Текст книги "Рассвет в забвении (СИ)"

Автор книги: Victoria M Vinya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– Я думаю, я, наверное, даже убеждена, что музыка – самый чистый вид искусства. Не только потому, что она один из первых его видов. Она никому ничего не навязывает, не поучает, как правильно или как надо поступать и жить. Музыка может из счастливого человека вытащить наружу глубокую тоску, а из печального достать на поверхность свет и надежду. И это будут не чьи-то мысли, а твои и только твои! Ты сам придёшь к ним, а не кто-то ткнёт тебя носом, даже если у музыки есть автор. И мне ещё кажется, что когда звучит музыка, можно научиться любить, не зная ни одного слова о любви.

– Хм, не задумывался никогда над этим, хоть я и сам обожатель музыки и её прекрасного «поджанра» – песни, – Джим восхищённо улыбнулся и ещё теснее прижался к креслу спиной.

Леони сама не понимала почему, но испытывала неутолимую нежность к Джиму и благодарность за то, что с ним могла говорить обо всех этих вещах, делать различные неуклюжие жесты. Она повернулась в его сторону и одной рукой стала гладить его по волосам: сначала робко и осторожно, затем всё усерднее и трепетнее. Ей так и кололо в сердце, нахально стучавшее под рёбрами. Джим чуть развернулся, схватил руку Леони и поднёс к лицу, став самозабвенно покрывать её поцелуями. Джиму казалось, что ему даже в груди больно стало, что желудок тугим узлом скрутило и мысли ни единой не осталось в голове. Он резко встал с пола и, обхватив обеими руками Леони за плечи, поднял её из кресла и впился в её рот горячим поцелуем. Леони не сопротивлялась и обняла его пламенно, отдавшись целиком воле Джима.

После они стояли несколько минут в торжественной тишине, крепко сжимая друг друга в объятиях, пока настенные часы с боем не пробили двенадцать.

Комментарий к 10 Глава. «Жар огня»

*даже лично был знаком, ты не поверишь, с эмигрировавшим Сергеем Рахманиновым! – В 1917 году, после революции, русский композитор Сергей Васильевич Рахманинов отправился с серией концертов по Европе, а в 1918-м эмигрировал в США.

Музыка к главе: Ennio Morricone – Plaiyng Love

Арт к фанфику (так сказать, отражение основной тематики): http://s017.radikal.ru/i422/1510/a8/583f8aab0512.jpg

========== 11 Глава. «Falling for Tina» ==========

Утром следующего дня ни Леони ни Джим не заговорили о поцелуе в библиотеке. Обоим нужно было осознать произошедшее, нужно было решить, что делать дальше. В самолёте, по пути домой, Джим общался только с другом и Дарреном, Леони праздно слушала болтовню Алисии и Брэнды.

Явившись на другой день в салон, друзья застали Тину, которая оживлённо вела беседу с мужчиной. Можно было решить, что всего лишь клиент; он стоял спиной ко входу, и Джиму отчего-то вся его статная фигура показалась знакомой. Обернувшись, незнакомец снял очки.

– А это, кажись, твой муж и его друг – я помню второго! – задорно улыбнулся он. – Советовал мне одну дельную вещицу.

Это был тот странный человек – Себастьян, который вызвал внутри Джима волну смятения и тревоги. И тот жуткий сон.

Джим не мог бросить своё детище на маленькую команду продавцов, потому перед отъездом посоветовал Теренсу попросить Тину хотя бы просто немного присмотреть за работой салона. Он переживал и решил, что это обеспечит хотя бы видимость контроля за ситуацией.

Себастьян не мог пустить ситуацию на самотёк. Та необычная встреча и его поставила в тупик, заставила искать решение ситуации. Неделю назад, в тот вечер, когда Джим и Теренс улетели в Англию, он нагрянул в салон, желая застать там Джима. К его удивлению, смену закрывала незнакомая женщина, а Джима там не оказалось. Пришлось завязать неловкий разговор. Себастьян вдруг понял, что это знакомство не следует обрывать сразу же: Тина оказалась незаменимым источником необходимой базовой информации, и вскоре Себастьян разведал о том, как жил Джим, практически всё, что хотел.

Себастьян Моран работал на Мориарти. Помимо него у злодея-консультанта «ели с руки» ещё семеро опытных киллеров – снайперы высшего класса, но Мориарти негласно отдавал предпочтение Морану, фактически сделав его своей правой рукой. Отношения между ними многим казались прохладным противостоянием. Моран и Мориарти в разговоре друг с другом зачастую спорили, язвили, причём Моран делал это, в отличие от Джеймса, грубо и хлёстко: бранно ругался, повышал тон и даже бил звериными кулаками по столу, пытаясь словесно свергнуть элегантно-вычурный и вместе с тем эксцентричный сарказм Мориарти. Выходило не всегда. Почти никогда не выходило. Но Джеймс Мориарти души не чаял в Моране за попытку, ибо никто кроме него не осмеливался оспаривать решения «пещерного короля».

– Он… он твой друг? – смутился Джим, указав пальцем на Себастьяна.

– Нет, мы познакомились в тот вечер, как вы улетели. Он искал тебя, хотел приобрести байк, который ты ему показывал, – добродушно вещала Тина.

– Да, я помню. Вы странный чувак, – отшутился Джим.

– У меня была накануне весёленькая ночка, и я… не до конца пришёл в форму. Почему-то решил, что вы один мой давний знакомый – похожи очень. Обознался, стал вести себя как придурок. Каюсь, – он по-братски дружелюбно улыбнулся, смешливо сдвинув брови.

Этот человек обладал своеобразным брутальным обаянием, которое при первом рассмотрении кажется грубостью и пошлостью, но со временем к такому поведению привыкаешь и даже начинаешь обожать его обладателя. Он не мог не произвести на Джима этого неоднозначного приятного впечатления. «Я бы выпил с ним. Он кажется классным мужиком; необъяснимое чувство… будто лет сто с ним знаком», – внезапно подумалось Джиму.

– Ну, и как? Уже брали в прокат? Понравилось? – Джим деловито поджал губы.

– Нет, не брал. Я вообще-то хотел его купить, – уверенно ответил Моран.

– Да. Но я же не могла такими вещами распоряжаться без вашего с Теренсом согласия, а беспокоить не хотелось подобными вопросами. Да и Себ решил, что подождёт вашего возвращения.

– Надеюсь, старичок, ты ему не дедулину любимую «жемчужину» показал тогда? – рассмеялся Теренс. – Отец сказал, что дед в гробу перевернулся бы, если б узнал, что этот байк уплыл из семьи.

– Кажется, нет. Это был Harley Davidson 77-го года.

– О, тогда я спокоен. Оформляйте продажу! – скомандовал он парням-продавцам.

«Себ? – щёлкнуло между делом в голове Джима. – Тина знает его лишь неделю, а такие фамильярности, словно друзья детства…» – он ощутил лёгкое напряжение.

***

Моран часто захаживал в салон Теренса и Джима. С последним довольно открыто хотел подружиться. Поначалу Джим испытывал от этого дискомфорт, но вскоре природный магнетизм Себастьяна сделал своё дело: Джим захотел стать приятелем Морана, даже нашёл его весёлым и лёгким в общении человеком. Новые дружеские отношения сделали остаток апреля и начало мая разнообразнее и сняли напряжение в связи с большим потоком клиентуры. Моран весьма неплохо владел актёрскими навыками, оттого ему ничего не стоило выдумать фальшивую личность и прикинуться тем, кем он не являлся. Когда-то давно у него в этом деле был талантливейший учитель.

Увлечённость делами и новыми людьми заставила Джима отодвинуть любовные тревоги в тёмные коридоры душевных переживаний. Он не особо скучал по Леони, не знал, скучала ли она по нему. Он просто жил дальше, полностью забыв себя в самореализации и новых удовольствиях, что предлагала жизнь.

«У меня слишком интересная жизнь, чтобы постоянно думать о любви к ней».

Леони тоже не скучала по Джиму. Одобрили архитектурный проект Тины, и мисс Маллиган утонула в пучине интересных рекламных мероприятий и новых деловых знакомств. Как только заканчивалась одна работа, Леони с жаром и энтузиазмом бралась за новую. Ко всему прочему, она окончательно порвала с Калебом, решив, что более не желает размениваться по мелочам.

«У меня слишком интересная жизнь, чтобы постоянно думать, влюбилась ли я в него».

Было 29 мая, раннее утро. Леони собиралась на работу. Разбирая офисные документы, в одной из папок она обнаружила сложенный пополам листок. Тень недоумения коснулась её безмятежных черт, и Леони с интересом развернула лист – это оказалось письмо от Эвана. Глаза начали жадно поглощать с яростным любопытством строки, сердце участило ритм, Леони знала, чего ожидать от написанного в этом послании.

Эван писал о любви. О своей любви к ней. Леони знала, что этот парень прекрасно образован, перечитал массу прекрасных книг, отлично разбирается в искусстве, и его слог и манера подачи собственных чувств не могли быть бездарными, бестолковыми и сухими. Он обвинял себя в слепоте, в глупости, открывая самые желанные когда-то ею уголки собственной души.

Она всё ускоряла чтение, пытаясь быстрее подобраться к финалу этих сентиментальных излияний. В окончании даже было стихотворение собственного сочинения.

Как только Леони закончила читать, она почувствовала… что не почувствовала ничего. Ей даже стало жаль Эвана. Когда-то она грезила об ответной любви со стороны этого молодого человека, но теперь не хотела от него ровным счётом ничего. Настроение её внезапно испортилось, появилось раздражение: оно никак не относилось к Эвану Стенли и было вызвано посторонними причинами, в большей степени Леони сама себя накручивала.

Она взглянула в окно, на почти безлюдную улицу этого субботнего утра, объятого вязким, густым, тяжёлым туманом – ничего кругом не видать, лишь еле различимые очертания стволов деревьев, верхушками уходящих в хмурое небо, затянутое унылой пеленой. Леони содрогнулась при мысли о том, что ей сегодня ехать на работу по такой погоде: «Уж лучше пешком, а то ненароком задавлю собаку или неосторожного прохожего». Звонок в дверь вывел мисс Маллиган из задумчивости, и Леони, миновав лестничный пролёт, подскочила к входной двери и отворила её. В спешке она и не взглянула в дверной глазок, ошибочно решив, что никто кроме Эвана не мог сейчас объявиться на пороге её дома. Но она удивилась и отругала себя за суетливость, завидев в дверях Джима.

– О… ты? – сдавленно проговорила Леони, распахнув широко глаза.

– Только не придумывай нелепых отговорок, по которым я должен убраться отсюда: ты одетая и накрасилась, а значит уже готова двинуться на работу.

То, как резко начал свой внезапный визит Джим, заставило Леони обратить своё возникшее из ниоткуда раздражение на него.

– Во-первых, у меня и в мыслях не было, – ядовито ответила она. – Понятия не имею, с чего ты на пустом месте вдруг начал разыгрывать драму. И, честно говоря, не понимаю, почему другие причины, кроме моей предполагаемой сонливости и «ненакрашенности», не могут помочь мне спровадить тебя.

– Так, секундочку, погоди. Я что-то неправильно начал этот разговор… – стал было оправдываться Джим.

– И не знаю, с чего ты взял, что можешь вламываться ко мне в такую рань со своими разговорами или упрёками! – Леони завелась, она даже прокрутила уже у себя в голове до конца этот разговор, выдумав оскорбления Джима в свой адрес, и теперь защищалась от своих же глупых фантазий, вызванных скверным настроением.

– Хорошо, прости меня. Я изрядно тороплюсь… Я всего лишь хотел увидеть тебя. Я ошибочно думал последние полтора месяца, что мы не должны обсуждать случившееся и сказанное в Англии, даже плюнул на это, двинулся дальше, но ощутил, что делаю всё неправильно, что я сбился с пути.

– Я не желаю этого разговора! – оборвала она его. – Я, например, не чувствую, что делаю что-то не так, – она намеренно лгала. – И почему я вообще всегда получаю то, чего отчаянно хочу, лишь тогда, когда мне это не нужно, когда это не имеет смысла и веса в моей жизни? – Леони спрашивала об этом себя саму, не Джима, злясь на ситуацию с Эваном. А теперь здесь стоял Джим, она знала, что нуждалась сейчас в нём, и жизнь любезно «подбросила» его на её порог, но бестолковое человеческое упрямство гневно отторгало этот подарок, как и всё, что судьбою посылается без приложения к этому труда.

– Да что с тобою? – сурово спросил он, и кривая улыбка рассекла его рот. – Ты порой как дитя: мечешься из угла в угол, кричишь и стучишь кулачками по известным одной тебе причинам. Я же не глупец, я вижу, что ты с ума сходишь лишь потому, что объяснить себе не можешь мою неожиданную значимость в твоей жизни, – его глаза дьявольски потемнели, став похожими на глубокие ловушки, в которые попадались души, оказываясь в плену привлекательности зла. – Возрази мне, Леони. Ну же, не томи! – заговорил он не своим голосом.

– Что за безумный взгляд?.. – шепнула хрипло она, заворожёно и испугано вглядываясь в лицо Джима. – Я не хочу с тобой говорить. Уходи.

Глаза Джима вновь обрели прежнюю мягкость. Он рассеянно и отрешённо огляделся по сторонам, крепко сжимая дверную раму рукой. Затем развернулся и направился обратно, в завесу сырого, холодного тумана. Леони закрыла неуверенно дверь и нехотя поднялась на второй этаж. Злоба и раздражение её рассеялись, уступив место негодованию и стыду. «Какой дурацкий, глупый до абсурда разговор! Я так смешно и бездарно развела на пустом месте ссору. Глупо, глупо!» – она зажмурилась, словно хотела забыть существование этого разговора. Как ребёнку, ей хотелось рыдать, просить прощения за свою взбалмошность. Но здравый смысл напомнил Леони, что она взрослый человек.

Она буквально слетела обратно вниз по ступеням, подбирая одной рукой непослушный подол своего голубого платья. Не накинув даже пальто на плечи, Леони выбежала на улицу, торопливо озираясь вокруг. «Из-за моей глупости он сейчас уйдёт! Он, наверное, уже ушёл!» – обвиняла она себя и окликнула его. Напрасно она переживала: Джим был дальше неё примерно на десять шагов. Он услышал, что Леони звала его, и обернулся. Почти бегом Леони подошла к нему и бросилась в его распростёртые руки, Джим крепко обхватил её и приподнял над собой. Задрав голову, он с немым восторгом вглядывался в её жалостливое лицо. Он тихо засмеялся, и губ его коснулась полубезумная улыбка. Джим спустил Леони на землю, затем обхватил ладонями её покрасневшее от холода лицо и начал исступлённо покрывать его короткими поцелуями. Она же протянула руки выше, привстала на носочки, обняв его за шею, и прильнула губами к его губам опьяняющим крепким поцелуем.

Среди слабо угадываемых призраков кустов и деревьев они молча брели по бетонной тропе в сторону парка. В офис Леони в этот день не явилась. Эту ночь они провели вдвоём. Оба для себя сегодня решили всё: менять жизнь не так уж боязно, когда меняешь её вместе с кем-то.

«Уйду с работы, найду новое место – более престижное и высокооплачиваемое, отправлюсь с Джимом посмотреть этот мир. Если замуж позовёт, что ж, так тому и быть – пойду, мне с ним ничего не страшно», – размышляла Леони во тьме неосвещённой спальни, прильнув к спине Джима.

Утром Джим, открыв глаза, обнаружил, что лежит в постели один среди пены белой простыни и одеяла. Лишь на несколько мгновений в него вселился панический страх, но тут же исчез, когда на пороге спальни показалась Леони с двумя кружками кофе в руках. Она замерла, прислонившись к дверной раме: такая сонная, непричёсанная, смешная, она потирала одной ногой голень другой. Джим рассеянно улыбнулся. Подойдя, Леони протянула Джиму одну из кружек и присела рядом на край кровати.

– Вот тебе не спится в единственный выходной на неделе, – ворчал Джим, приняв из её рук кофе.

– Привычка, – выдохнула она. – Ты знаешь, мне сегодня такой сон хороший приснился… – Леони поджала ноги и обхватила их одной рукой. – Это что у тебя, синяя рубашка?! – она поставила кружку на пол, сорвалась с кровати и подскочила к стулу, на котором висела вещь, о которой она только что сказала.

– Ну, да… А что?

– Синий – мой любимый цвет! – огласила по-детски Леони, сбросила с себя старую футболку Теренса и надела рубашку Джима. – Всё, я её у тебя конфискую. Поскольку мы теперь будем встречаться, я обязана носить дома твою рубашку: в общепринятом понятии – это сексуально, – смеясь, заявила Леони, хотя в её голосе чувствовалось, что это самое общепринятое понятие скорее вызывает у неё усмешку.

***

Тина Дэвис рядом с сестрой своего парня больше походила на тонкую осиновую веточку, что, кажется, вот-вот сломается под напором ветров. В отличие от Леони, невысокой, крепкотелой и пышногрудой девушки с копной густых медных волос, Тина обладала высоким ростом и худобой, бледной, почти прозрачной кожей и имела тонкие шелковистые светлые волосы, которые редко собирала в красивые причёски, как подруга, предпочитая оставлять их спадающими с узких плеч или заплетёнными в полурастёпанную косу. Брови на тонко очерченном лице почти терялись, сливаясь с матовой кожей, и только серо-зелёные глаза её пронзительно сверкали дикими огоньками, выдавая в Тине волевую и страстную к жизни натуру. Люди, обманываясь хрупкой внешностью, зачастую ошибочно думали о мисс Дэвис, как о ласковом котёнке, не подозревая, что внутри Тины сидел хищный зверь, готовый растерзать того, кто вставал у него на пути.

Любовь к Теренсу почти убила в Тине самые интересные черты, и девушка сделалась по-заурядному мягкой в отношениях с людьми.

В дождливый и мрачноватый вечер 5-го июня Моран подъехал на своём недавно приобретённом байке к салону Теренса. Он надеялся сегодня повидаться с Джимом и пропустить в каком-нибудь баре по кружке-другой пива, но застал у дверей лишь перетаптывающуюся на тротуаре Тину, уткнувшуюся носом в ворот свитера, выглядывающего из-под белого плаща. Он мысленно смеялся над ней, Тина показалась ему смешной – худющая и мокрая, держащая над головой клатч в наивной надежде, что он спасёт её от ливня.

– Вы, миссис Маллиган, чертовски отстойно выглядите! – саркастично, но всё-таки с ноткой дружелюбия в голосе окликнул её Моран.

– Себ? Привет! Да я вот… мужа жду, он на машине: обещал заехать и забрать меня. Он в ресторане с друзьями сегодня отмечал чей-то день рождения.

– Хм, девок что ль пригласили, раз он не торопится.

– Ой, не начинай! Он с минуты на минуту должен появиться… У него, наверное, просто телефон разрядился, мне не дозвониться, – Тина с доверчивой суетливостью стала вновь набирать номер мужа. Тоненькие пряди распущенных волос провисали, словно пара гамаков, с обеих сторон её лица, сделавшись тяжёлыми от влаги, и непослушно заслоняли дисплей телефона. – Ну вот, опять, – на выдохе шепнула она, убирая от уха телефон.

– Ты до абсурда смешна, когда вот так нелепо доверяешь ему, – почти выплюнул Моран, отталкиваясь ногой от тротуара. Он подъехал к Тине и кивнул головой на заднее сиденье. – Полезай-ка, обезьянка, на пассажирский трон! У меня, конечно, откидная крыша в «авто», но домчимся до дома быстро, промокнуть до последней нитки не успеешь.

– Брось заниматься ерундой, Теренс сейчас меня заберёт, – ласково ответила она, утерев глаза от дождевой воды. – Не трать на меня время, всё хорошо, Себ… Ты ведь, наверное, Джима искал? Он… Ох, столько всего странного произошло за последнюю неделю, долго рассказывать, но он улетел с Леони. Путешествовать по миру, – обозначала она цель отлёта Джима. – Так что не смогу точно сказать, где сейчас наши голубки: где угодно могут быть! – она снова утёрла глаз от воды и размазала тушь.

Моран залился хохотом. Глядя в простодушные хлопающие глаза Тины, он думал о том, какой она может быть забавной, хоть обычно старается держаться скромно и серьёзно.

– Что? – она свела домиком светлые бровки.

– Боже, какое же ты чудовище! – Себастьян прикрыл глаза ладонью. – Не трогай своё лицо больше, – с наигранным спокойствием весело отчеканил он и взял Тину за запястье, притянув ближе к себе. – Садись уже давай.

– Как скажешь, командир недоделанный!.. – деловито бросила Тина, усаживаясь сзади. – У тебя ещё и второго шлема нет, просто ужас, – шутя ворчала она. – Нарушение самых простецких правил безопасности. Стыдоба! – она хлопнула обеими ладошками себя по коленям.

– Хватит бурчать, – скомандовал Себастьян, чуть повернув к Тине голову, и отдал ей свой шлем. – Обхвати руками меня за торс.

Тина подчинилась.

– Крепче, дурында! Не плюшевого медвежонка в розовой спаленке тискаешь.

Тина сильнее обвила руками его крепкое тело, уткнувшись носом в плечо Себастьяна и забыла как дышать от страха.

– Я всегда боялась мотоциклов. У меня двое одноклассников пятнадцатилетними подростками разбились в аварии, – боязливо шепнула она.

– Эй, ну-ну, брось там дрожать: я отличный мотоциклист, – успокаивающим и мягким голосом заявил Моран.

Себастьян вставил в зубы сигарету, зажёг её и тронулся с места.

«Харлей» плавно, но стремительно летел по мокрому асфальту, словно его владелец желал обогнать ветер. Горьковатый и душный сигаретный дым забивал ноздри сидящей позади Тины, но она силой удерживалась, лишь бы не закашляться, и от этого начинала злиться на Себастьяна. Безо всякой неосторожной мысли, без двусмысленных намерений, она шутя слегка прикусила его за шею. «Дымоход!» – ворчливо буркнула Тина голосом обиженной девчонки.

Моран вздрогнул и крепко впился обеими руками в руль управления.

– Ты и впрямь чудовище, – недовольно процедил он.

В ответ Тина издала шаловливый смешок и попыталась как можно больнее ущипнуть Себастьяна за бок. После его нервозного откашливания она вновь послушно прильнула щекой к его плечу и стала разглядывать блестящую от воды дорогу, хмурое небо и сочно-зелёную растительность вдоль дороги, из-за которой выглядывали высотки города в отдалении. В глубине души Тина ощутила упоение и расслабилась, позабыв о страхе. Природа заворожила её.

Они пересекали реку по мосту из металлических конструкций, окрашенных белой краской. Тина что-то невнятно стала бормотать, Себастьян не сразу понял, что она что-то напевала, попеременно считая птиц на нашивке рукава его кожаной куртки.

«До чего нелепая», – говорил он вслух, но порывы встречного ветра проглатывали звук его речи. «Как бы не упала», – думал он про себя.

С этого вечера Моран обозлился на Тину. Он теперь часто обидно подшучивал над ней, журил за наивность чувств к мужу, даже не упускал возможности осмеять её чрезмерную худобу. Тина не понимала странного настроя своего приятеля, оттого списывала его причуды на стресс, плохую июньскую погоду, на загруженность на работе. Она не могла злиться, да и оружия для ответного удара у неё не имелось, просто потому, что реальных, аргументированных причин такого поведения Себастьяна она разгадать не могла. Он сам едва ли осознавал их природу.

Моран бесился в июле из-за Тины. Она слишком редко стала видеться с ним и приглашать выпить или просто поболтать, все свои душевные тревоги она вновь изливала лишь Леони. На самом деле, самой Тине было просто жутко интересно расспрашивать подругу обо всех подробностях путешествия той с Джимом.

– Замуж зовёт? Ты не шутишь, Ли? – изумлённо спрашивала миссис Маллиган у Леони в один из тех скучных, в понимании Себастьяна, вечеров, когда Тина наконец-то соблаговоляла пригласить приятеля на чай, а сама в продолжение вечера либо щебетала по телефону с сестрой мужа, либо увлечённо смотрела фильм, изредка отвечая на расспросы Морана. – Я не верю, – её глаза заблестели, налившись влагой, – теперь всё по-другому… Так странно… – она стала мечтательно раскачиваться сидя на диване.

«Да взгляни же ты уже на меня! – яростно вопил в своих мыслях Себастьян, злобно сверкая змеиными глазами в сторону Тины. – И так всякий раз. Она говорит либо не со мной, либо не говорит вообще. Мне бы сюда сейчас мою драгоценную винтовку! Прострелил бы башку этой малодушной несносной девчонке… И всегда этот нежный взгляд, словно гладит меня своими длинными бесцветными ресницами, словно ничего не понимает, словно ничего и нет. Как же меня это в ней бесит!»

Не выдержав напора милой девчачьей беседы, Моран демонстративно отодвинул резким движением ногой кофейный столик у телевизора, агрессивно шикнул и направился к выходу, бросив на диван декоративную подушку, с которой минуту назад вёл игривую борьбу от скуки.

– Ой! – вскрикнула от неожиданности Тина. – Ли, я тебе перезвоню попозже. – Она бросилась догонять друга. – Себ! Себ, что случилось?

– Устал от твоего унылого телефонного занудства, куколка, – он всегда так её называл, когда злился: знал, что Тину бесят вульгарные «мужланские» сюсюканья.

– Опять ты ноешь! – нервозно выпалила она и издала протяжный гортанный возглас неудовольствия и раздражения. – Ты меня достал за весь этот месяц своим дедовским ворчанием – противно до чёртиков! – Тина схватила его за рукав куртки и серьёзно заглянула в глаза. – Что тебя тревожит? Расскажи мне, – почти шелестел меж связок её успокаивающий голос.

– Ого, как мы запели! – он одёрнул её руку. – Тебе так и расскажи: ты ж меня «для мебели» к себе теперь зовёшь, чтоб я стоял и украшал твою гостиную, пока ты звонишь подружкам или мужу. Если в начале нашего знакомства я считал, что ты внимательный и весёлый друг, то теперь считаю, что ты превращаешься в пустоголовую куклу, личная жизнь которой стала настолько скудна и тривиальна, что эта кукла начинает интересоваться чужой сильнее, чем позволяют приличия и здравый смысл.

– Боже, какой же ты придурок, – грустно выпалила Тина и вздохнула, сочувствующе глядя на него.

– Ты так говоришь лишь потому, что я озвучил мнение твоих подруг о замужней тебе: скучной и узкомыслящей пиявке на теле обожаемого муженька.

– Я… я не… – Тина ощутила, как пересохло от обиды в горле. Первой мыслью было отвесить Себастьяну крепкую пощёчину, но рассудок её вдруг прояснился. Ей вспомнился разговор с Леони, когда та была в отъезде в Англии, вспомнились и свои далеко идущие планы и старые мечты, связанные с той беседой. Она передумала и умолкла, из глаз её выкатились две крупные слезинки и застыли на подбородке. – Господи, да ты же прав, – шёпотом прохрипела она и закрыла лицо ладонью.

Себастьян остолбенел и ощутил волнительный стыд: никогда прежде ни одна женщина из тех, с которыми он имел дело, не говорила ему, что он прав, по-женски не признавала за собой неправоты, даже если это было очевидно.

– Я себя веду отвратительно. Мне и самой гадко от того, какой я часто бываю с Теренсом… Ты знаешь, – она громко шмыгнула носом, – я всегда думала, что полюбить никого не способна – уж очень боялась потерять себя. Я себя любила ужасно. А потом… в него… как в омут… Понимаешь? – она с надеждой уставилась в его остывшие от гнева глаза.

Он не понимал.

– Я себя бросила на алтарь этих чувств, а ведь так нельзя! – она самозабвенно приложила кулачок к груди. – Умники вечно думают, что лучше меня видят, какая я стала «неинтересная», ну и пускай. Я знаю, какая я теперь. Знаю, что Теренс меня не любит так, как я его: это вечное проклятие, что один всегда любит больше и крепче, чем второй… Я знаю, что он изменяет мне. Видишь ли, он такой взбалмошный до плотских страстей; ему поток секса с экрана телевизора или монитора компьютера кажется нерушимой истиной, биологическим законом, в котором он, являясь самцом, оказался «у природы в заложниках» и теперь готов поиметь любую, что соблазнит его голой ляжкой… А я, дура, не виню его за узколобость, всё оправдываюсь тем, что люблю. Понимаешь?

Он был готов расшибиться о стену от отчаяния, лишь бы её понять.

– Мне жаль, – проглотил он ничего не значащую фразу, что намеренно предварительно высушил в своём подсознании. – Ты сама виновата, – надломлено процедил Себастьян и вышел прочь.

С этого момента Тина старалась загладить свою вину, хотела относиться к Себастьяну с большей теплотой, но он чувствовал, что эти попытки были как бы в форме дружеского обязательства, он видел, что она часто надевала маску веселья, когда они в очередной раз встречались. И хотя ранее Моран ощущал, как ему претит это временное проживание в качестве обычного мещанина, чем дальше, тем всё более он откладывал грандиозные планы по возвращению в строй Мориарти. Благодаря Тине он даже начал входить во вкус обычных радостей.

Порой Себастьян часами мог наблюдать в абсолютной тишине, как Тина рисует. Тихий напоминающий стрекотание кузнечиков скрежет графита о шершавую бумажную поверхность успокаивал ему нервы, вводил в праздное раздумье. Ему вспоминалось, что его отец, художник по роду занятий, упрекал его мальчиком за отсутствие таланта, нарёк бездарностью и «ленивым никчёмным дерьмом». Он спился вскоре после смерти жены, из-за чего Моран ещё живо хранил в памяти пьяные побои, когда папаша был вновь не в духе в связи с плохими успехами сына в области гуманитарных наук и живописи. Отец скончался от цирроза печени, и поскольку бабушка с дедушкой по материнской линии были мертвы, дед по отцовской находился в доме престарелых, а бабушка покоилась в могиле, одиннадцатилетнего Себастьяна пристроили в детский дом. Так наметился новый этап в его жизни, в котором каждый день нужно было пытаться просто выжить: ребята из интерната невзлюбили новенького, а монахини, на чьём воспитании находились дети, не отличались мягким нравом. Моран благодарил судьбу за счастливый случай, который она подбросила ему в семнадцать лет, когда он подрался в подворотне с мелким торговцем наркотиками. Шаг за шагом юноша сошёлся с нужными людьми, которым пригодились его незаурядные таланты стратега и физические способности.

Похожий на дуновение ветерка, лёгкий смешок Тины вывел Морана из задумчивости.

– Чего хихикаешь, обезьяна? – насупившись, спросил он, отнимая кулак от уголка рта.

– Ничего, – кокетливо ответила она. Его требовательный взгляд заставил её продолжить. – Ну, я в общем… Не знаю, мне кажется выходит не очень.

– Что выходит не очень?

Тина скривила губы и застенчиво повела плечом, не желая говорить, затем неудовлетворённо приложила карандаш ко лбу (она всегда так делала, когда была недовольна результатом). Себастьян лениво вздохнул и резко встал с кресла, затем нахально заглянул под руку Тине.

Прямо перед ней на столе стояла ваза с фруктами, скатерть хитроумно задрапирована в художественной небрежности, но на холсте ничего этого не было: вместо изящного натюрморта Моран увидел громоздкую задумчивую фигуру мужчины в кресле.

– И зачем? – с удивлением тугодума поинтересовался он.

– Ты меня вдохновляешь, – просто и сердечно ответила Тина, убирая с лица белёсую прядь волос. Себастьян заострил внимание на блёклых пятнах пасмурного света, что замерли на её тонкой шее и выпирающих ключицах. – Мне показалось, что ты смотришься очень поэтично там, в лёгкой тени угла комнаты. Я люблю, когда на лице мужчины ясно видно внутреннюю умственную работу… И ещё у тебя черты казались мягче, чем обычно, когда ты напряжён и готов весь мир облить грязью.

Моран самодовольно хмыкнул и вновь обратил взгляд на холст. Ему хотелось вглядываться в каждый штрих, дабы угадать за ним чувство, с которым он нанесён на бумагу. Затем он посмотрел на Тину. Она тоже рассматривала свою работу, и во взгляде её читалась критичность к себе и здравая самооценка.