Текст книги "Светоч (СИ)"

Автор книги: Тенже

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

С ноющей болью, занявшей место ярости и злости, надо было как-то бороться, и он затребовал полное досье на Вильхельма. Не тот куцый файл, который Эрлих просмотрел, воспользовавшись ограниченным доступом к личным делам сотрудников Корпуса, а подробную информацию. «От» и «до».

Позже, когда его выворачивало над раковиной, он понял горькую суть поговорки: «Многие знания – многие печали». Нет, для него не явилось открытием, что сдачу зачетов снимают на видео. Сам разбирал с инструктором ошибки – здесь заклинанию не хватило росчерка мизинцем, и из-за этого вместо ледяной глыбы на бетонную площадку обрушился ворох гигантских сосулек. Но видеть Бауэра, покорно опускающегося на четвереньки, оказалось невыносимо. А когда к трахающейся парочке присоединился второй инструктор, и пыхтящий Вильхельм открыл рот и начал сосать, Эрлиху стало совсем плохо. А он-то удивлялся странностям: член в глотку пропускать – пожалуйста, а целоваться не умеет от слова «совсем». Чему тут удивляться? В программу обучения поцелуи не входили.

Горечь открытия подпитывало не ханжество. Как ни странно, Эрлиху было бы проще, если бы Бауэр кувыркался в койке с двумя мужиками по собственному желанию. Можно было бы лицемерно – сделав вид, что не грешил ни разу в жизни – осудить его за распутство и выкинуть эту историю из головы. Или просто выкинуть историю из головы – Вильхельм не строил из себя целку и высокоморальную личность. Ну, пошалил в девятнадцать лет, с кем не бывает? Но Бауэр старательно подмахивал, сопел и сосал, готовясь выполнять свои будущие служебные обязанности. И он их честно выполнял, оказавшись в кровати Эрлиха. Честно, честно – в досье имелась пометка инструктора: «Не пригоден как активный партнер, не удерживает контроль над ситуацией, склонен заботиться о собственном наслаждении».

«Можно себя поздравить. При всех заверениях, что я никогда не воспользуюсь служебным положением в личных целях, я им воспользовался так, что ни Эдварду, ни Руди и не приснилось бы».

Попытка пожаловаться Юргену – больше пожаловаться было некому – не дала положительных результатов.

– По-моему, ты загоняешься по пустякам, – выслушав его сбивчивый рассказ, заявил бывший любовник. – Или тебя беспокоит, что кто-то может его досье обнародовать? Так уничтожь компромат, у тебя на это власти хватит.

Эрлих взвился – Юрген не желал понимать простых вещей. В конечном счете, дело было даже не в Вильхельме! Принца Утрёхта, будущего главнокомандующего силами ВДВ отымела сама система, отымела специально обученным болтиком в его собственную дырку, и тщательно растерла осколки вытраханных иллюзий по бетонным плитам плаца.

Однако совет бывшего любовника об уничтожении компромата он запомнил. И, на всякий случай, «обрубил хвосты» – досье офицера Бауэра похудело и поредело. Провернув эту операцию, Эрлих обрел вкус к деятельности. Он попробовал искоренить зло в системе – запретить спецобучение и «особые услуги» – но потерпел неудачу. Его гневное послание на пяти листах, в котором он напирал на поругание семейных ценностей, принуждение и лишение свободы выбора, пообещали передать в Министерство Военного Образования и рассмотреть весной следующего года, когда придет время вносить коррективы в программу.

Сообразив, что чем больше он привлекает внимание к скользкой теме, тем ярче высвечивается его грешок, Эрлих унялся. Он вышел на работу в штаб – рука рукой, а осенние учения никто не отменял.

Встреча с Бауэром всколыхнула поутихшую злость. Болтик системы выглядел прекрасно, лоснился здоровым блеском и продолжал жрать всякую дрянь – неужели пилотам Корпуса так мало платят, что он не может себе позволить кусок нормального сыра купить?

И, конечно же, офицер Бауэр начал рьяно выполнять служебные инструкции. Подхватывал его под здоровый локоть, когда надо и когда не надо, вырывал из рук любой намек на тяжесть – «я вам помогу, хаупт!» – и даже подсовывал какие-то фрукты. Когда Эрлих, стараясь выдержать равнодушный тон, просил его унять лишнее рвение, смотрел взглядом побитой собаки – только уши не прижимал. А через полчаса снова лез со своей фальшивой заботой!

Намеченный план – полетать с Вильхельмом год, пока забудется история с героическим спасением жизни, а потом сплавить его с глаз долой – затрещал по швам. Бауэра было слишком много, его прикосновения чувствовались слишком сильно, а когда у Эрлиха случился очередной провал магии, он вообще ощутил себя попавшим в капкан. Ему хотелось прижаться к Вильхельму, раствориться в ауре чужой силы, полежать рядом – хотя бы часок. А лучше бы провести ночь, валяясь на Бауэре, как на матрасе – в больнице Эрлих приспособился спать на его плече. Проявлять слабость было нельзя. Ляжешь рядом, значит, дашь сигнал, что готов принять и все остальное. А все остальное – нет. Обманывать себя, принимая желаемое за действительное – мы два свободных парня, завалившиеся в койку по взаимной симпатии – глупо. Трахаться, отдавая себе отчет, что на тебя лезут, выполняя «особую инструкцию» – бр-р-р…

«А так хотелось пожить пару лет для себя. Да и потом… ну, женят. Муж – не шкаф, можно и подвинуть. Вон, Эдвард же себе ни в чем не отказывает…»

Проблемы магии – ладони похолодели только раз – меркли по сравнению с неутоленным сексуальным желанием. При виде Бауэра у Эрлиха вставал член – регулярно и уверенно. Утром и днем – как раз тогда, когда полно дел – трахаться хотелось невыносимо. К вечеру охота пропадала. Ее вымывала ноющая боль в руке и вечерняя усталость. Вернувшись во дворец, Эрлих ложился в ванну, дожидался, пока мышцы расслабятся в теплой воде, натирался мазью и заваливался в кровать с ноутбуком, откладывая вызов шлюх «на завтра». А утром все начиналось по новой – перед глазами маячил свеженький, облизывающий минетные губы Вильхельм, и…

День своего сокрушительного поражения Эрлих запомнил навсегда. Услышав слова Бауэра: «ты же говорил дом купить, вот я и купил», он окончательно разочаровался. Решил сдержать нечаянно вылетевшее слово, оплатить покупку, и объяснить не рассчитавшему силы придурку, что это единственная и последняя уступка. Больше он не получит ничего и никогда.

«И пусть приготовит заявление об увольнении по собственному желанию. Мне неважно, что он там напишет. А будет упираться – Юргена на него натравлю».

Вильхельм, услышав о деньгах, изменился в лице. Только что выглядел, как обычно – посматривал чуть виновато, с готовностью отступить, если на него прикрикнут, и вдруг…

Эрлих успел испугаться – завалить Бауэра без браслетов было практически невозможно. Выше, тяжелее, сам говорил, что регулярно тренируется, а тут еще и рука… Ткнувшись носом в пыльный, воняющий сыростью палас в прихожей, он хотел крикнуть: «А что тебе тогда надо?», но захлебнулся стоном – Вильхельм, дрянь, со всей дури укусил его за ухо. Как овчарка, месяц просидевшая на голодном пайке.

А потом Эрлиха предало собственное тело. Бауэр рвал на нем китель и рубашку, добираясь до кожи, жадно лапал, давая ответ на невысказанный вопрос, а он подавался навстречу горячим ладоням и твердому члену, забыв об инструкциях и фальшивой заботе. И нисколько не мешало, что любовник заботится о собственном наслаждении: Эрлиху такая доля перепадала – захлебнуться можно.

После бурного секса навалилась дремота. Он чувствовал, как его поднимают с пола, несут на кровать, обтирают щекотно-прохладным полотенцем. После этого веки сомкнулись – не поднять, словно на них положили тяжелые монеты. И Эрлих даже не успел попросить разбудить его через пятнадцать минут.

Он проснулся в сумерках, и проснулся приятнейшим образом, как настоящий принц – Вильхельм разбудил его поцелуем. И, не дав толком разлепить глаза, заявил:

– Надо поговорить.

– Говори, – согласился Эрлих.

Ему было хорошо и уютно. Он выспался лучше, чем за ночь во дворце, откуда-то – наверное, из кухни – вкусно пахло жареным мясом, а любовник забрался в постель полуголым, и это навевало ужасно фривольные мысли.

Наверное, следовало хотя бы чуточку рассердиться: за коврик, за самоуправство – похитил, не разбудил… но плечи Вильхельма так и манили – положи на нас ноги.

«Можно будет ненадолго положить, а потом снова завалиться спать».

– Ну… в общем… – Бауэр замялся до покрасневших скул. – Дом – мой. Никаких денег, пожалуйста, больше не предлагай. Если захочешь – приходи в гости. Я… – голос понизился почти до шепота. – Я понимаю, что ты скорей всего, не захочешь. Но вдруг…

Эрлих зевнул и уточнил:

– Приходить в гости – зачем? Трахаться?

– Если ты захочешь, – Вильхельм явно чувствовал себя неловко. – Прости за сегодняшнее… все будет так, как ты захочешь. А вообще, мы могли бы…

– Что?

– Ну, как в больнице… Тут можно гулять к целебному источнику. И ты можешь отдыхать спокойно. Просто лежать, раскладывать пасьянсы, а я буду смотреть.

– Это звучит так, как будто ты предлагаешь мне встречаться, – пробормотал Эрлих.

– Ага, – согласился Вильхельм, краснея до багрянца. – И еще… Я хочу, чтоб ты знал. Мне плевать, поверишь ты, или нет, но… я никогда никому не оказывал «особых услуг».

– Я тебе верю, – Эрлих не соврал: он знал, что слова Хельма – правда. Этот вопрос он уточнил, когда запрашивал досье.

Он не мог поверить в другое – в искренность чувств офицера Бауэра. Вроде бы и понимал, что тут не пахнет корыстью или предательством, но история с инструкциями жгла, и заставляла выискивать причину: «Зачем ему это надо?». Гадать можно было до бесконечности, и Эрлих придумал простой выход: решил пустить дело на самотек. Если это игра, то она когда-нибудь закончится, и Хельм откроет свои истинные намерения, а пока…

Руки сами скользнули на гладкие плечи, ощупали спину, – ничего не изменилось! – пальцы пробежали по ребрам, вырывая дрожь и придушенное фырканье. Вильхельм, расценивший ласку, как приглашение, откинул тонкое одеяло, и опустил голову, собираясь обхватить губами его член. Эрлих вспомнил видеозапись с зачетом, вцепился в светлые волосы, пробормотал: «Не надо», но Хельм его не послушал, и это оказалось вовремя и хорошо.

Состояние «хорошо» растянулось на весь вечер и часть ночи, и относилось не только к сексу. Было хорошо ужинать с Вильхельмом на тесной кухне, собирать кости и идти кормить черную гладкошерстную дворняжку, являвшуюся под забор «Яблоневого сада» и хриплым лаем требующую своего пайка. Хорошо и весело было в супермаркете, где нашелся отдел одежды. Туда Эрлих дошел в мятых форменных брюках, сколотых на поясе булавкой и футболке Хельма, норовившей сползти и кокетливо обнажить плечо. Ответственный за порчу формы тащил в примерочную кабинку всякое ненужное барахло, увлеченно лапал его за задницу и мешал сосредоточиться на выборе одежды. В результате Эрлих ушел из супермаркета не пойми в чем, но «не пойми что» хотя бы было ему по размеру.

Они успели забежать в закрывающуюся кондитерскую, купили два ягодных рулета, пачку чая и кусковой сахар, прогулялись к местному целебному источнику в сопровождении дворняжки, долго целовались под раскидистым деревом, огороженным цепями, и едва не забыли покупки – хорошо, собака залаяла и напомнила!

Утром пришлось подняться на полчаса раньше, чтобы заскочить во дворец за формой. Бауэр из страстного и внимательного любовника превратился в бесстрастного пилота и заботливого сопровождающего, и Эрлих, подрастерявший воспоминания о ночном «хорошо», стал выискивать признаки корысти и коварства. Не найдя таковых, он согласился отужинать в «Яблоневом саду» – Хельм накупил каких-то салатов и жареной рыбы в кулинарии. Рыба не понравилась ни Эрлиху, ни дворняжке, и они честно поделили остатки вчерашнего ягодного рулета. На следующее утро было решено привезти в дом пару комплектов формы, чтобы не подниматься раньше и не залетать во дворец.

Бауэр по-прежнему не проявлял меркантильных намерений, и Эрлих за пару недель натащил в «Яблоневый сад» кучу всякого нужного для жизни барахла. А когда огляделся, понял, что это выглядит так, как будто он сюда перебрался на постоянное место жительства.

Потом Вильхельм вышел из образа непогрешимого «цепного пса» и воспользовался служебным положением – использовал флаер для того, чтобы привезти в дом мешок штукатурки. Штукатурка довольно долго стояла на веранде, нарушая уют, а когда пошли дожди, переехала в прихожую. Эрлих к тому времени уже привык, что его регулярно трахают на коврике, едва переступив порог – у Вильхельма не хватало терпения добраться до кровати. Но не носом в штукатурку же!

Результатом скандала был ремонт. Эрлих с трудом выторговал себе право оплатить расходы – Хельм сопротивлялся, Хельм повысил голос, потом все-таки сдался, но еще неделю обиженно сопел по поводу и без повода. На время ремонта они переселились в Малый Императорский дворец. Сравнивать негодование Эдварда и Вильхельма оказалось интересно – каждый из них был недоволен по-своему.

Своей связи, а вернее, почти семейной жизни с личным пилотом Эрлих не скрывал. Объявил в блоге, что разошелся с Юргеном, на вопрос о планах на будущее ответил: «У меня теперь есть Хельм» и перевел беседу в другое русло. В блог пилота Бауэра случилось нашествие читателей и бедолага, увидевший под фотографией флаера около сотни комментариев, хотел «всю эту чепуху» от греха подальше удалить. Эрлих долго смеялся, но блог закрывать запретил: «Просто не отвечай, да и все».

За ремонтом, покупкой новой мебели, вечерними походами в кондитерскую, прогулками по заснеженному городку незаметно пролетели осень и зима. Никаких потаенных мотивов в поведении Вильхельма по-прежнему не обнаруживалось: он продолжал настаивать на том, чтобы оплачивать счета пополам, по четвергам на ужин ел листья салата, опасаясь набрать лишний вес, и всегда был готов к сексу в любой позиции.

Весной Эрлиху вернули браслеты, и они начали тренироваться в парных заклинаниях. Бауэр оказался не только донором, но и безупречным партнером. Прежде у Эрлиха не получалось работать в паре – знаки не сливались, а накладывались один на другой и частенько пожирали друг друга, оставляя слабый «пшик». Так было с инструктором, с Юргеном, и еще десятком офицеров из «Дикой дивизии». Вильхельм подходил Эрлиху идеально – и в бою, и в постели. Этот факт следовало обдумать, но он отложил размышления «на потом».

Все изменилось, когда Хельм притащил в флаер тощенькую папку с десятком машинописных листков, помахал ей у Эрлиха перед носом и сообщил:

– Меня отправляют на переподготовку. Тебя пока будет возить бывший третий, его зовут Вернер, он нормальный мужик, я ему уже все маршруты и расписания караванов скинул.

– Пока – это надолго? – перебил болтовню Эрлих.

– Не знаю, – пожал плечами тот. – Дней пять, или неделя. Новую модель флаера дадут. Посмотри, какой фонарь! Обзор больше!

Глаза пилота Бауэра горели неподдельным энтузиазмом. Эрлиху стало немного обидно, что его с такой легкостью променяли на новую модель, но он смолчал. И даже нашел в себе силы заметить:

– А это весьма кстати. И ты проветришься, и я отдохну, а то мы все время вместе, как сиамские близнецы.

После слова «отдохну» Вильхельм засопел, на том все проявления недовольства и закончились.

Проводив любовника на сборы, Эрлих отработал день и столкнулся с вопросом: «Где ночевать?». Можно было временно переехать во дворец, и подразнить Эдварда, но он почему-то велел пилоту отвезти его в «Яблоневый сад». Жилье выглядело осиротевшим. Никто не метался из кухни в ванную, не стирал рубашки, не бегал из дома в ангар за забытыми в флаере покупками, не искал затерявшийся сборник кроссвордов и не спрашивал: «Сделать тебе чай?»

Эрлих лег на кровать и задумался. Он привык к тому, что Вильхельм всегда под рукой. Настороженно-чуткий, хлопотливый, или, наоборот, сонный, ленивый, не желающий подниматься с постели и идти в магазин, или на работу, или на кухню, чтобы выжать сок. Они проводили вместе большую часть суток – разлучались днем, когда Эрлих уходил на совещания, или в кабинеты высокого начальства, вновь встречались в флаере, вечером возвращались домой, а раз в неделю ужинали в клубе. В те редкие выходные, когда Эрлих выезжал на Кеннор для общения с семьей, он, конечно, замечал отсутствие Хельма – особенно в постели. Но на Кенноре все было не так. Здесь – на Мелене, на Альфе – остаться без Вильхельма оказалось равносильным потере незаметной для окружающих, но важной части тела.

От нечего делать он побродил по дому и совершил вылазку в ангар, который насмешливо называл «Хельмовым гнездом». Любовник туда забегал по нескольку раз в день, – и утром, и вечером – обижался, когда Эрлих предполагал, что он там высиживает яйца, и юлил, не отвечая на вопрос: «А что ты там на самом деле делаешь?». Не то, чтобы Эрлих рассчитывал найти в «гнезде» какой-то компромат, но на поверхностный обыск все-таки решился. Потому что офицер Бауэр продолжал быть до тошноты идеальным в намерениях – так ничего и не попросил, и обиделся, когда Эрлих однажды поинтересовался, не хочет ли он уйти из пилотов и сделать карьеру в штабе ВВС.

«Сказал: «Понимаю, тебе уже надоело мою морду каждый день видеть». Дурачок…»

В «гнезде» не обнаружилось ни любовных записок от неизвестных воздыхателей, ни неоплаченных счетов. В одном из углов лежала гора разгаданных сборников кроссвордов, а в другом – мешок со старой обувью, которую Вильхельм неделю назад якобы вынес в мусорный бак. В закутке, рядом с верстаком, нашелся небольшой холодильник, на котором стоял чуть треснувший электрический чайник и банка растворимого кофе. Выяснилось, что у любовника все-таки есть маленький грешок – он продолжает пить и жрать всякую дрянь, причем делает это тайком. Посмотрев на ополовиненную бутылку газировки и плавленые сырки, Эрлих закрыл холодильник и ушел в дом, испытывая странную неловкость.

Заваривая себе чай, он вспомнил, как недавно ночью проснулся в пустой постели, побрел разыскивать Хельма и нашел его сидящим на кухне, в темноте. Так и не получив ответа на вопросы: «Что случилось? Что-то болит?», Эрлих утащил любовника под одеяло, обнял, и, уже засыпая, услышал что-то вроде: «Думал, как жить, когда ты уйдешь». Он тогда хотел ответить, что никуда не собирается уходить, но заснул. А сейчас понял, что это упущение надо исправить. Исправить кардинально – лишить Вильхельма причины волноваться на этот счет.

Эрлих проскучал пять дней, исправно возвращаясь на ночевки в «Яблоневый сад». Раскладывал пасьянсы, перешучивался с Юргеном в комментариях в блоге, и прислушивался к себе. Ему все время казалось, что магия утекает, истончается, охлаждая ладони, и он пытался согреть их дыханием, отчаянно желая оказаться рядом с Вильхельмом.

Он встретил пилота Бауэра возле служебного автобуса, под комплексом зданий Корпуса, и первым потянулся за поцелуем под одобрительный свист офицеров. Хельм почему-то перепугался, и всю дорогу в машине спрашивал: «Эль, что случилось?». Никак не мог поверить, что его можно ждать и забирать домой без каких-то страшных причин.

Через две недели, получив от матери очередное приглашение на семейный обед, Эрлих не стал его игнорировать, и, оставив Вильхельма беспрепятственно жрать сырки в ангаре, отбыл в Большой Императорский дворец. Он знал, что кто-нибудь из родственников непременно упомянет его сожительство с Бауэром, и терпеливо ждал, пока подвернется подходящий момент для объявления своих планов. Ему – конечно же, неосознанно – помог Эдвард, поинтересовавшийся во время перемены блюд:

– Ты все еще живешь со своим… этим?.. Мне докладывали, что ты вообще перестал заглядывать в Малый дворец.

Эрлих коснулся губ салфеткой, обвел родственников задумчивым взглядом и объяснил:

– Я уже забрал оттуда все, что мне нужно. Я живу у Вильхельма. Пока – так, на птичьих правах. Надеюсь, что он когда-нибудь сделает мне предложение.

Молчание за столом стало настолько напряженным, что Эрлих счел нужным состроить виноватую физиономию и дополнить:

– Сами же знаете, характер у меня – не сахар. Поэтому я Вильхельма не тороплю. Пусть спокойно, без давления, сам решит, хочет он меня брать в мужья, или нет. Ему ж придется и в старости со мной маяться.

– Ты… – Эдвард ожег его неприязненным взглядом и прикусил язык – сообразил, что не стоит лезть поперед старших.

Филипп сделал вид, что не понимает смысла происходящего. Удобная позиция: «Меня это не касается». Отец молчал. Неловкую паузу нарушила мать. Она оторвалась от изучения вензеля на салфетке и миролюбиво проговорила:

– Эль, мальчик мой, брак – это серьезный вопрос. Тут нельзя рубить сплеча.

– А я и не рублю, – улыбнулся Эрлих. – Я же сказал – Хельм еще не сделал мне предложение.

Глава 7

Вильхельм не мог поверить своему счастью. Эрлих неожиданно перестал рычать и брыкаться, и по вечерам, усаживаясь в флаер, говорил: «Домой», подразумевая, что его надо отвезти в «Яблоневый сад». Конечно, дневное ожидание изматывало: скажет «домой» или скажет «во дворец»? После вожделенного «домой», во время полета на Мелену, в груди разгоралось чувство собственнического обладания. Дома светоч становился «его». Его любовником – иногда усталым, иногда капризным, иногда изобретательным, иногда жадным – до синяков и царапин на плечах.

Знание «мой!» колотилось в висках, когда Эрлих, как обычно впереди, шел по дорожке к дому. И вырывалось в прихожей, как спущенный с цепи пес. Стоило увидеть, как задница обтягивается брюками, когда светоч наклоняется, чтобы снять туфли – готово дело, прощай контроль!

Оттрахав Эрлиха в прихожей, Хельм обычно оттаскивал его в ванную, а иногда прямиком на кровать. Довольный любовник дремал, время от времени потягиваясь и краем глаза посматривая в телевизор, или утыкался в ноутбук, строча сообщения и комментарии в блог. После получаса отдыха Вильхельм настораживался – важно было не пропустить момент, когда Эрлих захочет есть. Если светочу удавалось ускользнуть от надзора, он добирался до холодильника и устраивал в нем ревизию, нещадно вышвыривая в мусорку просроченные продукты. Срок годности определялся крайне приблизительно: «Это может скоро испортиться!», и аргументы: «Не испортится, я это сейчас съем», не помогали. Вырвать продукты у Эрлиха из рук не получалось, доставать их из мусорного ведра Хельм не рисковал, а от бессмысленного разбазаривания еды у него портилось настроение. Поэтому он предпочитал бдеть, предупреждая выход любовника на кухню, и по требованию приносил ему в постель легкий ужин – неудобоваримый, на его вкус, коктейль из морепродуктов или питьевой йогурт с рогаликами, до которых Эрлих был большим охотником, или еще какую-нибудь чепуху.

Перед отходом ко сну они обычно долго копошились, устраиваясь в удобных позах. Светоч желал засыпать, используя Вильхельма, как матрас или любимую плюшевую игрушку – возился, укладывал на него руки и ноги, щекотал волосами шею и выказывал недовольство и одобрение одновременно:

– Ты теплый… и большой… но не очень мягкий. Надо тебя чуть-чуть раскормить.

«Ага, сейчас, – думал Хельм, регулярно устраивавший себе разгрузочные дни на воде, салате и хлебцах. – Когда с работы попрут за то, что жопа в флаер не лезет, я им так и скажу – нельзя меня увольнять, я разъелся, чтоб Эрлиху спать удобно было».

Вслух он, разумеется, ничего не говорил – просто изворачивался и осторожно целовал светоча в нос.

Вильхельм и не подозревал, что к сорока годам разгрузочные дни, как и попытки сидеть на жесткой диете, перестанут помогать «блюсти линию», но с работы его не попрут. Да и задница, несмотря на охи и вздохи, в пилотское кресло помещаться будет, только ремень начнет сильнее давить на живот. А светоч, получивший возможность засыпать на теплом и мягком, останется очень доволен.

Утром они просыпались от звуков государственного гимна – Хельм его уже возненавидел, но заставить Эрлиха сменить звук на будильнике не мог. Вечерняя позиция менялась – он всегда поворачивался набок и сам укладывал на любовника руки и ноги, отчего государственный гимн разбавлялся сонными жалобами: «Слезь с меня скотина, опять плечо придавил!»

Пока светоч продирал глаза, зевал и потягивался, Вильхельм успевал смотаться в ангар и выпить чашку растворимого кофе, входившего в список запрещенных продуктов – «я не желаю, чтоб ты травился всякой химией!». После этого он чувствовал себя готовым к любым неожиданностям – натуральный кофе такого эффекта почему-то не производил – и бегом возвращался в дом. Он остро и полно ощущал радость утра – Эрлих, встрепанный, толком не проснувшийся, закутанный в одеяло и раскладывающий пасьянс на пристроенном на столик ноутбуке, был «его, и только его». И неважно, что это изменится, когда они сядут в флаер. Потому что есть шанс, что вечером Хельму вновь прикажут: «Домой».

Днем и в те вечера, когда они обедали в клубе, Вильхельм изнывал от ревности – ему не нравились отирающиеся возле Эрлиха аристократы. Природа щедро одаряла красотой стерильных отпрысков старинных родов – видимо, компенсируя ущерб. И все эти ожившие музейные статуи, сверкающие разнообразно разноцветными глазами, так и притирались к самому молодому и холостому принцу. Куда с ними тягаться? Таких тяжеловесных сероглазых блондинов, как Хельм, на рынке – пучок за пятачок. Ну, может быть, чуть дороже дают. Но с аристократами не сравнишься.

Приходилось страдать. Молча – потому что светоч ежедневной, а иногда ежечасной и ежеминутной ревности наверняка бы не оценил. Или посмеялся, заявив: «На разноцветные глазки меня не купишь». Но это лишь слова, которые тут же забудутся, если приглянется кто-то из равных – так считал Вильхельм.

Иногда – по вечерам, дома, на кухне – он себя одергивал. Как ни крути, а судьба расщедрилась на королевский подарок: Эрлих жил с ним. Пусть из странной прихоти или из-за зова плоти, пусть временно, – сам же говорил, что его после тридцати женят – но все-таки жил, перевез в дом свои вещи и знаменитую пальму, на которой уже выросло аж четыре листа.

За пальмой они летали в «Дикую дивизию» вместе. Юрген принял их радушно, тем самым укрепляя мнение Вильхельма, что у него не все в порядке с головой. Как можно спокойно относиться к тому, что светоч ускользнул из рук? Да он, Хельм, никогда бы не прошел мимо возможности нового любовника прибить, а самого Эрлиха поймать и попытаться уговорить, чтобы он вернулся. Или хотя бы попытаться оттрахать – под уговоры.

С тех пор, глядя на комментарии Юргена, который продолжал перешучиваться с Эрлихом в блоге, Хельм стал задумываться – а как он будет жить, когда их «семья» развалится? Сможет ли он когда-нибудь собрать себя из осколков после разрыва и привести в этот дом другого мужчину? Ему казалось, что нет.

По счастью, работа, бытовые хлопоты и капризы светоча не позволяли ему долго думать о таких тягостностях. Домашних забот хватало – то стирка, то готовка, то уборка. Эрлих ему ничем не помогал – и это было замечательно, потому что метод уборки «собрать все, что попалось на глаза, и выкинуть» Вильхельма не устраивал. После первой и единственной помощи светоча он не досчитался нескольких мелких, но ценных вещичек, включая свидетельство с курсов переподготовки, и с тех пор прилагал все усилия, чтобы удержать любовника подальше от домашних дел.

Предложения обзавестись прислугой Хельм категорично отвергал. Ему и так не удавалось по-честному делить расходы пополам: мешала двойная выплата – контракт и кредит. Эрлих постоянно твердил: «Не загоняйся!», и покупал то гигантский холодильник, то новый телевизор, то стеллаж для своих книг… но это – ладно. Это можно вернуть, когда он будет съезжать. А знать, что за тобой выгребают, и это оплачивается из чужого кармана… Нет уж, не надо такой радости!

В магазины Вильхельм тоже предпочитал ходить в одиночестве. Без надзора светоча можно было покупать упаковки туалетной бумаги со скидкой, апельсины в сетках, к которым был приклеен ценник «для сока», замороженные, а не свежие грибы, средство для мытья посуды в литровых бутылках и всякую мелочевку с распродаж. Эрлих распродажи игнорировал, и мчался прямиком в отдел деликатесов, откуда уходил с большой неохотой – а на кассе вечно потом сумма, как номер телефона. Спасибо, без кода.

А еще, пользуясь отсутствием светоча, Хельм позволял себе класть в корзинку или тележку запрещенные продукты. Растворимый кофе, который он прятал в ангаре, насыщенную химическими пузырьками газировку с заменителем сахара, и нелюбимые Эрлихом плавленые сырки. Пару сырков Вильхельм обычно съедал по утрам, под кофе, а иногда делал себе бутерброды и убирал их в ящик под задним сиденьем флаера. И перекусывал, не отрываясь от кроссворда, когда светоч зависал на совещаниях.

Неизменность ежедневности тянулась до весны. После очередного медосмотра, Эрлиху вернули браслеты – врачи сочли, что подвижность конечности вернулась до достаточной степени, и он сможет творить заклинания без вреда для окружающих. Основные навыки и минимальный набор заклинаний светоч восстановил быстро. На более сложных начал допускать ошибки и злиться, и Хельму опять стало его жалко. К тому же, он помнил, что решение об аварийном катапультировании принимал не какой-то дядя со стороны. Во время одной из тренировок он осторожно подошел к Эрлиху со спины, прижался, и положил ладонь на ладонь, поддерживая и помогая унять дрожь пальцев. Они сотворили знак вместе, и пламя вспыхнуло, как разлитое топливо от спички. А щиты слились в единую мощную сферу и Вильхельм, поеживаясь от теплой щекотки, пробормотал:

– Кто ж знал?.. Мы бы тогда смогли продержаться… а может, и отбиться…

– Никто не знал, – тихо отозвался светоч. – Лучше поздно, чем никогда.

Они стали уделять время совместным тренировкам. И, хотя это сокращало вечерние посиделки, Хельм ни капли не расстраивался – на полигоне, в миг слияния магии, Эрлих был еще более «его», чем в постели, или на прогулках к целебному источнику. Это давало надежду: даже если они расстанутся – перестанут делить дом, стол и кровать, то все равно будут встречаться на тренировках. Хотя бы раз неделю, или в месяц. Ведь найти партнера для парных заклинаний трудно, а светоч, у которого и так полно забот, вряд ли начнет искать кого-то ему на замену.

Поздней весной, когда запах цветущих яблонь перестал дурманить голову, а деревья покрылись молодой и сочной листвой, налаженная жизнь изменилась. Точнее говоря, изменился Эрлих. Он вел себя по-другому – Вильхельм не мог точно сказать, как именно «по-другому», но знал, когда именно это началось. Что-то произошло, пока он был на переподготовке, и это что-то породило странности в поведении светоча. Он поцеловал Хельма в клубе, на глазах у «сливок» высшего командного состава. Поцеловал нежно, ласково, и, похоже, сделал это назло наблюдающему за ними Эдварду. Вильхельм заметил, как тот скомкал и швырнул на пол салфетку, и понял, что день, когда Эрлих уволит его с должности личного пилота, станет его последним днем в армии. Да и на гражданке он, наверное, работу не найдет. Хотя там – кто знает?