Текст книги "Сгущая краски (СИ)"

Автор книги: урсула де виль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– По-твоему это правильно? – Даже если у него есть понимание того, что всё «правильное» – относительно – здравый смысл по-прежнему стоит на своём, отторгая саму идею понятия «нормально», касающегося данного способа заработка. – Торговать собой ради денег.

В дополнение ко всему Шота изо всех сил старается абстрагироваться – уйти как можно дальше от мыслей о том, что разговаривает на подобные темы с несовершеннолетней девочкой. Своей бывшей студенткой, которую лично отсеял два года назад. Мог ли он когда-нибудь предположить, что такое произойдёт? Что будет вот так сидеть в каком-то подвальном баре в окружении шлюх, попивать кофе и алкоголь (в зависимости от степени заёбанности работой и желания поспать), и разговаривать с ученицей о том, что проституция – секс за плату – это не есть хорошо. Уроки полового воспитания и морали были сугубо территорией обсуждения Исцеляющей девочки, но никак не его.

Едва ли это могло даже в кошмаре присниться. Больше похоже на невесёлую вендетту – бумеранг жизни – за разрушенные мечты и надежды зелёных студентов. Мол: вот, что происходит, когда не задумываешься о том, что будет со школьниками, если их отчислить.

Если есть предел этой шутке-прибаутке, то пора бы ему уже появиться. Хотя бы на линии горизонта.

– По-вашему «правильно» – это отсеивать тех, чьим смыслом было обучение в вашей школе? Пусть с курсом они и промахнулись, – с оттенком лёгкого сарказма выгибая тонкую, светлую бровь, Нико хорошенько встряхивает шейкер, и мужчина почти давится напитком, не ожидав, что она попытается так галимо надавить ему на совесть. Внутри снова бушует стрёмная злость непонятно на кого и на что. – Учитель, мы продаём здесь не тела, раз уж вас так сильно заботит именно это, – а больше всего его бесит то, что она убийственно спокойна, какова бы ни была цель и тема их беседы. – Мы продаём своё время. А вот как им воспользоваться – решает клиент.

Справедливое замечание. Но по-прежнему не убедительное ни на грамм.

– И какую цену ты ставишь себе? – Любопытство, гложущее нутро, добирается до речевого аппарата гораздо быстрее, чем до мозга. Выходит так, что даже Айзава удивляется собственному вопросу. И искренне радуется, что слегка приподнявшиеся в изумлении брови, да нервно дёрнувшийся уголок губ не разглядеть за растрёпанной копной волос и воротником из лент.

Суо, в тот момент, не выказывает удивление ни на йоту. Словно этот и подобные этому вопросы к ней поступают ежедневно. Вместо ожидаемого недоумения и отвращения (в конце концов это действительно мерзко – когда учитель в свои ранние тридцать предлагает семнадцатилетней ученице невесть что) она нагло щурит хитрые глаза и слегка наваливается грудью на барную стойку, подпирая подбородок ладонью, с интересом рассматривая его лицо.

– А вы хотите меня купить? – Спрашивает, не скрывая насмешки.

Айзава честно не помнит, была ли она такой два года назад. Да и не мудрено это. Он вообще очень смутно вспоминает тех, кто остался там – в моментах из уже давно минувших лет.

– Подрасти ещё лет на десять, – отвечает, придвинувшись ближе и издевательски ухмыляясь ей в лицо.

Пусть Суо и звонко хохочет, словно услышала самый искромётный юмор за всю свою жизнь, по факту это даже запахом шутки не отдаёт. Но зато маячит где-то на грани безумного флирта в каком-нибудь рандеву двух заклятых врагов. Ну, и ещё прилично так светит полицейскими мигалками, да отметкой нарушения уголовного кодекса по статье «с несовершеннолетними» в личном деле.

– И тогда…

– И тогда я, возможно, не сдам тебя в правоохранительные органы за такие предложения.

Однако на самом деле – где-то глубоко-глубоко внутри – на самом нижнем уровне подсознания вскрывается жутчайшая правда.

О том, что в нём говорит отнюдь не здравомыслие.

А блядская неуверенность.

v. Of Monsters and Men – Winter Sound

«Не ситуация влияет на вашу жизнь, а ваше отношение к ситуации» – так говорит Нико, улыбаясь и смиренно, и одновременно с этим с хорошо заметным налётом насмешки.

На уме уже давно крутится мнение, что она в свои неполные восемнадцать мыслит гораздо шире и рассудительнее, чем порой делают это люди с огромным опытом в жизни за плечами. Это становится не таким уж удивительным, но лишь спустя время. Когда Айзава наконец дозревает для того, чтобы всерьёз спросить у Суо, как она умудрилась очутиться в подобной дыре.

– … Да случайно в общем-то, – девушка крайне равнодушно жмёт плечами, от чего накинутая на них куртка слегка колышется и задевает воротом тлеющую трубочку пепла, пачкая чёрную кожу серой изгарью.

Единственная её, наверное, плохая привычка, которую отмечает Шота, появляясь в Камелии уже не первый, не второй, да и вообще чёрт его знает какой раз.

Нико порой на перерывах дымит, как паровоз, на вскидку Айзавы предвещая себе скорую смерть от рака лёгких. Но даже курит она, чёрт возьми, изящно и манерно, наводя на отчётливые подозрения – стаж у Суо явно дольше, чем два года.

В противовес ей он, спиной подпирающий грязную кирпичную кладку стены напротив неё, со стаканом крепкого чёрного кофе в руке выворачивает картину мира у прохожих (если бы они были) наизнанку. Любой, кто пройдёт мимо них сейчас, должен подумать, что всё обязано быть наоборот.

– У случайностей тоже есть свои обстоятельства, – вкус идеально прожаренных, молотых кофейных зёрен бодрит, но не создаёт привычно-уютного ощущения. Потому что они, мать его за ногу, обсуждают жизнь Суо после вылета из старших классов.

– Ну… – она задумчиво закатывает глаза и выпускает тонкую струю матово-белого дыма, слегка вздрагивая от влажной прохлады. – Девочки меня подобрали, когда заканчивались их рабочие часы: я ночью на остановке сидела с чемоданом. Они меня привели сюда и показали Маме – Мадам – Мама же предложила остаться и подработать, если идти некуда.

Подробности «работы» слушать не хочется так сильно, что губы кисло кривятся в отвращении. Представить только, что его ученица обслуживает старых одиноких мужиков – или сплюнуть охота, или вообще блевануть. Наверное, воображение у Шоты слишком живо играет красками, да и общее расслабленное состояние тоже, потому что все негативные мысли против воли находят отражение на лице.

– Ничего не вышло, – Нико коротко улыбается и тушит бычок об подошву туфель, выкидывая его в ближайшее мусорное ведро. – Я даже раздеться полностью не успела – Мама сказала, что качество не того уровня, поэтому для индустрии я подхожу разве что в качестве подсобного рабочего.

У Суо нет предрассудков на этот счёт. Да и комплексов, похоже, тоже не имеется. Даже если – как выясняется теперь – в проституцию она вовлечена лишь поверхностно (на уровне работы бок о бок, но не непосредственно в самой сфере). Иначе Айзава попросту бессилен в попытках понять, что движет её внезапными действиями.

– Не зря же у нас элитное заведение, – Нико отряхивает куртку от пепла, упавшего с сигареты, как будто готовится что-то сделать, да с таким лицом, что мужчина инстинктивно напрягается, ожидая не то сюрприза, не то подставы. – Кожные болезни, шрамы, железы, из которых в самый неподходящий момент может что-то выделяться и всё в таком духе – неприемлемы.

Суо задирает грёбаную рубашку прямо перед ним.

И являет истинную причину, по которой обеспечивает лишь алкогольный угар, но не страстные утехи в ближайшем клубном сортире, как это делают другие.

У неё наискось живота, от тазобедренной кости с левой стороны и вплоть до выпуклых очертаний рёбер под грудью с правой, красуется яркая – на фоне бледной кожи – неширокая и слегка объёмная полоска шрама.

И опять эта её улыбка. Долбанутая на всю голову. Ну, невозможно, будучи в здравом уме, так вести себя, если оказался в подобном беспросветном днище.

Нико молчит в ожидании.

Шота предполагает, что чуда.

Потому что даже по его лицу можно заметить, что Айзава понятия не имеет, что сказать – шрамов он за всю свою жизнь повидал немало, в том числе и тех, что сам приобрёл – однако Суо и тут умудряется удивить. И вместе с тем помогает понять себя настоящую. Самую малость, но всё же.

Снаружи отвесного козырька дождь хлещет так сильно, что громоздкие холодные капли, разбивающиеся ещё на сотни мелких брызг, попадают на одежду и обувь. Сраные синоптики предупреждали, что будет мелкая морось, а не херов тропический ливень. И такое наебалово происходит в их век: когда технологии двинулись гораздо дальше и в более успешное русло.

Ещё одно подтверждение тому, что человечество не меняется ни на йоту – технологии развили, а правильно пользоваться ими не научились.

По правде говоря, мужчина сейчас готов думать о чём угодно, только бы не возвращаться к моменту созерцания косого шрама на животе Нико, ибо воображение рисует совсем не те картины, которые – возможно – должны появиться.

А гораздо ярче, глубже и волнительнее.

– Учитель, – эта её почти паранормальная способность – заставлять его чувствовать себя неуютно, всего лишь назвав так, как ежедневно называют все остальные студенты – действительно вымораживает Шоту настолько, что появляется желание навсегда запретить обращаться к нему таки образом. – Вы же и сами понимаете: спрос рождает предложение. Наших девочек вовсе не подкладывают под каждого, кто может заплатить пятьсот йен. Одинокие люди бывают несчастны и отчаянны настолько, что не гнушаются платить – просто ради того, чтобы почувствовать тепло другого человека. И это можно передать через более невинные вещи, нежели секс. Так что плохого в том, чтобы сделать одиноких или уставших людей чуточку счастливее?

Она едва успевает закончить, и Айзаву наконец-то осеняет:

Это не её суждение неправильное.

Это и есть та самая разница моральных ценностей и совершенно иная расстановка приоритетов. Не то, чтобы он раньше этого не понимал и не сталкивался. Просто конкретно в этом случае их различие заметно, как никогда прежде.

Что ж.

Принцесса по вызову, как способ избавиться от одиночества и на время забыть о проблемах?

Почему бы и да.

Шота допивает остатки остывшего кофе, швыряет стакан в мусорный бак и, еле переваливая своё склонное ко сну тело, шаркает следом за Нико обратно в Камелию.

Сейчас, спустя столько времени, он наконец начинает признаваться, что не так уж и плохо это – изредка заглядывать сюда.

vi. Blue Stahli – Rebel Yell

К слову о том, почему прошло столько времени, а он до сих пор ходит сюда, как минимум, раз в две недели. Разумеется, речь идёт о побочной причине – не касающейся этого тупого и до остроты отчаянного интереса к Нико.

Ответ прост. И кроется в хозяйке Камелии – Мадам, которую здесь любовно кличут «Мамой». Если говорить точнее, то разгадка тайны в том, что конкретно ей, прожжённому сутенёру со стажем, надобно от героя, который (для общественности) и в мыслях не должен держать таких заведений, не говоря уже о том, чтобы посещать их.

– Примите мои глубочайшие сожаления, что назначила вам встречу и тут же уехала, Айзава-сан.

Деревянная резная трубка мундштука с незнакомыми инициалами на ней, зажатая между сухими, слегка костлявыми женскими пальцами, наводит мысли о других – совершенно иных ментоловых сигаретах и белых руках, орошенных мелкими царапинами. А ещё огромным булыжником бултыхается куда-то в самую глубину сердца задумка о том, что Нико курит гораздо красивее. И руки у неё куда лучше.

Но разве сейчас время для воспоминаний о ней?

– Лучше извинитесь за потраченное впустую время и за то, сколько раз мне пришлось побывать здесь, прежде чем застать вас… – Шота нарочно делает заминку, прежде чем уважительно-иронично добавить: – Мадам.

Хотя он мог просто ничего не предпринимать и просто ждать, пока его позовут во второй раз (если нужда действительно есть). Догадаться об этом проще, чем сложить между собой два и два, и помножить их на два. Что, впрочем, многоуважаемая госпожа демонстрирует во всей красе, скрывая игривую усмешку за аляпистым китайским веером. Уж кому, как не ей знать, по какой причине мужчины приходят в Камелию. И вряд ли Айзаву можно назвать исключением, если захаживает он в основном ради их милейшего бармена.

– Как вам будет угодно, – мелодично-глубоким голосом почти поёт женщина и выдыхает клубящийся дым куда-то в сторону. – Поверьте, мне действительно жаль.

Мужчина угрюмо молчит, искренне сомневаясь в том, что этой особе когда-либо доводилось сожалеть о чём-то.

– Выкладывайте уже, – он украдкой бросает взгляд на дверь – единственный путь, который ведёт от бара до личной комнаты хозяйки и обратно – и машинально подсчитывает в уме, сколько поворотов по коридору нужно сделать, чтобы вернуться назад и увидеть довольную улыбку бармена, который именно сегодня (как назло) умудряется беспрерывно заниматься алкогольным забытьем других мужчин.

В отличие от всех остальных помещений, именно в этой комнате оказывается слишком светло, чтобы воспринимать её, как часть всего остального бара. Это раздражает не только чувствительные глаза, но и нервную систему в общем и целом.

– Ох, простите, я забыла, что вы занятой человек, – снисходительно тянет уголки губ Мадам, аккуратно перекладывая левую ногу поверх правой и обнажая стройное бедро через разрез откровенного во всех смыслах платья. – … На самом деле наша сфера редко обращается к героям – клиентов среди вас крайне мало, а те, что есть, не совсем компетентны. Вот и приходится идти на крайние меры.

Признавать это кажется довольно унизительным, однако Шота не может отрицать для самого себя, что и среди его знакомых есть те, кому вполне комфортно вызывать к себе таких вот «принцесс», чтобы снимать напряжение и не заморачиваться по поводу всяких свадеб/отношений/симпатий (нужное подчеркнуть, ненужное замазать корректором).

И что ему, как человеку, который завален работой и заботами о других настолько, что едва ли хватает выделять время даже на сон и еду, настоятельно рекомендуют снять пробу с чудодейственного средства. Хотя бы на час (а там уж как пойдёт).

Ну, или – на худой конец – ответить согласием Мисс Шутке, а не отказывать каждый раз фразами в духе: «Пошути в другом месте и с кем-нибудь другим, может замуж наконец выйдешь».

– Проблемы настолько большие, что вам не страшно оставлять заявку тому, кто может весь ваш бизнес медным тазом накрыть? – Вроде оценивая по заслугам смелость Мадам, а вроде и поражаясь её тупой, рискованной затее, по-деловому интересуется Шота.

Он невольно перенимает абсолютно раскрепощённый, расслабленный настрой женщины, и сам вальяжно приваливается к спинке дивана, засунув руки в карманы и вытянув ноги вперёд себя. Прямо как хулиган на допросе учителей.

Да и похер, в общем-то – он не на официальной встрече, чтобы тратить энергию на формальности. Даже в таких мелочах.

– Вы же этого не сделаете, – эта баба даже не чешется. – Ведь тогда наша Нико останется совсем без крова. Но в этот раз по вашей стопроцентной вине.

У Шоты так и просится вопрос – а вам не кажется, что срать я на это хотел? – и тут же толкается бессвязным комом обратно в горло, липким, мерзким куском плюхаясь на дно желудка с пометкой «враньё». Потому что пиздёж настолько очевидный, что если бы он это сказал вслух, то получил бы безумный шквал презрения и надменный плевок в лицо. В первую очередь от самого себя.

– Переходите уже к сути, – нетерпеливо настаивает он, желая как можно дальше уйти от щекотливой темы, которая, судя по ощущениям, грозит ржавой заточкой вскрыть не только душу, но и всё остальное заодно.

Но Мадам, как назло, спешить не желает, растягивая моменты драгоценного времени, как мерзкую жвачку. Она грациозно стряхивает пепел с сигареты, откладывает в сторону мундштук, опирая его на стеклянный край пепельницы, поправляет меховой воротник на своих оголённых плечах и медленно обмахивает густо накрашенное лицо веером.

– Видите ли, не так давно услугами нашего заведения воспользовался некий аноним, – женщина поджимает ярко накрашенные губы, будто вспоминает нечто ужасное. – После его посещения одна из моих девочек сперва бесследно исчезла, а затем, спустя неделю, вернулась… – она вдумчиво перебирает мысли так, чтобы не затронуть болезненную, пронизывающую страхом и гневом картину в памяти. – Вернулась в таком состоянии – физическом и моральном – что не выдержала и буквально на вторые сутки после возвращения повесилась у себя в комнате. Всё бы ничего, но ещё через две недели одну из моих работниц похитили уже без заказа. И вернули в таком же состоянии – доведённую до ручки.

– Мне казалось, что ваши связи позволяют выяснить и решить всё без вмешательства героев, – незаинтересованно комментирует Айзава, еле умудряясь сдерживать зевок. Убийство человека, пусть и проститутки, пусть и косвенное, разумеется, не оставляет его равнодушным, однако он смутно может представить, в чём заключается его «помощь».

– Выяснить – да, – согласно кивает Мадам, слегка качнув головой, будто отгоняя некое наваждение или же дурные мысли. – Но в этот раз информация довольно смутная, а информаторы настоятельно не рекомендуют соваться в это дело без хорошей поддержки.

Эка всё круто выворачивается.

– Девочки напуганы, Айзава-сан, – неожиданно честно раскрывается госпожа-хозяйка. – Мы вынуждены не брать новых клиентов, поскольку не можем выяснить – правдива ли информация о них. Из-за этого страдает наш бюджет. А пару недель назад… – не поднимаясь с места, женщина аккуратно подцепляет с небольшой тумбочки у кресла распечатанный конверт. – … Нам начали присылать угрозы. И трое суток назад среди них оказалось требование: выдать определённых девочек.

Шота сомневается, тщательно обдумывая полученную информацию и взвешивая все «за» и «против». С одним-единственным героем в арсенале каши не сваришь. Особенно, если в деле якудза какие-нибудь или ещё кто похуже. Гораздо практичнее нашуметь, но разобраться с проблемой, будучи уверенным на сто процентов в положительном исходе.

– Этот рассказ тянет на полноценное заявление в полицейский департамент. Если так боитесь засветиться, то я могу оставить заявку вместо вас и…

– Мы не можем этого сделать, – решительно отвергает предложение хозяйка. – При таком раскладе пострадает не только наше заведение, но и весь квартал, – даже удивительно как-то – сколько силы и уверенности в голосе того, кто нуждается в помощи… Хотя, вероятно, это самоуверенность? – Я не прошу вас в одиночку разобраться со всем. Просто не предавайте это большой огласке: уверена, что если дело дойдёт до рук полиции или конкретного геройского агентства, то шумихи среди СМИ не избежать.

Её правоту оспорить крайне трудно. Хотя бы потому, что Айзава по себе знает, насколько трудно порой избегать любопытных журналистов. И как сильно герои порой стремятся выделиться, совершенно забывая понятие «конфиденциальности».

Решающий фактор в принятии решения приходит с неожиданной стороны. В тот судьбоносный момент, когда в списке, предоставленном Мадам, Шота видит знакомые формы иероглифов чужого имени.

– Вашей личной выгодой может стать она, Айзава-сан.

Хитрая старуха знает, на что нужно надавить.

И заставляет задуматься над тем, что именно мироздание ещё способно преподнести Суо Нико, ради того, чтобы макнуть её лицом в самую грязь и опустить ниже хе́рового плинтуса.

И, словно бы в качестве завершающего штриха, наводит на очертания ответа на этот назойливый, как шлюха в баре, вопрос:

Почему мне так не наплевать?

========== III. Цветок пустыни. ==========

vii. Emancipator – Greenland

Наивность простительна, когда тебе меньше двадцати.

Ты нерационален, даже если умён. Ты порывист, горячен и скор на выводы без должных оснований. Вину за твои промахи берут на себя другие, давая прочувствовать лишь самые крупицы из песчаного океана – то, что лежит на самой поверхности. Оно, возможно, не так уж и правильно, но реальное положение вещей в мире таково, и мировая статистика радеет именно за это.

Нико рушит эту закономерность, словно карточный дом, наверное, одним только фактом своего существования. Мировые стандарты ей порой чужды, как ничто другое, а общественное мнение она без задней мысли переступает, чаще всего просто его не замечая. Просто потому, что так жить удобнее. Ну, и ещё по причине того, что и нет особо того окружения, которое могло бы за что-то осуждать, а то, что есть, не знает ничего о человеке по фамилии Суо.

В отличие от неё, Айзава иногда просто не может не оглядываться на то, что происходит там – за гранью круга его интересов. Он, как-никак, состоявшийся взрослый – полноценная часть социума со всеми из этого вытекающими: имеет постоянный заработок, исправно платит налоги, изредка спасает людей (что уже вполне обыденно) и даже мусор сортирует, хотя делать это порой невъебенно лениво.

Отличается ли такой образ от той «взрослой» жизни, которую воображают себе подростки?

Безусловно.

Они – пока молодые ещё совсем – живут грёзами о свободе мыслей, чувств и времени. Мечтают о том, как в конце своих детских лет сорвут замок родительской опеки с комнаты и будут сполна наслаждаться миром. Шота не спорит – есть и такие, у которых это получается. Где-то около нуля целых и девяти десятых процента от всего населения земли.

Потому что невозможно убежать от ответственности, от принятия важных решений и от неудач, которые неумолимо настигают даже самых великих. На примере Всесильного это можно увидеть так отчётливо, что никаких других приводить и не понадобится.

Что представляет собой жизнь Нико?

По мнению Шоты – полноценный хаос.

Но очень странный. Он выглядит, словно утопия в суровеющих год от года реалиях современности: работа, которая действительно нравится; возможность находится рядом с приятными людьми; живое общение; обособленность от забот о том, что могут подумать другие – и такой мир для неё действительно хочется сберечь. Хотя бы потому, что этот кусок жизни достался ей кровью, потом и слезами. В самом что ни на есть буквальном понимании этого выражения.

Возможно там, если копнуть чуть глубже, есть много чего далеко не мирного, спокойного и радостного. Нет – Айзава почти уверен в этом. Однако туда – в самую суть вещей – он хочет смотреть в будущем, где ненадёжно-спрятанной от невзгод частице мира ничего не станет угрожать. Иначе, как ему кажется почти постоянно, она просто исчезнет. И в этот раз растворится на единственную, утомительно-долгую, болезненно-одинокую «вечность».

– Вам не обязательно было себя мучить только чтобы проводить меня.

Шота держит её в поле своего зрения буквально каждую секунду времени, проведённого рядом. Он не упускает из виду ничего ни в мимике, ни в жестах: слегка вымученной улыбки, склонных к сонливой лени движений и чуть покрасневших глаз, на дне которых, впрочем, по-прежнему мерцают яркие блики лукавства.

– Меньше разговоров – больше дела. Топай давай, – угрюмо бурчит куда-то в ворох жестковатых пут, подгоняя больше самого себя, чем её.

– Учитель, я что, так сильно похожа на ваших учеников, раз вы так бдите мою безопасность? – Суо издаёт хитрючий смешок, будто её захватывает приступ бодрости, однако стук каблуков не становится активнее, но местами даже превращается в изнурённое пошаркивание.

Закрой лучше рот – у тебя с ними ни единого сходства. Ни с кем. Ты отдельный, хуй пойми как устроенный, организм. Совершенно иная форма жизни. Грёбаный инопланетянин, который по счастливой случайности брошен здесь, чтобы порабощать остальных своим образом мыслей и ненамеренно продвигать до тупого честную идеологию.

– Ты похожа на несамостоятельную малолетку, которая не смотрит под ноги, – отвечает он, в последний момент успевая крепко обжать пальцами бледное запястье и удержать от страстного свидания девичьего лица и прохладного, сырого из-за недавно миновавшего ливня асфальта.

Манера общения у Сотриголовы дурная совсем. Она грубая, обидная и порой даже оскорбительная, хотя чаще всего просто создаёт впечатление, что этот герой испытывает хроническую усталость от буйной, бестолковой и бесцельной активности всего человечества. Это понимает даже он сам.

А Нико харкать хотела на это. Смачным, истинно-мужским плевком.

Потому что ей, в громоздком отличие от всех остальных, хватает лишь немого взгляда на человека, чтобы угадать направление мыслей и узнать эмоцию. Она смотрит и действительно видит всё так, как оно есть – без мишуры притянутых до ушей улыбок, гирлянд из сверкающих от счастья взглядов, за которыми скрывается пустой вакуум, и розового фильтра иллюзии идеального, безопасного мира.

Нынешние учебники по психологии зовут это проницательностью.

Если оно действительно так, то в свои восемнадцать Суо достигла высшей формы этого навыка.

– Ты хочешь окончательно убиться? – Раздражённо вопрошает Айзава, когда наперекор его мыслям Нико продолжает щекотать ему нервы, забираясь на влажный мраморный бордюр работающего фонтана.

– Я всегда так хожу, – девушка подставляет ладони под прохладные брызги, разлетающиеся по всей округе, и ополаскивает лицо и шею, чтобы чуть приободриться, умудряясь при этом не размазать лёгкую краску на лице. – Хотите тоже?

Шота глядит на неё исподлобья с основательным сомнением в адекватности ума.

– Я похож на того, кто будет плескаться в фонтане в шестом часу утра?

Нико молчит, смешно улыбаясь в ответ. Глаза делаются сияющими от влаги на ресницах полумесяцами, а щёки заливает слабый, пунцовый оттенок. И вот поди разбери: то ли это крупицы априори чуждого ей смущения, то ли лучи рассветного солнца так падают, играя с воображением в подлую партию.

Нежный малиновый рассвет переливается миллионами оттенков розового на стеклянных коробках высоток, делая яркие вывески как можно незаметнее, и приглушая разнообразные подсветки зданий, ещё не переставшие приглашающе выделяться на фоне умирающей тени. Ночной город доживает свои последние минуты, прежде чем окончательно уступить место своей более доброй и мягкой, светлой половине.

– Учитель, у вас есть что-то, чего вы хотите?

Нико идёт с ним нога в ногу, неопределённо глядя перед собой, чтобы не упасть. Её неожиданный вопрос селится туда же, куда и все остальные чувства, мысли и идеи, касающиеся Суо – на подкорку сознания.

Раз спрашивает, то значит что-то за этим вопросом да стоит.

– Поспать, – и да – ему чертовски жаль, что невозможно везде таскать с собой спальный мешок.

Ну, и ещё хотелось бы поменьше самоотверженности у современного поколения героев – а то они с голой шашкой кидаются в опасность, как в крайнюю необходимость. В конечном итоге всё это, как правило, оборачивается горой скрупулёзно детализированных отчётов с его стороны, и выгребными ямами из объяснительных в духе «И так сойдёт!» для самих студентов.

Она заливисто смеётся, рукавом стирая с подбородка мокрые капли и подставляя похолодевшие от влаги лицо и шею по-утреннему прохладному ветру.

Дура набитая – простуда её нахер скосит с такими темпами.

– Как на вас похоже: не цепляться за материальные ценности и не превозносить духовные до уровня необходимых для жизни, – говорит Нико, даже не стараясь скрыть, что у неё целая гора с души скатилась.

Будто она боялась каких-то радикальных перемен в его мировоззрении. Нет, ну точно бестолочь. Самая натуральная.

– Ты спросила, чтобы поиздеваться? – Интересуется уже почти устало, ибо нет сил удивляться степени искажения сознания Суо.

– Нет, чтобы узнать про вас больше, учитель, – отвечает так несуразно-искренне, что до злых слёз смеяться охота.

Ей богу – вот эта её до тупого честная и прямолинейная натура самым диким образом подогревает в нём бесовскую ярость, как лаву в жерле вулкана. До такой степени, что кровь начинает кипеть, шипеть и пениться в узких тоннелях вен; по вискам стучит, как по наковальне; даже уши закладывает, отрезая от окружающего мира и оставляя наедине с собственным сердцебиением.

– Ты вообще чувство стыда не испытываешь за то, что несёшь? – Хотя в мыслях фраза выглядела иначе, на словах она превращается в какую-то дикую, мудрёную парашу, смысл которой даже сам Айзава не до конца улавливает. Потому что – ну, вот что она такого сказала?

Нико не теряется абсолютно, ловко умудряясь спрыгнуть с края фонтана прямо перед Шотой, чтобы говорить с ним открыто.

– Учитель, – смотрит пристально, не только не стесняясь прямого зрительного контакта, но даже будто бы ожидая его и бросая импровизированную перчатку для зрительной дуэли. – Тяжеловато быть застенчивым и постоянно зажиматься, когда на повестке дня 24/7 стоит вопрос выживания…

Да и когда работаешь в заведении, где почти на легальных условиях занимаются проституцией, ловко обходя справедливый закон и условно-оговоренный кодекс чести и морали красивой фразой «Желание клиента – закон» – явно как-то не до скромных пошаркиваний ножкой.

– … Так что у меня нет времени стыдится чего-то настолько мелочного и незначительного.

Ошеломление со всего размаху оглушительно бьёт Айзаву по затылку прикосновением чужих пальцев к лицу. Сперва деликатным и ненавязчивым, скользящим от уголка губ до каёмки выпуклого, тёмного шрама под глазом. Затем смелым и уверенным, близким до такой степени, что любимое даже самыми отпетыми экстравертами личное пространство сужается до пустоты – нуля, несуществующей в мире материи.

Нико крепко жмётся к нему всем, что только может существовать в её наполненном ураганом неизвестных эмоций теле, цепляется неожиданно сильными, но по-прежнему стеклянно-хрупкими пальцами за плечи и упирается лбом в то самое место, где сердце глухо отстукивает мелкую дробь по прутьям клетки из рёбер.

У него в теле напрягается и каменеет каждая грёбаная мышца, немеет язык и густо зреет непонимание, выкручивающее внутренности и выворачивающее их все до единой наизнанку.

Понимание того, что так даже лучше и спокойнее как-то, приходит уже потом – после того, как у переключателя рационального мышления, обычно работающего в режиме нон-стоп, выбивает пробки.

– Ну, и что ты творишь? – Интересуется риторически, совершенно не видя, но поразительно точно слыша её улыбку. – Я пожалуюсь на тебя за сексуальное домогательство.

– Жалуйтесь, – доверительно позволяет она, поднимая голову и снова заглядывая в глаза, не боясь быть отвергнутой.

И Шота впервые в ней видит не сильную неугасающим духом и моральным подъёмом личность, а спрятавшуюся за налётом негромких, но убедительных бравад, хитростью ума и оптимизмом девушку-подростка, которой просто пиздец как клинически не повезло в жизни.

Родиться не повезло, наверное.

Такие личные вещи Айзава может лишь предполагать. И в случае с Нико его это драконит почти так же сильно, как внимание медиа и их попытки прилюдно унизить всех, из чьей реакции можно сделать сенсацию и раздуть публичный скандал.