Текст книги "Сгущая краски (СИ)"

Автор книги: урсула де виль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Для Айзавы это более, чем достойный повод для того, чтобы использовать свой квирк на ней и оградить от необдуманных действий.

Лески слабнут и виснут безжизненными нитями.

Вряд ли Нико это замечает, уже бросаясь на клиента, приготовившегося обороняться от слетевшей с катушек девчонки.

– Я надеюсь, что ты превратишься в то же, во что и все остальные наркоманы, которым в жизни острых ощущений мало, – остервенело шипит Суо, почти не сопротивляясь, когда её хватают поперёк талии и оттаскивают подальше. – Гниющий кусок мяса. Да ты не стоишь даже того, чтобы тебя спасать, падаль.

– Нико, уймись!

Шота не думает, что кричать на неё в таком состоянии – лучший выход из возможных. Но его неуверенность в том, что девушка сейчас вообще кого-нибудь услышит, непроизвольно делает голос на полтона выше.

Её сердце – чувствуется даже сквозь кожу и кости – бешено бьётся от клокочущей злости и даже жилы на висках трепещут, от чего замешательство лишь усугубляется безумной догадкой о том, что прошлое её было связано с наркотиками.

– Знаете, что? – Суо вырывается из захвата, потому что Айзава не ожидает, что не имевшая волю к сопротивлению девушка начнёт брыкаться. И да – банальный страх переломить что-нибудь в хрупком теле, на автопилоте ослабляет хватку. – Мой брат подох от этой гадости. Сгнил заживо. Потому что был таким же, говоря те же самые слова – успокойся, я справлюсь, твой брат всё решит, я тебя защищу. А потом обкололся и сдох! Мне во благо, представляете?! И если вы понимаете, о каком поведении идёт речь, то не думаю, что вы можете решать за меня, что там чего стоит.

И если бы можно было сделать какой-то комментарий к её словам, то Шота непременно бы сказал, что никогда в жизни ему ещё не было так досадно делать верные умозаключение, как в этот момент.

Сполна хлебнувшая из чаши с несчастьями, Нико теперь кажется втянутой в грязь с Лигой Злодеев гораздо больше, чем может почудиться на первый взгляд.

Вполне может быть, что она касается этого даже больше, чем думает сама.

И если так – то он обязан придумать, как сделать всё так, чтобы не сделать ещё хуже.

Хотя бы потому, что ему действительно не наплевать.

========== VIII. Жадность души. ==========

xviii. Nothing But Thieves – Hanging.

Иногда прощение заставляет умирать что-то внутри того, кому его бескорыстно и безвозмездно дарят.

В случае с Нико кажется, будто простив другим свою перебитую, поломанную в щепки жизнь, она подохнет сама. Не какой-то частью себя, а полностью – и телом, и тем, что теплится в нём, возвышенно и литературно называемое «душой».

Дублируется снова та сцена в кухне, которая была несколько кадров жизни назад. Пускай в немного ином формате, в другой эмоциональной подаче, но с тем же самым смыслом – Айзава забирает Нико домой, чтобы обезопасить. На этот раз защитить не тело, а психику. Расшатанную и нездоровую.

Девушка сидит на столе, скрестив ноги и вяло болтая ими в воздухе: она некрасиво горбится, опустив голову и закрыв лицо запястьями, выдавая собственную хрупкую, ломкую беспомощность и вскрывая перед героем истину, которую он жаждал понять.

– … Теперь, когда я вспоминаю и пытаюсь найти момент, когда всё это началось, – она старается незаметно утереть ладонью влажные глаза, что выходит из рук вон плохо, и приподнимает упавшие на лицо волосы, крепко зажимая между пальцами светлые пряди у висков. – Он с самого начала был таким. Ставил других превыше себя.

Шота сейчас, как никогда прежде, в полной мере осознаёт беспокойство Суо, направленное на него, потому что заботливый старший брат Нико, тревожившийся о благополучии и безопасности сестры больше, чем о себе самом, закончил плохо. Собственная любовь к сестре попросту выжрала его изнутри, не оставив ни единой частички, ради которой стоило бы поддерживать жизнь в теле.

– Когда он умер?

Вопросами создавая ещё больше нарывов на покрытых гнилью ранах, Айзава пытается дотянуться до сути того, что стоит во главе всех виражей, слепивших девушку такой, какая она есть сейчас. Не пытаясь при этом что-то анализировать и отбросив рациональное мышление, чтобы сердцем прочувствовать всё то, что запирает Нико в скорлупе. И оно, если честно, выглядит так гадко и паршиво, что с трудом верится в то, что ей довелось когда-то в одиночку побороть это.

– Мне было двенадцать, – она вялыми движениями ощупывает карманы в поисках сигарет, и практически сразу же забивает на это, посылая нахуй привычку закуривать в любой непонятной ситуации. – Он к тому времени уже почти овощем стал. И не скрывался особо, хотя в редкие моменты просветления смотрел на меня, как побитая собака. Просил прощения и клялся, что это последний раз. Как и все они.

Двадцать три года всего было парню – ему бы жить, да жить ещё. А он сам себе нить жизни перерезал. Да ещё и ножницами тупыми, чтобы как можно хуже и мучительнее уйти.

Айзава может лишь мрачно смотреть на сутулую фигуру Нико, и не находит ни единого слова поддержки ей, ощущая себя глупым и ненадёжным.

Возможно Суо убеждает саму себя в том, что дело былое, прошлых лет – да только пустое это всё. Грязный налёт изо лжи и самообмана.

– И после этого ты оказалась в приюте, – вопросы здесь лишние, хотя даже утвердительная интонация выглядит так, словно требует подтверждения.

– Снова. В том же самом.

Который уже был хранилищем, целым кладезем воспоминаний о чудаковатом старшем брате, сломленном гнётом своего же характера и привычек.

– Я помню, – Нико закрывает глаза и кладёт ладони на уши, будто окунаясь в события, погружаясь в них головой и сердцем. – Что в тот день шёл дождь и у меня болела голова. У брата были сильно исколоты руки. И ещё в комнате так мерзко воняло блевотиной, потому что накануне у него была ломка, а я не успела убраться…

Не вспоминай.

Не нужно.

Нахер это всё не нужно, если тебя саму так крутит, ломает и выворачивает наизнанку.

Такие подробности – слишком высокая цена для того, чтобы настолько разрывать в мясо собственную душу ради чужого любопытства.

– … Его мотало и дёргало, как на электрическом стуле. Я даже не знаю, чем он кололся – но явно чем-то покруче героина.

Остановись – ради твоего же блага. Это невыносимо даже слушать и представлять, не ощущая вживую. Не говоря о том, чтобы видеть своими глазами.

– А потом как в фильме: пена изо рта, закатившиеся глаза и предсмертные судороги, после которых остались только я… и труп.

Ради всего святого.

Просто заткнись.

– Вот же… – Нико сутулит спину ещё сильнее, вжимает голову в плечи, словно готовая вот-вот зарыдать. – … Тупой дебил.

Всё начинается со смешка – тихого, похожего на всхлип и шмыганье носом одновременно. Переходящего в безумное хихиканье с мелким подёргиванием плеч и трясущейся головой.

Она смеётся – заливисто, истерически, совершенно сумасшедше, запрокинув голову и схватившись за живот, будто его сейчас разорвёт от спазмов неконтролируемого хохота.

Айзава думает, что так и должно быть: что вот-вот подкатит настоящая истерика. С горьким плачем, с невнятным бормотанием и жалобным воем.

Он полагает, что дать ей выплакаться и выпустить пар – это единственный способ для неё хоть немного облегчить душу, на которой неподъёмным камнем висит вина. Собственная и чужая.

У Шоты к хуям разрывает шаблон, когда Нико накрывает пальцами рот, скрывая обезумевшую улыбку, и смотрит прямо на него – трезвым, ни капли не мутным и не слезливым взглядом, кажется, вовсе не собираясь соответствовать его ожиданиям. Снова.

– Та парочка из Лиги Злодеев, – совершенно осмысленно говорит она, словно делится важной для следствия информацией. – Мы давно знакомы, потому что они для брата были друзьями, – плюётся последним словом, будто ядом. – Пока не подсадили его на это дерьмо. Из-за денег, разумеется.

Нашли слабого. Того, кто уязвим и неустойчив. У кого уже отняли всё, что можно было, оставив на плечах сестру – подарок судьбы, и тяжкое бремя. Наркотическое забвение было спасением: помогало обособиться от мирских забот и на время уйти в мир, где всё подчинялось правилам одного человека. Оно уводило так далеко, что в какой-то момент брат Нико перестал желать возвращаться обратно, а когда спустя время стал загнивать и чувствовать, что в нём не остаётся былой любви, начал оглядываться назад. И выход уже маячил где-то на невидимой границе, недоступный для пользования.

– Тебе больно, – заключает герой, пальцами крепко хватая девушку за сухое лицо, словно пытаясь выдавить из неё эти блядские слёзы.

Не смей улыбаться, будто тебе плевать.

Давай же, заплачь.

Отпусти это.

Положись на меня.

– Мне порой больно так сильно что я не разбираю, где находится верх, а где низ, – она смотрит ему в глаза без колебаний. Смело. А после ладонью указывает на место, которое зудит сверлящей фантомной болью. – Зато я жива. Этой болью жива.

И ты сильнее – гораздо сильнее, чем кажешься. Потому что толкнули – вынудили когда-то воспитать в себе нечто большее, чем просто качество несчастной сиротки, у которой жизнь не задалась.

Это повод гордиться собой.

И не прощать никогда тех, кто сделал больно.

xiv. Nothing But Thieves – Honey Whiskey

Нико несмотря ни на что принимает утешения Шоты, выраженные неловкими объятиями, от которых он считает себя смешным и ни разу не серьёзным.

Ёбаная ванильная принцесса.

Тошнит от нежности. От покорности и готовности подставлять плечо для её слез.

От самого себя тошнит.

– Что скажете, учитель? – Суо возвращается к тому, что было в их первую встречу, складывая губы в заискивающей, притягательной улыбке. Унизительной и завлекающей. – Неплохой способ почувствовать себя живее, чем есть на самом деле.

Она говорит о боли – о душевных страданиях, о физических муках. Но интонация хорошо выделяет нечто другое. Что-то более глубокое и интимное.

Айзава впервые в жизни осознанно посылает нахер все свои заморочки и загоны относительно их диаметральной разницы друг в друге: разницы поколений, умов и образов мышлений. Оставляя себя наедине с иссушивающим желанием, которое практически выбрасывает его на грань безумных мыслей, идей и поступков.

Нико добровольно позволяет ему наслаждаться её молодостью через каждый жест, прикосновение, запах и звук.

Её юность приторно пахнет солнечным светом на бумажной коже, источает аромат душистого мыла на теле, не перебитый вульгарностью женских духов, и оглушающе бьёт по осязанию прогоркловатостью солёного пота.

Она ощущается мягкостью бархата почти кукольной на вид плоти, гладкой её упругостью и звоном зреющей сочности.

Слышится трудным, жарким дыханием, сдавленными хрипами и непривычно-стеснительными стонами сквозь горячие, влажные пальцы, пытающиеся плотно зажать искусанные губы.

Крышу рвет от того, как робко трепещут у неё веки – в оппозицию наглому, подёрнутому мутной дымкой, взгляду. И от того, как некрасиво выглядят на губах и щеках розовые разводы бордовой помады. Даже простой поцелуй: смазанный и наполненный пламенной лихорадкой – бешено выстреливает в голову алчной жаждой, желанием поглотить до последней капли всё её существо.

Возможно это даже хуже, чем просто неправильно – получать удовольствие, упиваясь юной, неувядающей красотой.

Фактически совращая ученицу – она ведь училась бы с выпускниками в его классе сейчас. Если бы не бесконечная ложь и не её тест-драйв ему, как учителю.

Но знаете, что?

Пошли вы нахер – даже в раю не нужны святоши повёрнутые на чести и дерьмовых моральных принципах непорочной чистоты и невинности.

Попробуйте заставить его отказаться от этих мгновений, и он без сожалений сотрёт вас в порошок.

Слишком поздно: мир встал с ног на голову для того, чтобы никогда уже не вернуться в прежнее положение.

Чтобы методично – раз за разом – сметать границы, выносить рамки и к хуям стирать линии дозволенного.

Чтобы мысли разлетались бумажными фантиками из-за одного невинного касания хрупкой, израненной ладони к лицу.

– Отдайте мне… – сбивчивым шёпотом касается слуха сиплый голос.

Забирай – никаких колебаний.

Всё без остатка. Можешь не возвращать даже, пусть останется у тебя – с тобой.

Нико задыхается зыбким жаром, исступленностью движений и импульсивностью действий.

Айзава понимает, что ему не хватает дыхания, как и ей.

Он рычит задушено, крепко стискивая в руках ломкое тело: рассвет лижет пламенными языками белую кожу, покрытую россыпью влажных бусин испарины и насыщенными цветами синеющих следов от губ. Солнце парафиновыми подтёками чертит алые линии по её груди и животу, выставляя на свету неаккуратный росчерк шрама.

– Знаете, учитель… на самом деле я вас почти ненавижу.

– … Разве?

========== IX. Ремесло героя. ==========

xv.

Наверное, если бы жизнь длилась вечность, то всем непременно хватило бы времени для того, чтобы достичь всецелого понимания некоторых трудных вещей, доступных для разгадки лишь единицам:

Что нужно сделать для того, чтобы жить в гармонии со своим внутренним «Я», и при этом не умудриться избаловать себя потаканием каждому желанию?

Как вдолбить жадным богатеям, что лишним краденным миллионом в их кармане можно вылечить больного раком или сделать шаг к предотвращению конфликта между воюющими странами, но никак не забрать эти деньги с собой на тот свет, ведь мёртвые все равны между собой и финансы на том свете ни к чему?

В чём заключается рецепт истинного счастья, который бы устроил всех и каждого, не вызвав при этом мировых катаклизмов, геноцида и очередного апокалипсиса?

Или даже совсем банальное – почему мы так чётко разграничиваем хорошее и плохое, создавая кодексы, конституции, своды правил и прочую шелуху общественных норм, если порой даже чёрное от белого отличить невероятно сложно?

Хотя, казалось бы на первый взгляд, куда уж легче.

xvi.

– Если у вас есть время на то, чтобы планировать летний лагерь, в который вы ещё даже не попали, то советую потратить его на подготовку к экзаменам. Напоминаю, что письменные тесты начинаются с завтрашнего дня, так что не вздумайте халтурить… На сегодня свободны.

Флегматичное замечание в адрес студентов, которые, даже будучи притихшими и нагруженными тяжкими думами, искрятся активностью, позволяет с чистой совестью подвести итог учебному дню и распустить огорчённых грядущими тестами учеников. Чтобы потратить следующие три часа на мелкую чепуху формальностей: просидеть со отсутствующим видом всё организационное собрание, выслушивая лекцию представителя министерства образования о том, что они все и так прекрасно знают; составить несколько отчётностей; договориться с Владом о характере тренировок в летнем лагере для классов A и B; ну, и напоследок послушать нытьё Сущего о том, какие проблемные студены есть в его классе, и как тяжко с ними нянчиться.

В поведении Айзавы ни единая живая душа не способна заметить какие-то отличия, потому что для него сохранять невозмутимость и вести себя как обычно – важно почти так же, как дышать. Это рационально-объективно. Несмотря на то, какой развал творится внутри и сколько руин остаётся после, никто не должен уловить даже самой малой толики хаоса. Так и должно быть.

Привычный ритм жизни кажется очень херовым подобием скачек на быках в родео – безумным, неукротимым и рваным. Окунающим в события подобно прыжку с моста в реку вниз головой. Вот он со всего размаху бьётся затылком о ледяную толщу морской пучины; а вот уже тянется обратно к поверхности, плавно выплывая из колючей, холодной воды.

Всё настолько сюрреалистично и бредово, что приходится с усердием вдалбливать себе в голову понятие о том, что на одном человеке свет клином не сходится, ну ни в каком виде.

Что Суо Нико – далеко не центр всех проблем и, соответственно, не ей со всеми заморочками занимать место в его мыслях. Не в таком количестве.

Здравый смысл, однако, несмотря на все сопротивления и давление извне, скоблит лобные доли изнутри верными догадками и логическими умозаключениями о том, что дело, связанное с ней, может быть причастно и к его студентам.

Это пугает совсем не иллюзорной опасностью для учеников, фактически лишь единожды окунувшихся в мир профессионалов и успевших на короткий промежуток времени испытать на собственной шкуре истинную угрозу от столкновения со злодеями.

Одновременно с этим понимание реального положения дел спасает от лишних накруток и поиска оправданий для самого себя:

Не он мешает работу и личные дела.

Просто так выходит, что цели совпадают и достичь наилучшего выхода из положения можно, убив одним выстрелом сразу двух зайцев. На редкость удачно.

Айзава совершенно упускает из виду тот момент, когда Нико со всеми её проблемами и ненормальными загонами становится его «личным» делом, переступая ту границу интимности, в которой есть необходимости рассказать кому-либо о её существовании в его жизни. Она как живое воплощение того аспекта, который хочется хранить в секрете. Не потому, что стыдно – как раз стыдиться-то тут и нечего – но лишь потому, что здесь у Айзавы есть полноценная свобода выбора. И свой Шота делает в пользу варианта «не рассказывать».

– … То, что происходит в личной жизни между двумя людьми, никак не должно касаться третьих, – женский голос, временами соскакивающий на фальцет, отдаёт болезненной хрипотцой.

Суо реагирует на одну пространную фразу о приватности и любопытных носах, сказанную героем совершенно бесцельно – считай в пустоту – с завидным спокойствием и умом, которых, порой, не всем хватает даже в сорок лет. Что уж говорить о каких-то восемнадцати.

Когда Айзава появляется в спальне, удерживая в руках пару дымящихся кружек и плотный пакет с лейблом ближайшей к дому аптеки, Нико всё ещё послушно лежит в постели, как ей и было велено, хотя это явно утомляет и наводит на неё тоску – скука и усталость на лице заметны более, чем просто хорошо.

– Я ведь говорил, что нечего по утрам в фонтанах плескаться, – флегматично замечает Шота, отвечая на жуткий, булькающий кашель, который расцарапывает распухшее горло и закладывает носоглотку.

– У нас же есть старая шутка, мол: дураки не болеют. А я ни разу в жизни не простужалась, – Суо, в противовес словам, совсем невесело улыбается и кутается в одеяло, поверх которого ещё и натягивает тёплый плед. – Хотела проверить.

– И как ощущения?

– Паршивые.

Этого ответа вполне хватает для того, чтобы вызвать у героя понимающую усмешку, от которой Нико и самой становится смешно. Она смеётся над собственной нелепостью, тянет вперёд себя руки и всматривается в тонкую плёнку жестковатых корост, которой покрыты царапины на заживающих костяшках.

Использование квирка по-прежнему причиняет боль – это видно невооружённым взглядом, даже сейчас, в полном бездействии.

Айзава помнит, как она пыталась с помощью причуды закрыть окно и едва не разрезала к чёртовой матери раму вместе со стеклом, в очередной раз пустив себе кровь, заставив Шоту воспользоваться своим квирком и заодно задаться вопросом: сколько времени потребуется для того, чтобы исправить это недоразумение с травмой?

Неделя?.. Месяц? Год?

Или же всё может дойти до самого худшего в понимании современности исхода – до того, что Суо больше никогда не будет способна совладать со своими способностями так же идеально, как и прежде?

Хотя не исключается и возможность того, что у него просто замкнуло что-то в мозгу, от чего любая мысль сводится к самым неудачными и негативным последствиям.

В конце концов, вариант с поехавшей крышей тоже всегда приемлем.

– Может, всё-таки, наведаешься к Исцеляющей девочке? – Айзава торжественно вручает в руки Нико кружку с растворённой в тёплой воде таблеткой противовирусного лекарства, и садится за рабочий стол, с неприязнью поглядывая на ту же самую бурду, которую ему придётся выпить «за компанию».

– Хочешь организовать визит на дом? Или тайком провести меня в школу? – Суо оживает мгновенно, искренне забавляясь сделанным предложением: – А не боишься, что это я – тот самый шпион, который информацию Лиге сливает?

Пусть выставляет она всё, покрывая вопрос обильной глазурью из юмора, но в каждой шутке, как известно, есть лишь доля шутки. Особенно, если это касается Нико.

И взгляд, в котором нет ни единой смешинки, повествует об этом весьма красноречиво.

Айзава даже не сомневается в том, что Суо давно гложет любопытство: её волнует – не тревожит – этот его необъяснимый кредит доверия к ней. Вернее, то, что лежит в основе этих чувств.

Насколько же велико, интересно, будет разочарование (и будет ли оно вообще?) когда она поймёт, что за этим совсем ничего нет.

Какой бы рациональностью и способностью сохранять трезвый рассудок в любой экстремальной ситуации Шота ни обладал, в случае с Нико все уловки здравомыслия просто не работают. Приходится думать сердцем, выбирать направление интуицией и руководствоваться одними только чувствами.

Он попросту верит ей. Верит в неё.

И дальнейшее объяснять бессмысленно и неинтересно.

– Ты сперва докажи, – произносит, издевательски улыбаясь. – И если твои аргументы будут достаточно убедительны, то мы – так и быть – поговорим об этом.

Суо хватает сотой доли секунды для того, чтобы озадачиться – отчётливое понимание истинного смысла этой фразы, скрытое вуалью несмешной шутки, приводит её в замешательство.

Она громко кашляет, словно давится от удивления, залпом вливает в себя полкружки мерзкого поила, которое, согласно легенде и надписи на упаковке, должно в несколько приёмов укокошить простуду.

И сипло хохочет, обзывая современную медицину редкостным дерьмом.

Шота притворяется, что не слышит в её голосе облегчения и почти беззвучной благодарности.

Он впервые начинает всерьёз задумываться о том, как много, оказывается, для Нико значит простое, незамысловатое и до смешного человечное доверие.

xvii. Samuel Delves, Teia Fregona, Thomas Kitson, Alex Moorse – You Stand Alone.

Возможно ветер перемен задувает немного не в том направлении – изменения в своём мировоззрении Айзава замечает не сразу и поначалу даже считает, будто развивается куда-то в сторону деградации.

Просто потому, что в какой-то момент осознаёт, что ему совершенно не противно разговаривать с проституткой, которую Нико ласково зовёт сестрицей. Внутри не развивается совершенно никакого желания поскорее сбежать домой и смыть воображаемую грязь, если кто-то из местных «тружениц» случайно задевает его рукой или же целенаправленно обращается с каким-то вопросом.

Шота относится к Камелии и всем её работникам гораздо спокойнее, чем к собственным ученикам в Юэй. Хотя бы из-за того, что здесь ему не нужно никого контролировать или за кем-то следить.

И в среду вечером – накануне поездки в лагерь – выясняется, что перемены в отношении к бару, его обитателям и характеру их деятельности заметны далеко не одному лишь Айзаве.

– … Вижу, пообвыклись вы уже здесь.

Мадам грациозно салютует изящным бокалом и губит совсем немного вина, тут же аккуратно смачивая губы белой салфеткой, на которой остаётся тёмное насыщенное пятно.

Женщина неспешно закуривает от услужливо подставленной Нико зажигалки и молчаливо благодарит девушку снисходительным наклоном головы, дозволяя тем самым вернуться к работе. Суо понимает жест хозяйки «взрослым дяде и тёте нужно поговорить» без дополнительных движений или вопросов, поэтому пятится к противоположной стороне бара, принимая заказ у подвыпившего посетителя.

– Как вам будет угодно – так и думайте, – размеренно и крайне расслабленно разрешает Айзава, не считая нужным растрачивать энергию на сарказм.

После проверки мусорной горы из бумажных тестов и их разбалловки у него нет ни сил ни желания придумывать сальные остроты в адрес надменной и чертовски проницательной госпожи.

– В таком случае я могу верить в то, что если вы здесь, и желали со мной встречи, то располагаете интересующими меня результатами, – вежливо любопытствует Мадам, сохраняя абсолютно непроницаемое выражение лица, на котором обольстительной маской стынет холодная улыбка.

– Для начала: вы знали, что есть общего между теми, кто представлен в том списке? – герой украдкой бросает взгляд в сторону Нико.

Она самозабвенно мешает коктейли и общается с клиентом, от чего на душе становится чуть легче, поэтому Шота может спокойно вернуть внимание хозяйке бара.

Вопрос, кажется, ставит женщину в тупик, поскольку во взгляде на секунду мелькает хвост неподдельного недоумения, а брови слегка дёргаются, будто непроизвольно желают приподняться, состроив очевидную гримасу изумления ещё заметнее.

Айзава, в общем-то, задался этим вопросом сразу же. Однако наивно полагал, будто женщина сама выложит все свои подозрения и тем самым даст ему какие-то намёки на зачатки логического мышления в её голове.

Почему из тридцати трёх «подопечных», которые были взяты под широкое крыло великодушной Мадам, лишь семь (с двумя предыдущими жертвами – девять) удостоились чести попасть в список людей, требуемых загадочными злодеями?

Для начала стоило исключить внешние параметры и квирки: общее сходство было исключено сразу – из всех девяти девушек только у двух был одинаковый цвет волос, у четырёх цвет глаз, и трое обладали схожими по внешности или назначению причудами. В остальном они разительно отличались друг от друга даже фигурами, поэтому уповать на какие-то фетиши было бесполезно уже в тот момент. Даже если чья-то абсурдная извращённость была самым наилучшим оправданием для физического и психологического насилия над несчастными.

Оставались лишь какие-то внутренние аналоги.

И вот тут первое – самое очевидное – что вылезает наружу: группа крови. То, что пропустить при наличии хоть каких-то ростков здравомыслия банально невозможно.

Третья у каждой.

– … Мы не проверяем подобную чушь без особой на то необходимости. Это не входит в наш список обязательных анализов, – Мадам задумчиво ведёт пальцем по кромке бокала, издавая неприятный, едва-слышный шум.

Шота показательно кривится: это не может быть достаточным оправданием для херовой информаторской системы и откровенной тупости упущения в целом.

– И так как ни одна из похищенных девушек перед смертью не рассказала о действиях или даже словах со стороны своих похитителей… – он задумчиво замолкает, до последнего сомневаясь в том, стоит ли вываливать на женщину свои логические умозаключения… вернее стоит ли ей их доверять. Чтобы не вышел такой же косяк, как с проверкой группы крови. – Вывода можно сделать аж три, только один из которых правильный: первый – им просто угрожали расправой над близкими, из-за чего они могли подумать, будто собственная смерть оградит родных от опасности.

Но в таком случае планомерно возникает вопрос – есть ли в этом смысл? Какой важной информацией обладают обычные проститутки, если им угрожают и доводят до самоубийства? И какая может быть выгода, если все заканчивают жизнь самоубийством?

– Второй вариант – то, что с девушками сделали было настолько страшно и унизительно, – хотя, казалось бы, какой порог унижения может быть у шлюхи, которая за деньги будет стелиться под кого угодно. – … что они просто не хотели, чтобы кто-нибудь об этом знал, пока они живы.

И здесь тоже появляются несостыковки: насколько Айзава осведомлён, тела девушек были в ужасном состоянии, однако это касалось только отдельных частей, которые исключали варианты насильственного удержания: никаких следов от верёвок, ремней, цепей или ещё чего-нибудь в таком духе, не было и в помине.

Из чего следует третий – самый возможный из всех вариант.

– Последний вывод совмещает первые два: путём шантажа их добровольно заставляли что-то делать и вынуждали держать рот на замке.

– Разве не проще в таком случае убивать, а не заставлять молчать? – женщина задумчиво поджимает губы и немного хмурится, внимательно вслушиваясь в каждое слово и стараясь уловить общую суть сказанного, продумывая собственные предположения. – Какой толк оставлять за собой живых свидетельниц и улики?

Айзава не уверен, что злоумышленники оставляют улики: скорее они ставят какую-то цель, для которой нужно сохранить эти жизни.

И если это в действительности так, то результат будет таков:

– После двух случаев самоубийства, следующие девушки из списка уже не вернутся.

Мадам выглядит чересчур бледной – жемчужная кожа теперь отливает болезненной серостью. В голове у неё, кажется, не может прижиться сама идея того, что кто-то из её подопечных будет снова похищен, и на этот раз уже не будет возвращён.

– Почему именно Камелия? – она в один глоток допивает вино, которое теперь наверняка не кажется таким уж вкусным, и крепко затягивается, нервно поднося мундштук к губам. – Почему мои девочки?

Обречённую глупость вопроса ей не даёт понять страх, к чему Шота сейчас относится с пониманием, поэтому без предрассудков предоставляет полноценный ответ:

– Потому что о них никто не будет волноваться. Все девушки либо сироты, либо брошены. Вашему бару просто не повезло.

Это действительно так:

Не повезло быть тем заведением, которому неплохо так светят проблемы с законом в случае, если они решат обратиться в полицию.

Не повезло стать ненормальным ресурсом Лиги Злодеев – не важно, в чём.

Попросту не повезло существовать в рамках нынешней хронологии – здесь и сейчас.

Но паршиво здесь вовсе не то, что они не знают мотивов.

А то, что все дела, касающиеся Лиги Злодеев и её деятельности – это целиком и полностью то поле, которое методично вспахивает городская полиция. Старый знакомый Всесильного – Тсукаучи – обозначил это очень отчётливо после инцидента, случившегося с преподавателями и студентами в USJ.

Айзава не сомневается ни разу, что они отыщут логово злодеев и разберутся с этой надоедливой болячкой на теле человечества. Однако своевременность этого события внушает опасения. К тому времени злодеи уже могут добиться поставленной цели, связанной с сотрудниками Камелии.

Мадам понимает это так же отчётливо.

Теперь – когда она наконец-то осознаёт то, что стояло за давней попыткой Нико убедить её принять крайние меры, потому что другого, более приемлемого, выхода просто не остаётся.

– Я закрываю Камелию, – женщина, к большому уважению Айзавы, твёрдо решает любой ценой обезопасить своих подопечных, которые могут стать жертвами. – … и поэтому прошу вас: сделайте всё возможное, чтобы мои драгоценные девочки остались целы и невредимы. Даже если ради этого придётся связаться с полицией – защитите нас.

Ведь на это и нацелено само существование героев.

========== X. Пан или пропал. ==========

xviii. Nothing But Thieves – Graveyard Whistling.

Совершенно не спится.

Нико тревожно крутится с одного бока на другой, стараясь одновременно с этим не потревожить измотанного Айзаву, который безмятежно дремлет рядом с ней, упираясь коленями в стенку и положив на голову подушку, чтобы заглушить посторонние шумы. Девушка честно пытается вести себя тихо и спокойно, но сон никак не приходит к её взбудораженному непонятным волнением организму, поэтому Суо неустанно мнёт в ладонях край футболки и нервно кусает губы, зубами сдирая с них тонкую шелуху сухой кожи, оставляя на языке солёный привкус меди.