Текст книги "Разбитые надежды (СИ)"

Автор книги: Victoria M Vinya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

Пока она искала паспорт, обёрнутый в обложку из крокодильей кожи, то и дело рассматривала разного рода важные бумажки и документы. Внезапно из какого-то файла вылетела фотокарточка. На обратной её стороне было написано: «Милой супруге. Помнишь ещё запах морского ветра?»

Она перевернула фото лицевой стороной и тут же закрыла рот рукой, сдерживая сдавленный крик. Это лицо, эти кудри, а главное эти серые глаза, что так очаровательно когда-то глядели на всё вокруг… Да, это было именно тогда, когда он вдыхал запах морского ветра…

Весь вечер Алексис рыдала, прижимая к себе эту фотокарточку. Ей было уже тяжело дышать, горловина майки стала противно липнуть к телу от солёной влаги.

Почему мать не показывала ей фотографию? Значит многое из того, что она говорила о её рождении и своих отношениях с её отцом, было ложью. Она здесь не выглядит несчастной, а он красивый и на вид интеллигентный мужчина.

«Эти глаза, я не могу их забыть… Ах, как он опустился! – с жалостью и омерзением думала Алексис. – Я хочу уснуть и проснуться в другой жизни, чтобы всё было иначе… Ах, как он опустился!..» – по-детски бормотала она, сжимая от боли себя руками.

Кэролайн поняла, что забеременела, лишь на третьем месяце: до этого её не мучили токсикозы, только есть хотелось больше обычного, иногда случались головокружения, но она всё спихивала на переживания из-за развода. Она не желала возвращаться к Клаусу, тем более видела его несколько раз в отвратительном состоянии (это были несколько последних дней, когда она вообще его видела). А затем из ниоткуда нарисовался Кевин – её знакомый из университета. Он ухаживал за ней долгое время, а через десять месяцев, после того, как Кэролайн родила Алексис, сделал ей предложение.

Кэролайн не любила Кевина и даже почти не испытывала к нему чувств как к мужчине, но у него было много денег, стабильное положение в обществе и уверенность в завтрашнем дне. Он любил появляться со своей элегантной женой на встречах с деловыми партнёрами, на светских вечеринках и в компании друзей, где он мог без слов похвастаться красивой супругой. Он видел в ней не женщину, а приложение к своей значимой персоне, но и его и её это вполне устраивало.

Зато это не устраивало Алексис. Всё детство она чувствовала, хоть ещё пока и не осознавала, холод и отчуждённость между родителями. И хотя Кэролайн никогда не скрывала от дочери, что Кевин ей не родной, девочка всё равно воспринимала его как родителя – иначе не могло и быть, она не знала своего настоящего отца, даже того, как он выглядит. У Алексис всегда были самые красивые платья, самые дорогие куклы, самые пышные дни рождения, но она завидовала своим небогатым подружкам, видя теплоту в их семьях и не ощущая её в своей.

В гостиной всё ещё горел свет. Мать до сих пор сидела там. Алексис тихо вошла в комнату и остановилась на пороге, наблюдая странную картину: Кэролайн отрешённо смотрела в какую-то точку, на разрумянившихся щеках блестели слёзы, а пальцы, борясь с дрожью, перебирали в руках те антикварные серьги, из-за которых был скандал два года назад. Её лицо было преисполнено горечью, но оно было живым! Настоящим. Алексис давно не видела на лице матери живых эмоций, столь естественного выражения.

Алексис подошла к Кэролайн, та подняла на дочь заплаканное лицо и испуганно тряхнула головой, чувствуя неловкость от того, что её застали в таком состоянии. Алексис протянула матери фотокарточку, и её юное лицо скривилось в страдании.

– Как ты могла? – хрипло прошептала Алексис. – Ты самый подлый человек из всех, кого я знала…

– Прости, – только и смогла ответить Кэролайн.

Уходить от ответов сейчас было бессмысленно, врать тоже, да и самой Кэролайн было в тягость что-то выдумывать из-за апатичности настроения.

– Неужели мне должно было минуть сорок лет, чтобы я поняла, как заблуждалась в жизни? – внезапно отвечала она. – Чтоб осознала, насколько я бездушный человек, неспособный уметь любить? Именно уметь любить, а не принимать чужую любовь, не работая над отношениями… Деньги, деньги, одни деньги ценила! – Кэролайн начала задыхаться и схватилась за платок, чтобы высморкаться. Дочь молчала, не перебивала её. – Я трусливая, жалкая… только и научилась, что себя жалеть…

– Мам… мама, перестань, – испугалась вдруг Алексис и обняла её. Когда она назвала её подлой, это было не так страшно, как слышать то, что Кэролайн ненавидит себя: это было так странно и в понимании Алексис не в духе её матери, которую она всегда видела уравновешенной и непроницаемой.

– Что? Что перестать, милая? Посмотри на меня! – зашептала в ужасе Кэролайн, распахнув глаза и уставившись на дочь, – ну, посмотри! На кого я похожа, м?.. Что ты молчишь?.. Я похожа на куклу! Мерзкую неживую старинную фарфоровую куклу, что стоит у меня в комнате, в доме моей матери!

– Мамочка, хватит, пожалуйста, – беспокойно причитала Алексис, обняв мать и поглаживая её светлые локоны.

– Ах, если бы всё можно было вернуть… и юность, и любовь, и остатки чистоты души…

***

На остановке и у кафе-бара, стоящего неподалёку, было людно. Близился шестой час вечера, работяги бежали выпить, прочие ждали транспорт. Клаус сегодня рано утром пришёл в бар, чтобы опохмелиться, но перестарался и, захмелев с прежней силой, уснул прямо за стойкой; разумеется, через несколько минут его выволокли на улицу, усадили под растущее рядом дерево, чтоб не смущал посетителей. Клаус ничего не понимал, бормотал что-то себе под нос, скрючивал пальцы на руке, в отупении разглядывая свои бессмысленные, пьяные действия. Чья-то рука стала осторожно, но настойчиво хлестать его по щекам, непонятный человек что-то приговаривал. Клаус не понимал ничего, потому стал отмахиваться, но эти попытки выглядели жалко.

– Ну, давай же, братишка, очухивайся же ты наконец, – вдруг заговорил субъект на понятном языке.

– Уйди! Не т-р-рожь… – рявкнул Клаус в ответ.

– Ник, давай вставай уже, поедем домой, м? – прорезался родной голос, и два озорных карих глаза Кола уставились на него.

– М-м, солидный какой! – пытаясь пошутить, мерзким голосом выпалил Никлаус и глупо улыбнулся, прикрывая глаза.

– Хм, благодарю сердечно, братец, – Кол весело оправил дорогой пиджак, – поднимайся давай, вот та-а-ак! Сто лет не виделись, Ник! Тебя не узнать, – бодро продолжал Кол, но чуткий к подоттенкам настроения Клаус слышал нотки горечи в голосе брата, который, вероятно, был в шоке от того, что увидел.

Клаус не помнил, как очутился в своей квартире, вымытый, лежащий в постели. Прошедшая неделя чудилась дурным сном, но подобные недельные запои время от времени давно были для Никлауса нормой.

В соседней комнате Кол смотрел по телевизору повторение сегодняшней игры своей баскетбольной команды, он почти задремал уже.

Кол сделал успешную спортивную карьеру, года три назад он стал тренером. С Бонни он развёлся после окончания колледжа, но поддерживал с бывшей женой хорошие отношения, они совместно воспитывали сына. У него также было двое сыновей от второго брака; можно сказать, что жизнь его удалась – Кол считал себя счастливым человеком.

Клаус втихую достал бутылку пива, но как только щёлкнул крышкой, Кол резко вскочил и выхватил у него из рук «эту отраву».

– Супер вообще, – процедил младший Майклсон, с отвращением выбрасывая бутылку в мусорное ведро.

– Извини меня, пожалуйста, – жалко ответил Клаус и закрыл лицо рукой, голова его поникла.

От осознания собственной убогости и ничтожности Нику хотелось провалиться сквозь землю. Он не виделся лично с Колом восемнадцать лет, а сейчас предстал перед любимым братом ничем – алкоголиком, доживающим свой век.

Кол где-то час читал ему лекцию в семейном стиле, кричал, энергично жестикулировал, а Клаус в ответ ему кивал, со всем соглашался. Это зрелище добило Кола. Он внезапно замолчал. «Что здесь за представление я устроил перед этим несчастным, пропащим человеком? Он ведь и так всё понимает. Он поделать уже с собою ничего не может, я же знаю Ника: у него есть эта слабость натуры, ведомость. Его трудно назвать борцом за жизнь. Зачем я «выступаю» сейчас? Мы взрослые люди, чёрт бы меня побрал, я должен просто его вытащить, должен сделать всё, что в моих силах».

– Мамуля, привет, я вас с папой не разбудил?

– Ох, здравствуй, мой родной! – послышался суетливый голос Эстер. – Да не очень, мы с отцом ещё сериал смотрим, не ложимся, – Кол через трубку почувствовал, что мать улыбалась.

– Мам, я… я тут Ника нашёл, он даже разговаривает со мной, – тихо сказал Кол, приглушая голос всё более. О Клаусе они всегда с матерью говорили тихо, будто о какой-то тайне. – Я завтра приеду домой, я хочу отвезти его к вам с папой. Останусь вместе с ним, может, хотя бы попробую его в чувства привести, он очень плох.

– Боже, я не верю! Как он? Дай мне его, пожалуйста!

– Нет, нет, мамуль, не сейчас. Завтра приедем, тогда и поговорите, а сейчас не надо.

– Ох, у меня аж сердце замерло, – как-то совсем по-старушечьи сказала Эстер и громко задышала из-за переживаний.

– Я просто хотел подготовить тебя к завтрашнему дню, хотя и понимаю, что ты теперь нервничать будешь. Деваться мне некуда было. Ладно, мы спать будем ложиться, поцелуй за меня мелких, спокойной ночи, мам.

– Добрых снов, Кол.

Это были долгие четыре месяца, но Кол не сдавался. Клаус несколько раз срывался и уходил в запой, и брату приходилось силком вытаскивать его из местных грязных баров, коими «зарос» их родной городишко за последние десять лет. К слову, многие здесь спились, включая и соседей – старых друзей Майкла. Мистеру Майклсону было от этого больно, и он огородился от всех знакомых, проводя свободное время с семьёй, особенно со внуками. Он винил себя в пьянстве Клауса, не понимал и не видел всей картины, оттого считал, что недостаточно времени уделял воспитанию старшего сына.

Из Парижа приехал Стефан к исходу марта, именно благодаря этому событию в Клаусе случился перелом. Началось душевное обновление.

Ему было спокойно и тихо в обществе обожаемого друга, с которым он придавался воспоминаниям о юности, но с вящей внимательностью и удовольствием слушал рассказы о Франции и семье Сальваторе, которому Елена родила девочек-близнецов.

– Тут наши одноклассники собрались в баскетбол погонять! Дамы даже наши будут с отпрысками следить за игрой, пойдём и мы тряхнём обвисшими задницами, Ник? – весело говорил Стефан, собирая спортивную сумку.

– Оригинальная встреча одноклассников? М-м… – Безучастно ответил Клаус, делая глоток кофе и пустыми глазами разглядывая шторы, сквозь которые отчаянно пробивалось весеннее солнце.

– Да хватит уже дома-то тухнуть! Ну вот что ты будешь делать сегодня, если не пойдёшь со мной? Будешь телевизор смотреть или компьютер насиловать? Всё равно за ним сегодня Кол в свои дурацкие «стрелялки» играет – у него выходной. – Стефан силком поднял друга с табурета. – Всё, ты идёшь. Без разговорчиков в строю, пожалуйста!

– Ты извечный мастер уговоров, Стеф! – усмехнулся Клаус и отправился доставать спортивную одежду.

– Мастерство не пропьёшь, друг мой.

Сначала Клаусу было неловко в компании одноклассников. Да, не все из них добились высот, не все осуществили мечты или удачно вступили в брак, но никто не пережил подобного падения. Он сам об этом не рассказывал, но внутренне стеснялся так, будто об этом было известно, и все осуждали его. Поначалу он молчал, да и к нему неохотно обращались, и Клаусу захотелось идти оттуда прочь, только бы не видеть этих лиц и не услышать внезапно, что кто-либо из одноклассников знает, что с ним случилось.

– А что это ты молчишь, как скотчем рот заклеил, Ники? – вдруг обратился к нему Стефан. – Мы тут вообще-то все собирались твои писульки обсуждать! Спенсер мне позавчера на уши сел, весь на эмоциях от прочтения «Лиама».

– Вот именно, спрятался там, сидит да чаёк свой из термоса цедит! – подхватил его Спенсер.

Клаус силился вспомнить, каким был Спенсер в школьные годы: капитан команды по баскетболу, король вечеринок и отличник по биологии… Но почему-то ему, как назло, вспоминался только рассказ Ральфа о том, что кого-то из парней вырвало в гараже родителей Спенсера. Он вдруг засмеялся.

– Ржёт сидит! – глупо, но заразительно улыбался Стефан, тыкая в плечо друга. – Над чем ты там хохочешь в одно рыло? Мы тоже хотим послушать!

«Самый удивительный человек в моей жизни! Ему достаточно сказать одну фразу, чтоб растопить в моей душе лёд, чтоб вывести меня из отупения и уныния. Я должен был ценить его сильнее, должен был чаще видеться с лучшим другом. Странно, что он никогда не обижался на меня из-за того, как я забывал его, пока устраивал свою карьеру и личную жизнь».

– Да я вспомнил, как в выпускном классе Ральф рассказывал про вечеринку у Спенсера, что кого-то там в его гараже нехило вывернуло…

– Там вонища стояла неделю! – захохотал в ответ Спенсер.

Никлаусу стало тепло. С этими людьми он по-прежнему мог посмеяться над какой-нибудь ерундой, без стеснения сплетничать о горожанах и обсуждать что угодно. Вот и сейчас всех охватило общее ностальгическое чувство, воспоминания о школьных годах.

Одноклассники после донимали Клауса расспросами о его книгах, о том, как ему посчастливилось связаться с самым лучшим нью-йоркским литературным издательством. Усилиями и намёками Стефана никто не затрагивал вопроса о том, почему Никлаус перестал писать и вообще исчез из поля зрения СМИ.

Игра началась только ближе к ночи. Все были охвачены чувством общей радости от сближения после стольких лет: парни с поля свистели девчонкам, а девчонки громко болели за команды и пели школьные песни команды чирлидеров.

А через неделю на странице Мистера Л. на фейсбуке Стефан случайно обнаружил следующий пост: под монологом (скорее, даже личным письмом, представленным публично) была прикреплена фотография совсем ещё молодого Никлауса с его первой презентации «Пожара».

«Всякое трепетное сердце когда-нибудь отобьётся, потухнет когда-нибудь самый пылкий взгляд, стихнет самый громкий голос… Это так естественно и так печально.

Так вот, мой милый мальчик с трепетным сердцем, я привык считать себя твоим наставником, учителем, покровителем, но и сам не заметил, сколь многому научился у тебя. Как я вдохнул в тебя уверенность, так и ты вдохнул в меня новую жизнь, надежду и бережное отношение к миру и людям.

И пусть все, кто когда-либо обожал и превозносил тебя, молчат сегодня, я хочу говорить о тебе. Хочу говорить о том, как ты когда-то сумел подарить людям одни из лучших слов, что были сказаны в литературе за последние двадцать лет.

Наверное, есть и моя вина в том, что случилось с тобой. Я упрятал тебя под своё крыло и эгоистично бросил тогда, когда был особенно нужен.

Я помню, как учил тебя ни за что не извиняться и принимать подарки судьбы как должное… Но сейчас, вспоминая тебя, мой милый мальчик с трепетным сердцем, мне больше всего хочется сказать «прости». Прости меня».

Двадцать миллионов оценок. Более семи миллионов репостов.

***

В конце мая Алексис с матерью приехала в гости к бабушке с дедушкой. Мучительные экзамены остались позади, так можно было расслабиться перед следующим семестром.

Кэролайн сильно разругалась с Кевином, поэтому предпочла пожить неделю-другую в обществе родителей и дочери. Ей всё не нравилось в отчем доме, здесь ей было скучно. Дни текли вяло, Кэролайн предпочитала валяться в гамаке у дома в компании книг или журналов.

В одно утро ей всё же захотелось пройтись по городу, поглядеть, чем он ныне дышит, чем занимаются горожане по утрам на лужайках, заглянуть в местную булочную. Кэролайн надела короткое шёлковое платье нежно-розового цвета, широкополую дизайнерскую шляпу, солнечные очки и отправилась на прогулку. Ей было безразлично, что она не вписывалась в «местный колорит», и выглядела чересчур городской особой. Сначала Кэролайн бесцельно бродила по знакомым улочкам, но после даже зашла в кино, навестила родную школу и кафе, где когда-то любила сидеть по выходным.

Через четыре часа она возвращалась домой, испытывая удовлетворение от своей вылазки. Не дойдя до конца липовой аллеи у своего дома, она остановилась. У порога, на ступеньках, сидели Клаус и Алексис – вероятно, они говорили уже довольно долго. Алексис поднялась со ступени, протянула Клаусу на прощание руку и скрылась за входной дверью. Кэролайн стало страшно и хотелось бежать, как школьнице, которую уличили в баловстве. Сердце пропускало удар за ударом, а чувство вины, спрятанное глубоко-глубоко, вдруг вырвалось и заполнило весь её разум.

– Добрый день… Кэр, – мягко сказал Клаус.

– И тебе, Ник, – почти пропавшим и хриплым голосом отозвалась Кэролайн, сминая подол платья и, медленно подойдя, опустилась на ступеньку рядом с ним.

– Я тут с твоей мамой потолковал о том о сём… С Алексис вот познакомился, – с грустной улыбкой назвал он имя дочери. – Я хотел тебя увидеть сегодня… Хотя почему-то казалось, что ты не придёшь, как в каком-то любовном сериале, где интереснейший момент обрывается интригой, а новая серия будет только через выходные,– Клаус засмеялся и прикрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями.

– Не знала, что ты смотрел любовные сериалы,– простодушно ответила Кэролайн и виновато посмотрела на него.

– У меня ноги затекли, Кэр, пойдём лучше прогуляемся до нашей школы, поговорим, – он поднялся и протянул ей руку.

Хотя Кэролайн и была сегодня там, она не стала отказывать Никлаусу, потому как понимала, что рядом с ним эта дорога будет совсем другой. Поначалу они вели бессмысленный диалог о том, что с ними обоими сталось, кто виноват в разлуке и в том, что случилось, но вскоре замолчали, потому как через столько лет эти объяснения казались пустыми, неактуальными и ненужными прелюдиями к тому, о чём им хотелось говорить в действительности. Но соблюдая «этикет» взрослости и логичности, они были вынуждены обсудить это. После долгой паузы Кэролайн поняла, что наконец может поговорить об Алексис.

– Она похожа на тебя, Ник. Такая же чувствительная к миру, к людям, такая же душевная и мечтательная. Но вместе с тем она очень живая, деятельная и оптимистичная, она…

– В этом похожа на тебя. Идеальный сплав наших дурацких по раздельности характеров.

– Да уж… – вздохнула Кэролайн и остановилась.

«Как же годы изменили её. Всякое её движение столь незнакомое – плавное и роскошное… не те её милые метания, взмахивания руками и деловые позы. Наверное, всем окружающим кажется, будто она потеряла внутренний огонь, что она стала безжизненной. Но я знаю, что она стала просто другой, потрёпанной жизнью без любви… Но она всё та же моя Кэр, пусть это и понимаю я один». Они опять замолчали и долго потом шли в тишине.

– Простишь ли ты меня когда-нибудь? – внезапно дрогнувшим голосом спросила Кэролайн и испугалась своего порыва.

– Знаешь, столько времени прошло. Я многое передумал, переосмыслил за эти годы, хоть и часто бывал в самозабвении и опускался так низко, как только можно. – Клаус остановился перед какой-то оградкой и взялся на неё руками. – Я не могу тебя винить и упрекать за то, что ты такая… ну, вот такая, какая есть. Я испытал с тобой столько боли и счастья, с кем не испытывал никогда. Я недолго тебя ненавидел.

– Не говори так обо мне. Лучше скажи, что не знал никого, кто так сильно любит себя и деньги.

– Хм. Да все себя любят. И все любят деньги, – усмехнулся Клаус. – Все хотят жить в покое, в уверенности и беспечности. Просто мало кто понимает, что не следует превращать свои эти желания в культ.

– Ты, наверное, думаешь, что я никогда не любила тебя? – сказала Кэролайн, и по её щеке прокатилась непрошеная слеза. – Хотя, вероятно, ты будешь прав: что ж это за любовь такая?

– Я не думаю так, Кэролайн, я знаю, что ты любила меня, хоть и любила не всем сердцем. Просто ты разочаровалась во мне… Знаешь, я тут понял одну вещь – все люди хотят быть очарованными. Всегда. Мы влюбляемся в странный, непонятный нам образ, он нас этим и пленит. Но почему-то никто не хочет любить обыкновенного человека, все хотят любить человека загадочного… Я тут вспомнил, как пару лет назад прочёл одну книжонку, она хоть и безвкусная, но да ладно. Дело вот в чём: нравился мне там один мужской персонаж, потому что он парил над суетой, жил полной жизнью и всё такое, но когда мне открылось то, что он любил какую-то дуру, я был взбешён! – Клаус засмеялся и замахал деловито руками. – Как же так? Он, такой необыкновенный, а любит какую-то простушку без начинки?.. А потом вдруг понял, что это самое удивительное, что есть в этом персонаже – что он обычный человек. Его образ был действительно настоящим… Так вот, к чему я говорил? Я хотел сказать, что как только что-то теряет для нас очарование, мы ставим на этом крест: мы начинаем любить другой сериал, другого актёра, другого автора, другую марку одежды, другого человека лишь бы снова попасть под очарование. Это так просто и в то же время так сложно понять во всей полноте. Я сейчас даже, наверное, с уверенностью могу описать любовь в моём понимании. Мы вот все когда влюбляемся, ждём последующей за этим настоящей любви, как чуда. Но любовь зачастую приносит одни разочарования: грязную посуду, разбросанные носки, возлюбленного в домашних шортах, нервозность, ремонт квартиры, примирение с чужими «тараканами» и прочее-прочее. Тут, мне так кажется, самое удивительное, если ты находишь в любимом новое очарование – очарование любить его самого, а не образ, вымышленный тобою. Я знаю, что говорю старую истину другими словами, но ведь это так. И я вот долго не мог быть счастлив с тобой, вообще не мог быть с тобой, пока не полюбил именно тебя, а не девочку-музу со страниц школьного рассказа…

Кэролайн хотела тысячу раз спросить «за что?», за что же он её может любить, но понимала, что её самобичевания не дадут ей внятного ответа. Ей дал его сам Клаус. И не стоило пытаться искать в этом какой-то сверхсмысл, просто Клаус смог понять в жизни то, что невозможно понять запросто и сразу, а только опустившись на самое дно. Прощать людей за непоправимые ошибки способны далеко не все, и не все прощают искренне, не тая скрытой обиды. Природная проницательность позволила Нику в первую очередь следить за своими поступками.

Они приближались к главной дороге, ведущей к зданию школы. Был четвёртый час дня, солнце палило так же нещадно, как и в тот далёкий день, когда они возвращались вместе после школьного матча. Клаус разглядывал любимую повзрослевшую Кэролайн; ветер трепал её волосы и полы шляпы, задирал подол платья. Она в его глазах не потеряла ни грамма того, что околдовало его много лет назад.

Никлаус силился вспомнить тот день и ту прогулку до дома до мельчайших подробностей, но никак не мог. В его памяти отчётливо слышался лишь девичий смех Кэролайн, рисовались два игривых завитка на висках и коротенькая красная юбчонка – форма команды чирлидеров – едва прикрывающая молодые, энергичные ноги.

О чём же думала она сейчас, в эту минуту? Ему бы так хотелось, чтобы о том же, о чём и он.

Кэролайн взяла по-ребячески Клауса за руку, невесомо поцеловала в верхнюю губу и нежно улыбнулась, увлекая его за собою вдаль…