Текст книги "Верность (СИ)"

Автор книги: tarpusha

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Но что-то было не так. Анна протянула руку, чтобы дотронуться до мужа, и кружевной воротник любимого пеньюара коснулся её щеки. Вдохнув еле слышный, удушающе-сладкий запах, Анна вспомнила – давным-давно тетя Липа подарила ей “ужасно дорогие”, как она выразилась, духи, к аромату которых Анна сразу же прониклась ненавистью. Не желая откровенно обижать родственницу, Анна оставила флакон на полочке в ванной и забыла про него.

«Нежинская! Разумеется, они ей понравились!» – вцепившись в ворот, Анна дернула ткань.

Пуговки посыпались на пол.

– Что случилось?

Анна соскочила с постели, содрала с себя пеньюар, бросила на пол. Оставшись в одной сорочке, она оглядела себя и едва не расплакалась.

– Она все испачкала! Я грязная!

Штольман обнял ее и успокаивающе пробормотал: – Анечка, ну какая ты грязная? Нина наверняка замордовала тут всех своими водными процедурами… – он едва не хлопнул себя по губам, видя, как сжалась Анна при упоминании этого имени.

– Пусти, – засердилась Анна, отталкивая его руки.

– Я не могу так. Мне надо сначала… смыть ее с себя. Пусти, Яков!

Он вздохнул.

– Хорошо. Только не беги сейчас, подожди здесь. Я приготовлю тебе ванну.

Ощущая босыми ногами прохладу навощенного пола, Анна отвернулась к кровати и стукнула кулаком в подушку.

…

Через несколько минут Штольман вернулся. Вся постель была распотрошена, наволочки и простыни сняты. Сама Анна стояла у раскрытой дверцы шкафа, придирчиво принюхиваясь к каждому предмету одежды, а на полу росла кучка забракованного ею белья.

– Все выкину! Все! – с отвращением бормотала она, отбрасывая белую блузку.

– Мебель сменить? – улыбнулся Штольман, заметив залитую свечным воском тумбочку.

С сердитым фырканьем Анна захлопнула дверцу и босиком выбежала из спальни. Добежав до ванной комнаты, она замерла на пороге. Сделала шаг назад, уперлась спиной в шедшего следом мужа.

– Яков… Что это?

Он пощекотал ее затылок губами.

– Ванная.

Штольман отнюдь не был декоратором, поэтому свечи были расставлены не красиво, а безопасно. Пушистые полотенца были брошены прямо на пол, образуя мягкую дорожку. От глубокой фарфоровой ванны подымался пар, а воды даже не было видно – головки астр, георгинов и каких-то красных ромашек, название которых Анна забыла, создали на поверхности переливающийся всеми красками осени восхитительный узор.

Она тронула махровый ковер, качнувшийся под ее ладонью.

– Когда ты успел?

Анна взглянула на мужа. Нежная улыбка на его лице растопила навеянный сном страх и раздражение от бесцеремонности Нежинской.

– Ясь… Так красиво…

– Это ты красивая. Извини, милая, я немного разорил наши клумбы, – он протянул руку к ее волосам и вставил мелкий цветочек в прядь.

Анна вздохнула. В затуманенном паром зеркале ничего не было видно.

«И хорошо, а то мне кажется, что там Нежинская…»

Она чуть отодвинулась. Приподняла подол длинной ночной рубашки. Спустила панталоны, отбросив шелк босой ногой. Скрестила руки, ухватила ткань пальцами, потянула через голову.

Яков вдохнул и забыл выдохнуть. Он так давно не видел Анну обнаженной, что сейчас замер, жадно глядя на открывающийся вид.

Белое кружево упало на полотенца.

Заголившись, Анна пробормотала: – Пожалуйста, не трогай меня пока. Я хочу к тебе чистой…

Непонятный звук за спиной удивил Анну, и она обернулась.

Штольман стоял у двери, потирая рукой затылок – чтобы не схватить жену в объятия, он сделал неловкий шаг назад и ударился о закрытую дверь. Глаза его сверкали, грудь неровно вздымалась.

– Я быстро, – Анна поставила одно колено на бортик ванны, изогнулась, чтобы опереться о стенку.

Что-то прохрипев, Яков откашлялся.

– Не надо быстро, милая.

Взгляд его будто приклеился к роскошным бедрам жены.

– Ты очень красивая. Пожалуйста, постой так еще немного.

Не послушавшись, Анна ступила одной ногой в воду и покачнулась.

– Ой! – она вытянула руку для равновесия и схватилась за поданную широкую ладонь.

– Я нечаянно…

– Держу тебя.

Опираясь о руку мужа, постанывая от удовольствия, Анна медленно опускалась в ванну, и бедра ее, белый живот и плечи постепенно скрывались под ковром из цветочных головок.

Штольман зачем-то обтер ладонь о брюки.

– Не горячо?

Анна с наслаждением растянулась в горячей воде. Приподняла стопы, пошевелила пальчиками. Выгнулась так, что намокшие венчики астр обласкали груди и соскользнули, заключив их в бело-розовые ожерелья.

Покачав головой, Анна тихо прошептала: – Нет…

Укрытая цветочной пеной, она огладила себя ладонями везде, где только смогла, смывая запах противных духов и Нежинской. Запрокидывая голову, прополоскала волосы, распутывая их пальцами.

Яков смотрел, не отрываясь. Лицо Анны раскраснелось, расслабилось, горькая складка ушла. Внезапно Штольману стало душно, и он расстегнул верхние пуговицы на рубашке.

В ладонь Анны попал вихрастый темно-красный цветочек. Она поднесла его к лицу, вдохнула пряный аромат.

– Бархатец…

Она провела мягкой щеточкой по шее.

Сглотнув, Яков протянул руку.

– Позволь мне.

Бережно, почти не касаясь, он обвел лепестками тонкие косточки ключиц, прошелся по плечам. Обмакнул ладонь в кипенные венчики у грудей. Анна вновь выгнулась, подставляя белые полушария под ласковые пальцы.

– Подними бедра, – потребовал он хрипло.

Горячая вода и горящий взгляд мужа сделали свое дело. Анна почувствовала себя чистой. Взметнув волны цветов, она одним неуловимым движением перевернулась в ванной, встала на фарфоровое дно коленями, оперлась костяшками пальцев.

У Штольмана вновь пресеклось дыхание.

Мокрые лепестки на полных розовых ягодицах, тонкая талия. Касающиеся цветов груди. Длинные волосы, плавающие в воде, будто водоросли вокруг русалки.

Он молниеносно избавился от рубашки, рванул пуговицы на поясе брюк, но Анна нетерпеливо плеснула бедрами, и он замер.

– Ясь, потри спину, пожалуйста…

«Спину. Потереть. Это надо руку поднести и… Руку, Штольман…» – он уже взмок так, будто сам купался в этой горячей воде, а конца его пытке видно не было.

Зачерпнув в ладонь красно-желтые лепестки, он провел ими по розовой коже. Анна изогнулась под его движением, расставила колени шире, раскрыла бедра. Яков сжал кулак, из которого закапала вода.

– Вот здесь еще, – хихикая про себя, Анна выпятила попку.

«Здесь», – мысли длиннее Штольману уже не удавались.

Поймав пушистый венчик, Яков провел им меж бедер Анны, и она тихонько вскрикнула. Он огладил длинными пальцами нежную кожу там, где расходились ее бедра. Пощекотал цветком по темным волосам. Нажал сильнее. Бедра ее внезапно сжались вокруг его руки, вода выплеснулась на пол. Анна ахнула и закачалась на его пальцах.

– Я-а-сь, – постанывала она, пока Яков смотрел на влажные бедра своей любимой, и пот его смешивался с цветочной водой.

…

– Ясь… – она встала на коленях.

– Да, – он распрямился, подал ей руку.

Анна встала во весь рост. Взглянула в глаза мужа, ставшие угольно-серыми, и его тяжелый взор вновь зажег огонь в ее чреве, будто она и не побывала на небесах минуту назад.

– Сс… спа…

Штольман нашел в себе силы улыбнуться.

– Всегда пожалуйста. Подать тебе полотенце?

Анна кивнула. Он помог ей перешагнуть высокий бортик, накинул полотенце, промокнул стекающие капли осторожными движениями. Прижал её к груди – влажную, распаренную. Сладкую. Лизнул чистейшую кожу на скуле.

– Не пахнет ничем? – Анна все еще сомневалась.

– Дай-ка проверю…

Губы ее он осязал так долго, что Анна забыла, о чем спрашивала. От губ он перешел к ушку. Шее. Ключицам. Взяв в ладони полные груди, он обвел языком торчащие соски, отфыркиваясь от попадавших в рот лепестков.

Анна держалась за широкие, скользкие его плечи, и бедра ее подергивались. Он крепко ухватил ее за талию, опустился на колени. Ощутил чистый, незамутненный запах ее желания. Поднял голову, и Анна задохнулась – такое обожание было в его взгляде. Такая жажда.

Он еле заметно улыбнулся.

– Пахнет.

– Ч-чем? – прошептала она.

– Тобой, моя любовь.

До спальни они не дошли.

========== Глава 21. На каждого хитреца ==========

Приняв арестованную, сонный охранник камер предварительного заключения расписался в бумагах и пробурчал:

– Поезжайте домой, Зюкин, утром вашу красотку будут допрашивать. Сейчас нет никого. Один я тут… Кьеркегора почитываю.

– А… Кого? Эта женщина – особо опасная террористка! Околоток наш подожгла! Кондрат Лексеич сказал – требуются повышенные меры безопасности! – Зюкин хотел как следует исполнить поручение околоточного Ляпкина.

Охранник бросил взгляд на худенькую дамочку. Дрожащая Нежинская, у которой от холода и перспективы заточения зуб на зуб не попадал, в грязном платьем и торчащими во все стороны патлами походила не на врага империи, а на избитую сутенером дешевую проститутку.

– Лексеичу – привет и поздравления с заслуженным юбилеем. Но заработался он у вас, как есть заработался, – вежливо охлопав новоприбывшую в поисках спрятанного оружия, дежурный усадил ее на стул у конторки и ушел в темноту тюремного коридора.

– Кого тут бояться, Зюкин? Вы еще скажите – в кандалы её…

Призрак императора, не пожелавший оставить возмездие на волю случая, возмутился.

– Не верит! Не верит, муравьев ему в штаны!

Деревянная метла несильно пнула под коленку юного городового, стоящего рядом с арестованной. Охнув, Зюкин схватился за ногу и не увидел, как чернильница у ладони Нежинской взмыла в воздух и полетела вслед охраннику.

Начитанный служивый громко выругался и, топоча, вернулся на пост.

– Это она? – потирая ухо, охранник с недоверием уставился на дамочку, рука которой была замазана в чернилах.

– Не я… Не я это… – неслышно бормотала павшая духом Нина Аркадьевна, пока двое мужчин под руки несли ее в камеру.

…

«Почему на меня все это, за что? Околоток этот странный, дог в слюнях… Чернильница… Может, я действительно схожу с ума?» – усевшись на холодный и твердый топчан, Нина горестно держалась за челюсть.

«Обратиться не к кому, кто ж мне поверит, что я у Штольмана дома сидела безвылазно… И кто Смолякова убил? Третье отделение – это не шутки. Тут мне нападение на корону могут приписать, а это уже серьезно. Начнут спрашивать, кто сообщники, где тайная квартира, пароли-явки. А что я скажу? Оно как-то все само? Кошмар какой-то. Они же и пытать меня будут!»

Сделав два шага от шконки, Нина стукнулась в темноте в каменную стену, и искры брызнули у нее из глаз.

«О! Совсем забыла, сделка же еще не выполнена! Ну-ка, ну-ка…»

– Дьявол! Бес! Как тебя там… Все еще хочешь мою душу? – все громче взывала она, пока в дверь не стукнуло что-то тяжелое.

– Заткните фонтан ваших бредней, дамочка, у нас экспертиза на невменяемость хорошая, – охранник сунул железную чашку с водой в лючок двери.

– Ложитесь спать. А то к Черной Верке пересажу, она любит худеньких.

Стукнув зубами о край чашки, Нина глотнула воды и всхлипнула.

«Гадость какая. Верка Черная, казематы… Почему этот мутный не приходит?»

– Тот, кому нужна моя душа, – прошептала Нежинская трагическим шепотом, – пожалуйста, помоги мне!

Она вздрогнула. Хотя в камере не было света, Нина отчетливо узрела возлежавшего на шконке красивого молодого человека. Юноша помахал в воздухе ногой в белоснежном штиблете и отчаянно зевнул.

– Чего изволите, сударыня?

– Эээ…

– Этого нет, – штиблеты сменились на сафьяновые башмаки с загнутыми носами

– Простите… Не знаю, как к вам обращаться… Вы в тот раз предлагали… Можно еще попробовать?

Али-баба в белом бурнусе уселся по-турецки.

– Сменить тело? Признаю, о сердцевина сладчайшего персика, промашка с вашей Штольман вышла. Но вы сами виноваты – не предупредили, а мы тут, знаете ли, не всевидящие.

– У меня крайний случай! – Нина даже взвизгнула.

Губы ее дрожали, сердце колотилось где-то под горлом.

“Ну пожалуйста! Ты мне должен, тварь адская! Давай!”

– Да? – Али-баба хмыкнул. – Разве что в виде исключения… Кого осчастливить на этот раз?

От воцарившегося в камере холода мысли у Нины текли медленно. Она перебрала в уме высокопоставленных знакомых.

«Кто из них благополучен? Кого я знаю так, чтобы не попасть впросак с привычками и родственниками? Великая княжна Мария Александровна? Вышла замуж за принца Альфреда, сына королевы Виктории, богата, как Крез, папаша отстегнул невиданное наследство… Но ей уже сорок два года. Нет, не пойдет».

Вспомнив о возрасте, Нежинская переключилась на царственных дочек.

«Принцесса Аликс? Нет, цесаревич Николай мне вовсе не нравится, да и ответственности сколько. Её сестра Элис, княгиня Елизавета Федоровна? Уже десять лет замужем. Вот! Принцесса Мария, двадцать лет, красавица, как раз недавно вышла замуж за наследного принца Румынии. А у того, по слухам, есть любовница – значит, и я смогу развлечься. Но Румыния? Черт с ней, не Бразилия, может, и Якоба когда-то увижу. Перед двадцатилетней принцессой он не устоит!»

– Любезный, я выбираю принцессу Марию Эдинбургскую, – решилась она, пряча замерзшие ладони подмышками.

Юноша задумчиво осмотрел Нежинскую.

– Прошу простить, о богиня тундры. Мне надо в библиотеку.

Не уходя никуда, молодой человек вытащил из воздуха старинную черную книгу, надвинул на нос очки, полистал страницы. Из-за обложки фолианта до Нины донеслось разочарованное бурчание.

– Принцесса Мария. Муж – будущий король Румынии. Сын – будущий король Румынии. Станет королевой Румынии в одна тысяча… Какая скука, – юноша захлопнул фолиант и вытащил дешевенький гроссбух.

В воздухе ощутимо запахло лекарствами.

– О, тут интереснее…

– Уважаемый, мне подходит, – внезапно Нине понравилась перспектива стать королевой в свободной нравами балканской стране.

«Румынский учить, боже… Но не на каторге же гнить».

– Проверьте там у себя, чтобы она не умела… э… перемещаться самостоятельно.

Представитель зла заржал.

– Хотите в колясочке, о аромат карминовых чернил? Или на ручках?

– Нет, нет, я не то имела в виду! – вздрогнув, Нина вспомнила о необходимости точных формулировок.

– Чтобы она не смогла вернуться в свое тело, как Анна Штольман. И чтобы у меня там… в ней… не было больше неприятностей. Войн, обвинений, дворцовых переворотов. Я хочу покоя. И еще знать румынский…

Али-баба повелительно воздел ладонь к потолку.

– Достаточно! Но с этой минуты – никаких более просьб о помощи! Это понятно, орхидея моя благовонная?

– Да-да, понятно! Только пожалуйста, еще…

– Что еще? – из кружки с водой внезапно вынырнул огромный джин и навис над Нежинской, испугав ее до смерти.

Она присела на дрожащих ногах, но любопытство было сильнее страха.

– Вы не могли бы сказать, кто убил моего мужа, Смолякова? Я этого точно не делала…

Джин свернулся в кружку и гулко захохотал там, расплескивая воду.

– О моих очей тупи… пардон, царица! Конечно, это вы сделали. Глядите, слепоокая.

В середине камеры вдруг возник прилавок, за которым склонился доброжелательного вида аптекарь с пейсами на благообразном лице.

К прилавку подошла сама Нина и попросила: – Любезный, мне бы кокаину, муж зубами мается.

Подняв голову, аптекарь почесал затылок под кипой.

– Уважаемая, к сожалению, сейчас нет. Приходите вечером, но деньги вперед. Мне еще закупиться нужно.

Нежинская пожала плечами – вечером так вечером, зубы то не ее, оставила рубль и вышла из помещения. Стоявший за ней низкорослый мужчина невнятной наружности отвернулся к стене, а затем вышел следом, так ничего и не купив.

Через пару минут в аптеку влетел мальчишка с запиской, к которой было приложено десять рублей.

– Господин, это от той дамы, что хотела кокаин! Она передумала! Вот, от нее…

Аптекарь прочитал записку и пробормотал: – Желание покупателя – закон.

Дернувшись, Нина потянулась к живой картине: – Я не писала никаких записок… Это не я!

Вновь она подошла к прилавку и постучала по дереву пальцем. Седой аптекарь, узнав давешнюю покупательницу, осторожно, через тряпочку, подхватил в ящике непрозрачного стекла пузырек с притертой пробкой и выставил его на прилавок. Нина взяла двумя пальцами баночку и опустила в ридикюль.

– И что? – возмутилась Нежинская.

– Я разве била его бутылкой? Да это наверняка Анна Штольман! Это все она!

Максимилиан Смоляков достал из секретера темный флакончик, насыпал порошок на зуб. Запил водой. Сглотнул. А затем, широко разевая рот, задергался на кресле, захрипел и в судорогах упал на пол.

Свет в камере померк, а холод проник до костей. Нина догадалась.

“Тот старик, дальний родственник императорской семьи, назвавшийся Михаилом. Тот, которому я передавала информацию о железной дороге Макса. Старик говорил, что его человек встретится со мной, вот он и встретился, и заменил кокаин на отраву”.

– Он за мной следил! Но он же обещал, что я не пострадаю! Что они убьют Макса без меня!

Джин окрутил ее мутным хвостом, словно удав, и уставился ей в глаза с улыбкой, от которой у Нины душа ушла в пятки.

– Обманули, да? Какая неприятность. Бывает. Кстати, этот Михаил скоро задешево купит дорогу Смолякова – ваш шпионаж помог ему почти разорить железнодорожное общество. Вы ему не нужны. Как и Румы…

Не дослышав тяжелый, гулкий голос, Нина Аркадьевна без чувств упала на каменный пол. Джин исчез, будто и не было.

…

Из замочной скважины в камеру втянулся император и боязливо заглянул в кружку.

– Эт-та… Лед вам в сердце… Ну с кем ты связалась, болезная, а еще при дворе служила… Даже жалко тебя стало. Не буду рыженькому рассказывать, что его мать такая…

Женщина на полу открыла глаза, мило улыбнулась и что-то забормотала, с недоумением оглядывая свою одежду.

В тарабарских словах её встречались и знакомые: – I’m a princess! Princess Maria! Why does nobody believe me? I do not want more drugs (Я принцесса Мария. Почему мне никто не верит? Не хочу больше порошков).

– Такая дура, – вздохнул император и вылетел из камеры.

…

На окраине Шотландии, в ветхой каменной больнице для умалишенных, обнесенной высоким забором, царила тишина. В женской палате лишь изредка взвизгивали те пациентки, на кого не подействовало снотворное.

Нина открыла глаза. Повернулась на постели. Села, скрипнув ржавыми пружинами, и тут же ей в голову прилетела подушка, а с соседней койки донесся грубый женский голос, выхрипывающий английские слова:

– Ты, принцесса клятова… Хошь спи, хошь не спи, слуг с опахалами нету. Тока не вертись, а то санитаров позову. Они тебе и чаю в постель… И рубашку смирительную…

Нежинская взглянула в окно и очень удивилась. Отражение её вовсе не походило на красивое лицо дочери герцога Эдинбургского и великой княжны Марии Александровны.

У изголовья старой кровати косо висела бумажная табличка, на которой по-английски было выведено: “Принцесса Мария Эдинбургская. Режим мягкий. Родственников нет”.

========== Глава 22. Утро нового дня ==========

– Мама! Мам! – в дверь спальни нетерпеливо толкался Дюк.

– Аннушка! – требовательно звал голос Марьи Тимофеевны, ей вторил глубокий баритон Виктора Ивановича:

– Яков Платонович! Анна с вами?

Штольман приподнялся на локте и взглянул на жену, уткнувшуюся в подушку.

Анне в который раз за сегодняшнюю ночь снился сон. Сперва мрачный, где она едва не плакала от боли, а вокруг плыл багровый туман и нагло ухмылялись злые лица. Но затем что-то произошло, туман испарился, зло исчезло. Начался рассвет.

И рассвет этот принес счастье.

Она гуляла по саду, полному роз. Через ухоженные кусты восходящее солнце нежно высвечивало прозрачные лепестки, придавая им волшебные оттенки, а к каждому кусту была прикреплена табличка. Неспешно ступая по мягкой земляной дорожке, Анна крутила головой, любовалась на полыхающее великолепие, бережно отводила разросшиеся побеги. С каждым шагом на душе её становилось все легче.

Алая красавица с края первого куста уронила лепесток, и он, влекомый неслышным ветром, лег на щеку Анны. Будто поцеловал. На табличке было выведено «Любимая».

Дотронувшийся до бархатной кожи Штольман замер. От улыбки Анны сердце его словно перевернулось в груди, а затем забилось вновь ровно и часто.

«Сердце моё» – назывался следующий сорт. Губы Анны защекотало. Она коснулась ими нежных лепестков и вдохнула аромат, напомнивший о томительных ласках Якова.

Завороженно наблюдая за приоткрывшимися губами жены, Штольман сглотнул, удержав себя от поцелуя.

«Да подождите же вы ломиться. Пусть Анечка досмотрит».

Согретый ее дыханием, бело-розовый бутон медленно раскрылся и выкатил на подставленную ладонь маленькую грязную монетку. Анна склонилась, чтобы рассмотреть чеканку получше, и ахнула – прямо на глазах монетка стала увеличиваться в размерах.

Появившийся рядом Дюк заливисто рассмеялся.

– Мама! Смотри!

Анна отступила на шаг, затем на два. Удивленно протянула руку. Впереди, расталкивая куртины, вырастал замок – с крепкими каменными стенами, посверкивающими на солнце окнами. Башенками, которые так любил лепить Дюк в своих песочных творениях.

И что-то еще, очень доброе и удивительно надежное, снилось Анне в этом сказочном сне. Но пронзительный звук разбудил её, и она распахнула глаза.

Штольман натягивал рубашку на широкую спину. На шуршание одеяла он повернулся к жене и застыл, запутавшись пальцами в пуговицах. Взгляд его Анны был таким… мягким. Сладостным. Зовущим. Яков сел на постель, зарылся в каштановые пряди, все еще пахнущие цветами, и порадовался, что предусмотрительно закрыл дверь на ключ.

– Доброе утро, Анечка.

Длинными пальцами Яков легко погладил её по кружеву на груди, зацепил ажурные тесемки.

Притиснул жену к своему крепкому телу и прошептал на ухо: – Скажу им, чтобы приходили позже. Мы заняты.

От жарких поцелуев и громкого удара в дверь Анна полностью проснулась. Фыркнув, она подтащила одеяло и набросила на голову мужа, уже забравшегося ладонью под рубашку.

– Ясь, ты уверен, что ты старше меня? Иногда мне кажется, что я взрослею, а ты… – с хохотом она шлепнулась лицом в матрас и заерзала в сильных руках.

– Пусти, – зашипела она страшным шепотом.

– Яков Платонович! Немедленно выпустите Аннушку, или мы взломаем дверь!

Когда Штольман взвалил жену на плечо и пошел открывать, смех Анны перешел в истерическое повизгивание.

– Ясь, перестань! Поставь меня!

Приоткрыв дверь, Яков с непроницаемым лицом прижал палец к губам. Поставил Анну на пол. Вежливо предъявил родителям.

Пробормотал ошеломленным родственникам: – Доброе утро, Марья Тимофеевна. Виктор Иванович, как ваше здоровье?

Сцапал Дюка, протолкнул его в комнату, забрал у матушки Анны разулыбавшуюся Верочку и с извиняющей улыбкой вновь закрыл дверь.

Оказавшись на постели, Анна всхлипнула от смеха – такое выражение лица своей маменьки в последний раз она видела, когда та нашла бродячего кота в банке со сметаной.

Дюк молниеносно залез на кровать с ногами и уже примерялся, куда прыгнуть. Верочка что-то радостно лепетала, принимая поцелуйчики от Штольмана. Анна широко расставила руки, и малыши с визгом кинулись ей в объятия, а Яков обнял всех сверху.

– Какие вы у меня… – шептала Анна, задыхаясь от счастья.

Две похожих физиономии уставились на нее, буравя голубыми глазами.

– Грязные? – спросил Дюк.

– Тяжелые? – Штольман снял малыша с матери и сгрузил его на постель.

Верочка смачно поцеловала Анну в ухо.

«Мама нас любит», – авторитетно сообщила она отцу, и тот согласно кивнул.

«Да, ягодка моя. И мы ее – тоже».

…

Наконец Штольман усадил свое семейство рядком и потер подбородок.

– Дмитрий, – он вопросительно взглянул на сына.

– Ты напраздновался?

Четырехлетка замотал головой.

– Еще бабовы и дедовы подарки надо! А мы ночью плохую тетю увезли!

– Да? То-то я удивился, что ее нет. Попозже мне все расскажешь, Дюк.

– Верочка? Ты чем хочешь заняться? – Штольман вытащил палец изо рта дочери и обтер его пододеяльником.

Малышка закрыла рот и подумала.

«Играть!»

– Га! – сказала она категорично.

– Понятно. Анна Викторовна?

Анна потерлась босыми ступнями о бедро мужа.

– Это потом, – улыбнулся он.

Изобразив на лице укоризненную гримаску, Анна встала с постели, накинула чистый пеньюар.

– Пожалуй, мы с малышами поедем в Эрмитаж. Посмотрим картины. Дмитрий Яковлевичу очень полезно, а то он у нас дикарем растет.

При этих словах Дюк картинно рухнул на пол, а затем залез под кровать и запыхтел там, изображая дикобраза в джунглях. Верочка заинтересованно опустила голову и непременно сверзилась бы, но Анна вовремя схватила ее за рубашонку.

– Наследники! – Штольман вытащил сына на свет божий.

– Маму слушаться. Я на службу, вернусь к обеду и мы…

– Сегодня же выходной, – удивилась Анна.

– Узнаю, как без меня шли дела. Когда вернусь, поедем на побережье, там Петр Иванович обещал Дюку свой подарок приготовить.

У малыша открылся рот от удивления, но в дверь вновь постучали, и он отвлекся. Анна пригладила его торчащие вихры. Яков надел пиджак и отпер дверь.

На пороге стояла взволнованная матушка Анны. Придирчиво оглядев Штольманов, она убедилась, что все на месте, а затем подошла к окну и распахнула его настежь.

– Яков Платонович! Почему вас так долго не было?

Штольман поднял бровь. Позволять себя допрашивать он не собирался.

– Дела, Марья Тимофеевна. Сейчас все в порядке.

– Дела? А вы заметили, что с ваших клумб кто-то украл все цветы? И это у начальника Сыскного отделения столичной полиции! Надо все венки на кладбище Лахты проверить, вот что я вам скажу! – непререкаемый тон маменьки породил в Анне новый спазм хохота, и она, согнувшись в три погибели, спрятала лицо в коленях.

Штольман незаметно задвинул валявшийся на полу бутончик под кровать.

– Непременно. Вот прямо сейчас и займусь.

Он поцеловал жену и детей в макушки, и вышел, улыбаясь.

– Все цветы. Какие негодяи…

…

В здании управления полиции на Пантелеймонской Штольмана почти сразу же остановил начальник департамента Замятин, тоже решивший посвятить выходной день службе.

– Яков Платонович, рад видеть. Как ваши личные дела? Разрешились?

От Замятина наверху требовали спокойствия в столице, и он даже не стал слушать ответ.

– Мне доложили, что ночью в Третье отделение по обвинению в терроризме доставили некую Смолякову, бывшую фрейлину её величества.

У Штольмана вытянулось лицо.

«Павел Петрович, не иначе…»

– И что на нее уже заведено дело об убийстве в Москве. Голубчик Яков Платонович, разберитесь, помогите секретчикам, она же вроде как ваша старая знакомая, – Замятин по роду службы помнил все слухи о подчиненных.

Штольман кивнул и поспешил в Секретное отделение, где дежурный агент немедленно просветил его насчет Нежинской.

– Сидит, ваше высокородие, бормочет не по-нашему. Взгляд какой-то безумный. Допросить я не смог, может у вас получится. Но не террористка это никакая, вот вам мое слово, господин Штольман!

…

«Ну, Нина Аркадьевна…» – стоя перед очевидно умалишенной дамочкой, Яков не нашел приличных слов и предпочел промолчать.

Женщина в облике Нины не поприветствовала его ни бранью, ни мольбами о помощи. Вообще ничем не выказала, что знает Штольмана, лишь бормотала на английском, твердо раскатывая букву “р”, и просила провести ее на процедуры.

– Мне от них лучше, – женщина ласково улыбнулась, – пожалуйста, вы же знаете, я всегда по утрам хожу на процедуры. А почему меня перевели? Я хочу к фрейлинам и поиграть с бабушкиной короной…

«Фрейлин и корону», – Штольман вздохнул.

«Тут я бессилен. Разве что послать запрос в Скотланд-Ярд, нет ли в британских больницах женщины, говорящей по-русски и жалующейся на обман. Но ответ займет годы, а Нежинская говорит по-английски. Тупик».

Он вернулся в Третье отделение к дежурному.

– Госпожа Смолякова не в себе. Думаю, не стоит её отправлять в Москву – психиатра мы и сами можем вызвать.

…

– Дядюшка, – Анна укоризненно взглянула на Петра Ивановича.

– Ну ладно, вы с императором – хулиганы великовозрастные. Дюка-то зачем с собой потащили?

Не удержавшись, младший Миронов рассказал племяннице о передаче Нины в полицию, благоразумно умолчав о последовавшем за этим фейерверке.

– Ей и без этого страхов хватило, – Анна вспомнила наводящее ужас существо с десятком лиц, – пусть бы шла куда угодно. Мы с Яковом справились с её кознями.

Петр пожевал губами.

– Месть, Аннет, это совсем не плохо, и я нашему факиру даже благодарен. Ты как знаешь, но я не мог её просто отпустить. Мы её, то есть тебя, из полиции вытащили, в полицию и вернули – пусть теперь перед законом отвечает.

– Ух-ха! Спасибо, подданный! – влетевший в гостиную самодержец перевернулся в воздухе и попрыгал на голове.

– Она уже не в полиции, хаггис ей в гиннес! Она теперь – принцесса Мария!

Хихикнув, Павел Петрович обхватил себя длинными рукавами ночной рубашки.

– Только не та!

Анна махнула рукой.

– Довольно об этом, не хочу больше слышать про Нежинскую. Дядюшка, расскажи лучше подробнее, что ты задумал. Это не слишком сложно для Дюка?

– Во! Я тоже буду искать! Я в Инженерном замке столько кадетских сокровищ нарыл, и не сосчитаешь! – оказавшись за окном, император погремел о подоконник детской лопаткой.

– Ты получше прячь, подданный! Мелкий граф Штольман – он умный!

========== Эпилог ==========

После обеда Штольманы и Мироновы всем семейством выехали на побережье.

Марья Тимофеевна с присущей ей практичностью сразу же углядела забытые на песке шезлонги и, закутавшись в шаль, с комфортом расположилась в одном из них. Тихий осенний полдень Карельского перешейка слабым ветерком овевал ее постаревшее лицо. Матушка Анны поежилась.

– Виктор…

– Да, Машенька? – адвокат закинул ноги с шезлонга на ближайший камень и бездумно глядел в неподвижные облака.

– Они такие маленькие. Что с ними будет?

– Дмитрий и Верочка? А что ты забеспокоилась вдруг, душа моя? Анна молода, Штольман крепок.

– Мне кажется… – Мария Тимофеевна не привыкла к простору Финского залива, серая и холодная гладь которого будила в ней смутные тревоги.

– Мне кажется, им нельзя здесь оставаться.

Смирившись к пятидесяти годам с даром дочери, Миронова стала чаще прислушиваться к собственным ощущениям, и неосознанные предчувствия ее пугали.

– Баба Маша!

– Да, Димочка, – она улыбнулась внуку, и лицо ее разгладилось.

– Пойдешь с нами клад искать? Деда Петя нашел карту, а там крестиком – сокровища!

Большие голубые глаза мальчишки были полны азарта.

Марья Тимофеевна отрицательно покачала головой.

– Беги, малыш, ищи свой клад. Мы с дедушкой Витей вас здесь подождем.

…

Анна с беспокойством наблюдала за сыном, который с легкостью олененка скакал по холмам и гранитным камешкам в поисках обозначенной на “карте сокровищ” одинокой березки.

– Дядя! – крикнула она Петру Ивановичу.

– Там высоко! Не пускай его туда! Дюк! – она поспешила было к камню, но Яков мягко остановил ее, прихватив за талию.

– С ним все в порядке, милая. Он же мальчишка. Верочка, скажи маме.

– Дю хо-хо, – выразилась дочка, что означало у неё: “с Дюком все хорошо”.

Покачав головой, Анна прижалась к мужу спиной.