Текст книги "Сгущая краски (СИ)"

Автор книги: урсула де виль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

– Почему?

Почему ты просишь о таких вещах вслух, если знаешь, что ты уже сейчас буквально везде? Если хотя бы частично догадываешься о том, что никуда не исчезнешь из головы или сердца, потому что уже сейчас всё зашло гораздо дальше той точки, которая позволила бы выкинуть тебя из всех тех мест, в которых теперь не осталось никого и ничего, кроме тебя?

Нико смеётся. От её улыбки и смеха у Айзавы внутри обрывается всё, что только может.

– Потому что я отдала тебе всё, что у меня есть. Я доверила тебе своё время.

Она не сомневается ни на единую секунду времени, и ощущать в её ответе такую потрясающую силу и уверенность оказывается так странно. Шота раньше никогда не предполагал, что способен быть тем, кому полностью доверят всё без остатка. Но ещё дальше от его понимания была идеология того, чтобы возвращать это доверие с полной самоотдачей.

– Потому что я дура, каких ты в жизни не видывал.

Айзава не способен вымолвить ни единого слова в ответ, а её просьбу запоминает только лишь благодаря ощущениям:

Его ладони ледяные, как у покойника, но вместе с тем покрытые холодным потом от подступающего к горлу ужаса.

– А ещё потому, что я беру на себе обязательство ждать тебя на другой стороне.

Он никогда не задумывался об этом раньше, но теперь мысли приобретают настолько точные очертания, что режут глаза:

Среди многомиллионных вариаций судьбоносных выборов, шагов и поворотов, даже в самых дерзких кошмарных снах не могла ему привидеться та самая сюжетная ветка, в которой Нико исчезает из его жизни и бесследно пропадает из него самого.

xxvii. nothing but thieves – hanging.

Ей хочется верить в то, что на последнем издыхании жизнь всё же успеет ярко полыхнуть и в один момент истлеть на рассвете, положив начало новому дню.

Думать и даже наивно мечтать об этом гораздо легче, нежели видеть себя в собственном воображении беспомощным овощем, который лежит в отделении интенсивной терапии, захлёбываясь кровью и выблёвывая куски собственных лёгких, которые уже сейчас – когда срок ещё и близко не подошёл к смертному часу – понемногу распадаются на гнилые, вязкие лоскуты. Нико верит, что только думая о собственном подъёме даже в последние секунды жизни сможет без зазрений совести водрузить на голову импровизированную корону из фальшивого золота и выйти из игры-жизни победительницей. Ей не так уж и важно – рано это произойдёт или поздно. Лишь бы не оказаться умирающим лебедем, прикованным к постели.

Смирилась?

Да.

В общем-то, давно уже.

Она ведь и не лечилась толком никогда, чтобы надеяться на то, что эта смертельная зараза сама собой рассосётся. Хотя и это могло бы произойти – будь у неё в своё время деньги и желание всё исправить.

В гробовой тишине, занимаясь чем-то отвлечённым, Нико дышится и думается гораздо легче: она с толикой огорчения удерживает в голове мысль о том, что теперь в этом доме и в присутствии Айзавы любые шутки про смерть находятся под строжайшим запретом, как самое страшное в мире табу. Немного жаль: Суо всегда придерживается мнения о том, что если в жизни не происходит ничего хорошего, то всё плохое должно быть хотя бы немного смешным. И по факту ей плевать, если этот угол мышления безнадёжно отупевший. Хочется отпустить какую-нибудь абсолютно плебейскую шутку и жить дальше.

И хочется, и колется.

Потому что Айзава ещё не принимает этого – отторгает на бессознательном уровне адекватное понимание ограниченности времени. Это видно по нему, хотя Шота сохраняет всё то же обыденное спокойствие гробницы фараона. У него в голове не хватает места, чтобы как следует просеять полученную информацию и вытолкнуть из себя соответствующую реакцию.

– Постарайся не срываться. Даже если на этой пресс-конференции будет полно мудаков.

Она опрятно укладывает волосы мужчины, затягивает плотную удавку галстука на его шее и помогает надевать пиджак. Шота кривится от неприязни – в костюме-двойке неудобно – движения непривычно скованные и создаётся ощущение крайней ограниченности, которую его тело банально не способно вновь воспринимать, как часть зоны комфорта.

– «Если будет», – сухо усмехается он, инстинктивно расслабляясь, когда её изуродованные пальцы в царапинах и коростах напоследок приглаживают ему упрямые угольно-чёрные локоны по бокам. На фоне грядущей действительности предположительная интонация Нико звучит как минимум смехотворно.

– Всё будет хорошо, – Суо игнорирует сардонический комментарий. – Ты справишься.

Айзава мерит её взглядом, полнящимся скептицизмом и недоверием – она врёт.

Нихера уже не будет «хорошо». Они застряли. По уши.

И ты знаешь об этом, будущая мёртвая девчонка.

И ты знаешь об этом, чёрствый (нет – сентиментальный) мужчина.

xxviii. billie eilish – you should see me in the crown.

Таблоиды пестрят красочными заголовками о попустительстве Юэй.

Все экраны города заполнены изображениями онлайн-трансляции с пресс-конференции директора геройской академии и двух учителей, на которых свесили все возможные виды ответственности за инцидент в летнем школьном лагере.

Нико игнорирует всех и вся: Айзаву, который находится под прицелом объективов камер; возмущённый галдёж блеющей толпы, наблюдающей за фатальным падением одной из самых лучших в мире геройских академий; и даже изумлённые взгляды, падающие на неё.

Она целенаправленно шагает вперёд, минуя застывший на месте человеческий поток. Улыбаясь крашенными в цвет вина губами так ослепительно и обольстительно, что кажется, будто сегодня только её праздник. Настолько счастливо и прекрасно, что прохожие сворачивают шеи, оборачиваясь ей вслед.

Они не так далеки от истины, ведь сегодня у неё и впрямь победный марш – Суо обязана быть неподражаема и обворожительна в этот вечер.

Леди в Красном – пёстрый ураган, который переворачивает вверх дном мрак улиц отравленного лицемерием города – бодро шагает по вечерним проспектам, гордо расправив плечи и высокомерно задрав подбородок.

Набойки шпилек с каждым шагом гулко бренчат по асфальтированной дорожке, ведущей прямиком к полицейскому участку. Нико крепко держит в руке чёрный клатч, где лежат лишь ключи от квартиры, помада и телефон. Ничего лишнего. Никаких доказательств или улик, которые можно было бы предъявить.

Суо плевать чуть больше, чем просто полностью – ей поверят. Таким вещам доказательства, как правило, не нужны.

Нико идёт против канонов и правил: в полицию не приходят при параде – нет повода.

Но Суо ведь приходит за своей справедливостью. За тем, чтобы воспользоваться честным законом для собственной выгоды. Чем не повод?

У неё имеется в запасе парочка вещей, которые, несомненно, достойны того, чтобы достичь ушей полицейских.

Начиная с этого момента и заканчивая финалом, Нико будет носить на своей голове корону. Встречая начало и конец с гордостью.

Хватит с неё плаваний по течению.

Комментарий к XIV. Гордость ходячего мертвеца.

Да. Запорол. Мне всё нравится. В пизду хороший сюжет.

Хорошая музыка, слова и секс – вот, что важно в этой работе.

До встречи в финальной главе.

========== XV. Падение дьявола. ==========

xxix. The Black Keys – So He Won’t Break.

Нико везёт.

Единожды в жизни случайность поворачивает Удачу к ней лицом, а не тем, чем та крутит перед её лицом обычно, и Суо, если честно, мало понимает – смеяться ей, плакать или всё вместе и сразу. Разумеется, внешне на ней никак не сказывается это замешательство и волнение: руки не дрожат, уголки губ не демонстрируют горькие складочки сардонической усмешки, да и сам внешний вид свидетельствует скорее об обратном – о титаническом спокойствии и гордом превосходстве. Даже траурный чёрный кажется цветом торжества, а не трагедии.

Айзаву в некотором роде поражает эта её почти паранормальная способность – держаться. Не отчаянно хвататься за любую соломинку, которая поможет сохранить трезвость и поддерживать здравие мыслей, а с гордостью нести любое возложенное бремя. Держать себя на порядок или два выше, чем остальные люди, события или бесконечные кик-ауты, которые мироздание посылает ей по непонятным причинам. Изредка сгорать, перегорать, но раз за разом восставать из пепла.

Нико восемнадцать и за это время жизнь уже успела не единожды пройтись катком по её существованию.

Она молодая девчонка, но взращённый ею самой шарм взрослой женщины и гордость сломленного, но собранного по осколкам, человека вынуждают окружающих уважать и преклоняться. Они даже не заметят, как она обведёт их вокруг пальца, и по собственному желанию будут потакать.

Нико – манипулятор. Даром, что ни сама она, ни кто бы то ни был, не знают об этом.

– Только сегодня, – дозволительно шепчет Тсукаучи Макото – сестра служителя закона – подсовывая Суо под нос зажигалку.

Айзава, почему-то, уверен, что Нико не притронется к сигаретам. Он понятия не имеет, на чём основывается подобная убеждённость, но чувствует скупой укол разочарования в самом себе, когда девушка вытягивает из портсигара тонкий табачный цилиндрик и медленно обхватывает фильтр губами, оставляя яркий след от помады на нём.

Мимо них полицейские ведут к автомобилю закованных в цепи правосудия злодеев, и Суо изо всех сил наслаждается этим зрелищем, не позволяя себе ни секунды жалости или сомнений. Эти сучьи твари платят по счетам за весь тот ущерб, что был нанесён ей и её девочкам – только и всего. Око за око, да зуб за зуб как говорится.

– Тебе бы стоило устыдиться самого себя, Мицуру, – Нико едко и презрительно улыбается, когда мужчина, показушно блистая спокойствием и послушанием, размашисто шагает мимо неё. – Ты выложил мне всё «от» и «до», но так позорно дал себя поймать. Мог ведь скрыться, если бы захотел.

– Будем считать, что во мне проснулась совесть, – криво смеётся он, брезгливо морщась, когда девушка выпускает струю дыма в его лицо. – По чистосердечному, может, срок скостят. А там и выпустят за примерное поведение.

– Мечтай. – Короткий смешок и низкий, почти интимный шёпот: – Гнить тебе за решёткой, мразь. Вечно.

Полицейские поначалу просят её отойти – мисс, вам не стоит подходить так близко, это может быть опасно – но встречают абсолютное бездействие со стороны Сотриголовы, назвавшегося поручителем Суо, и тоже отступают.

Нико затягивается посильнее.

Не успевает выдохнуть – горечь ядовитого смога встаёт в горле поперечной завесой. Губы накрывает горечь и сухость, жадно вбирая в себя крохи её тепла. Украденный поцелуй – хотя можно ли таковым назвать безответное равнодушие? – Нико терпит его стойко.

– Встретимся в аду, дорогуша, – его оттаскивают за руки и силком тащат в перевозку для людей.

Финальная фраза, брошенная им через плечо, прерывается её хриплым хохотом. Эффектно завершить свой уход ему не удаётся.

У Суо взгляд дохлой рыбы, выцветшие волосы и кожаная куртка с запахом дешёвых сигарет – у Мицуру подгибаются колени и сосёт под ложечкой.

За этим её смехом определённо есть что-то.

Что-то, чего он не хочет знать.

Чего никто, в общем-то, знать не хочет.

– Для смертельно больных в аду приготовлен Ви-Ай-Пи котёл, – она говорит громко и отчётливо. С насмешкой – над самой смертью, может быть. Облизывает губы и щелчком пальцев отправляет недокуренную сигарету в урну. Окурок метко попадает прямиком в цель. – Так что у меня будет отдельная комната, дорогуша.

Он смотрит. Смотрят все они. И понимают, как один.

Нико откровенно наслаждается праведным ужасом и отчаянием в глазах бывшего друга её брата, когда он ошалело пялится на неё.

Нихера ты меня не спас, кусок говна.

Долг у тебя перед братом, кредит или ипотека – ничего не исправить и не компенсировать. Живи с этим или же сломайся и сдохни.

А мне плевать. Плевать.

Нико бросает слова, как кидают в костёр, политый бензином, подожжённый кусок макулатуры – её собственный анамнез – и поворачивается к вспыхнувшей в одно мгновение куче мусора спиной.

Айзава медленно смыкает веки: в то время, как её спина кажется тугой струной от гордости и превосходства, его тянется тетивой лука – напряжённой от тревоги и почти страха.

В голову ему долбится эта проклятая шестёрка. Дьявольская, ненавистная и страшная.

Он в уме подсчитывает:

Шесть лет.

Две с лишним тысячи дней.

Пятьдесят тысяч часов.

И понимает – мало. Ничтожно, невообразимо, невыносимо.

xxx.

О смерти можно много рассуждать. Много, долго и нудно. Описывать её витиеватыми фразами, мудрыми выражениями и цепляющими словами. Придумывать, додумывать и передумывать, что находится там – за гранью. И всё брать из собственной головы, потому что никому не дано смотаться в отпуск на недельку-другую в загробный мир/междумирье/рай-ад (или что там ещё человеческая фантазия может сотворить с тем, чего ей никогда при жизни не понять) и затем чистосердечно выложить всю правду о том, на каком днище, рано или поздно, доведётся побывать каждому живому существу.

Нико верит в реинкарнацию – Айзава уверен в этом чуть больше, чем абсолютно.

По крайней мере, какой-то своей частью она уж точно хочет в неё верить. Он понимает это по редким проблескам задумчивых фраз о том, что было бы неплохо, если бы на заходе в новый «сёркл оф лайф» Великий и Ужасный руководитель Небесного Купола выплатил неустойку и моральную компенсацию за говнистый плей-лист предыдущего существования Суо Нико. В идеале – наградил новым телом домашней кошки и заботливыми руками богатых хозяев.

– Ты будешь кормиться за чужой счёт и срать в ухоженный, благоухающий лоток, который предполагаемая «высшая ступень эволюции» будет вычищать ежедневно вместо тебя, – почти мечтательно выдыхает девушка. – А всё почему? Потому что у тебя лапки…

Пиздатая логика на самом деле.

– … И никакая мразь из Лиги Злодеев не станет отравлять тебе жизнь, пытаясь подстелить под одного из своих чёртовых гибридов… как их там? Ному?.. – голос – жёстче, лицо – равнодушнее.

Нико вспоминает своих напуганных, изувеченных сестрёнок из бара и не может сдержать дрожи отвращения. Их заставляли раздвигать ноги перед мерзкими выродками губительных смесей из чистого интереса считай. Экспериментируя, пробуя что-то опытным путём и просто наслаждаясь порочным, блевотным извращением. Содомией.

– С этим покончено, – сухо утверждает Айзава. К этому короткому объяснению нечего больше добавить.

Потому что «покончено» без его помощи.

Потому что он был занят. Вечно где-то в другом. Не здесь. Вечно оттягивая, растягивая и дробя время, которого не было.

И потому что он даже теперь не способен пообещать ей, что подобного не повторится потом – через месяц, год или два. Нет и не было никогда у него права разбрасываться такими роскошными клятвами. Даже сухого, самого последнего по нужде «прости» не выходит.

Прости за то, что ничего не сделал.

Мне жаль, что был с другими и занят другим.

Я извиняюсь перед тобой за то, что преуменьшал важность всего этого.

– Так до тупого просто, если честно, – Нико хочется открыто заржать. Закатиться гомерическим хохотом до боли: крутящей – в животе, и иссушающей – в лёгких. Если бы не было так паршиво. От чего только – не понятно.

Как же, всё-таки, никчёмна эта победа, когда не чувствуешь её вкуса. Когда вообще ничего не чувствуешь.

xxxi. Avicii – Feeling Good

Шестёрка, всего за мгновение превращается в четвёрку.

Одной фразой и письменным подтверждением, прикреплённым к результатам осмотра, перечёркивается всё, к чему Айзава готовил самого себя на протяжении нескольких дней перед плановым осмотром, на который он тащит Нико в добровольно-принудительном порядке.

Чрезмерное курение, отсутствие лечения, неправильные физические нагрузки и даже стресс (не особо влиятельный, но тоже добавляющий в копилку смерти пару лишних монет) – всё это срезает Суо два года, оставляя её организму ещё меньший срок.

Это простая математика для младшеклассников – шесть минус два равно четырём.

Врач удивляется – как Нико вообще умудрилась дожить до восемнадцати? – Айзава не видит в этом ничего, чем можно было бы восхититься.

– Значит, мне и пересадка уже не поможет, – находит в себе силы уточнить девушка. Хотя Айзава сомневается в том, что она делает это через силу или страх – смерть её не пугает.

– Мне очень жаль, Суо-сан.

Шота молча встаёт и выходит из кабинета. Он не умеет в красивые слова и жесты. Его лёгкие вот-вот лопнут от боли и нехватки кислорода.

Нико смиренно улыбается и следует за ним. Она не может в истеричные рыдания и причитания. Её лёгкие – странно – больше ни капли не болят.

Это хаос. Безумие. Настоящий коллапс.

И у них нет возможности желания обратить всё в лучшую сторону.

xxxii.

Городские улицы по ночам по-прежнему мрачные и воняют человеческими пороками. Полнятся страшным гулом и изредка рушатся от вычурных, показушных злодеев, которые брошены настоящими преступниками для отвлечения внимания. Не будь так, то откуда в геройском мире могли бы взяться мафия, торговля органами и наркота?

Айзава больше не осматривается по сторонам – у него есть чётко определённый маршрут, протоптанный не раз и не два. Да и смысла не имеет: разве может в этом маленьком законно-преступном квартале что-нибудь поменяться?

Обойти вонючий круглосуточный ресторанчик тайской кухни, где повара не знают ни слова на тайском. Миновать стриптиз-клуб «Вишенка». И, наконец, спуститься в подвал по отремонтированной лестнице между косплей-баром «Карнавал» и непонятной закусочной, где и названия-то не вспомнить, кроме часов работы «с девяти до двух».

Бар Камелия начинает работу ровно в десять часов вечера и ни минутой раньше.

Дверь открывается от плавного нажатия на изящную позолоченную ручку и лёгкого толчка. В лицо несёт перегаром, сигаретами и духами – всё в пропорциях один к одному, дешёвое:дорогое. Кокетливо смеющиеся, полуголые девушки приветствуют его уважительными наклонами украшенных дорогими заколками голов и заискивающими фразами. Айзава хмуро кивает им всем в ответ и плетётся к барной стойке.

– Добро пожаловать. Вам кофе или чего покрепче? – бармен спрашивает, отвернувшись лицом к открытым полкам с алкоголем и сливая в шейкер несколько напитков. – Сенсей.

Нико тянет винные губы в отточенной годами улыбке.

– Кофе, – Шота внутренне расслабляется – всё по-прежнему. – Лекарства?.. Ты бледная.

– Приняты чётко по расписанию, – она салютует, отчитываясь. – Мало спала.

Кажется, что всё становится лучше и лучше. Налаживается.

Айзава единожды говорит Суо: «Ты мне отдала свою жизнь. Своё время. Ты это сказала, помнишь? А теперь заткнись и пей лекарства, пока в глотку не затолкал. И дай мне сюда сигареты».

И она начинает лечиться. Не высказав ни единого слова протеста вручает не начатую упаковку, с сожалением провожая взглядом смятую пачку в урну.

В идеале уже видно, как течение её болезни начинает идти в правильном направлении – на спад. Цвет лица становится живым, порезы на коже затягиваются быстрее, заживают сбитые костяшки и пропадает отдышка.

– Чувствую себя прекрасно. Ваш кофе.

xxxiii.

В реальности жизнь Нико брызжет густым, горячим фонтаном на лицо и одежду Айзавы, извергаясь вместе с её булькающим кашлем.