Текст книги "Долг крови (СИ)"

Автор книги: Tau Mirta

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

========== Глава 1 ==========

«К сентябрю мы планируем увеличить объём экспорта на пять процентов, и вкупе с прогнозируемыми изменениями на мировом рынке…» Люциус Малфой вздохнул и досадливо отбросил письмо управляющего: смысл прочитанного всё равно не улавливался. Окинув взглядом кабинет, позолочённый мягким светом майского солнца, он поднялся и подошёл к окну. Молодая изумрудная зелень окутывала парк Малфой-Мэнора, а лёгкий ветерок доносил запах знаменитых роз, выращиваемых Нарциссой. «Только не красные, конечно. Красные вульгарны…» Два года назад Люциус изрядно потратился на новое хобби жены, но ни секунды не сожалел об этом. Теперь поместье утопало в море белых, жёлтых, золотистых и кремовых цветов. И кто бы мог подумать, что всё закончится так благополучно. Люциус закрыл глаза: сегодня сопротивляться потоку воспоминаний бесполезно.

Он помнил, с каким восторгом ощутил почти позабытую боль в метке. Нарцисса тогда мгновенно всё поняла. «Это он, да? Он вернулся?» И Люциус торжествующе улыбнулся, отправляясь к месту сбора. Змеиное шипение своего имени он тоже запомнил: «Люциусс, мой скользкий друг…» Безносое существо, отдалённо напоминающее человека, прошило его взглядом тлеющих углями глаз, вламываясь в мысли и воспоминания, безжалостно вытаскивая все мечты и чаяния, накопленные за эти годы. И тихий смешок: «Хорошшо». Люциус пытался убедить себя, что истинное могущество и высшая магия неминуемо изменяют человека. Да только его Лорд перестал быть человеком. Вместо дальновидного политика и тонкого стратега, блестящего оратора и смелого философа возникло потустороннее существо, мыслящее какими-то своими, одному ему понятными категориями. Доверенными лицами стали гигантская змея, крыса Петтигрю, чокнутая Белла и живодёры Кэрроу. Хотя нет, Люциусу он тоже поначалу доверял. И тот разрабатывал для него блестящие операции: изыскивал возможности, рассчитывал, запугивал, подкупал. Но что толку, если все усилия были направлены на этого идиотского мальчишку. Лорд и Дамблдор, действие и противодействие. Да за это время можно было бы полностью подчинить себе министерство: исподволь, понемногу перестроить его, протолкнуть кое-какие реформы, заменить людей. И тогда у них в руках оказалась бы настолько отлаженная система, что и делать бы ничего не пришлось: магическая Британия оказалась бы перед ними на блюдечке, словно пудинг с Поттером вместо вишенки, и всё было бы законно и чисто. А вместо этого устроили какой-то политический фарс, игры в переворот. А охота на грязнокровок? Такие мелочи, как мнение мировой общественности, никого не смущали, конечно. «Нет, всех магглов мы уничтожать не будем. Есть вещи, в которых они нас превосходят, не так ли?» Лорд одобрительно скалился в сторону Нарциссы, которая играла для «гостей» Шопена, сидя за старинным роялем в гостиной Мэнора. Там Лорд неоднократно излагал свои блестящие планы по завоеванию магического мира кучке восторженных маньяков и более-менее адекватных волшебников, парализованных страхом и скованных чёрной отметиной на предплечье, – своему ближнему кругу. Большую часть его армии составляли отбросы магического общества разной степени опасности, но были и те, кто много лет назад пошли за смелым лидером, который, казалось, приведёт их в обновлённую Англию. Англию, где грязнокровки будут знать своё место. Вместо этого приходилось сидеть в соседних креслах со всякой скотской братией, вроде Грэйбэка, и выслушивать ахинею. «Разумеется, предатели крови должны быть уничтожены – все до единого». Почти треть населения. Как будто нельзя принять пару законов, обеспечивающих их обслуживающим персоналом и пушечным мясом на случай войны. Но для начала отдадим министерство на разграбление шайке идиотов, заключим союз со всякой швалью и, конечно, любой ценой отыщем Поттера. Редкостный бред. И как они ещё продержались столько времени. Люциус усмехнулся и покачал головой: ну, хоть себе-то не лги. Тот дикий, нерассуждающий страх, ужас где-то на уровне инстинктов, возникающий всякий раз, когда мерцающий взгляд останавливался на нём, Нарциссе или (тут он вздрогнул) Драко, – его он запомнит навсегда. И постоянное напряжение, ощущение, что ты – всего лишь пешка в чьей-то безумной, нелогичной, но смертельно опасной игре. Поначалу Лорда забавлял его страх. Он милостиво позволял Люциусу блюсти статус-кво, оставаясь блестящим представителем аристократии и главным советником, наравне с Северусом. Но после неудачи в Отделе Тайн…

Тут скрипнула дверь, и он резко обернулся. В кабинет скользнула призрачная росомаха и обеспокоенно спросила:

– Люциус, ты уже одет? Гости съезжаются, Драко и Астория встречают их. Нам нужно спуститься через четверть часа, не позже, – огромный зверь переступил с лапы на лапу, показывая нервозность отправительницы, и рассыпался тающими искрами.

Люциус улыбнулся. Патронус хрупкой, подчёркнуто женственной Нарциссы неизменно вызывал всеобщее недоумение, особенно по сравнению с его собственным – изящным серебристым лисом. Но сам он давно уже перестал удивляться подобному несоответствию.

Азкабан. Это было намного хуже, чем он мог себе вообразить. Там не было ничего, кроме времени. Времени, которое так легко было заполнить мыслями, воспоминаниями, сожалениями и страхом. Опять страх. За Нарциссу, Драко, Мэнор – за всё, что у него было и что теперь оказалось в чужой власти. Это ужасное, сводящее с ума ощущение, что ты ничего не можешь контролировать и от тебя ничего не зависит. Он много думал о том, что же он дал своей семье – тем, кого поклялся оберегать во что бы ты ни стало. Выходило, что наиболее ценным приобретением оказалась вассальная клятва полубезумному и невероятно могущественному чёрному магу. Смешно. Минуты в Азкабане медленно перетекали в часы, а Люциус представлял себе возможные исходы, один ужаснее другого. И когда он наконец выбрался оттуда, горечь и яд сожалений и постоянного страха отравили его настолько, что он просто начал пить как последний… Люциус поморщился и, отлепившись от подоконника, направился в гардеробную, которая соединяла кабинет со спальней. Там его ожидала приготовленная эльфами светло-серая парадная мантия. Он принялся переодеваться, а мысли по-прежнему бродили по тускло освещённым лабиринтам воспоминаний о том смутном времени.

И как Нарцисса это выдержала? Они с Драко далеко, над одним висит угроза казни, над другим – поручение Лорда, а её одиночество в огромном пустом особняке разбавляют сборы «ближнего круга». Но она смогла. Очарование Нарциссы было таково, что даже Лорд её не трогал: называл «прекраснейшим цветком Малфой-Мэнора», ни разу не отправил на операцию, но при этом доверял ей – насколько он вообще мог кому-то доверять. Разве можно было ею не восхищаться: в их гостиной происходил очередной «допрос», несчастная жертва корчилась под заклятиями Макнейра, а Нарцисса, брезгливо подбирая забрызганный кровью подол, спрашивала, не хочет ли милый Уолден прерваться на бокал холодного шампанского. «Милый Уолден», вытирая пот со лба, говорил, что да, отчего бы не прерваться, благодарю. «Драко, распорядись», – она непринуждённо подталкивала позеленевшего от всего увиденного сына к дверям и улыбалась, всегда улыбалась. А Белла? Помимо Лорда, она хоть как-то слушалась только её, свою младшую сестру. Он же… Люциус вздохнул, поправляя манжеты. Говоря по правде, он прятался за Нарциссу. «Сохраняй лицо, Люциус. Что бы ни случилось – сохраняй лицо и держи спину. В этом наша сила и в этом наше обязательство», – так повторял ему дед, а потом и отец, раз за разом, с самого детства. И после Азкабана ему ещё удавалось это: если не быть, то хотя бы казаться Малфоем. Но когда Лорд забрал его палочку… Он на мгновение прикрыл глаза: Мордред, как же это было больно. В десятки раз хуже Круцио, которое ему также довелось испытать за то время – в какой-то момент он стал сильно раздражать Лорда. Но утратить палочку… Вяз и сердечная жила дракона – Люциус почувствовал, когда её не стало. Стиснув зубы, расслышал тихий полустон-полувсхлип, с которым она умирала. И ощущая во рту вкус собственной крови, он понял: кончено, ничего уже не будет так, как прежде. Лишь ладонь жены всё так же сжимала его руку.

На мгновение вынырнув из серой хмари воспоминаний, Люциус придирчиво изучил себя в зеркале. Слегка постаревший или, говоря галантным языком этикета, «зрелый», но по-прежнему статный мужчина. Седина незаметна в платиновых, ничуть не поредевших волосах. Он вежливо оскалился, имитируя радушную улыбку, и отвесил изящный неглубокий поклон, приветствуя воображаемых гостей. По зеркалу прошла рябь, точно оно содрогнулось. Люциус усмехнулся и занялся причёской.

Тогда, после их нападения на дом Поттера, казалось, ушли последние силы. Лорд просто растоптал его – походя, между делом. И он уже больше не выныривал из бутылки с ароматным кларетом, вплоть до того момента, когда окрик Нарциссы разорвал похмельную одурь: «Драко! Мы уходим!» И Люциус осознал, что там, в Хогвартсе сейчас решается судьба Магического мира, но Драко и Нарцисса уходили, и их силуэты таяли в пелене тумана, пахнущего дымом и палёной плотью, а он оставался один, совсем один.* И Люциус сделал выбор. И не сожалел о нём. Теперь не сожалел. А тогда, ввалившись в свой кабинет, он напился так, что все его предыдущие возлияния меркли перед тем, что он устроил. Пусть завтрашний день, каким бы он ни был, никогда не настанет, а если настанет, то пусть Нарцисса обо всём позаботится, пожалуйста… И она, конечно, нашла выход: уникальное женское чутьё подсказало, как поступить. Утром, когда Люциус с трудом поднялся с обитой шёлком софы, она, как всегда деликатно постучав, вплыла в разгромленный кабинет. Свежая и прекрасная, словно всю ночь мирно спала в своей лиловой спальне, Нарцисса подошла к нему и вдруг обняла: крепко, порывисто, но вместе с тем нежно и так доверчиво, словно он был чем-то непоколебимым, способным защитить и укрыть ото всех напастей. Прижавшись к нему и глядя снизу вверх, она робко улыбнулась и спросила:

– Что будем делать, дорогой?

Вот так. Словно не она в течение этих лет принимала в своей гостиной убийц и безумцев, сходя с ума от тревоги за семью и страха за их будущее; словно это не она, не моргнув глазом, солгала самому могущественному тёмному магу и непревзойдённому легилименту; словно не она каждое утро отправляла к нему эльфов, чтобы убрали осколки и пятна рвоты. Хрупкая и беззащитная, супруга смотрела ему в глаза, не замечая ни похмельной дрожи, ни запаха перегара, и задавала такой невинный, типично женский вопрос, во всём полагаясь на него, сильного мужчину. Люциус вдруг осознал, что пока он тут оплакивает рухнувшие надежды на небывалое величие и правильный общественный порядок, его семья и дом уязвимы, как никогда. И тогда он, сглотнув, неуклюже погладил её по спине и хрипло ответил:

– Я обо всём позабочусь, дорогая. А ты распорядись, чтобы подали завтрак.

Кивнув, она вышла. Антипохмельное зелье супруг мог найти и без её помощи.

Приняв душ и побрившись, он спустился в столовую. Нарцисса молча протянула ему «Ежедневный Пророк» – в тот день это был лишь небольшой листок с одной-единственной новостью. Кивнув, Люциус принялся за кофе и сдержанно сказал:

– Что ж, пожалуй, это наилучший исход.

Для Магической Британии – наилучший, а для них? Превозмогая лёгкую тошноту, Люциус неторопливо жевал тосты, а в голове, разгоняя алкогольный туман, звенели шестерёнки и щёлкали костяшки банковских счётных досок. Закончив завтракать, он поднялся, тронул губами щёку жены и, кивнув бледному Драко, вышел. Сначала – Гринготс, потом – министерство.

Все последующие дни примерно так и протекали. Утром он завтракал и уходил на весь день. Министерство, Аврорат, Визенгамот. Вызовы, допросы, признания, очные ставки. Сотни раз повторяя одно и то же разным людям, Люциус просил лишь, чтобы не трогали Драко и Нарциссу. Но это, конечно, было неминуемо: они тоже получили свою долю унижения, хоть и не такую большую. Надо отдать должное Шеклболту – он оказался справедливым человеком. А может быть, просто хотел продемонстрировать столь модную нынче в среде политиков толерантность. Но как бы то ни было, за всем новый министр уследить не мог, а толпа требовала крови таких, как Малфои, стремясь компенсировать месяцы страха и ощущения беззащитности перед законами Волдеморта. И приходя в качестве просителя в кабинеты тех, в сторону кого он раньше и не посмотрел бы, Люциус с трудом сдерживал тошноту: мелкие людишки, поднявшиеся на мутной волне послевоенной неразберихи, они были рады, так рады унизить его, зная, что он целиком и полностью зависит от них. Но к счастью, деньги всегда остаются деньгами, а все свои сбережения Люциус обезопасил в первый же день – да будет благословенна система банков непоколебимого и беспристрастного Гринготса. И всякий раз, когда Люциусу приходилось улыбаться, здороваться за руку с очередным отребьем, поминать какое-то несуществующее дальнее родство, просительно пододвигать мешочек, набитый галеонами, он точно знал, для чего это делает: чтобы не обнаружить однажды в своём доме равнодушно расхаживающих авроров. За тайны Мэнора он был спокоен и обысков не боялся: дом получил приказ хранить свои секреты, и пара аврорских налётов ничего не дали. Но всегда оставалась возможность, что в министерстве примут одно-единственное решение, подпишут один-единственный пергамент, и тогда под сводами благородного особняка прозвучит официальное: «Пройдёмте с нами…» И хорошо, если придут только за ним.

Идея переезда в первые же дни была отвергнута Нарциссой. Тогда в ней вновь прорезалась та грань натуры, благодаря которой все они пережили последние несколько лет.

– Мы не будем убегать, Люциус.

– Но…

– Нет! – синие глаза непримиримо сверкнули. – Мы останемся в своём доме.

«Останемся собой» – вот что она хотела сказать. Рискнув всем тем, что сберегла с таким трудом, Нарцисса Блэк-Малфой не позволила им сбежать. И за это он будет ей благодарен всю свою жизнь. И не только за это, конечно. Первый послевоенный год оказался самым трудным, хуже всего, что было с ними до этого. Не смея лишний раз показаться на публике, получая известия об аресте или конфискации имущества того или иного знакомого семейства, они могли лишь ждать нового дня и надеяться, что их всё это минует. Каждый день, вернувшись с очередного изматывающего допроса и отужинав в кругу семьи, Люциус садился за стол в своём кабинете, пытаясь заняться ведением дел – так, как он привык это делать раньше, когда-то давно. Нарцисса приходила в кабинет с вышивкой, уютно устраивалась в своём любимом кресле, опираясь ногами на маленькую скамеечку и изредка обращаясь к нему с каким-нибудь будничным вопросом. Пергаменты шелестели, перо мирно поскрипывало, игла мелькала, оставляя изящные шёлковые следы на очередной салфетке – тихий вечер в почтенном семействе. И никто из посторонних не заметил бы вибрирующих нитей напряжения в воздухе и косых взглядов в сторону потрескивающего каминного пламени, которое в любой момент могло окраситься зелёным, неся им недобрые вести. И так допоздна – целый год, день за днём. Когда всё закончилось, Нарцисса обезумевшей фурией носилась по комнатам Мэнора, швыряясь Инсендио и сжигая все салфетки, скатерти и картины, что вышила за это время; последней она испепелила корзинку из цветной итальянской соломки, в которой хранила нитки, и больше за вышивку не принималась.

Люциус в последний раз пригладил волосы и отложил гребень; по рукаву змейкой скользнула самозавязывающаяся лента, чёрная с серебром, и стянула пепельные пряди в аккуратный хвост. Когда всё закончилось. В тот день, незадолго до первой годовщины окончания Войны, он в очередной раз пришёл по «своему» вопросу, предчувствуя, что сегодня пользы точно не будет: все готовились к пышному празднеству. Выходя из лифта, он столкнулся с худым парнем в маггловской одежде и чёрных очках.

– Мистер Малфой, – окликнул вдруг тот.

– Мистер Поттер, – невозмутимо. Ну конечно, кто ещё мог явиться к министру в маггловских парусиновых штанах и грубых башмаках.

– Как поживаете? – внезапно спросил Поттер. За тёмными стёклами невозможно было разглядеть выражение его глаз, и это почему-то нервировало. Люциус не отказал себе в удовольствии смерить героя взглядом: не пренебрежительно, но оценивающе, безо всякого подобострастия. – Благодарю, всё хорошо.

Поттер закусил нижнюю губу.

– Рад за вас. Передайте мои наилучшие пожелания миссис Малфой.

Вот ведь наглец.

– Обязательно передам, – Люциус развернулся и стремительно, но без излишней суетливости прошествовал к приёмной, ощущая спиной пристальный взгляд Поттера. Что за нелепый разговор.

И лишь получив пергамент с печатью и подписью министра, на котором ещё не успели просохнуть чернила, он всё понял.«Передайте мои наилучшие пожелания миссис Малфой» означало «Больше я вам ничего не должен». Гриффиндор, что ж. Выйдя из министерства, Люциус застыл, ослеплённый светом позднеапрельского солнца. Никогда ещё на его памяти дневной свет не был таким ярким. Запахи листвы, гомон прохожих – всё это оглушало. Ему потребовалось время, чтобы успокоиться перед аппарацией. Дома Люциуса не ждали так рано. Увидев его в дверях гостиной, Драко выронил книгу, Нарцисса – неизменную вышивку.

– Что?..

Не найдя подходящих слов, он протянул пергамент, и они вцепились в него, судорожно вчитываясь в строчки, которые наверняка прыгали перед глазами.

– Пресвятые драконы! – Нарцисса неаристократично плюхнулась на диван, закрыв лицо руками. – Неужели…

Министерство потребовало от них компенсации, которая была бы поистине грабительской, если б все их доходы учитывались официально. А так – незначительная, в общем-то, сумма. Небольшая плата за жизнь, свободу и полное восстановление в правах. Драко поднял на него сияющие глаза, неверяще улыбаясь. Всё. Вот теперь – всё.

Зазвенели сигнальные чары – Нарцисса готова к выходу. Люциус ещё раз глянул на себя в зеркало. Держать спину, всегда. «А сколько раз допустимо согнуть её, чтобы остаться Малфоем? Ни разу? Но я сделал это, и не жалею. Деревья не гнутся, но ломаются, а тростник гнётся, но потом поднимается вновь». Он смахнул с рукава невидимую пылинку и вышел в коридор, встречая улыбающуюся супругу, которая была просто прелестна в гладком платье цвета шампанского. Рука об руку они прошествовали вниз, приветствуя оживлённо гомонящих гостей. Их было не так много: Паркинсоны, Гринграссы, Фелиция Розье с детьми – близнецами Геллой и Гектором и, конечно, Драко с Асторией. Люциус с неподдельной теплотой улыбнулся родителям невестки – Корделии и Гидеону. При первых же слухах о появлении Волдеморта (надо же, он уже может произносить его имя, пусть и мысленно), Гринграссы уехали на континент, но по окончании войны вернулись, даже и не думая разрывать многолетнюю помолвку Астории и Драко. Мало того, Гидеон на свой страх и риск помог ему провести несколько не вполне законных операций по переводу средств в ценные бумаги. И как только Драко осмыслил содержание выхлопотанного Поттером помилования, то сразу же аппарировал к Гринграссам – с тем самым заветным пергаментом и фамильным обручальным кольцом. Что ж, Люциус и Нарцисса возражать не стали, хотя, согласно традициям, было бы уместно выждать ещё пару лет. Но после войны молодые люди торопились жить – заключать браки, рожать детей. Да и Драко уже не был тем неуверенным в себе, запуганным подростком – такому не поуказываешь. Они все повзрослели за этот год. Поэтому Люциус благословил скоропалительный брак и даже принял желание сына жить отдельно, но тут, конечно, не обошлось без уговоров со стороны Нарциссы. «Они хотят начать с чистого листа, постарайся понять.» Было чертовски тяжело осознавать, что единственный сын покидает родовое гнездо, что их внук появится на свет не под этой кровлей. «О, да Мордреда ради, дети же не в Китай перебираются, а всего лишь в соседнее графство! И потом, они, быть может, ещё переедут к нам. Дай Драко время…»

Вот так и вышло, что Драко и Астория (а через год ещё и Скорпиус) жили пока на вилле «Шиповник» – в небольшом особняке, утопающем в буйно разросшемся кустарнике. Они виделись почти каждый день, обедая или ужиная вчетвером; дети частенько оставались у них ночевать, для Скорпиуса в Мэноре была оборудована шикарнейшая детская: именно там он сделал свои первые шажки. Так что одинокими себя Люциус и Нарцисса не ощущали. Да и некогда им было скучать. Люциус принялся за переоформление бумаг, подсчёт финансов и анализ порядком запущенных дел. Спасибо, что управляющие подобраны достойные, проверенные временем (некоторые начинали служить ещё при его отце) – больше положенного не воруют. Нарцисса, покончив с экзекуцией коллекции вышивок, сразу же принялась за ремонт. Перестановка, замена мебели и драпировок, покраска, новые ковры и шторы. Обновление коснулось даже тех комнат, в которые долгие годы никто не заходил, кроме домовых эльфов. Глядя, как запыхавшаяся супруга бойко командует бригадой строителей-реставраторов, Люциус настоятельно попросил не трогать его кабинет и спрятался там, получая время от времени гигантские счета – сводки с ремонтной передовой. Он понимал чувства Нарциссы и не препятствовал её стремлению изгнать всякую память о прошлом. В результате дом стал ещё прекраснее (если такое вообще возможно), а гостиную он сам начал узнавать только недавно. Затем настала очередь сада: там поселились лучшие сорта роз со всего магического мира. Люциус безропотно подписывал счета. Такой оживлённой и радостной Нарцисса не была со времени рождения сына, а это было дороже всех галеонов. Наверно, он никогда не избавится от чувства вины перед ней…

Словно услышав мысли Люциуса, супруга легонько сжала его предплечье, улыбнулась, глядя снизу вверх и шепнула:

– Можно переходить к ужину.

Тот кивнул и привычно объявил:

– Прошу всех к столу.

Гости прошли в соседнюю комнату, где их ожидал праздничный стол – роскошный даже по меркам Мэнора. Есть достойный повод. Хотя, о нём-то никто и не заговаривал. Они беседовали, делились новостями, вспоминали какие-то случаи из юности, а если случайно упоминали тех, кого больше нет, то легко, по-светски, переводили разговор на другое. Люциус ухаживал за дамами, Нарцисса занимала джентльменов, Драко с Асторией болтали с близнецами и Панси. Затем, после недолгих уговоров, Нарцисса поиграла немного на рояле. Вполне достойный праздничный вечер.

Проводив гостей и пожелав спокойной ночи детям, Малфои-старшие, не сговариваясь, прошли в кабинет Люциуса. Там Нарцисса уселась в своё кресло, сбросив туфли на ковёр, а перчатки – на столик, и стала похожа на капризную принцессу, сбежавшую с бала. Люциус прошёл к бару, налил в бокалы крепчайшего бренди и протянул один жене. Та молча приняла его, чуть кивнув в знак благодарности. Они пригубили обжигающий напиток, едва ли чувствуя его благородный вкус. Люциус смотрел на неё. Когда они перестали спать вместе? После возвращения Волдеморта Нарцисса ещё приходила, льнула к нему так отчаянно, а потом шептала, еле слышно: «Он ужасен, Люциус. Ты разве не чуешь, как от него пахнет? Дохлыми змеями, гнилью и тленом, могильным тленом…» Он лишь обнимал её в ответ, стараясь согреть. После Азкабана они лежали рядом, но не вместе: точно те двое из старой легенды, разделённые рыцарским мечом.** А потом Нарцисса стала уходить в спальню, где жила во время беременности. Но сейчас, глядя, как она устало склонила голову и прикрыла глаза, Люциус всей кожей ощущал, что они близки, как никогда. Чувствовала ли она то же самое? Наверняка. Иначе они не сидели бы в этот день вот так, сбросив маски. Молча, они всегда делали это молча. За исключением одной-единственной ритуальной фразы, которая звучала словно одинокий удар колокола. Нарцисса приоткрыла влажно блестевшие глаза и тихо сказала:

– Мне не хватает Северуса.

Простая эпитафия на тяжёлом сером камне, под которым каждый из них похоронил что-то своё. Кто отдал больше? Они не будут считать. Люциус отставил опустевший стакан и подошёл к креслу жены, опускаясь на ковёр, судорожно стискивая шёлк платья, обнимая её колени. Она тоже склонилась к нему, помогая разделить скорбь и усталость. Так они и сидели в отблесках затухающего каминного пламени, точно Гензель и Гретель из старой сказки, потерянные и одинокие в страшном тёмном лесу. Лишь в этот день они могли позволить себе такое.

В день очередной годовщины окончания Второй Магической войны.

*Уход Малфоев с поля битвы взят «по Йетсу»

**Тристан и Изольда

========== Глава 2 ==========

Билл Уизли проснулся от того, что кто-то скрёбся в ставни. Сонный, он приподнялся на локте, пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте спальни. Так, стоп. Какие ещё ставни? А. Он же в «Ракушке». Билл медленно опустился на подушки, но запоздалая осторожность не помогла – в голове взорвалось первосортное похмелье. Он беззвучно застонал. Чёрт, как всегда: стоит только выпить, и он просыпается в три утра, самое гадкое время суток. До рассвета далеко, сердце бухает кузнечным молотом, во рту стоит мерзкий вкус, да ещё ракушки эти. Высохшие, выбеленные солнцем и солью раковины устилали всё побережье, и прибой перекатывал их, производя жуткий всепроникающий шелест, который он и принял за стук в окно. Иногда ему казалось, что стоит распахнуть ставни, и в проём вместо свежего морского воздуха ворвётся поток мёртвых ракушек, засыплет всю комнату и погребёт его под собой, всё так же мирно шурша при этом. А ведь раньше они с Флёр так любили лежать в этой спальне и слушать разговор прибоя и ракушек, гадая, о чём же сегодня их беседа…

Билл вздохнул. Ну вот зачем его вчера сюда принесло? Он смутно помнил, что решил прогуляться и брёл по какому-то парку, а вот потом… Мерлин! Получается, он аппарировал пьяным? Это уже серьёзно. Он медленно поднялся с постели и спустился в гостиную, а оттуда прошёл в кухню, ни разу не споткнувшись при этом, и даже на лестнице не замедлил бесшумных шагов. С недавних пор он вполне прилично видел в темноте. С недавних пор, да. Билл зажёг плиту и поставил чайник. С огнём стало уютнее, а шум закипающей воды приятно разнообразил безжизненный ракушечный шорох. Сколько же он здесь не был? С последнего визита прошло месяца три. Он тогда снимал тяжёлые зимние ставни. Зачем-то. «Ракушка» пустовала уже полтора года – ещё одна покинутая раковина на песчаном берегу. Билл нашёл себе маленькую квартирку в Лондоне, неподалёку от министерства. Он просто не мог оставаться здесь после того, как Флёр и Вики уехали. Насовсем. Это случилось не внезапно, не вдруг. Однажды, примерно через полгода после окончания войны Билл впервые заметил это в её глазах. Паника, еле сдерживаемый ужас и… отвращение? Он тогда моментально скатился с неё, и Флёр, приподнявшись, обеспокоенно забормотала, натягивая одеяло повыше:

– Что, милый? Что случилось?

Билл молчал, стараясь отдышаться и унять дрожь в руках. Это ему следовало спрашивать «что случилось»: почему она только что глядела на него, как на насильника, и почему сейчас судорожно прикрывала грудь одеялом. Но Флёр смотрела на него с такой заботой, что он решил – почудилось. И даже почувствовал себя виноватым. Конечно, после войны у них всех нервы были ни к чёрту, но это уж чересчур. Он извинился тогда, пробормотав что-то про усталость, но не забыл. И вскоре знал наверняка: жена его с трудом выносит. Мерлин. Даже сейчас эта мысль отозвалась тупой болью где-то внутри, а уж тогда… Но Билл всегда был реалистом. И умел наблюдать. Он долго и мучительно думал, почему же так вышло, перерыл гору книг. В них не было единого мнения о вейлах: как и всё, что связано с любовной магией, их природа была двойственной, и вейл относили то к тёмным, то к светлым созданиям. Но как бы то ни было, Флёр, похоже, чуяла в нём метку оборотня, его тень. Помимо любви к полусырым бифштексам, Билл приобрёл обострившийся слух и обоняние, ночное зрение и бесшумную поступь. Он также заметил, что его глаза посветлели – из карих стали ореховыми, почти жёлтыми. Для обычных магов это осталось незамеченным, но кто знает, что могла разглядеть Флёр? Возможно, вейла в ней воспринимала Билла как тёмную тварь и кричала об опасности. Возможно, от него шёл дурной запах – вроде той вони, которую он ощутил, когда Грейбек раздирал на нём куртку, стремясь добраться до груди и вырвать сердце.

Могло быть и ещё одно объяснение. Флёр прекрасна и любит прекрасное – это в её крови, в этом она вся. Приехав в «Ракушку», она всего за пару дней превратила старомодную развалину в очаровательный «заго`одный домик». Даже мялка для картофельного пюре – чёртова мялка для простецкой картошки – у неё была выточенной из клыка какого-то морского зверя, с фигуркой греческого Тритона на рукоятке. Билл чувствовал, что на улице на них все оборачиваются, и видел, как тяжело ей даётся обычная грациозная походка (плечи прямо, подбородок вверх), когда в спину несётся удивлённый или, что ещё хуже, сочувственный шёпот. Он знал, что стоит ему широко улыбнуться, и обезображенная половина лица собирается уродливыми складками, превращаясь в гротескную маску театра абсурда. В первые дни Билл просто не мог подойти к зеркалу, а она безостановочно повторяла, что любит его и его шрамы. Самое поганое, что это было правдой. Флёр Делакур, которая никого и ничего не боялась и могла одним взмахом ресниц уложить на лопатки любого парня, – в его присутствии она становилась покорной, нежной и какой-то домашней, что ли. Малышка Фло. Она действительно любила его и при этом не могла, просто не могла быть с ним. Билл всё порывался начать разговор, но заготовленные слова исчезали, стоило лишь встретить тёплый взгляд её лучистых глаз, из которых – он знал – в любой момент мог выглянуть затравленный зверёк. А сама она будто и не замечала перемен в себе. Кто бы там что ни думал, но Флёр была воином по натуре – недаром её избрали для участия в Тримудром турнире. И она ещё целый год упорно тащила разбитую семейную лодку по пустынному ракушечному берегу, мучая и себя, и его, пока однажды всё не рухнуло с треском. В тот день Вики захныкала в детской, и они вошли в её проходную комнатку с двух сторон. Билл оказался ближе: он протянул было руки к плачущей дочери, как вдруг услышал:

– Не т`огай её!!!

Хищно раздувая тонкие ноздри и разведя руки, Флёр ринулась вперёд, заслоняя от Билла его собственную дочь. Он так и застыл, ошеломлённо глядя на неё – соколицу, закрывшую собой гнездо от страшной опасности. Самый древний, самый безусловный женский инстинкт – даже палочку не достала. «Вот и всё», – понял он, медленно опуская руки. «Всё». На лице Флёр ярость и готовность к битве сменились растерянностью и ужасом.