Текст книги "Сгущая краски (СИ)"

Автор книги: урсула де виль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Мысли хаотично носятся по черепной коробке назойливым, жужжащим вихрем, из-за чего Нико раздражённо ворочается, неуютно пристраивается и никак не может вверить сознание в объятия уютных снов без сновидений.

Лёгкие мерзко зудятся изнутри: от нервной бессонницы и желания усмирить лёгкую волнительную дрожь знатной порцией никотина. Нико силой воли отрывает взгляд от пачки сигарет, небрежно кинутой на стол рядом с компьютером, и терпеливо вздыхает. Она изо всех сил пытается не поддаться искушению, потому что впервые с того момента, как попробовала табак, хочет по собственной воле избавиться от этой единственной своей пагубной привычки.

Но разве можно надеяться на положительный результат с первого раза? Особенно, если не выкинул в мусор средство, губящее молодой организм?

Вот и Нико знает, что нет.

Её выдержки хватает ещё на лишнюю четверть часа возни, прежде чем пальцы начинают нестерпимо чесаться от желания покрутить в них тонкий бумажный цилиндр, до отказа набитый табаком.

В конце концов всё сводится к тому, что Суо мышиной поступью крадётся к столу, постоянно воровато оглядываясь в сторону кровати, бесшумно хватает сигареты и зажигалку, и выскальзывает на балкон, совершенно не заботясь о том, что может замёрзнуть – даже летом ночи частенько бывают холодны, а внешний вид девушки не располагает к прогулкам по улице.

У Нико на сердце чересчур неспокойно для такой прекрасной, наполненной умиротворением и тишиной, ночи. И от того жалкой иронией питаются любые суждения – насколько сильно абсолютный штиль вызывает дисбаланс между тревогой и спокойствием, делая значительный перевес в сторону первого: внутренности мерзко тянет бетонными глыбами вниз – прямиком к тазовым костям – а в голове вязко пульсирует глухая, монотонная боль, давящая на виски изнутри.

Нехорошо это. Особенно сейчас – накануне отъезда Айзавы.

– … Да что за чертовщина творится в моей жизни? – обречённо вздохнув, мямлит себе под нос Суо, низко опустив голову. – Только было я решила, что могу пожить спокойно, как вдруг опять случается какое-то дерьмо.

Безумная полоса – череда удач/неудач – в понимании девушки приобретает какие-то совсем уж дикие, лихие обороты и тормозить на достигнутом явно не собирается. Нико действительно хочет верить в лучшее, однако пока что в её голове складываются лишь самые худшие предположения и прогнозы на будущее.

Она неуютно ёжится и медленно подносит ко рту тёплый фильтр сигареты. Ядовитый смог стекает по горлу, вползает в лёгкие, стелется в них удушливой отравой и сливается в единое целое с сеткой сине-красных артерий и вен на изнаночной стороне.

– Ну, и чего тебе не спится в этот раз?

Нико даже не шевелится, когда ей на плечи падает тяжёлый шерстяной плед, хотя она определённо не слышала, чтобы дверь скользяще открывалась за её спиной, и не ожидала, что Шота проснётся.

Бесшумно выдыхая струю дыма перед собой, Суо сильно медлит с ответом, потому что не может объяснить, по какой причине её одолевает тревожная бессонница.

Плохое предчувствие сильно играет на нервах очень плохую мелодию?

Даже сама Нико сильно сомневается в том, что она – прошедшая сквозь годы несчастливых совпадений и неудач – способна так сильно нервничать из-за какого-то смутного ощущения грядущих нехороших событий. И уж тем более ей с трудом верится в то, что проницательный (и банально не-дурак) Айзава поведётся на подобного рода сказочку.

Задумчиво мыча, девушка слегка поворачивает голову и ненатурально улыбается, неуверенно предполагая:

– … Нервы?

Герой недоверчиво хмыкает и чуть вздёргивает брови, притворно изумляясь такому неестественному, откровенно-лживому ответу.

Он же и вернётся-то совсем скоро – неделя или две, по факту, ничтожный срок, который ничего не переменит в них.

Она адекватно понимает и смиренно принимает это.

Однако здравомыслящее осознание правды ничуть не мешает чувствовать себя так паршиво, словно она отправляет мужа на передовую линию фронта.

Впервые в жизни Суо хочет вести себя, как маленькая капризная девочка.

«Не ходи». «Не оставляй меня». «Останься здесь». «Ты не можешь вот так запросто уехать». – Она твердит про себя с завидным постоянством, впрочем, предпочитая не высказывать ни единого протеста вслух. Не потому, что не хочет быть назойливой или надоедать ему, а для того лишь, чтобы не слушать девяносто девять рациональных причин, по которым Шота не может бросить всех и вся, и запереться тут, в квартире, наедине друг с другом и отгородившись от всего остального мира.

Видит бог – если бы у неё только была возможность поменять свои страхи, Нико с удовольствием бы приняла на себя боязнь высоты или темноты, или же взяла в душу фобию человеческих существ, чтобы гордо зваться социофобом. Тогда у неё, возможно, появился бы шанс отказаться от тех страхов, что терзают на клочки её и без того изорванную, мелочную душонку.

«Мне страшно быть без тебя», – безмолвно говорит Суо в надежде, что никогда не допустит оплошности и не произнесёт эти слова по-настоящему.

Лучше уж бояться чего-то реального вместо того, чтобы испытывать тупую, смехотворную и абсолютно никчёмную боязнь одиночества.

– Ничего не случится, – с абсолютно непроницаемым выражением лица и до глупости серьёзной интонацией произносит Айзава, читая Нико словно раскрытую книгу: с плохенькой интригой и самым очевидным, донельзя скучным финалом.

Девушка молчаливо затягивается, оставляя мотивы этой фразы на растерзание собственному воображению.

Она знает, что о ней заботятся – а глубже этого копать и не нужно.

Стал бы Шота совершать лишние телодвижения и просить за неё убежище у какого-то полицейского (тем более – у близкого друга Всесильного), если бы его не заботила её безопасность или же он просто создавал видимость?.. Хах! Да чёрта с два! Ему лишние растраты энергии ни к чему.

– Я не за себя волнуюсь, не пойми меня неправильно.

Суо оборачивается и прижимается поясницей к захолодевшей стенке ограждения, чтобы видеть лицо собеседника. Точнее его глаза: зрительный контакт при разговоре для неё важен так же, как жесты, мимика и прочие издержки профессиональной этики – клиентоориентированности.

– За меня уж тем более не стоит, – утвердительно заявляет Айзава, непонятно хмурясь, от чего выражение лица делается совершенно суровым и даже угрожающим в какой-то мере.

Оно и ясно. Как минимум, неприятно, когда в него не верят, как в профессионала и мужчину, способного постоять за себя.

– О, – глубокомысленно изрекает Нико, ничуть не пугаясь, но даже наоборот – отчего-то так чётко ощущая бьющуюся в сердце жилу, налитую чистым раздражением. – Так значит, ты не собираешься в случае чего храбро кидаться в толпу злодеев и получать переломы, да внутренние повреждения и доводить себя до полусмерти?

Она знает, что звучит грубо и слишком резко, и ничего не может с собой поделать, потому что вполне отчётливо помнит, в каком состоянии Сотриголова пребывал во время фестиваля Юэй. И было это как раз после инцидента в тренировочном парке USJ, о котором затем трубили по всем каналам ещё с неделю-две. Пускай конкретно никаких заявлений о состоянии здоровья пострадавших тогда не сделали, но зная до противного геройскую натуру и призвание Айзавы, Суо способна делать определённые выводы и умозаключения без лишних намёков и подсказок.

Ей целиком и полностью не нравится эта затея – тащить два класса детей на тренировки в засекреченное место, нахождение которого известно лишь ограниченному кругу лиц.

Только не в разгар активности Лиги Злодеев.

Причина лежит отнюдь не в беспокойстве Нико за этих первокурсников. Но в её тревоге за их учителя: ведь в случае экстренного положения Шота несомненно самым первым бросится на защиту и будет стоять, пока желторотых несмышлёнышей не отправят в безопасное место, даже если ему придётся ради этого потерять пару-тройку конечностей.

– … Прости, это было глупо, – Суо, впрочем, извиняется с лёгкой полуусмешкой, исполнение которой даётся на удивление нелегко. – Я действительно в последнее время веду себя заносчиво.

Но ей ведь восемнадцать – не восемьдесят.

Одновременно «всего лишь» и «уже» восемнадцать. Настолько же молодая, насколько рано повзрослевшая и умом, и телом.

– Ничего. Не. Случится. Ты меня слышишь, Нико? Ничего, – герой редко обращается к ней по имени, предпочитая избегать неловкостей, связанных с неформальным обращением без традиционных суффиксов, поэтому девушка слегка вздрагивает от неожиданности. – Я всё понимаю.

Так ли это в действительности? – она смотрит с неподдельным недоверием, сомневаясь.

Осознаёт ли он до самого конца, что у неё никого не останется, случись с ним непоправимое? Правда ли понимает, что она больше никому в целом мире так не доверяет и ни к кому больше не привязана так, как к нему?

Нико не уверена, что так оно и есть: вот и не может ответить ничего дельного, предпочитая укрыть искажённое нерешительностью лицо за порывистыми объятиями.

Она выпускает сигарету из озябших от холода пальцев и, делая единственный шаг вперёд, безвольной куклой падает на грудь удивлённого мужчины, который незамедлительно на автопилоте обхватывает ладонями дрожащие под плотной тканью пледа плечи.

Айзава трудно вздыхает над её головой – «Ну, и что мне с тобой делать?» – и крепко прижимает к себе пугающее излишней фрагильностью женское тело.

Ей стоит лишь поднять лицо и запечатлеть на шершавой щеке короткий поцелуй, чтобы тут же потонуть в череде других – далеко не таких невинных и детских – направленных на то, чтобы вытеснить из головы ненужные мысли и неутешительные прогнозы на ближайшее обозримое будущее.

Сильная духом девушка теперь для самой себя уже кажется совершенно неприспособленной к сопротивлению и борьбе.

А рациональный и трезвомыслящий мужчина оказывается беспощадно ввергнут в пучину безумной, беззаботной юношеский пылкости.

xix. Nothing But Thieves – Particles.

Нико, наверное, просто по жизни такая – отчаянная и глупая.

Да и не мудрено это. У неё ведь с самого начала жизненного пути не было ничего толком: всё ускользало, рушилось, осыпалось крошевом сухих цветов, смятых в кулак и развеянных ветром сквозь невесомые пальцы. Просто линии судьбоносные, ветвящиеся по ладоням, так неудачно плелись между собой – она и не задумывалась особо никогда, почему.

Возможно заведомо понимала, что рано или поздно потеряет всё, что у неё есть. Так ведь и выходило. Раз за разом. На протяжении всех восемнадцати лет.

Потому-то Суо никогда и ни за что особо не держалась: ни за руку родительскую (родную и всё же совершенно чужую – не любящую), когда их в неизвестность уводили органы социальной опеки; ни за крохи наследства, на которое руки наложили ослеплённые корыстью «родственники»; ни даже за брата, увязшего в долгах, наркотиках и собственном одиночестве, словно в трясине грязной. Хотя, казалось бы, за единственного родного человека можно ухватиться и держать до последнего.

Но нет. Нико и не помышляла никогда о том, чтобы своими пустыми руками пытаться что-то ухватить.

Вот и чувствует себя порой жалко, слишком чужеродно для мира, переполненного гранями справедливости, в котором ей – ничтожной пародии на человека, не способной даже толком родную кровь оплакать во время и после похорон, прошедших проклятую «счастливую» семёрку лет назад – живётся так паршиво, что хочется то ли сдохнуть, то ли впасть в кому с огромной табличкой на шее: «разбудите, когда мир станет лучше».

То есть – никогда.

По крайней мере это пассивно-депрессивное состояние длится до тех пор, пока поперёк её хрупкого пути, усыпанного то ли гвоздями, то ли стёклами битыми – сегодня уже и не разобрать толком – не встаёт сварливый учитель-реалист, с подачки которого весь шедевральный спектакль одного актёра в единое мгновение превращается в самое натуральное посмешище. Копеечное представление для бедняков.

Срывающее маски, стирающее грани и вымывающее ощущение реальности шоу.

Айзава виртуозно сдирает с Нико фальшивую кожу, не успевшую стать достаточно прочной для того, чтобы называться надёжным щитом. Да так, что с течением времени она и вовсе начинает задумываться над тем, что это юмор у её путеводной звезды такой несмешной – злобный и чрезмерно жестокий. Иначе никак не выходит придумать достойную причину, по которой каждый мимолётный момент неподдельной радости через какое-то время рикошетит Суо в лицо сбивающей с ног пощёчиной и сокрушительными ударами по голове.

Она уже с каким-то мазохистским вожделением и опаской ожидает очередную подножку судьбы за спасительную встречу с Айзавой и за все проведённые под его крылом часы настоящего счастья, сотканного мириадами мелких узоров незначительных мигов почти-семейного уюта на туго-сплетённой канве долгожданного покоя.

Ей бы остаток собственной вечности так протянуть – пару-десятков лет же всего. Для целого мироздания это даже на отрезок времени не похоже.

Хотя зная эту злорадную суку, что вершит жизни людей, так просто отделаться не получится.

– … Почему ты вообще со мной связался? – Нико опускает руки чуть ниже груди и бесцельно смотрит на то, как чашечку из сложенных вместе ладоней наполняет мерцающая бликами яркого комнатного освещения вода.

– Если я скажу, что мне так нравится, это усмирит твоё любопытство? – Шота запрокидывает голову и закрывает глаза, мысленно уповая на то, что в автобусе ему не придётся муштровать свой класс и появится время на сон, которого со вчерашнего утра ни в одном глазу.

Девушка смеётся и ополаскивает слегка пунцовое от жара лицо. Не то, чтобы его ответ каким-то мифическим образом устраивал её, но с колокольни такого вот несмешного юмора ситуация ей мерещится чуть легче, чем она есть на самом деле.

– Я скорее поверю в то, что у Всесильного есть, как минимум, один внебрачный ребёнок на каждом континенте, чем в то, что у тебя хобби такое – совращать меня, – она забавно фырчит и поправляет собранные на затылке волосы, морщась от боли, что теперь дробью стреляет по вискам.

Вопреки неожиданно лёгкому, пусть и немного обременённому патологической усталостью настроению, Айзава пытливо сверлит тяжёлым, сверлящим взглядом обнажённую, покрытую сверкающей плёнкой влаги, женскую спину: гордо расправленные угловатые плечи, свод хрупких лопаток, обтянутых тугой плёнкой фарфоровой кожи, узкую клетку воробьиных рёбер и лёгкий выступ костяшек позвоночника.

Вот и какого ответа, интересно знать, она от него ждёт?

Явно не признаний в чистых и светлых чувствах: их дорожки сошлись, очевидно, по ряду других причин, которые просто так не повесить на что-то настолько непродуманное и откровенно-бредовое.

– У тебя есть какие-то захватывающие теории, которыми ты можешь потрясти моё воображение? – выразительно интересуется герой, не скрывая усмешки.

Ему и самому, кажется, интересно знать, что там напридумывал хитровывернутый мозг Суо.

Нико с ответом чуть медлит – плавно откидывается назад, сексуально-лениво перекладывает правую ногу на левую и воодушевлённо прокашливается, чтобы в следующий момент начать загибать пальцы, беззаботно перечисляя:

– Случай, – прижимает к ладони большой палец. – Совпадение, – кладёт на него указательный. – Щепотка намёков на комплекс Электры, – весело сообщает, складывая рядом средний. – Немного нашего общего недомогания, – крутит пальцем у виска и добавляет ещё один пункт в общий список. – Ещё, пожалуй, профессиональная специфика, – загибает последний палец, невозмутимо подытоживая: – И вуаля: мы вместе живём, едим за одним столом, спим в одной постели, вместе страдаем ленью, идиотизмом, нехваткой личного пространства… И полчаса назад у нас был секс.

Она неотразимо улыбается, нисколько не сомневаясь в своём исключительном и неповторимом наборе аргументов, от чего становится трудно сделать какое-либо возражение против выдвинутых доводов, идеально описывающих их ситуацию.

Ни единого возникания о какой-то-там любви.

Да Нико и не собиралась включать эту глупость в список. Как минимум по той причине, что ею владеет отнюдь не она. Это скорее похоже громадный калейдоскоп из чувств, никак не поддающийся чёткому описанию и не способный влезть в узкие рамки одного определения или понятия.

– Нерациональная чушь, – Айзава в своём репертуаре: лирика отношений между людьми для него – пустой звук. Подкреплённая сладким «ничем» теория. – Ещё и циничная.

Нико это не задевает ни капли. Она переворачивается со спины на живот, чуть расплёскивая горячую воду за края ванной, и садится на колени, чтобы мужчина хорошо разглядел её лицо с приклеенной к нему улыбкой, выражающей лишь иронию и всецелое понимание.

– Зато это гораздо лучше, чем прикрывать всё ложью о красоте чувств.

Особенно, когда они сплетены из въевшихся в кожу остатков эгоизма, превалирующего интереса «во что всё это выльется» и внутренней тяги. Ни следа романтики; никакой ласки из соплей.

Но тем не менее.

В цинизм чувств, привязавших её к Айзаве, со стороны Нико верится с трудом. Особенно в тот полный томительной интимности момент, когда её меловые пальцы с почти любовной нежностью скользят по горячей коже на его шее: очерчивают лёгкий выступ ярёмной вены и чуть задевают едва заметно дёрнувшийся кадык, а затем касаются линии подбородка, колючей от тёмной жестковатой щетины и наконец замирают на скуле, у кромки шрама.

И кажется, что вот-вот она что-то скажет – в какое-то мгновение даже ей самой.

Вместо этого все слова Нико забывает напрочь. Забывает вместе с тем, как нужно правильно дышать.

Полоумный, сверкающий лихорадкой взгляд вожделенно поглощает каждую чёрточку, тень и даже грёбанную морщинку на непроницаемом эмоциями лице.

У Айзавы губы, словно раскалённые добела угли, которые самым целомудренным касанием пускают по всему телу жгучие искры, оттого Нико становится чувствительнее в десятки… в сотни тысяч раз. Она прижимается к ним сначала робко и даже с небольшой опаской, но полноценная отдача срывает крышу. Начисто.

Как, впрочем, и всегда.

Для неё каждый жест: поцелуи, объятия или бездумное поглаживание по талии ощущается острее, чем лезвие ножа. Забивается в голову стойкостью и правильностью происходящего. Густотой чувств. Полнотой эмоций.

Нико до рези в ногтях впивается в руки мужчины, больно закусывает губы и трётся щекой о его плечо, будто желая в себя впитать оглушающий, невероятно будоражащий запах, который есть только у него.

Она движется плавно и тягуче, одновременно измучивая себя и доводя до изнеможения и удушливых хрипов.

Никакого бешенства и безумной спешки – этот этап агрессивной, голодной страсти был пройдён десятки ночей назад.

Лишь медленное и размеренное, но жгучее и всепоглощающее небытие остаётся за ними.

Оно сыплется тоннами нужных, как воздух, касаний.

Нет, любовь здесь не играет роли, её и не было никогда. Это бушующее, безграничное желание отдавать.

Я всё что пожелаешь отдам.

Бери.

И оставайся здесь, рядом. Навечно.

========== XI. Тернии в позолоте. ==========

xx. MS MR – All The Things Lost.

Полуденное солнце, повисшее над городом огненным диско-шаром, безжалостно слепит глаза дождём из греющего золота лучей и мириадами отражений: бликами на стёклах, глянцевым сверканием в остатках воды на чищенном асфальте и даже металлическим блеском на грёбаных десертных ложках.

Нико морщится, щурит глаза и опускает с макушки на нос тёмные очки, которые из отстранённого делают её образ стервозно-надменным. Девушка сидит в широком плетёном кресле уличного кафе-ресторана за столиком под огромным зонтом: левая нога перекинута поверх правой, спина напряжённо-ровна и плечи гордо расправлены, а тонкие пальцы в снобских кружевных перчатках с заносчивой аккуратностью держат белую кофейную чашку с аккуратным отпечатком матовой помады на кромке.

В последние несколько месяцев Суо не удавалось часто появляться на улице при свете дня, поэтому она чувствует себя немного неуютно среди бушующего моря толпы прохожих и держится неприступно по наитию – не отслеживая видимость своего образа со стороны.

Её собеседница же, кажется, напротив – ощущает комфорт и даже некое подобие уюта, находясь в социуме, и потому выглядит более расслабленной и приземлённой, нежели Суо.

Начинает казаться, что если бесконечный монолог будет длиться ещё хотя бы минуту, то его рассказчица непременно охрипнет.

Несколько лет работы в баре научили Суо быть терпеливо-молчаливым слушателем, который не задерживает в голове ненужную информацию, если знает, что клиент не вернётся дважды. Она умело сортировала подробности рассказов на те, что можно было без зазрения совести выбросить из памяти за ненадобностью и те, что стоило бы запомнить, дабы посетитель вернулся хотя бы для того, чтобы добавить копейку-другую в бюджет «Камелии», заказав в баре алкоголь или кофе. Отчасти благодаря этому своему приобретённому навыку Нико сейчас способна выдержать пустую болтовню-вырезку из университетской программы курса геройской социологии, которую ей старательно льёт в уши новая знакомая.

Кодексы, заветы, старая как мир мораль хорошего и плохого – девушка знает всё это вдоль и поперёк. Был у неё в постоянных выпивохах отставной герой, вынужденно завязавший с геройствами в виду травмы, которая сравняла всю его карьеру с нулём. Кроме скудных рамок профессиональной этики и чёткого обрисовывания разделов белого-«можно» и чёрного-«нельзя», эти занудные постулаты не дают, как бы слепые почитатели храброй работы героя ни хотели видеть в них истину в последней инстанции.

Тем не менее, слушать скучную лекцию приходится элементарно из уважения. Потому что рассказывает её тот, кто бескорыстно оказал Айзаве неоценимую услугу, на время его отсутствия без лишних вопросов приютив у себя Нико. Благо – односторонняя речь подходит к концу прежде чем Суо успевает заснуть.

– … Возвращаясь к нашему разговору: ты мне так и не ответила, – доброжелательно улыбаясь, собеседница девушки с толикой дознавательской хитрости присматривается к поведению Нико, вылавливая из него отклонения от нормы. – Вас с Сотриголовой связывает что-то гораздо большее, чем брат рассказал, я права?

Суо отвечает далеко не сразу: уж больно удивляется резкой смене неинтересного монолога на попытку докопаться до личного. Но не теряется и даже расщедривается на подчёркнуто-вежливую улыбку, которую тоже приобрела, как дополнительный профессиональный навык.

– К сожалению, никаких удивительных подробностей раскрыть не могу, – чистосердечно делится она, не приукрасив ложью ни единое слово.

Кого, собственно, в нынешней современности можно удивить разницей в возрасте? Да и двенадцать лет не такая уж и пропасть, чтобы люди вообще ни в каких отношениях, кроме деловых или семейных, не могли сойтись.

– Брось, – по-доброму фырчит деви́ца, откидывая роскошные тёмные локоны за спину и с присущим одним лишь женщинам коварством улыбаясь. – Только слепой не заметит, что между тобой и сенсеем разве что искры не мечутся. У меня на секунду даже дыхание перехватило, как только я вас вместе увидела.

Нико весьма красноречиво изгибает правую бровь, что плохо видно за тёмными стёклами и широкими оправами очков, но вот то, как едва-уловимо дёргается правый уголок накрашенных губ компаньонка Суо заметить успевает, от чего её уверенность в собственной правоте растёт, как на дрожжах.

– Тсукаучи-сан, – вежливо просит девушка, твёрдо настаивая на том, чтобы ещё раз сменить тему беседы. Уж лучше ещё лишние полтора-два часа слушать заученный назубок курс лекций из университетской программы.

– Просто Макото, помнишь? – так же настоятельно напоминает собеседница, всем своим видом демонстрируя твёрдый отказ.

Нико тактично запивает ответ небольшим количеством кофе, перекатывая приторную влагу на языке, чтобы просмаковать нотки цитруса в вяжущем, горько-сладком привкусе.

Стоило только вопросу о безопасности встать ребром, как Тсукаучи Макото – сестра офицера полиции из местного департамента и по совместительству доверенного лица Всесильного – оказалась единственным приемлемым и надёжным вариантом спасения, к которому Айзава пришёл, пытаясь отыскать место, в котором можно понадёжнее запереть Нико, чтобы до неё не дотянулись грязные руки Лиги Злодеев. Оказавшаяся на редкость гостеприимной по отношению к незнакомцам, мадам между-прочим-сестра-полицейского блистала интеллектом не хуже директора Незу. Она сразу смекнула, что дальше сухих фактов пробиться не сможет, и бросила попытки сунуть свой нос в чужие дела, даже не начав – целиком доверилась мнению брата и профессионального героя.

Дурочка же, ну!

Нико даже сейчас с трудом сдерживает косую, самоироничную ухмылку – как будто сама она хоть в чём-то лучше.

– Макото-сан, – Суо вовремя замечает паузу в рассказе девушки, и спешит заполнить её вопросом, который мучает её почти физически, выворачивая потребность в никотине колющей болью в лёгких и сминая их словно вакуумные герметичные упаковки. – Ты не против, если я закурю?

– Если это зона для курящих, то конечно, – Тсукаучи охотно кивает головой, и даже не морщится, когда её компаньонка изящно вытягивает из аккуратного металлического портсигара тонкую сигарету. А после того, как Нико прикуривает от зажигалки и выпускает с приоткрытых губ волну матового смога, и вовсе произносит слова, от которых дым встаёт поперёк горла: – … А знаешь, ты мне всё-таки нравишься, Нико.

Девушка кашляет сухо и негромко, по привычке прикрывая рот ладонью, не касаясь губ – так, чтобы не смазать помаду.

– Прости, что? – слегка задыхаясь, спрашивает она, с трудом сдерживая бранную ругань.

Ну, кто вообще такое говорит? Кто, в принципе, способен сморозить подобную чушь в адрес неё?

– Ты завораживаешь, – Макото, кажется, вовсе не смущают собственные слова, и она невозмутимо продолжат огорошивать собеседницу новой информацией относительно своего отношения к ней: – Кем бы ты ни приходилась Сотриголове – ему повезло. Ты потрясающая.

Суо с недоумением изгибает брови и её губы приоткрываются в порыве желания сообщить Тсукаучи что-нибудь, что навсегда отобьёт у неё желание говорить подобные глупости несусветные. Однако вместо слов из горла рвётся лишь хриплый хохот. Нико зажимает сигарету между указательным и средним пальцами, сгибаясь пополам от смеха и привлекая к ним внимание остальных посетителей заведения.

Завораживает?

Разве что незавидными жизненными обстоятельствами. Или неприемлемым для геройской современности складом ума и характером.

Потрясающая?

Разве что потрясающее разочарование. Крепкое такое.

Смех разносит по лёгким и животу болезненные ощущения. Даже слёзы на глазах выступают и горло обхватывает удушающее чувство нехватки кислорода. И становится так тошно, что хочется сплюнуть.

Айзаве повезло?

Да она поставит весь остаток своей жизни на то, что в гробу он видывал подобного рода везение.

xxi.

Нико бросает курить, кажется, уже в восьмой раз за минувшие трое суток, что Айзавы нет рядом.

Любая попытка ожидаемо не увенчивается успехом, потому что нервную систему будто замкнуло на беспокойстве и тревоге, которые выдёргивают Суо из привычного ритма жизни, выбрасывая её на новые уровни волнения от малого «вдруг дети ему докучают» до великого «что если снова случится нападение?».

Про такое обычно говорят – «сердце не на месте».

На столько же нелепо и горько, на сколько и смешно до болезненных колик в животе и рези в лёгких, ведь даже по ощущениям всё действительно выглядит именно так. Сердце отрывисто и рвано стучится в запястьях, бьёт изнутри по вискам, рвётся из-под кожи на шее, но пугает мёртвой тишиной, если прислушиваться к ощущениям в груди.

– Или ты просто законченная шизофреничка, Нико, – бодро говорит она своему бледному и блёклому отражению в зеркале на стене ванной комнаты, чуть усмехаясь и ополаскивая лицо ледяной водой. Желудок выкручивается мелкими узелками, да ещё и выворачивается на изнаночную сторону, и девушка даже не считает больше, в который раз. Принимает как должное – ей тошно и противно только из-за самой себя. И никак иначе.

Это уже потом, в течении следующего часа, – когда Суо бесцельно курит в раскрытое окно на кухне, пока Макото занята работой у себя в кабинете – в голову понемногу приходит скупое осознание причин, по которым физическое состояние прямо пропорционально состоянию душевному ухудшается день ото дня. Нико почти озлобленно сплёвывает в пустую пачку из-под сигарет и с высоты птичьего полёта со злоебучей завистью смотрит на счастливые семьи, которые греются в лучах послеполуденного солнца, наслаждаясь погожим воскресным днём.

Суо сердится не на этих людей – далеко не на них – она бесится из-за самой себя, потому что не в силах сделать что-либо с этими мерзкими, чернющими чувствами и стойким ощущением вопиющей несправедливости внутри собственного тела.

Дисбаланс. Дисгармония. Стресс. Инсомния.

Каждая грань и каждый острый угол этой нестабильности эмоций истощает её организм и доводит до критической точки невозврата. До больничной койки. До того самого состояния, которое возникло сразу после смерти брата и было с трудом отправлено в небытие.

– Не планируешь наведаться к врачу? – Тсукаучи застаёт Нико скрючившейся в приступе кашля и удручённо качает головой. Состояние Суо настораживает её, а порой и пугает – особенно по ночам, когда девушка либо бессонно слоняется по квартире бесшумным привидением, либо вовсе порывается выйти из дома, будто уже давно привыкла быть где-то за его пределами в тёмное время суток. Макото понимает – её гостья вполне адекватная и в своём уме. В каком-то очень своеобразном и слишком взрослом для юных восемнадцати лет жизни, но всё-таки уме. – Возможно стоит пройти консультацию и…

– И узна́ть только то, что мне нужно бросать курить, – ни капли не стесняясь, нагло врёт собеседница, скрывая за умеренной ложью искреннее нежелание идти к ненадёжному доктору, который будет отличаться от тех, которые проверяют их в баре мадам Баттерфляй. – Как видите, я стараюсь, но не очень хорошо выходит, – она показательно пускает изо рта дымовые колечки и разрывает их тонкой струёй того же смога.

Бессмысленно обращаться к врачу сейчас – завтра грядёт очередной медицинский осмотр в клинике, которую спонсирует их бар.

Нико больше чем просто уверена, что чуда не случится и в этот раз. Как бы сильно ни хотелось это исправить – он не покажет ничего нового. И где, в таком случае, смысл снова проходить тесты, анализы и мозговыносящие беседы с другими, совершенно незнакомыми докторами, если все их слова и диагнозы Суо уже знает вдоль и поперёк?

Если никаких перемен нет и не предвидится?

– А Айзава-сан знает?

Нико вздрагивает и растерянно смотрит на Тсукаучи, роняя из пальцев сигарету, которая падает в пепельницу, на долю секунды ярко вспыхивая рыжими огоньками тлеющих искр. Не понимая вопроса и до замирания сердечного ритма ужасаясь его возможному предназначению, Суо озадаченно прячет испуганный взгляд за волосами, отворачиваясь от Макото. Ладони девушки мигом покрываются горячей влагой от волнения и резкий прилив безумного, неподдельного страха сворачивает её внутренности в тугие петли, пропитанные мерзкой тошнотой.