Текст книги "Три степени свободы (СИ)"
Автор книги: Vavilon V
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
Все чаще и чаще я всматривался вдаль и задерживал дыхание, если замечал столбы пыли от коней. Каждый раз зря, каждый раз это был не он.
Окружение мое оставалось все также скудно. Нелеллу не разрешал лицам мужского пола со мной разговаривать, девушки боялись, а Аллиетту я видел нечасто, а если и видел, то, как правило, она была занята.
В последние дни мая, когда внутри уже все трепетало в преддверии, и я не отходил от окна, Нелеллу пришел ко мне с счастливыми для себя вестями.
– Он не приедет, Тилла, – засмеялся, а я только и нахмурился:
– Приедет, ранним летом.
Как же принц расхохотался после этого. Наверное, было какое-то письмо его отцу или еще что-то, только вот я не знал об этом. Никакая служанка мне больше свитков не передавала, а тот, что имел, я перечитывал сотню раз в день и тихо верил.
Нелеллу утешающе похлопывал по плечу, когда находил меня смотрящим за горизонт, и насмешливо поглядывал все остальное время. Перед сном он чмокал меня в щеку, а я старательно выбрасывал из памяти и мыслей то, что он делал до этого поцелуя.
Чувство тревоги настигло в начале июля, когда по-прежнему не было ничего, кроме душащих ночей и дневных ожиданий. Я пошел по замку целенаправленно на поиски Аллиетты. На поиски подсказки. Но смуглый мальчик, возящийся с грязными чинами в подсобке, шепнул: «Нет ее больше, замуж вышла».
И вот после этого тревога захлестнула с головой. Одной рукой я сорвал воротник с опалами, затрудняющий дыхание, и кинул этому мальчишке, уставившемуся на вещь в смешении удивления и восхищения.
Я быстро нашел Нелеллу в общем зале, и как же он расхохотался, когда я спросил его о приезде господина! Его лицо покраснело от натуги, но он все еще не мог закрыть рот, все еще не мог насмеяться вдоволь. Я же чувствовал себя дураком, но был еще большим на деле, потому что все еще ждал.
Не мог не ждать.
С тоской смотрел вдаль и вздрагивал, если получал известие о чьем-либо приезде. Мой мозг вовсю подстраивал фразы и выбирал слова для первой после разлуки встречи с господином. Я понимал, что речь должна выйти красивой. Воистину красивой и правильной, и только в таком случае господин Ореванара смог бы меня простить.
Собирался начать с извинения за любовь. Неправильную, постыдную и мерзкую, ту, которую я намеревался держать взаперти. Я хотел сказать господину, что смогу быть самым преданным и верным его слугой до конца. Что буду делать все по его приказу и ничего без. Что смогу стоять на коленях перед ним неделями и спать у его двери.
Я старался сделать речь об этом красивой, но все, что выходило, было поспешным, уродливым и правдивым, словно выстроганным. Почему честность всегда выходит с такими кривыми углами, и только ложь умеет литься сахарным сиропом?
Например, ложь Нелеллу… К сожалению, наверное, я никогда не смогу забыть его сладких фраз, нашептанных в самое ухо. Но я все бы отдал, чтобы смочь.
Мое ожидание не увенчалось успехом до окончания лета. Я повторял про себя «не может не приехать», словно мантру, и лишь это сдерживало от жестких необдуманный действий. В сентябре же пролился первый для меня луч солнца. Приехал мужчина с черными, густыми усами и лысой головой, приехал мужчина, которого когда-то я видел гостем в доме господина.
Конечно, он меня не узнал, да и я даже имени его не помнил, а может, и не ведал вообще никогда. Но это было хоть что-то.
В его честь не закатили пир, не пригласили танцоров и не открыли большой зал. Все проходило в зале малом. Столы ломились от еды, слуги метались, а я сидел по левую руку от Нелеллу, в то время как мужчина с черными усами восседал по правую руку от короля. Наевшись баранины до тошноты, запив ее вином до краев, я замер в ожидании чего-то более скорого, чем приезд господина. И я действительно дождался, когда мужчина откланялся наконец и в полупьяном виде сообщил о намерении направиться в предоставленные ему покои. Он прихватил с собой слугу, и я вскочил, собираясь его догнать. Нелеллу тщетно пытался меня удержать за рукав, но я дернулся с такой силой, что тот мог остаться без конечности.
– Милорд, – обратился он к нему, так, как слышал, обращаются другие. – Милорд, мне надо с вами поговорить.
– М-м-м-м? – он развернулся ко мне и встал, покачиваясь. – Слушаю-с.
– Вы ведь знаете господина Ореванара, господина Главного Советника?
Милорд прыснул с пьяного смеху в свои усы:
– Ну конечнос. Кто же его не знает-с.
Слуга, видно привыкший и интригам и тайным разговорам, отстал на несколько шагов и старался держать эту дистанцию.
– Пожалуйста, позвольте спросить, как у господина Ореван…
– Господин Ореванара, господина Ореванара! – эта старая пьянь меня передразнила и прыснула со смеху еще раз. – Что ж ты называешь его так, мальчишка? Был я у него недавно-с, да, довольный ходит, но, как всегда, не улыбается… Что за человек этот советник! – засмеялся и отмахнулся, стоять ему было уже тяжело, он покачивался, словно намеревался затанцевать. – Приедет скоро, ага-с, – и с этой удивительной фразой он запал назад, словно облокотился на стену, но стены не было. Я успел его подхватить, и слуга сразу же оказался рядом:
– Позвольте мне, господин…
Повисшую на руках тушу я передал хрупкому на вид слуге и удалился.
«Приедет скоро»… Это была следующая точка отсчета для ожидания.
И знаете ли вы, имеете ли вы на самом деле представление, хоть малейшее, о том, что на самом деле значит ждать? Томиться часами, изнывая, словно в тюрьме на холодном полу, в то время как перед тобой, по сути, распростерт весь мир. Быть привязанным неведомой и невидимой тонкой нитью, когда игла с этой самой нитью прошивает каждый день заново, повторно, и все крепче.
Настоящее ожидание – это взгляд, устремленный вдаль, и вечный счет каждой минуты вслух. Ждать – это больно.
Я ощущал себя волком у двери, голодным, поджидающим волком. А Нелеллу, усмехаясь, все ходил вокруг, не скрывая насмешки, но, наверное, только сейчас я до конца осознаю, что ему также в какой-то степени было больно. Только это уже другая боль, отдающая в висок и прокалывающая сердце каждый раз, когда слышишь чужой счет… Ревность к человеку, которого Нелеллу даже видеть не мог, ревность к тени, которой не было, ревность к пустоте, к чужому портрету в воздухе.
Я ждал, а он за этим наблюдал, и мы ненавидели это все оба.
– Что ты ему скажешь, – медленно Нелеллу наливал вино до краев, – когда увидишь? Ты ведь уже придумал. Не мог не думать об этом.
– Да, – я улыбнулся ему, не намереваясь продолжать, и Нелеллу засмеялся, искусственно и, как он считал, эротично:
– Мой Тилла держит это в секрете, словно на самом деле это чего-то стоит, – хмыкнул. – Что бы ты не выдумал, твои слова обернутся ничем перед ним. Ты знаешь, нет? Все бессмысленно, все-все-все, – повторил со смаком, – не имеет смысла. Ты ничего не добьешься, я уже вижу, как глух он будет к тебе, ты не получишь ничего, кроме горя, Тилла… Я так хочу тебя уберечь, ты должен понять, что твое ожидание обречено. Напрасно.
С полным до краев бокалом, грозящим пролиться в любой момент, принц полз ко мне на колени по шелку, драгоценному шелку. И не думал он о руках и цене, создающей такую красоту. А господин Ореванара бы ценил…
– Зря ты мне это говоришь, – так хотелось сбить с него спесь, – в тот день, когда я пойму, что все обречено, что все напрасно, в тот день я сойду с ума.
– Глупенький, я не позволю тебе заболеть… – он дотянулся до меня рукой и мягким жестом провел по моей щеке. – Все лучшие лекари к твоим услугам.
– Ты меня не так понял, принц, – теперь уже усмехнулся я. – Когда я сойду с ума, болеть будут другие.
Это была угроза. Если бы у Нелеллу были мозги, он бы позвал стражу, и мне свернули бы шею. Если бы Нелеллу был гордым принцем, мое тело бы уже кормило ворон, и глазницы стали бы пустыми. Но это если бы принц был принцем, а не нарядной, похотливой и эгоистичной куклой, отдающей себе отсчет в том, что каждую ночь насилует человека, и наслаждающийся этим.
– Какой ты грозный, я тебя разозлил? – он пригубил вина и после облизнулся, играя в дикого: – Снова будешь брать меня сзади до изнеможения?
Я поморщился, и он это заметил:
– И чего это кривимся, а? Будто это я сам себя имею как в последний раз… Хах, признайся уже, что сам от меня тащишься, признайся, что тебе со мной очень даже хорошо.
– Меня тошнит от осознания того, как мое тело живет по ночам, – я все-таки признался, но гордости у принца точно не было:
– Твое тело – это и есть ты! – он сделал еще один глоток. – И кончаешь тоже ты! Заметь, кончаешь со мной, а не с этим… – замолк, подбирая слова, но закончил усмешкой и фразой: – Признайся, что тебе все нравится.
Потянулся ко мне, вино наконец закономерно пролилось на шелк, и я в раздражении откинул голову на подушку. Но это не помогло, и принц все же дотянулся до моих сжатых губ.
Я думал о темном пятне на персиковом шелке. Думал о навечно испорченной красоте, которая обладателем так и не была оценена по достоинству и, пожалуй, даже не была замечена. В этом был весь принц, весь Нелеллу. Обладая практически всем, это все он не оберегал, и это все его не заботило. Только меня, не принявшего его покровительство, сопротивляющегося всему, он хотел и видел.
Не понимал его. Уметь любить только то, что тебе не принадлежит, и неряшливо, невзначай портить то, что принадлежит… Это удел даже не глупца, юнца и слепца, а кого похуже.
«Вот когда я стану обладателем господина Белого Цвета, когда господин Ореванара будет мой, я не буду, словно Нелеллу, проливать на него вино. Я посажу его в самую красивую и добро сделанную клетку и буду кормить лучшей пищей. Я не буду его портить, я буду его обхаживать…»
Нелеллу целовал меня с жаром, наверняка догадываясь о сладких мыслях в моей голове, и это раззадоривало его. Заставляло желать только сильнее.
– Признайся, что ты меня хочешь, – зашептал в мои измученные губы, и я видел это в чудном блеске его глаз. Видел это безумие и понял, что не время быть таким же диким, как он.
Если бы вздумал выпалить все как на духу, если бы я осмелился быть собой, то в этой безобразной голове принца родился бы какой-нибудь чудовищный план… Усомнись он только во мне, в том, что мои надежды не пусты, и у меня есть шанс… В его силах было сплавить меня куда подальше, в его силах было сделать так, чтобы моя встреча с истинным господином моего сердца никогда бы не состоялась.
Нелеллу ревновал и все же терпел мое ожидание, но перегни я палку, он бы показал, что такое истинная безысходность.
Пришлось ответить на поцелуй и в ту ночь. Пришлось позволить себя втянуть в грязь и разврат, втянуть в то самое мерзкое, о чем слуги и стража шептались днем. Пришлось втянуть себя в ночь. В темноте это еще не выглядело так отвратительно, но как только наступал рассвет, все всплывало в голове не темными образами, а в красках. Нелеллу от этого сиял, а я подыхал, и только надежда свидеться с ним придавала сил на каждый вдох, на каждый стук сердца.
========== Глава 3. Быть в земле ==========
Ветер бушевал немилостивый, крепкий, северный. С самого начала осени порывы сносили знамена, совсем тонкие деревья и тряпки прачек. За последним я пристрастился наблюдать: это вызывало если и не добрый смех, то широкую улыбку, и Нелеллу едко подметил эту самую улыбку:
– Я смотрю, ты, наконец, привыкаешь… – и прошел мимо, даже не поняв, что этим выпотрошил меня всего.
Да, ветер действительно бушевал в самом начале осени, а потом затих, уступая место проливным мощным дождям. Поговаривали, что это все магия, проделки врагов Королевства – не бывало такой погоды в цветущем нашем «Царстве», но я только криво усмехался. Бывало, еще как бывало, и пусть из-за стены дождя видно плохо, я не прекращал посматривать вдаль, откровенно уже не ждал; я сам затих, подобно ветру; притаился, подобно зверю, ощущая… Волоски вставали дыбом на руках от этого «ощущаю», а быть может, не интуиция вовсе, а холод? Ладно, не важно вовсе; главное, что вот в такой вот дождливый день к замку приближался кортеж…
… И с этого кортежа я взгляд отвести не мог, честное слово, я ведал, я знал, что он там. Словно я втягивал воздух из-под подков коней; словно дышал ветром, создаваемым скоростью экипажа; словно вместе с сыростью явно навеялся ясный запах цветов. Господин Ореванара был там; и когда это прекратилось, когда они оказались у стен замка, видел как слуги натянули ткань, как другой слуга распахнул дверь. Господин Ореванара не торопился выходить, но сделать это пришлось. Издалека мне показалось, что он одет в нечто похожее на серую мантию, с ненакинутым капюшоном. Руки его скрывались в этой мантии, плечи казались еще уже; он оглянулся, постоял немного и затем процессия двинулась. Слуги мокли и зябли под молотом дождя, но господин Ореванара все также не торопился, все также не изменял себе. Никогда не был поспешным.
Я вылетел из комнаты, заспешил к лестницам, намереваясь спуститься, выскочить во двор и, руша любое препятствие на своем пути, излиться в речи. Кинуться в ноги, и излагать, излагать… главное – красиво излагать грязные мысли.
– Не беги, – Нелеллу перехватил меня на первых же ступенях. Вытянул руку, преграждая, и оказалось, что крушить «любое препятствие» не так уж и легко. – Его сопровождают к Королю.
– Я подожду у дверей, – ринулся вперед и Нелеллу ломанулся на меня, всем телом удерживая:
– Тай, Тилла, остановись, пожалуйста, – и только после этого я заметил – как дурно принц выглядел. Еще утром был свеж по-обычному, а этим днем будто постарел. Глубокие тени залегли под глазами, верхние веки тех самых глаз будто обвисли, губы стали серыми и кожа тоже.
– Не могу остановиться. Пропусти, – жалости во мне его внешний вид не разбудил. Во мне вообще никогда и ничто не будило жалости.
– Своей истерикой ты добьешься только позора. – Прошептал этими серыми безжизненными губами. – Он не оценит, – и добавил, отпуская руку, – он правда ничего не оценит.
Я прошел мимо уже гораздо спокойнее. Зверь словно затаился, снова решая подумать: ведь господин – это не лань, которая может убежать. Но план никак не зарождался; да что я мог сделать? Говорить? Умолять? Плакать? «Он не оценит», – я осознавал, насколько Нелеллу прав, и это вызывало ненависть, а ненависть порождает плохие мысли и навязывает дурные поступки…
Но все же не ринулся с головой в пучину, а попытался сделать по совести.
– Сегодня на столе будет жареный кабан с отцовской охоты, – принц погладил массивный голубой камень на воротнике.
– Я не пойду, – пробурчал и устремил взгляд в окно, а потом Нелеллу вернул к себе внимание:
– Не пойдешь? Ты все же не хочешь его хотя бы увидеть? – усмехнулся печально.
– Нет, – замотал головой, поясняя:– если увижу, я сорвусь.
Я врал об истинных мотивах, но Нелеллу так обрадовался, что оглупел, поэтому и поверил.
– Верно, для тебя лучше его не видеть, – подошел ко мне, поцеловал в щеку и не мог перестать улыбаться по-дурацки блаженно. – Завтра же Каллис уберется отсюда.
– Это хорошо, – изображая смирение, я отвернулся и замер в ожидании когда принц провалит.
Нелеллу считал, что господина я все еще не видел, что тогда он смог меня остановить, и порыв мой исчерпался. Но я видел господина Ореванару. Проследил, когда тот покинул покои короля, проследил до самой комнаты, прячась по углам да за гобеленами. Это было так забавно: господин Белого Цвета часто оглядывался, я мог ощущать этот душный аромат страха, источником которого был он. Меня подрывало напасть, но я закрывал глаза и делал глубокий успокоительный вдох, и на выдох распахивал глаза вновь.
Вычислив, я исчез; правда, не сразу – ведь неимоверных сил стоило. Я посмел даже дойти до двери, за который скрылся господин Ореванара с единственным хилым слугой. Положил руку на ручку и начал поворачивать… Легкий скрип… и пришлось сбежать.
– Я вернусь скоро, и принесу тебе и мяса и овощей, – наконец Нелеллу оставил меня.
Весь вечер я метался по комнате, зарывался в постели, грезил, что все пройдет идеально. И все проходило. Принц вернулся, правда рано (намного раньше, чем обычно) и, вероятно, это было вызвано беспокойством обо мне. Вернулся с едой, которую я проглотил за пару секунд, и вином, которое мы быстро распили. Позвали слугу, и еще вина, и еще… Тяжелое, крепкое и сладкое; я видел, как взгляд Нелеллу мутнел, и сохранял полную трезвость ума. А вот Нелеллу, пьющий ровно столько, сколько и я, к середине ночи не мог встать.
Я поднял и кинул его тушу на кровать, накрыл одеялом и вышел из комнаты. Пил я нечасто; и да, такого рода питье отупляло, делало нелепым; но смог заметить: что если ты пьешь расчетливо, никакого влияния вино не оказывает совершенно. Если ты взвинчен, вино словно вода. А взвинченным я пребывал по полной.
До рассвета оставалось недолго и через двор я направлялся в ту часть замка, где уже мирно спал мой истинный господин. Выставленная стража, у дверей в его покои, мирно спала также. Они даже не почувствовали меня, даже не уловили скрип двери.
В комнате было темно, но я прекрасно видел в этой самой темноте. Стоял запах тех самых цветов, окружающих меня в период взросления.
Господин спал на спине: глаза плотно закрыты, лицо спокойное, умиротворенное. Я наклонился к нему, разглядывая, и он сразу же нахмурился во сне. Губы искривились, словно начал видеть кошмар, а потом глаза его открылись, и кошмар он начал видеть наяву, как я подозреваю… Закричать не успел, а может и не собирался; я просто прикрыл его рот ладонью и не смог не улыбнуться. Какие большие испуганные глаза! Никогда не забуду, хотя долго полюбоваться ими не смог. Он быстро пришел в себя, быстро успокоился, страх сменился принятием и, заметив это, я убрал руку.
– Я рад вас видеть, – проглотил ком в горле. – А вы хоть помните меня?
– Тилла, – вымолвил господин. – Ты еще жив.
Вот так просто: «Ты еще жив!»
Я был готов выть, бегать, рыдать; я был готовы выдержать тяжесть неба и даже не заметить, а господин ничего не чувствовал.
– А вы ждали когда я умру?
– Все года, – легко ответил, и я замотал головой:
– Нет, нет, не врите, – я, правда, не верил лжи и оправдывал ее: – Зачем? Вы же могли меня убить, поэтому если бы хотели, то убили бы. Не ждали бы.
– Ну, еще я ждал – когда ты сбежишь? Мне казалось, все закончится именно этим.
– Да, именно этим, – наклонился к нему ниже, и господин задрал подбородок – будто гордый, а может, я слишком сильно пропах вином. – Мы сбежим.
Мне хотелось напугать его – снова уловить его страх, которая источает кожа или расширенные в тихой панике глаза; но нет, он контролировал.
– Ты сбежишь, – поправил рукой ворот ночной рубашки, задирая повыше, скрывая ключицы. – Сбегай, Тилла.
Это прозвучало как вызов, скрытый приказ; наверное, он ведал, что мог мой управлять, чувствовал. А может, просто привык управлять и, уже не отдавая себе отсчета, когда у него есть на это права, а когда нет. Ладно, в любом случае, со мной он чувствовал, что права имеет, и прав был.
– Я украду вас, – и, чтобы придать решимости словам, чтобы подтвердить эти самые слова, я схватил его за кисть, чувствуя хрупкую кость под пальцами. Сжал, а господин засмеялся – совершенно искусственно, и это задело, порезало меня. Голова его запрокинулась, шея оголилась, хотелось его убить.
Рука моя отдернулась сама собой, пальцы слабовольно разжались, я почувствовал небывалый упадок сил и духа.
– И куда? – оттолкнув меня, он поднялся. – В лес? Если собрался меня убить, то убивай сейчас, я не заслужил долгих мук.
– Я не хочу вас убивать, вы знаете.
– Но твой лес убьет меня, – криво усмехнулся, порезал еще раз. – Куда? Куда, Тилла, ты можешь сбежать? – продолжал он спокойно. – У тебя нет ничего. Ты никто. Ни дома, ни семьи, ни призвания. Ты просто бессмысленное тело, которому некуда идти; тело, которое нигде не сыщет покоя. Ты просто зверь, и место тебе среди зверей. А если в лес свой вернуться не можешь, то просто отыщи свою смерть.
Господин Ореванара предлагал мне умереть. Без улыбки, без насмешки. Ровным голосом он рек самые холодные слова на свете. Интересно, как его рот не сковало льдом?
– Разве ты не ощущаешь, что в этом мире ты абсолютно лишний? Я думал об этом, Тилла; я понял, что ты просто должен был умереть. Это твое призвание – быть в земле.
Он смотрел на меня без какого-либо страха, и я осознал, что будущего у нас нет. Бежать некуда, этот цветок в плохих условиях погибнет. Да, будущего нет. Пока у меня ничего нет – о будущем не может быть и речи. Я осознал: мне нужно еще ждать, ждать и действовать, и принял я эту мысль спокойно. Также невозмутимо оставил господина Ореванару одного. А после он уже оставил замок.
Прошла неделя, я вел себя более, чем смиренно и Нелеллу млел от этого. Гладил меня по волосам, шептал всякие глупости на ухо и улыбался по-прежнему, словно блаженный. Часто вспоминал «Каллиса», ругая того, очерняя, издеваясь, и я соглашался, кивал в такт каждой капле яда.
И потом эта неделя кончилась. Благодаря примерному поведению, я узнал информацию о врагах королевства, которая была необходима для действий. Неделя кончилась, план созрел, оставалось только вырвать правильный момент, и этот правильный момент попался.
К нам в покои, большими кипами и охапками, слуги натаскали весенние цветы. По приказу принца, естественно. Разложили их на полу и Нелеллу приступил к очередному уроку – в этот раз с практикой.
– Ты только посмотри – как они завяли, какими уродливыми и серыми они стали… – он подошел к трупам былого ближе, а я все гадал – держится ли его рыжая голова на чем-то большем, чем жилистая шея. – Просто прах. Цветы – это не более, чем временность, Тилла. Надеюсь, этому я тебя научил… Просто прах, просто гниющая и пахнущая красота.
– Да, Нелеллу, – ответил я, и осознал, что нет, все-таки не держится.
Раз цветы – это близкая кончина, то Принц… обычная рыжая тыква. Я действительно осознал, что не держится… И взялся за нож.
========== Глава 4. Гнаб и племя ==========
Я и не предполагал, что зверь каким-то образом еще в замке, ведь замок не место для зверей. Да? Только оказавшись там, в разгар дождя почувствовал, прочувстовал всем телом неладное. Казалось, будто кто-то не просто следит за мной, а дышит в затылок. Шумно сопя, загнано; я, расхаживая по замку, и то и дело оглядывался, но его не замечал. Пропал Тилла, утонул, сгнил, сдох, сбежал. Но нет, хотя сбежать задумал, только со мной.
Смешно. Какая нелепица, я бы смеялся в голос, но в ту ночь смеяться не очень хотелось. За все свои немалые года жизни с таким столкнулся впервые. В цивилизованном мире, в мире правил и руководств, юноша-зверь предполагал, со всей серьезностью намеревался отступить от размеренного. Ладно, мог рушить свою судьбу, но покушаться на мою?..
Не знаю, хорошо ли было ему в замке? Почему-то задумываюсь об этом лишь сейчас. В любом случае, там намного лучше, чем в лесу, да? Что нужно зверю? Еда и ночлежка, там-то точно этого в избытке.
Принц Нелеллу весьма тепло к нему относился, располагал и, возможно, занимался покровительством. Но зверю все нет покоя, зверям никогда и нигде покоя нет, это и причина, скорее всего. Причина желания побега в том, что нет умиротворения, зверям вечность надо бежать. Это проклятье.
Поспешил оставить замок после той ночи, не собираясь долгое время наведываться вновь. А потом дошли ужасные новости, и я пожалел, что приезжал вообще.
*
Я схватил принца сзади. Пережал за грудь и еще до того, как он вскрикнул, полоснул по горлу. Почувствовал теплую кровь той самой рукой, что убил и резанул второй раз, только глубже. Принц обмяк, и держать его я не стал, позволяя бездыханному телу, из которого потоком лилась кровь, упасть в ноги.
Нож положил на его тело; этим самым прибором Нелеллу собирался разделывать фрукты перед сном, разделывать и отведывать их со мной. А получилось так, что его разделал я.
После подошел к окну, выждал, когда замок уснет – всего несколько часов – и после вернулся к трупу. Отделять голову принца от туловища оказалось весьма тяжкой задачей, но поначалу шло неплохо. Просто сидел в луже подсыхающей крови и возился с костью. В конце, отбросив нож, я просто переломал позвоночник с хрустом. Голову принца в мешок, затянул веревки и тело обезглавленное оставил на полу. Перетаскал на него гниющие цветы, укрыл тленным подобием одеяла и покинул покои.
Стянуть лошадь из королевской конюшни – дело наипростейшее, особенно когда знаешь – с какой охотой по ночам спит конюх. Направился на северо-восток, туда, где враги королевства. Их враги – мои друзья.
Останавливался не в деревнях, не в поселках и уж тем более не в городах, а в лесах, да возле рек. Жевал траву, разводил костры, поджаривая грызунов, и редко мылся. Забавно выходило, когда приходилось пройти сквозь город, потому что горожане косо смотрели и зажимали носы, расступаясь перед выносливой лошадью. Только виной тому не запах тела, просто голова принца воняла нещадно. И про эту голову, к прочему, ходили слухи, эта жуткая новость про то, что Нелеллу мертв… нагоняла всюду.
Все знали, что принца убили, все знали – кто, но ни одна душа не нашла во мне «сердечного друга принца».
Для лошади время от времени приходилось воровать сено, для себя еду. Один раз я стянул вяленую рыбу прямо с прилавка и продавец открыл было рот, а затем, передумав, захлопнул. Наверное додумался, что одна рыба того не стоит, а может выглядел я более угрожающе, чем полагал.
Иногда попадались разговорчивые спутники на время, что также двигались со мной в попутную сторону. Речь всегда начиналась с вестей об убийстве принца, а заканчивалась вопросом о вонючей сумке, на что я фальшиво смеялся и брешил рассказом о чудной матушке, что испекла заговоренный пирог, и я несу его хворой бабушке. После этого все возвращалось к ужасу произошедшего в замке…
– И принц Нелеллу взял-то на свою голову и приютил этого немытого детеныша! Пожалел! – старик вскинул кулак в воздух, а затем почесал седую бороду. – Оставил рядом с собой, присматривал, пытался вырастить в нем достойного королевства человека. А этот детеныш, как говорят – звереныш, взял, да и совершил такое. Кровь видно взыграла, никакой благодарности, никакой справедливости, жажда у них, у зверей этих, убивать, понимаешь, сынок?
Я закивал, а старик все заливал в мои уши, еле двигаясь на подуставшем осле:
– Немощные они, звери эти, хорошо, что королевство строго к ним. Хорошо – с нами жить не позволяют, ограждают нас, заботятся, а принца вот не уберегли… что же теперь будет? Зверей убивать надо, прям леса с ними поджигать, – и замер, явно в ожидании чужого одобрения. Улыбаясь, я заговорил, словно не о себе:
– Слухи ходят, звали этого мерзавца Тиллой; вот встретился он бы мне, я бы с него шкуру спустил. Да на стену бы повесил, чтоб в нее плевать.
– Честное желаю, чтобы тебе он попался, – закивал старик и оглядел меня добрым взглядом с ног до головы. – Ты вон какой парень сильный, уделал бы падаль эту, а так, пока в руки ничьи не попался, траур у нас, траур у королевства…
Да, и этот траур носили все, и я маскировался под это «все» как мог.
Понял, что близко к цели, когда лесная полоса затянулась на дни; я прорывался и прорывался через гущу деревьев. Шел медленно, то и дело останавливаясь, лошади было очень тяжело, хрипела. А потом мы выбрались, и я сразу понял, вдохнул воздух и осознал, что здесь привычного королевства нет. Словно другой мир, и признаться, этот – другой мир – пах лучше.
Поляна без деревьев и затем, на горизонте, завиднелось строение. Из светлого дерева, со штыками, не позволяющими подойти к стенам, к забору высотой метра в три.
– Кто? – закричали люди наверху, завидев; и понятия не имел, ведают ли они про меня. Ведают ли про Тиллу, про убийства Нелеллу, знают ли они, что в соседнем королевстве, до некоторых пор, имелся принц вообще?
– Тилла, – ответил и вытащил жуткую, желто-серую голову из мешка, чтобы поднять на вытянутой руке. – И Нелеллу.
Они смотрели на меня в полном молчании, и первый, пришедший в себя, закричал кому-то внизу:
– Открыть!
Ворота распахнулись передо мной, и я направился внутрь, со смиренной лошадью, со смиренной мертвой головой, грязные волосы которой зажаты в руке. Как явственно я это помню, словно по-прежнему держу… Тогда думал, что Нелеллу, наконец, принес мне удачу, пусть это и стоило жизни.
Все происходило на площади, меня даже ни в какое помещение не повели, скрывая от людей, все на глазах. Люди в вываренной коже окружали, и через несколько минут пришел, как я понял, самый главный этого лагеря.
– Правда ли, что ты Тилла? – все же знали обо мне, слухи быстры и всесильны, для сплетен, как и для меня, нет пределов.
– Правда, – вытянул руку, еще раз демонстрируя голову принца, и главный подошел ближе, рассматривая, и вынося вердикт:
– Что ж, верится, куда еще мог прийти убийца принца? Только к их врагам, – и оскалился, – мы тебя ждали.
Его звали Гнаб, и его задача в ту осень охранять границу, в буквальном смысле пасти. Гнаб называл своих людей племенем, место, где пребывали – лагерем, а правящего человека – Вождем и никакого имени.
– Плохо жилось там что ли? – с некой недоверчивостью поинтересовался за поздним приемом пищи в холодной, светлой столовой. Пятьдесят деревянных столов и еще больше скамеек.
– Да, плохо, я лесной, – в этом ведь весь ответ, да? Расчет попал в точку, и Гнаб задумался, посмотрел на меня сквозь прищур:
– И это правда, значит, лесной… не в ту сторону ты пошел все же, – и цокнул языком, – на юг надо было.
– А что на юге? – поинтересовался, нагружая в тарелку зажаренную домашнюю куру без всяких овощей, которые приняты и в обиходе в королевстве.
– Там… – и Гнаб засмеялся, а после встал и хлопнул в ладоши, привлекая внимание собратьев. – Парни, что у нас на юге?!
Все захохотали и после замукали словно коровы, замяукали будто коты, и зарычали по-дикому, и все, абсолютно все выставили два пальца – указательный и средний и ко лбу приложили, имитируя рогатых животных. Му-у-у, бу-у-у, бу-э-э-э..!
– Место там, для таких, как ты, – Гнаб сел обратно и продолжил: – Здесь ты не пропадешь, конечно, но и ничего не выдающегося не сделаешь. А я ведь вижу в тебе существо не робкое, способное.
Я согласился идти на юг, и согласился также с надобностью найти лесных, связаться с ними, установить контакт. Ведь их породы зверь.
Лошадь мою не вернули и голову Нелеллу также. Подумал, что их обоих съедят – ну лошадь уж точно, и прогадал. Дали мне коня откормленного, заверили, что выносливее не бывает, а про мою прошлую спутницу упомянули – что еще отхаживать надо, захудала.
