Текст книги "Сгущая краски (СИ)"

Автор книги: урсула де виль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Потому что он фактически нихера не знает о том, что пришлось пережить Нико, чтобы оказаться здесь и сейчас.

Потому что теперь знает наперёд – она от одиночества буквально на стену готова лезть.

И потому что он нихера не может с этим сделать, пока её прошлое так сильно похоже на блядское минное поле, в котором куда ни плюнь – заденешь то, на что даже смотреть не стоило.

========== IV. Похороны королевского сердца. ==========

viii. Philter – We Move Like Wolves

Толерантность – ещё одна из многочисленных форм безразличия.

Она может казаться производной от великодушия, но по факту это лишь проявление глубокого похуизма на стороны окружающего мира и социум в том числе. И как бы ни кичились этой чертой мировые политики, селебрити современного шоу-бизнеса, про герои и прочие другие песчинки Вселенной, важные в пределах одной планеты, но абсолютно незначительные в общих чертах мироздания, в основном всем им серо-буро-малиново на то, что именно творится за границей собственного поля зрения.

Нико не думает, что это плохо. Вернее будет сказать, что плохо вовсе не это. А факт того, что эту шелуху равенства в отношении всех и всего, выставляют, как что-то хорошее и правильное. И что люди съедают это, не пережёвывая, глотают и не давятся.

Но это равнодушие – не корректность. Суо трезво видит это и принимает, не идеализируя ни чужую, ни даже свою личную толерантность.

Потому что ей и правда до фени. Естественно не на всё и не всегда, однако на многие аспекты себя и своей жизни – это уж точно.

Айзаву это бесит просто неимоверно.

Сейчас, когда Нико об этом вспоминает, то к ней приходит осознание – так было и в прошлом: интервал в два года ничего толком не переменил и лишь заставил его забыть о том, что было связано со студенткой по фамилии Суо. Но не о том, какими яркими были эмоции от этого её прохладного отношения к самой себе.

Умевшая неплохо маскировать под густым налётом трудолюбия тотальное безразличие к геройскому ремеслу, перебивать ошибочные поступки правильными словами – пустой бравадой на самом деле – и разжигать во взгляде огонь справедливости, за которым скрывалось нечто едва ли большее, чем всепоглощающая пустота, Нико лгала без зазрений совести, одновременно с этим умудряясь не скрывать правды.

И то, что этого не смог вовремя заметить даже один из самых проницательных преподавателей академии учитель, лишний раз доказывает, что в этом она преуспела, как никто другой.

Хотя даже там – глубоко-глубоко – под плотной скорлупой изо лжи, обмана, равнодушия, апатии и ядовитого презрения к коллективному мнению, таилось нечто такое, о чём Суо желала забыть во что бы то ни стало. Просто для того, чтобы сберечь эти остатки обратной стороны ненавистного чувства глубокой пустоты как можно дольше.

Хэй, у меня ведь тоже есть она – душа эта ваша.

Не такая широкая и светлая, как у других. Не умеющая смотреть на чёрное и белое, при этом чётко отличая их друг от друга. Не имеющая всепрощающей ипостаси и не способная на большие подвиги ради кого-либо.

Но она есть. Всё ещё прячется там, где её не увидеть, не смолов в труху заскорузлый слой, комьями грязи налепленный поверх тлеющего уголька, по-прежнему живущего самой искренней мечтой.

«Тебе следует найти своё место в жизни, Суо. Оно есть – мы оба знаем – но не среди героев».

Для неё эти слова, сказанные не более, чем в напутствие проблемной ученице, как ободряющий толчок в спину за школьные ворота, в один переломный момент становятся почти религией. Особенной, сакральной заповедью, согласно которой Нико больше не бесполезный кусок человечины, существующий просто от того, что деньги за похороны платить никто не будет.

Для него – Айзавы – эта фраза, возможно, ничего не значит.

Суо же, благодаря им, теперь способна защитить то последнее, незначительное что всё ещё принадлежит лишь ей одной.

Потому что ничего, кроме этой единственной неугасающей искры, уже не осталось.

Как бы прискорбно это ни звучало.

ix. Kristine – The Deepest Blue (Dance with the Dead Remix)

Снаружи бушует уродский тайфун.

Нико уныло вздыхает и подпирает щёку ладонью, инертно помешивая остатки не растворившегося сахара в остывшей кофейной гуще и бесцельно пялясь в залитое дождевыми потоками окно, которое с завидной периодичностью царапают зелёные ветви деревьев, волнующиеся от порывов сильного ветра. Её рабочий день по умолчанию отменяется в такую погоду: если у девочек есть ещё какой-то шанс подзаработать, то у неё такая возможность на нуле, ибо никто из клиентов не рискнёт получить снесённой с магазина вывеской по ебальнику и вымокнуть до костей только ради того, чтобы немного прибухнуть за ураган и испорченное настроение.

Она не жалеет, что осталась дома – в конце концов, как у единственного бармена в Камелии, популярного во всём квартале благодаря умению в нужных пропорциях смешать алкоголь так, чтобы было хорошо, весело и вкусно, выходных дней у неё н е т. По крайней мере за последние два года таковых было около… четырёх, наверное. Правда даже с таким раскладом, Нико едва ли может набрать в себе слов даже на одну малюсенькую жалобу – её всё устраивает. Работа по ночам имеет довольно много преимуществ, с которыми вопрос о наличии выходных дней не встаёт настолько остро, чтобы впадать в забастовочный раж из-за их отсутствия. И в сравнении с которыми стандартное дневное труженичество обращается в один сплошной минус: начиная от количества часов свободного времени и заканчивая средним окладом. А глядя на Айзаву и на то, как он вкалывает без продыху, вынужденный спать там, где придётся, Суо лишний раз убеждается в том, что её выбор верный.

В противном случае те многочисленные, ужасающие своим разнообразием, события из далёкого от её понимания мира героев, непременно коснулись бы и её, удалённой от всей этой безумной чехарды, жизни.

«… город понёс огромные убытки в связи с недавними беспорядками, учинёнными Убийцей Героев, и до сих пор жители не в силах оправиться от этого потрясения…»

Телевизионная сводка новостей не затихает вторую неделю подряд, мусоля вдоль и поперёк трагедию Хосю, и делая Нико в разы счастливее от того, что всё это ни коим образом не затрагивает их мирный неблагополучный район.

Иногда – в те редкие моменты, когда она остаётся наедине с собой – Суо через экран зомбо-ящика смотрит на то, что происходит в мире, доступном для пронырливых сми, и начинает думать о том, сколько всего оставила позади себя.

Не жалея, впрочем, ни капли.

Потому что тогда она жила, переживая день за днём десятый круг ада и пожирая собственные страдания, словно битые стёкла. Давясь, изрезая сколотыми краями язык, разрывая в мясо глотку и желудок, выблёвывая кровавым месивом ошмётки собственных внутренностей и бесконечно проклиная тех, кому в своё время не хватило денег на грёбанную контрацепцию, в результате чего на свет появился очередной сорняк жизни.

И был ли у человека, запертого наедине с такими чувствами внутри себя, хотя бы единственный шанс стать героем?

Как бы не так.

Нико олицетворяет собой напротив – всё то, чем не должен обладать тот, кому предстоит заниматься самоотверженным спасением людей. Её неумение прощать стоит первым пунктом в списке качеств, которыми впору обладать самому настоящему злодею.

Но никак не герою.

И это была самая настоящая удача для Суо – попасть под классное руководство Айзавы. Теперь, пережив два, наверное, самых счастливых года из всех восемнадцати возможных, она радуется этому, как ничему другому. Проницательный учитель, пусть не сразу, но разглядел за напускными искрами желания защиты справедливости ту самую «толерантность»-тире-«похуизм». Который когда-то дал ей возможность спасти из-под завала незначительную группку потерпевших, но не дал желания сделать это, из-за чего временная лицензия была просрана. Как и дальнейшее обучение в Юэй.

К лучшему, разумеется. Нико не думает, что миру пригодится такой Геркулес.

– … Ну, а поскольку в геройское реноме я не вписываюсь, – вмиг посуровевший взгляд скользит по замершим в неестественных, неустойчивых позах теням у запертой двери балкона. – Вряд ли у меня есть какая-либо необходимость относиться к вам со снисхождением. Вы так не думаете, господа?

Пальцы едва уловимо двигаются, тем самым натягивая тугие лески и опутывая пространство комнаты, подобно ловушке из паутины, где возможность свободно передвигаться есть лишь у паука, но не у его жертв, обречённых быть съеденными, если вовремя не придумают, как им высвободиться из почти смертельного плена.

– Как ты вообще поняла, что мы здесь? – натужно хрипит один из незнакомцев, в полной мере осознавая, что единственное неправильное движение лишит его конечности или даже жизни, ибо прочные лески, намертво сковывающие тело, готовы вот-вот разрезать его.

Ответом ему служит многозначительное молчание – Нико не собирается вскрывать свои карты только ради того, чтобы что-то в головах этих уродов да прояснилось. Вместо каких-либо слов, она аккуратно подхватывает со стола мобильный и переносит в руку, намеренно осторожничая с этим: чужаков на своей территории Суо не любит, и это дико выбешивает. А чем злее она становится – тем хуже даётся контроль над причудой.

Следующее мгновение это демонстрирует весьма наглядно:

Как только несколько нитей начинают шевелиться, пока она со скоростью света строчит сообщение и рассылает по всей линейке контактов, средний палец свободной руки у Нико нервно дёргается вниз. Специально или же по чистой случайности – не понимает даже она сама.

– Ах ты, сука! – болезненно вопит горе-шпион, попытавшийся выбраться из западни.

Одна из лесок впивается ему в ногу, разрывая кожу и разрезая икроножную мышцу. Камуфляж хамелеона – его причуда – тут же перестаёт быть актуальным. Не так-то просто контролировать квирк, испытывая при этом адскую боль.

– Есть у обучения в Юэй свои плюсы, – больше для самой себя, чем для наглых вторженцев, произносит Суо, игнорируя оскорбительные высказывания в свой адрес. – Преподаватели на геройском курсе с первых дней учат не колебаться, если жизни угрожает опасность…

– Да мы знакомы с тобой с тех пор, как ты ещё приютским крысёнышем была! Какая, нахуй, «опасность»? – грубо рубит её речь преступник.

И корчится, и орёт, и покрывает её грязной бранью с ног до головы. Потому что чувствуя боль, которая впивается в его плоть до кровавых брызг, заливающих пол и потолок из-за лопнувшей от натиска нитей кожи, невозможно смолчать.

Его слова, сплошь напитанные одной только фальшью, Нико не может выдержать, хотя с тех пор, как она слышала их в последний раз, прошло уже больше двух лет.

Они рвут её самообладание на мелкие-мелкие лоскуты, топят в жгучей ярости здравомыслие и нежелание портить свой мирный островок буйством нерадужных красок невзгод внешнего мира, ясно давая понять простой факт:

Ничего не забыто. И не будет никогда в жизни. О прощении и заикаться не стоит.

– Раскроешь свой поганый рот ещё хоть раз, и можешь попрощаться со своей исключительностью, Мицуру, – разгневанный взгляд нарочно проходится по дополнительной паре мускулистых рук, явно не по размеру всего остального тела, за спиной одного из старых знакомых. – Или мне лучше называть тебя Цвай? Такая теперь у тебя кличка в вашей злодейской шайке, если я правильно понимаю.

Трясущиеся в праведном гневе ладони влияют на причуду достаточно для того, чтобы тонкие переплетения мелко вибрировали вместе с ними, но по-прежнему не так сильно для того, чтобы сделать из преступников нарезку к праздничному столу. Если сейчас Суо поддастся наплыву эмоций и, дойдя до точки кипения, сожмёт кулаки, то выпытывать информацию будет не у кого.

– Мы поговорить пришли, сраная истеричка!

Её глубокий, дрожащий от клокочущей ярости, вздох даёт злодеям лишь самую малость свободы: перепачканные кровью путы осторожно перетягивают их руки и ноги чуть выше нанесённых ран.

– Не помню, чтобы приглашала вас на задушевные беседы.

Она на самом деле даже знать не хочет, что призракам прошлого могло понадобиться от неё теперь – когда жизнь наконец-то похожа на саму себя, а не на жалкое существование, которое Суо волочила, словно неподъёмную поклажу. Однако уверенность в том, что этот и подобный этому инциденты будут повторяться впредь, не даёт ей выкинуть из окна этих чёртовых переговорщиков прямо сейчас.

Выслушать тех, кого даже видеть тяжело – пожалуй самое бессердечное испытание, через которое придётся пройти Нико с тех знаменательных пор, когда её выкинули из дома.

– А ты никого и никогда не приглашаешь, так что приходится рассылать приглашения самим себе, – со знанием дела сипло выдаёт Мицуру. – Я бы мог порвать эти твои ниточки и прихлопнуть тебя, но мне нужно только поговорить. Позарез. Ничего больше, клянусь.

Нико трудно даже это – просто дать своё разрешение и открыть уши ради того, чтобы начать слушать.

Она нестерпимо хочет порезать их на серпантинные ленты. Сломать, раздавить, вымолоть в фарш, освежевать – сделать как можно больнее.

Потому что эти мрази заслуживают самого худшего в мире возмездия.

И делать им одолжения после того, как они оба угробили единственного по-настоящему важного для неё человека, да ещё и наихудшим способом из всех возможных…

Решение очевидно. И обжалованию оно не подлежит.

Надеюсь, что ваш босс хорошенько выебет вас за проваленные переговоры.

Или же сраный ураган снаружи снесёт ваши туши куда-нибудь на Аляску, где вы по уши застрянете в снежных сугробах и подохнете от обморожения.

– … Пошли. Вы. Нахер.

И заберите с собой свои никому не нужные клятвы.

x. Mud Flow – The Sense Of Me

Нико искренне надеется, что сможет улыбнуться, когда отдалённо слышит жалобный скрип дверных петель и быстрые шаги.

Она прижимает к лицу край футболки, уже насквозь пропитанный кровью, и бесцельно пялится на собственные ноги, не чувствуя боли, несмотря на то, как сильно они изранены осколками из расколоченных вдребезги окон. Выброс адреналина – полагает она. Как только это пройдёт, то импульсы будут невыносимыми. Но для Нико гораздо лучше испытывать эту адскую реальную боль, чем видеть мерзкие рожи предателей и убийц, которые до сих пор имеют наглость делать вид, будто не имеют к этому отношения.

Поломанная мебель, разбитые стёкла, окроплённые кровью стены, пол, даже потолок, и обрывки нитей, тянущихся к сбитым костяшкам рук – лишь малая часть того, что осталось после «вежливого» визита злодеев с их намерением поговорить.

– Нико!

– Мда уж… не хотела я показываться вам в таком состоянии.

Косая усмешка прорезает лицо некрасивым изгибом губ.

Но когда огорчённый и опустошённый, полностью измотанный взгляд сталкивается с другим: не менее усталым, но гораздо более живым, взволнованным и… небезразличным к ней – чёрт его подери! – Суо стыдливо опускает голову.

Живот сводит болезненной судорогой, и жгучая боль пронзает глаза, разнося по всему телу горячие искры.

Страх, появившийся, почему-то, уже после того, как злодеи скрылись за дождевой завесой, расколачивает сердце об оледеневшую от студёного ужаса грудь, разбивая и то, и другое на сотни тысяч осколков.

Выстроенный годами непосильных трудов мир в единое мгновение оказывается разрушен, сожжён и развеян по ветру.

– А знаете, учитель, – Нико затылком стучится о стену, закрывая руками залитое слезами и кровью лицо. – Теперь оно и вправду болит.

Не важно, кто это будет. Просто спасите уже.

– … Болит так сильно, что хочется сдохнуть.

Или добейте её наконец.

========== V. Перекрёстный огонь. ==========

xi. page’s – Letters.

– … Сиди здесь и не дёргайся никуда.

Нико в ответ на грубо брошенную вскользь фразу улыбается абсолютно невменяемо, зажимая холодные ладони между испачканными кровью бёдрами и вытягивая изрезанные ступни вперёд себя. Она некрасиво горбит спину, упираясь хрупкими позвонками в край столешницы и вздрагивая от того, что холодная обивка табурета неприятно колет голую кожу. Боль понемногу начинает пробираться сквозь шок, промозглый холод и оцепенение: она ощипывает кровоточащие царапины, ноюще пульсирует в травмированных костяшках на руках и лижет горячими волнами ушибы по всему телу. Усталость делает веки тяжёлыми, клонит голову вниз и расслабленно опускает плечи, но измождённое состояние Суо перебивается волнительным ощущением неизвестности, трепещущем где-то в желудке.

Она не заглядывает дальше кухни, где её усадили, дав строгий запрет на любые телодвижения, однако с опаской озирается по сторонам, пока хозяин дома топчется где-то в глубине квартиры, занятый своими делами.

Сейчас, когда ментальному здоровью ничего не угрожает и острые чувства поугасли, уже очевидно, что Нико вела себя безрассудно и нелепо, впадая в неистовую ярость и шествуя вразнос со своим привычным, невозмутимым поведением. Хотя бы потому, что после себя эти бушующие эмоции оставили лишь горькое разочарование в своей силе воли и едкий, кислый до жгучих слез привкус беспомощности.

– Я думала, что вы отправите меня к маме, сенсей, – затяжное молчание, предшествующее этим словам, делает голос хриплым, неестественно надрывным.

Суо поднимает голову и вяло улыбается, когда видит в тени человеческий силуэт, который пошагово приобретает очертания и является вымучено сгорбившейся фигурой Айзавы.

– Сначала мчаться в твоё болото, а потом ещё в ваш бар, и обратно домой через весь город пиликать по такой погоде? Увольте, – деланно бурчит про, находясь как будто в полудрёме.

Хотя на самом деле Нико видит прекрасно: он напряжён до такой степени, что фактически не может спать. К вороху проблем с активностью злодеев, которая повышается ненормальными всплесками и в очень узких кругах, и учительским заботам о будущих героях добавились ещё неприятности с ней – тут волей-неволей будешь перманентно стрессовать и выглядеть хуже, чем император Палпатин из Звёздных Войн.

Она не хочет доставлять неудобств, однако – очевидно – это получается не так хорошо, как хотелось бы.

– Спасибо, – устало бормочет, уже не имея никакого желания острить, язвить и подначивать: чересчур много всего произошло за один вечер.

Под гнётом общей слабости организма, воля к сопротивлению тоже становится чрезвычайно слабой и неустойчивой – Суо вяло дергается лишь от болезненного, острого укола, когда её левую ногу аккуратно перехватывают поперёк голени и приподнимают над полом. Удивляться, смущаться и нервничать попросту не хватает сил. Да и имеют ли смысл эти посторонние эмоции в сложившейся ситуации, если агония постепенно захватывает всё тело, ведь шоковое состояние уже практически сошло на нет, уступая место реальным ощущениям. Возможно это к лучшему: боль весьма хорошо отрезвляет и на время снимает всякую сонливость.

После случившегося в голове бродит какое-то подобие опустошения, временами глуша собой абсолютно всё, кроме желания забыть весь этот день, начиная с самого утра, в начале которого у оконной рамы сломался затвор и пришлось прижимать её сумкой, чтобы не открывалась форточка.

– Потом примешь душ и переоденешься, – без особой эмоциональной окраски говорит Айзава, отвлекая от глубоких метаний в раздумьях, что было бы лучше сделать: захлебнуться истерическим плачем снова или же продолжать варить внутри себя эти мерзкие чувства.

Тем не менее, несмотря на отстранённый тон учителя, Нико считает невероятно трогательным то, как удивительно бережно он придерживает ей ногу, опирая её на собственное бедро и скрупулёзно обрабатывая каждую мелкую царапину. Это даже невольно возвращает к ностальгическим воспоминаниям о том, как всё было во времена её учёбы в старшей школе: когда суровый, строгий и избирательный про оказался заботливым учителем, который всего лишь в своеобразной манере учил их реальному положению вещей в жизни и не увенчивал работу героя гламурной, глянцевой короной славы, популярности и богатства.

– У вас не будет проблем из-за меня? – Нико интересуется тускло, тоже не особо выражая каких-либо чувств. Сугубо из-за усталости, разумеется. Будь она чуть-чуть поживее, прежний сарказм не заставил бы себя ждать.

Суо не уточняет, о каких именно таких «проблемах» идёт речь. Ведь что именно кроется за этим вопросом не до конца понимает даже она сама, просто надеясь на то, что Айзава сам сможет решить это за неё.

– Даже если и будут, то с этим я уж как-нибудь сам разберусь. Без твоего участия, – безразлично ведёт плечами мужчина, чётко давая понять, что в такие крайности ей вдумываться не стоит. – Твоё дело сейчас – отдыхать.

Каким-то образом он кажется гораздо мягче и снисходительнее, чем обычно. Нико полагает, что ей мерещится из-за внешнего вида – непривычного, совершенно одомашненного. Без этого, несомненно роскошного, боевого шарфа из лент и очков он совершенно не выглядит так устрашающе, хотя пристальный взгляд по-прежнему разгоняет по венам колючее, неуютное ощущение, никак не приживающееся внутри. Даже если глаза Шоты смотрят совсем не на её лицо.

– И вот так всегда, – она давит слабую улыбку и тут же на мгновение жмурится, когда мозолистые пальцы неосторожно задевают один из немногочисленных глубоких порезов на лодыжке. – О других больше, чем о себе беспокоитесь.

Нико чувствует себя странно – совсем не так, как обычно, и не может как следует это описать. Ей тяжело оставаться наедине с подобными, настолько неясными эмоциями в самой себе: ещё буквально час назад грудь наливалась мёрзлым свинцом от страха, а теперь сжимается изо всех сил, буквально по крупицам выдавливая из лёгких кислород.

Молчание Айзавы говорит само за себя – большой мальчик о своих достоинствах-тире-недостатках осведомлён даже лучше, чем просто «прекрасно».

И его упрямая, затянутая до напряжённой тишины неразговорчивость по этому поводу заставляет Суо ощутить дискомфорт каждой клеточкой тела, скованного мучительными импульсами. Но вовсе не из-за того, что мужчина сосредоточен на том, чтобы помочь ей, а потому не слышит и не видит ничего вокруг себя. Всё происходит с точностью до наоборот – он вообще перестаёт делать что-либо, стоит Нико закончить свою фразу, и замирает живой скульптурой, продолжая держать в широких ладонях испещрённую царапинами ступню.

Суо не поддаётся наивному наитию, но старается уловить каждое мгновение интимности момента – запомнить это, как будто всё происходит в первый и последний раз – малейший шорох одежды при каждом вздохе, живое, неразмеренное дыхание, прикосновение чужой к кожи к её собственной, тепло человеческого тела и своё сердце, неровно бьющееся почти в такт возбуждённо подрагивающим пальцам, крепко обхватившим край стула.

Сгибая колено и прижимая его ближе к груди, Нико медленно вытягивает ногу из ослабленных пальцев учителя и неловко – так, чтобы причинить себе как можно меньше физических страданий – ставит её ближе к ножкам табурета, как можно дальше от мужчины. Аккомпанирует ей в любом, даже самом мелочном, движении безмолвный, выжидающий взгляд, способный лишь проницательно отслеживать каждый жест.

Несмотря на это, Суо не думает, что сейчас Айзава что-то анализирует или над чем-то активно размышляет.

Скорее он просто ждёт.

Возможно дальнейших действий. А может быть каких-то объяснений. Или же самого разумного в сложившихся обстоятельствах – панического побега.

Чего Нико не совершит, даже будучи совершенно здоровой.

Потому что вся абсурдность ситуации устраивает её «от» и «до», даже принимая во внимание тот дикий, жуткий, выматывающий дискомфорт.

– Я справлюсь сама, сенсей, – Суо неловко ведёт плечами, по-доброму улыбается, дотрагиваясь озябшими руками до волос Айзавы, и, не встречая никакого сопротивления, аккуратно приподнимает их, чтобы убрать с лица. – Лучше передохните немного.

– У меня нет на это времени, – Нико не знает, волнуется ли он, но голос уже не слышится таким пустым и безразличным, а даже отдаёт оттенком бережной обходительности. Особенно ярко это слышится, когда герой неспешно добавляет многообещающее: – Сейчас нет.

Рассеивающийся плафонами простецкой люстры свет во всей красе демонстрирует крайнюю потребность мужчины в передышке, пусть даже не самой долгой: на бледном от усталости лице выделяется, как никогда раньше, синева под покрасневшими от недосыпа глазами.

– Если есть время возиться с моими ранами, – Суо стаскивает со своей растрёпанной белокурой косы резинку и аккуратно собирает густую, тёмную копну волос Айзавы в низкий хвост, слабо перетягивая его тонким жгутом. – Значит есть время и подремать чуть-чуть. – она незаметно втягивает в лёгкие приятный аромат мужского парфюма, которым теперь пахнут и её пальцы, а затем в шутливой манере риторически интересуется: – Или вы хотите, чтобы я легла рядом и проконтроллировала, чтобы вы отдохнули как следует?

Нико почти смеётся – она не задумывается о том, что может последовать за этим неосторожным вопросом. Ей даже почти не удивительно чувствовать лёгкую тень разочарования от того, что эта несмешная шутка никогда не станет рассматриваться, как серьёзное предложение.

Но такое срабатывает только с теми, кто ментальным возрастом помладше, чем преподаватель в Юэй.

– Ты это сделаешь, если я скажу, что хочу?

Суо понимает слишком запоздало: в разговорах с Айзавой нужно быть как можно осторожнее с любыми, даже самыми безобидными, словами.

Хотя бы потому, что он профессиональный герой.

Каждого, кто сделал когда-то выбор в пользу этой профессии, смерть вполне способна забрать сегодня, завтра или даже вчера: для подобных сомнительного рода ребячеств априори времени не существует.

Нико может смеяться сколько угодно.

Но в конце концов ответ у неё будет один, неизменный.

– Сделаю.

И пускай первооткрыватель волшебного зверя – «общественной морали» – крутит в гробу свои испепелённые временем кости сколько душе угодно.

xii. Lights – Magnetic Field.

Кажется, что от шутливого предложения до действительного поступка проходит, как минимум, несколько часов.

На деле же минует не больше одного. Просто время тянется густой, просахаренной вдоль и поперёк, патокой – нестерпимо долго и почти нудно.

Суо не видит, что там творится за плотно зашторенными окнами, но хорошо слышит в дребезжащей тишине, как погода снаружи продолжает изгаляться проливным дождём, воющим ураганом и тяжестью угольно-чёрных, почти грозовых туч.

Она на мгновение замирает с пустым, совершенно инертным взглядом, направленным на тёмную, тяжёлую драпировку гардин, и сумбурно вздыхает, прикладывая руки к голове и слегка ероша пальцами тёплые после горячего душа, потемневшие от влаги локоны: ноющими пульсациями боль мечется от затылка к вискам и обратно, делая шум дождя за пределами дома совершенно невыносимым.

Нико на самом деле не любит такие тучные, смурые дни, которым в году отводится целый сезон. Противно всё время чувствовать влагу, которой пропитан воздух, и слышать стук капель по земле.

– Высуши волосы, прежде чем спать ложиться, – хмуро напоминает Айзава откуда-то из-за компьютерного монитора, монотонно бренча по кнопкам клавиатуры и периодически разбавляя этот стук клацаньем мыши.

– Мне и так нравится, – Нико бесшумно скользит к рабочему столу и любопытно заглядывает мужчине через плечо. – Не волнуйтесь, здесь тепло, так что я точно не заболею.

Суо прячет улыбку за длинными рукавами мужской кофты, которую Шота временно позволил взять в пользование, и тянет носом тёплый воздух, жмурясь почти блаженно. Пахнет одежда по-особенному приятно: чем-то уникальным для неё, привыкшей теряться в многообразии ароматов мужских одеколонов, но не способной разобраться даже в том, какой парфюм ей нравится больше – естественный запах чистого мужского тела или же стирального порошка, отдающего чем-то бодряще-освежающим.

– Как знаешь. И ещё – если ты закончила нюхать чужие вещи – можешь уже идти спать, – обозначая то ли свою излишнюю проницательность, то ли наличие глаз на затылке, говорит герой. – Кровать сама найдёшь.

– Отдыхать без вас? – Нико спрашивает, сопровождая слова весьма выразительным, притворно-наивным наклоном головы, буквально слёту находя в собственном вопросе иронический, пошловатый подтекст. – Не пойду, – и сразу же напрочь о нём забывая. – Будем вместе бодрствовать, если так сильно не желаете спать.

Едва ли Айзава не может догадаться о том, что она собирается заразительно зевать рядом с ним и притворяться уставшей донельзя, лишь бы заставить его подремать лишний час или два. Суо выжидающе наблюдает за тем, как уставший, почти безжизненный взгляд медленно скользит в нижний правый угол монитора, где часы показывают начало полуночи, и затем скрывается за плотно зажмуренными веками.

На дурную с недосыпа голову много не сделаешь – особенно, когда глаз не смыкается двое суток подряд. Нико знает об этом так же хорошо, как и славящийся рациональным мышлением Шота. Поэтому для неё почти не удивительно, что спустя непродолжительное время тяжких раздумий и колебаний, мужчина грузно поднимается с кресла, тем самым молчаливо обозначая безоговорочную победу девушки.

Которая уже давно сонливо клонит голову к плечу и лишь силится быть бодрой, сознанием уходя куда-то в полудрёму, кося полусонный взгляд на подушку.

– Смелостью тебя природа не обделила, Суо, – Айзава тяжело шаркает ногами по полу, послушно следуя за Нико, и при этом взаправду удивительно-отчётливо осознавая неподдельную нужду в отдыхе, на котором так настаивает девушка. – Или ты…

– … Или я просто идиотка, – с чувством заканчивает она.

– Я этого не говорил, – тут же открещивается мужчина.

Его правоту Суо не оспаривает. Вряд ли это даже с какой-то натяжкой можно назвать нормальным: предлагать своему учителю спать вместе.

Но Нико уже давным-давно не заботится о таких мелочах: «нормально» – понятие настолько растяжимое, что может, наверное, достигать длины экватора. И её – Нико – определение ограничивается теми же рамками, что и выражение «меня всё устраивает», не цепляясь за социум вокруг.

Да и неизвестно ещё, кому из них больше нужно всё это.

– В последний раз я лежала вот так – с кем-то – лишь в тот день, когда мама забрала меня к себе, – Суо издаёт короткий, ностальгический смешок. – Мой шрам болел так сильно, что я плакала даже во сне.

Пригретым на груди бездомным животным, она ютится в чужих объятиях, будто в чьих-то родных – близких совсем. И убаюкивающим шёпотом рассказывает всякую мелочную чепуху о своей жизни после ухода из дома, аккуратно огибая болезненные воспоминания и оставляя их нетронутыми.

Уютное чувство топится на тёплых искрах из ощущения полной безопасности и спокойствия, разливаясь размеренными волнами по всему телу.

Нико почти не думает ни о чём, лишаясь остатков адекватности и засыпая с умиротворённой улыбкой.