки сложила перед собой и слегка потирала пальцы, борясь с нервами. Её лицо было испуганным, глаза выражали подавленность и непонимание, но не осуждение и изумление. У неё дрожали губы, и Леони иногда опускала глаза, как бы пытаясь заглянуть в себя. – Это мой подарок, дорогуша! Моя эм… валентинка, – он скорчился от безумного веселья, − она тебе вместо моих мемуаров. Мне кажется, очень подробно, а главное – наглядно и эффектно.

«Это не подарок. Это последний акт милосердия. Пусть лучше после меня у неё останется лишь горький осадок отвращения и брезгливости, чем тоска… Я ненавижу людей, этих жалких тупоголовых заурядных тараканов, но она лучше любого кто находится в этом зале. Особенно лучше меня».

– Что ты такое? – шепнула Леони почти пропавшим голосом, и большая слеза прокатилась по её щеке.

– Сейчас я намного правильнее, чем был: можно сказать, мой мозг «починил» меня. Мне жаль огорчать тебя, дорогуша, но Джима Патрика не было ни на бумаге, ни в жизни! – он противно загоготал и с омерзением к самому себе подумал: «До чего нужно стать скотом, чтобы называть её «дорогушей»! И этот её взгляд… Чёрт, скорее бы это всё кончилось, и она больше не видела меня таким».

Голова Леони разрывалась от мыслей, бурно сменяющих одна другую. В сердце ей колко впивалась жуть от осознания правдивости слов Мориарти. Что было между ними? Кого она любила? Выходит, что того человека просто не существовало. Он был призрачным светлым миражом.

– Если так желаешь подарить мне что-то, отпусти этих людей. Это всё, чего я хочу, – расколовшимся голосом тихо проговорила Леони и невольно поджала пальцы на ногах. – Наверное, я должна упрашивать тебя, говорить, что ты не такой, что ты должен пойти со мной и бросить всё это, – она печально усмехнулась, тряхнув рыжими прядями, рассыпанными по плечам. – К сожалению, у меня нет сил, Джим… Спасти тебя? А нуждаешься ли ты? Спасение ли это? – Леони лишь сейчас всхлипнула, кончик её носа стал пунцово-красным. – Я помню один наш с тобой разговор… Мне казалось в ту пору, что у всякого зла есть причина, я не верила тогда тебе… но, на самом деле, некоторые люди просто ужасные и всё.

Отвратительным после этих слов для Джима стало то, что он что-то в ней убил, убил ту веру в людей, что казалась ему забавной, но вдохновенной и высокой. Его самоуверенность начинала медленно таять, Джиму становилось больно. Комедийность и напыщенность их разговора опостылела ему, стала раздражать. Мориарти перестал мерзко улыбаться, но, всё ещё безумно сверкая глазами, сказал:

– Будет нудно объяснять тебе, почему я выбрал этот путь, почему я такой, а не какой-то другой. Всё, что тебе нужно знать – я всю жизнь скучаю. Я скучаю патологически. Узколобые болваны раздражают меня, вызывают приступ яростной насмешки. Всю жизнь я искал кого-то или что-то, что бы волновало мне кровь, я охотился за драйвом, за острыми ощущениями; Шерлок Холмс дал мне жизнь! Серьёзно, он умён настолько же, насколько и слеп! – он надломленно улыбнулся, сунув руки в карманы брюк. – Я хотел и хочу его уничтожить за то, что он посягнул на мой «трон», но есть одна неувязочка, – Джеймс инфантильно приложил указательный палец к губе и посмотрел в пол: − если умрёт Шерлок Холмс, моя «пирушка» кончится, можно сказать, моя жизнь кончится, перестанет играть яркими красочками.

Он ждал, что Леони скажет «это не жизнь», но она ничего не сказала.

И Джиму показалось, что он будто снова влюбился в неё. Влюбился уже будучи Мориарти.

На лице Леони вместе с ужасом и печалью блуждали интерес и участие, она внимала каждому его слову, пропускала через себя. Она не понимала, что должна сейчас чувствовать, как должна относиться к происходящему, к сказанному Джимом, к нему самому.

«Как я себя боюсь сейчас. Романтичные дамочки осудили бы меня. Наверное, я выгляжу жалко: я ведь должна сказать ему о том, что люблю его любым. Вернее, я и чувствовать так должна, но я так не чувствую. Ничего, кроме ужаса и пустоты… Я не знаю того, кто сейчас стоит передо мной, не могу угадать его желаний и мыслей. Я могла это сделать с Джимом, но я не знаю Мориарти, я не люблю Мориарти, я люблю Джима, но Джима здесь нет. Как я себя боюсь! Боже, куда мне себя девать?..» − безмолвно рыдал её рассудок, всё её существо.

Леони развернулась и направилась к выходу, убегая прочь от клочков своих надежд и мечтаний, ругая себя за трусость.

У самой двери она остановилась, новая волна эмоций захлестнула её, убаюкав нежностью и светлой тоской. Она обернулась и вновь оглядела с головы до ног своего Джима: ни тени злости не почувствовала она, словно что-то невидимое, неподвластное разуму придало ей сил. Леони странно улыбнулась и осторожно приблизилась к Джиму.

Ему показалось, что зал начал меняться, преображаясь в чудное видение минувших дней. Джим не видел ничего, кроме сияющих зелёных глаз Леони, оттого ему мерещилось, что он в своей спальне, в квартирке, что делил с Теренсом. Прекрасное дежавю: Леони, словно в первый раз убрала прядь у него со лба ласковым движением и невесомо погладила согнутыми пальцами его по щеке. Отчаяние и пустота залегли на дно её расширившихся зрачков. Джиму ощутил, как похолодело внутри: страх и горечь – ему почудилось, что её глаза более не выражали любви.

«Только не допусти для неё надежды, идиот! – подумал Мориарти в этот миг. – Я должен оставить её совсем, вместе со всеми её мечтами и чувствами, со всеми нашими общими желаниями и планами. И чего я боюсь вдруг, что она меня сейчас разлюбила? Так ведь было бы только лучше. Не хочу запятнать чистоту её чувств ко мне, это будет грязно, опошлено. Ведь это было бы так прекрасно, что её чувство осталось бы таким, как прежде, не стало обязательством и дурной привычкой, «чемоданом без ручек». Такая, как моя Леони, не может любить Мориарти – это противоестественно».

Джим схватил Леони за запястья и в исступлении прижал к губам её ладони, отёрся о них щекой и поник головой. Затем высвободил её руки и резко отвернулся в царственной манере. Он подошёл к балюстраде и взглянул вниз на заложников. Только сейчас он осознал в полной мере, что Леони не прошла бы сюда без Шерлока, что это его план. Но даже это было для Джеймса сейчас неинтерсным, неважным. Ему не хотелось допускать победы Холмса, но едва ли сейчас это бередило его рассудок. Джим приблизился к Леони, уставился в её лицо, задрав подбородок, и прошипел насколько мог холодно, но выходило плохо: «Я оставлю их всех. Я отзову своих псов, но только для тебя. Не для этого хвастливого зазнайки и не из-за того, что он тебя сюда трусливо прислал, а только из-за тебя».

Он постарался напоследок запечатлеть в памяти её черты, запомнить её голос, чтобы запереть всё это в самый тёмный, самый дальний и самый потаённый уголок души.

***

Осень смеялась. Смеялся октябрь над солнцем, над Леони, одетой не по погоде. Мисс Маллиган медленно шла вдоль 64-й улицы в сторону западной части Центрального Парка, не смотря под ноги, где по асфальту лёгкими поземными вихрями кружили сухие листья. Ветер дул холодный, казалось, выцарапывающий глаза; небо, утопающее в облачной пелене, тосковало по солнечному свету. В голове Леони не осталось ни одной мысли, все чувства куда-то ушли, слёзы струились из глаз уже без её участия. Причёска совсем растрепалась, некоторые пряди запутались в серьгах, другие прилипли к помаде на губах.

В парке людей почти не было, словно все, кто могли здесь праздно прогуливаться, столпились у здания оперы. Леони без стеснения всхлипнула, не боясь быть кем-то замеченной, остановилась и подняла голову к унылому небу. Тихое поскуливание заставило её посмотреть вниз: дворовый пёс с добрющими глазами жаждал человеческого внимания и тёрся грязной мордой о ноги незнакомки. Леони вспомнила Джима, играющего с Гаем на диване – весёлого и беспечного, как ребёнок. Она присела на корточки перед собакой и безучастно потрепала одной рукой животное за ухом. Пса удручало тоскливое участие Леони, и он всё с большим рвением, всё громче скуля, ластился к ней, желая как следует быть обласканным, а, возможно, и накормленным. Леони положила на ноги свой клатч, но тот уже через минуту скатился на землю, когда девушка опустилась на колени. Она принялась чесать бока и шею пса с особой фанатичностью, заливаясь слезами всё более и улыбаясь отчаянной улыбкой, почти смеясь.

– Как он раздосадуется, когда не получит ничего съестного, − раздался сверху знакомый голос.

– Ой! – на мгновение испугалась Леони, но, подняв голову, обнаружила Шерлока Холмса и машинально утёрла рукавами жакета глаза, размазав по лицу тушь. – Это вы…

– Ну, не американские спецслужбы уж точно.

– Вы?.. вы, выходит, ещё и следили за мной, − без удивления и недоумения спокойно отозвалась Леони и опустила голову, вновь принявшись гладить пса, который уже недовольно глядел на Холмса, как бы обвиняя его в прерывании своего блаженства.

Воцарилось молчание. Шерлок ещё сильнее вжал руки в дно карманов пальто, отчего-то не находя дальнейших слов для беседы. Да и не его талант это был. Сейчас он отчётливо понимал, что эта женщина раздавлена, потому не решался пускаться в разговор своим обычным саркастическим тоном. Он даже испытывал некоторую неловкость. Шерлок опустился рядом с Леони, подле пса, и тоже принялся чесать и гладить зверя. Через минуту Леони поймала взгляд детектива и добродушно улыбнулась ему: её глаза с опухшими и покрасневшими от слёз веками засияли искренней теплотой, особенно трогательной из-за толики печали. Шерлок невольно поддался этому особому очарованию, не в силах признаться себе, что ему по-человечески стало жаль Леони.

– У меня тоже была собака… в детстве, – заговорил Шерлок, и сухость его слов вдруг смягчилась детскими воспоминаниями.

– А у моего дедушки была свинья, – усмехнувшись, ответила Леони и смутилась. – У него была маленькая ферма, продавал местным магазинчикам свежее мясо и молоко. А эту свинку не трогал, потому как я, малявка, к ней привязалась. Она, правда, потом заболела, деду пришлось её усыпить.

– Звучит знакомо, – со вздохом ответил Шерлок, не выдавая эмоций.

– Знаете, вы так похожи на моего отца, правда… − оборвала внезапно его Леони. − Оттого, наверное, вы меня не особенно смущаете: он тоже был насколько умный настолько же и закрытый человек. Только с мамой мог быть открытым, чем-то выделял её среди женщин, хотя по его меркам она была «вполне заурядная». У них даже была общая страсть – вещицы из 50-х и 60-х годов, – она вновь утёрла рукавом глаз и шмыгнула носом с улыбкой.

– Хуже, вероятно, только мои родители: мещанская идеальная супружеская парочка, – фыркнул Шерлок, сведя брови. Его не очень-то интересовали подробности жизни семьи Леони, но дружеская атмосфера диалога располагала к слушанью и откровению.

– То, что вы их назвали «идеальной супружеской парочкой», нещадно выдаёт вашу любовь, мистер Холмс.

– А кто сказал, что данное определение я расцениваю как положительное? – в ответ на эту его реплику Леони лучисто засмеялась.

– Боже, вы такой чудной!.. – она покачала головой и поднялась с колен. – Я знаю, что где-то глубоко внутри вы испытываете нечто похожее на переживание за меня, за то, что оставили наедине с Джимом. Не волнуйтесь, я в порядке… относительно. Возвращайтесь к вашему другу, не заставляйте тревожиться и его, − она направилась далее по дорожке, но через пару шагов остановилась и обернулась снова к Шерлоку. – И спасибо за то, что сейчас были здесь и говорили о том, о чём говорили.

Шерлок ещё несколько минут стоял на том же месте рядом с собакой, наблюдая за уходящей Леони. Понурая фигурка в синем жакете медленно таяла, удаляясь, и, в конце концов, скрылась за ветвями деревьев.

***

Был ли он чистым злом? Был ли он им в особенности теперь? Мориарти не хотел впускать в себя заново другого, нового, Джима, но не понимал, что тот уже стал его неотделимой частью, въевшейся под кожу, в разум и чувства.

В нью-йоркских апартаментах Морана через три дня шло совещание, на котором Себастьян устроил, как врочем и всегда, целое представление со стучаниями кулаками по столу, осыпая Мориарти оскорблениями и обвинениями в «жалкой, безыдейной тупости» насчёт произошедшего в Мэт-опере. Джим знал, как обставить Морана, оттого все его порывы он победил своим вальяжно-спокойным тоном и весомой, адекватной аргументацией. Никто и не заметил подвоха, один Себастьян ощутил, что где-то есть брешь, надо только её найти.

После шли обсуждения новых предложений и прочего. Джим нечаянно пустил разговор на самотёк, почувствовав острую скуку, о которой хотел было с театральным пафосом заявить собеседникам, но не стал и забыл об этом. Его внимание приковали к себе солнечные блики на ворсистом ковре, под стеклянным столом. По губительной новообретённой привычке он залюбовался танцем лучей, падая в огромную пропасть воспоминаний.

Комментарий к 13 Глава. «Муза и грешник»

Моя бета сегодня “выходная”, поэтому в тексте может быть чуть больше ошибок, чем обычно, ибо его вычиткой занималась только я сама.)

Знаю, что перерыв был очень большой, но мне нужно было собраться для этой главы, найти правильный эмоциональный настрой для героев. Поэтому отзывы/критика в этот раз для меня будут ценны по-особенному :).

Музыка к главе:

Andreas Rönnberg, Bxmmusic & Muddasheep – Heart

Andreas Rönnberg – Melancholy

Jay Jay Johanson – It Hurts Me So

Арт к главе: http://s018.radikal.ru/i504/1602/c9/96a123b87d8b.jpg

========== 14 Глава. «Незримый след» (заключительная) ==========

Через пару дней Леони улетела домой, в Калифорнию. Она была подавлена и разбита, ей необходимо было увидеться с братом: Теренс с детства был защиткником своей маленькой Ли, сестра всегда чувствовала себя за ним как за каменной стеной. Вот и сейчас он был ей нужен. Леони знала, что Теренс уж точно сумеет успокоить её, как делал это и раньше, без сюсюканий, с дурацкими шутками и уверенностью в голосе.

Теренс был дома один, Тина была в командировке в Сан-Франциско.

Дверь в квартиру открыл знакомый брата, Леони очень удивилась и быстро двинулась внутрь. Теренс сидел на кухне, развалившись на диване в неуклюжей позе, подперев рукой голову. На столе стояла почти пустая бутылка виски, а из мусорного ведра торчала ещё одна, видимо, початая вчера. Леони поняла, что брат был сильно пьян, а в помещении стоял удушливый запах перегара, сигарет и нестиранной одежды. По пыльному оконному стеклу шустро неслась вниз, оставляя разводы, дождевая вода. Обстановка была удручающей.

– Ну, раз вы здесь, – обратился к Леони молодой человек, – я, пожалуй, пойду. Устал как собака, спать хочу. Этот гад не давал спокойно прилечь: я всё боялся, что он чего учудит пьянущий в стельку.

– Да, да. Разумеется. Отправляйтесь скорее домой отдыхать, спасибо, что приглядывали за ним.

– Да это супруге его спасибо: он же ей в таком состоянии позвонил, языком что-то еле ворочал. Она сразу давай обзванивать всех, кто свободен; по голосу в трубке была так обеспокоена, что я не смог отказать… Ну да ладно, я ушёл, до свидания, мисс Леони.

Дверь со скрипом захлопнулась, Леони заперла её на ключ и огляделась: воцарилась вязкая тишина, предметы мебели отбрасывали на пол и стены унылые тени, и блёклый пепельный свет падал из окон. Внезапно среди этой тишины с кухни донёсся тихий плач. Леони села рядом с Теренсом и стала гладить его по руке. Он вдруг резко поднял голову и обратил к сестре влажные, помутневшие и красные глаза:

– Ты ведь была там, да? – в нём никогда не было проницательности и чуткости. Откуда они взялись?

– Была, – Леони тяжело выдохнула, – и не хочу говорить об этом.

– Ты ведь знаешь, что у меня никогда не было таких друзей? Ведь знаешь, да?.. Как мне теперь? Я себя чувствую отвратительно, – его нижняя губа, вся в слюне, задрожала. Теренс закрыл лицо руками и захныкал, как ребёнок.

Леони было невыносимо это зрелище. Стало в разы больнее, словно старые раны закровоточили. Ей теперь было не у кого искать утешения, тем более, она бы не стала ехать за ним к родителям: и она, и брат всегда считали, что родителям не нужно знать о горестях детей, когда те уже выросли и упорхнули из-под их опёки. Они не знали, правильно ли это, но поступали по этому принципу.

Весь день Леони держала себя в руках, потому как выяснилось, что это ей нужно успокоить Теренса. Она до вечера готовила, убирала в квартире, забрасывала бельё в стиральную машину. Когда брат уснул, мисс Маллиган поняла, что утомилась. Ничего не поделаешь, ночевать пришлось в комнате, что принадлежала Джиму. Она долго не могла уснуть, несмотря на то, что силы её были истощены, а во мраке так и плясали странные, почти зловещие тени. У кровати послышалось тихое поскуливание, Леони привстала и увидела пса Гая, вытаращившего на неё свои грустные глаза, словно вопрошая её о том, где же его дорогой Джим. Леони не могла больше сдерживать себя, она разрыдалась.

***

Мориарти ударился в старые забавы, в основном опять играл с Шерлоком Холмсом. Ему хотелось вернуться в старое русло, чтобы позабыть о мучениях, вызванных любовными чувствами. Маскировался и драпировался он весьма умело, но случалось, что иногда Моран видел, как угрюм и замкнут стал Джим в часы тишины и бездействия.

Был месяц, когда Моран помирал от скуки и невыносимого занудства Джима, именно тогда он случайно сошёлся с дочерью «делового партнёра» Мориарти, Энтони Берретти – Люсиль. Её отец в конце 80-х сколотил себе в Италии состояние незаконной торговлей оружием, а после смерти жены переехал в США.

Люсиль была не только любимой дочерью отца, но и его надёжной сподвижницей и вдохновительницей. Это была томная и роскошная женщина с чувственными губами, всегда накрашенными алой помадой, и светло-каштановыми пышными волосами. Стройная, с округлыми формами и утончёнными чертами, она словно сошла с экрана нуар-кино. С виду она была олицетворением самой страсти, поэтому скучающий Себастьян нашёл, куда излить свой пыл, и влюбился в Люсиль Берретти. Они довольно продолжительное время, почти год, играли в страсть, всё время были на грани, подстёгиваемые сексуальным напряжением. Моран забавлялся: сходил с ума, обрушивался к ногам предмета воздыхания, орал, не давал девушке прохода, бился в любовном экстазе, но никогда не страдал. Ни разу. Будто всем своим существом он осознавал, что трофей ему достанется рано или поздно, что эта неприступность тщательно спланирована, она уход от обыденности и скуки.

Люсиль обожала искусство, была завсегдатаем живописных и скульптурных выставок, театральных постановок, оперных представлений. Она жадно поглощала всё, что было ей доступно. Объяснить лишь не могла ни кому-либо, ни себе самой смысла, сути, даже своей потребности в искусстве. Но Моран этого не замечал, оттого обожествлял Люсиль из-за этого увлечения ещё больше. Они как-то прогуливались по залам, куда приехала выставка живописных полотен. Себастьян скептично и безучастно оглядывал картины и всё любовался своей элегантной спутницей в винно-красном платье. Люсиль, театрально приоткрыв рот, с деланным восхищением оглядывала картины и с придыханием шептала: «Чудесно, изумительно, талантливо!..»

– Ничего не смыслю в этом. А почему тебе так нравится? – насупившись, искренне поинтересовался Моран.

– Я не могу объяснить, это надо самому почувствовать, − ответила она подслушанной где-то в кино фразой.

Себастьяну показался этот ответ изысканным и одухотворённым, оттого даже логичным, поэтому он не стал вдумываться и, напрягая зачем-то мышцы лица, стал всматриваться в произведения, но не мог ничего почувствовать. Он не умел, ему почти никто не объяснял, как это делается. Почти никто…

Наконец в его жизни настал вечер, в который он соблазнил Люсиль, девушка сдалась. Они весь вечер пили вино в дорогом ресторане, говорили о себе и дразнили друг друга. Затем приехали в апартаменты Морана, целуясь и раздеваясь уже в лифте. Животной радости внутри Себастьяна не было предела, поэтому просьба Люсиль немного подождать, пока она будет облачаться в эротичное бельё, заставила его изрядно понервничать. Чтобы немного обуздать свои желания, Моран забрался в мини-бар, выпил пару стаканов виски практически залпом. От скуки решил взглянуть на время на дисплее телефона и полез за аппаратом в карман своей любимой кожаной куртки. Ощупывая отяжелевшими от опьянения руками куртку, он забрался зачем-то во внутренний карман и обнаружил там забытую фотографию, на которой веселые Тина и он сидели в обнимку.

Словно сильный удар по голове, а после звон в ушах. Моран стиснул зубы, охваченный яростной печалью. Он в оцепенении смотрел на лицо Тины, давно вычеркнутое им из памяти, стёртое добровольно, а она вдруг заимела наглости возродить тот образ, что напоминал Себастьяну о том, как болезненны непридуманные чувства и эмоции. Он смял фотокарточку в кулаке и ударил им по близстоящей тумбе, затем швырнул фото в мусорное ведро, оделся и вышел на улицу, остановившись под фонарём.

Его лицо обдало влажной ночной прохладой, в ноздри забился мерзкий запах выхлопов и дорожной пыли, прибитой к земле дождём, что шёл вечером. Моран прикрыл глаза и запрокинул голову, наощупь вынул из пачки сигарету и глубоко затянулся. У него тряслись руки от волнения, и истерические смешки накатывали приступами. «Обезьяна, чудовище…», − тихо рычал себе под нос Себастьян «нежности», какими нарёк когда-то Тину Маллиган, и мыслями уносился в горы Олимпик, где, наплевав на собственное безрассудство и ослеплённость, он впервые целовал женщину, из-за которой забыл себя.

Он открыл глаза и заметил наверху плакат с рекламой выставки, на которой был не так давно с Люсиль и вспомнил, что она ему тогда ответила, её холодное лицо и нарисованные эмоции. В его памяти этот эпизод вдруг лёг рядом с воспоминанием, когда он стоял за спиной Тины, припав лицом к её затылку, пока она, обводя его рукой линии на холсте, говорила с трепетом об игре света и тени, о буйстве красок, о глубине человеческих чувств, о возвышенной красоте природы. «Она уж точно знала, почему так любит живопись, а я, олень, её не слушал».

После он выдохнул, потушил бычок об асфальт и, желая забыться, отправился прочь, вернулся к себе в квартиру, продолжать странную, ни к чему не обязывающую игру. Холодная ночь поглотила его недолгое присутствие у фонарного столба и воспоминания, что обожгли изнутри.

***

Время стирает города, возводит новые, рушит судьбы, хоронит людей, свидетельствует их рождению, так чего ему стоит затянуть старые раны на сердце? Вопреки расхожим пессимистичным высказываниям, время всё-таки способно исцелять разум и душу, пусть не всегда полностью.

Через два с половиной года Леони вышла замуж за хорошего человека и вскоре родила ему дочь, которую назвала Эбигейл. Тина и Теренс в год замужества Леони тоже стали родителями: у них появился сын. Фирма, где работала мисс Маллиган (а ныне миссис Коулман), разрослась, миссис Саммерс ушла в совет директоров, оставив Леони своё место. Жизнь неслась бурлящим потоком, почти не оставляя времени на раздумья о прошлом.

Это был первый год в школе для Эбби, девочке нравилось учиться, особенно ещё и потому, что мать всегда её ободряла и поощряла тягу к знаниям.

В этот сентябрьский день Эбби задержалась в школе, общаясь с новыми подругами, но когда одноклассниц забрали родители, она осознала, что уже почти вечер и нужно спешить домой. Предупредив коротким звонком родителей, чтобы те не беспокоились, что она поздно придёт, Эбигейл решила прогуляться пешком до дома. Она долго ходила дворами, с открытым ртом оглядывая здания, деревья и людей. На игровой площадке, что была недалеко от родного дома, она увидела мальчишку, с которым вместе играла в детском саду: он увлечённо бросал мяч в корзину и ловким прыжком ловил его. Дети обрадовались друг другу и разделили игру в мяч. Они носились по площадке, задорно смеясь и крича, наслаждаясь потехой. В какой-то момент Эбби резко кинула мяч, и он улетел за ограждение.

«Я сейчас принесу, Митч!» – задыхаясь, весело крикнула девочка и шустро юркнула в распахнутые двери ограды.

Она прошарила кусты, что росли рядом, но ничего не нашла и уже думала паниковать и обвинять себя, что потеряла по глупости чужую вещь, но незнакомый голос вывел Эбби из раздумий.

– Это ищите, леди? – дружелюбно обратился к ней человек в солнцезащитных очках и строгом расстёгнутом пальто, протягивая мяч.

– Ой, да… Спасибо большое, сэр! – почти взвизгнула она и устремилась к незнакомцу за потерянным.

Мужчина присел на корточки перед Эбби, чтобы отдать игрушку, и с живым интересом стал рассматривать её лицо: и игривый светлый завиток, упавший на лоб, и родинку на подбородке, и блеск в голубых глазах, и грязь, засохшую на разрумянившейся щеке…

Она могла быть немного другой. У неё могли бы быть карие глаза и задумчивый взгляд, тёмные брови и невысокие скулы. Она могла бы быть другой, если бы он остался Джимом Патриком.

– Как тебя зовут? – он и так знал её имя. – Я Джим, рад встрече, − он протянул ей руку.

– Здравствуйте, Джим… − она смутилась и наморщила лоб. – Я Эбигейл. Мама, конечно, говорит мне не общаться с незнакомыми людьми, но вам я сделаю исключение, потому что вы спасли наш с Митчем мяч, − на её губах заиграла лучистая улыбка Леони.

– Какая у тебя хорошая мама, – Джим подавленно сглотнул и опустил глаза.

– Ну… в общем, мне надо идти. Спасибо ещё раз, сэр… Джим… до свидания! – Эбби упорхнула за ограду, радостно визжа, и триумфально подняла мяч над головой.

Девять лет. Неужели они не виделись так долго? Разумеется, Мориарти присматривал за Леони по криминальной привычке, но никогда не вступал в контакт. Он оставил её в покое, как и обещал себе, но не переставал быть рядом, невидимкой проживая жизнь Леони вместе с ней. Ему полюбилось, как в прежние времена и с Шерлоком, изредка наведываться в квартиру Леони, когда там никого не было, трогать мебель, вещи, разглядывать фотографии, ощущая себя частью этого маленького мира. Он понимал, что это чувство было мнимым. Непостижимо было вновь прирасти к этой женщине, она двигалась дальше без него.

Нельзя было сказать, что он страдал. Едва ли хоть кто-то из его окружения, даже близкого, мог допустить мысль, что со злодеем-консультантом что-то не так. Джеймс Мориарти действительно не выбирал между прошлым и настоящим; очевидно было, что он привык принимать себя таким, каким он был прежде. Всё так же он играл в опасные и запутанные игры с Шерлоком, устраивал грандиозные преступные «спектакли», истекая своим уже привычным безумием. Никто не замечал, что на самом деле он всё больше замыкался в себе; невидимая отрава разъедала в нём длинные коридоры пустоты и уныния. Себастьян как-то застал Джима одетого в наполненной до краёв ванне. Он лежал в холодной воде, вытянув наружу ноги и свесив по бокам ванны руки, в одной из которых держал бутылку рома. Морана испугало лицо Джима: оно не выражало ничего. «Выйди и закрой дверь, пожалуйста», – объявил он бесцветным голосом.

В какой-то момент чувство скуки в нём достигло предела, и Мориарти пригласил Шерлока на «милую беседу» у обрыва, близ беспокойной реки. Ему нужна была хоть какая-то определённость, хоть что-то, что вызвало бы в нём прежние скачки адреналина, острые ощущения. Всё это могла дать ему нынче лишь старая борьба ума с консультирующим детективом, затянувшаяся на много лет. Джеймс хотел порезвиться на славу, подразнить Холмса «ключом» к разгадке, что был так необходим второму в ходе расследования. Разумеется, Шерлок принял приглашение: он тоже забавлялся, растрачивая свой новый десяток на бессмысленный риск. «Вы с ним два старых неугомонных идиота!» – шутливо сказал другу в тот день Джон Ватсон.

Выдалось холодное и туманное утро, было восемь часов, на траве выпал тонкой коркой хрустящий иней, температура воздуха едва достигла четырёх градусов тепла. Старые враги встретили друг друга ухмылками на покрасневших от сырой прохлады лицах. Мориарти догадывался, что доктор Ватсон пришёл вместе Шерлоком, несмотря на то, что детектив явился один, имея в голове детально продуманный план.

Джим выдвигал абсурдные условия и давал туманные намёки, Шерлок смеялся и разгадывал его загадки, оттягивая время. В пылу словесного поединка между ними началась борьба. Улучив момент, Мориарти перехитрил Шерлока и достал пистолет, из которого сделал пару выстрелов мимо (случайно ли?), после чего обронил оружие. И когда Джеймс начал одерживать верх и жизнь Холмса висела на волоске, Джон сделал пару решающих выстрелов из подобранного пистолета.

Злодей-консультант сорвался вниз с обрыва.

С тяжестью в ногах, Джон неуверенно подошёл к другу и взгянул вниз.

– Это точно конец, – почему-то безрадостно, но с успокоением сказал он.

– Едва ли, – ответил Шерлок, отряхивая пальто. – Такое чувство, словно это было тщательно спланировано… Ты, разумеется, не видишь связи между густой растительностью там, внизу, и моими догадками, – с сарказмом добавил он.

– Можешь смеяться надо мной вволю, как обычно. Я ничего не имею против, ты же знаешь. Вот только сомневаюсь, что с подобной высоты можно как-нибудь удачно приземлиться. Не представляю, что нужно для этого придумать.

Шерлок промолчал на это высказывание и погрузился в размышления. Он не признавал, что Мориарти мёртв, полагая, что тот снова его перехитрил, не в первый раз их встреча кончалась неопределённостью, за которой следовало громкое возвращение Мориарти на «сцену». Но отчего-то глубоко внутри он немного соглашался с Джоном.

– Даже если так удачно сложилось, что ты прав, едва ли хоть кто-то о нём всплакнёт, кроме часов моей жизни, проведённых в скуке, – цинично бросил Холмс, отходя от края обрыва и направляясь к взятому напрокат автомобилю.

– Не уверен, – грустно ответил доктор Ватсон. – Почему-то мне думается, что где-то за Атлантическим океаном будет вскоре по нему один плач…

В вечер, тремя днями ранее встречи с Шерлоком у обрыва, когда квартира семьи Коулман должна была пустовать (Мориарти выяснил, что Леони с мужем будет на празднике в школе у Эбби), Джим собрался зайти. Открыв дверь ключом, изготовленным для него по спецзаказу искусным подельщиком, он медленно прошёл внутрь под скрип половиц. В коридоре почему-то был приглушённый свет, с кухни доносился шум работающей стиральной машины, но в целом – тишина, ни намёка на присутствие жильцов… Вот только сапоги Леони стояли на своём месте. Страх смешался в Джиме с восторгом, вызвав характерную боль в желудке. Мориарти взглянул на узкую щель в двери, ведущей в гостиную комнату, рвано выдохнул, сжал руки в кулаки и открыл дверь.