Текст книги "Верность (СИ)"

Автор книги: tarpusha

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Уйдите! – взгляд Анны хлестнул Нежинскую, будто плетью.

Убедившись, что Штольман жив, Нина распрямилась с независимым видом.

«Нам ведь совсем чуть-чуть осталось подождать, и ты снова пришел бы ко мне… И как только она смогла вернуться?»

– Разумеется, я не могу здесь более оставаться. Когда Яков очнется, передайте, что я желаю ему крепкого здоровья.

«Убийство мужа? Это что, Смоляков преставился? Радость-то какая… А почему Якоб обвинил меня, неужто…» – теперь все мысли Нины, оправившейся от визита Тени, были заняты собственной безопасностью.

Павел Первый, оставив супругу на чердаке квохтать над крохотным приведенышем, вернулся в гостиную и очень удивился произошедшим там переменам.

– Темно… Один спит, другая в слезах… Только на минуту отлучился…

– Подданная, ты что?

Анна ничего не ответила, и император хмыкнул.

– Ну как знаешь. Не рыдай долго, а то муженек рассердится.

Заинтересовавшись странным поведением хрупкой женщины, которая, не замечая призрака, быстро шла к выходу, Павел Петрович поплыл чуть сзади.

– О! Это же дамочка, уморившая ребенка! Дорогуша, может, чаю со мной выпьешь?

Самодержец позвенел расставленными на столе чашками.

– Эй, горе-мамаша! Куда намылилась?

Нежинская вышла в холл и повертелась перед едва различимым отражением в зеркале.

«Наверняка толстая стала… Ладно, потом разберусь, сейчас бежать надо. Деньги нужны. Заехать в особняк на Садовой? И почему вы, госпожа Штольман, за меня в тюрьму не отправились, не понимаю…»

– Тюк-тюк! Кто в домике живет? – император подобрался ближе и уронил большой фарфоровый молочник.

Фарфор разлетелся на мелкие куски. Нина упала на пол, громко стукнувшись головой о паркет.

– Во! – самодержец подплыл ближе и удовлетворенно оглядел Нежинскую.

– Уснула, рыбка золотая, пузырь тебе в жабры. Вот и славненько. Куда бы тебя запихать…

…

Не успевший еще заснуть Дюк встрепенулся в своей кроватке.

– Павлик? Давай поиграем!

Павел Петрович кувырнулся, взвихрил мальчишечьи штаны и рубашонки и набросил на голову Дюка самые темные.

– Эт-та мы завсегда! Давай, герцог Штольман, одевайся без нянек, большой уже.

– Будем кого-то спасать?

– Не. Наоборот, – хихикнул император.

– Разбуди вашего охранника, пусть найдет пролетку, а еще лучше – закрытый экипаж. Нужно одну очень плохую тетю сдать обратно.

– Мама сказала, что если баловаться, надо ее спросить! – одевшись, Дюк запихал шнурки ботиночек в носки, достал свой игрушечный пистолет и ринулся к лестнице.

– Табарна-ак…

Догнав малыша в холле, Павел поднял его в воздух и повернул к людской.

– Некогда, граф, клянусь своей табакеркой, да и мама твоя другим занята. Это срочно-срочно-срочно!

…

– Ясь! – уже кричала Анна, изо всех сил толкая мужа в грудь.

– Яков, очнись! Услышь меня! Где ты?

Надежда в ней вновь сменилась отчаянием.

– Он же сказал, заперт за семью замками… Ясь, где же ты? Как тебя найти?

На стекле загорелась надпись: «ВЕРА».

– Вера? Во что? Во что мне надо верить? Ему же больно! – Анна зарыдала, осознав, где сейчас находится дух Штольмана.

«ВЕРОЧКА», – поправились буквы.

Анна вскочила с пола и прикусила костяшки пальцев.

– Верочка. Зайка моя, ты же всегда знаешь, где папа…

Она заметалась по гостиной, но запнулась, упала на диван и лихорадочно забормотала: – Одеться. Ехать в отель. А Якова здесь оставить? Нет, глупости, Верочка же не говорит еще. Ой, ягодка моя… ты же сейчас спишь…

«Можно ли вызвать тебя, доченька, ты же такая маленькая? Я не хочу выбирать между тобой и Ясем…»

«НЕ БОЙСЯ», – мигнуло на окне.

– Дух моей Веры, приди, – прошептала Анна, и тотчас же на ее руках оказалась сонная малышка, одетая в длинную рубашечку.

Верочка открыла глаза и улыбнулась.

– Мама!

Она замолчала, будто пытаясь что-то понять, а затем скривила ротик и отчаянно заревела.

– Ягодка, ты что плачешь? – Анна утерла собственные слезы.

– Па-па-па! Больно! Там!

– Где там, ягодка? – Анна прижала дочку к себе, но руки прошли сквозь призрачное тельце и хлопнули о грудь.

«Мне надо туда… Но как?» – оглядев гостиную, Анна взяла со стола красивый и тяжелый камень, который Штольман иногда использовал как пресс-папье. Вернулась к дивану. Занесла камень над виском.

На стекле заполыхало: «НЕЛЬЗЯ!»

Она заколебалась.

«Яков сказал, это трудно, можно не угадать. Значит, надо сразу сильно. А дети?»

Влетевший в гостиную император вырвал булыжник из ее руки и исчез в холле, откуда затем послышался глухой удар и бормотание: – Вот же, гранит тебе в памятник, неугомонная какая…

У Анны не было времени отвлекаться на шалости призрака.

«Самоубийство тоже грех. А как по-другому? И спросить некого…»

Она моргнула, увидев ответ:

«ТВОЙ ДУХ СИЛЕН».

Анна завороженно смотрела, как буквы на окне переливаются всеми цветами радуги, и внезапно ее осенило. Подбежав к мужу, она приникла к его груди, поцеловала в прохладные губы.

– Ясь, я скоро. Потерпи, пожалуйста, у меня получится.

Затем она постаралась сосредоточиться.

«Мне не нужна ничья помощь. Я могу это сделать…»

Но выйти из тела не получалось. Мешал шум в холле, мешало собственное тяжелое дыхание. Даже собственные мысли мешали.

– Мама, пойдем! Папе плохо! – по щечкам малышки катились бесплотные слезы.

Анна закрыла глаза и попробовала еще раз.

«Вот здесь болело. Это значит, что…», – она положила ладони на солнечное сплетение.

«Я – не только тело. Я могу быть там, где захочу. Я – свободна».

Наконец Анна смогла отрешиться от реальности, и тут же что-то изменилось в ее ощущениях. Преграды исчезли. Границы тела растворились.

«Шагнуть вперед… Так страшно. Еще… Еще чуть-чуть…»

Тело Анны безвольно откинулось на спинку дивана, а сама она оказалась в тусклом тумане, в котором не было видно ни зги. Лишь рядом были слышны отчетливые удары сердца.

«Это же я… А себя не вижу почему-то. Ой, а где же Верочка?»

– Верочка, – тихо позвал дух Анны.

Дочка пискнула совсем близко и потянулась к маминой руке маленькой призрачной ладошкой.

– Папа там.

…

Выйдя из номера на требовательный стук в дверь, Петр Миронов приоткрыл рот от удивления.

– Привет, внучек. На этот раз ты хоть не один убежал. Проходите, Василий Иванович, – он впустил Дюка и Зайцева в большую гостиную.

– Дмитрий! А где Аннушка или Яков Платонович? Почему ты не с ними, да еще и так поздно? – Виктор Миронов изумился не меньше.

Малыш подошел к дедушке Пете и взволнованно зашептал что-то ему на ухо.

– Да? – выглянув из окна номера на улицу, Петр Иванович узрел под фонарем экипаж и нервничающую лошадку.

– Убежать хотела? И как ты сообразил?

Пошептавшись еще, Петр расплылся в улыбке, потрепал внука по вихрам.

– Мой смелый полицейский, ты, оказывается, с наставником! Виктор!

Немного оправившийся от изрядной дозы спиртного, старший Миронов вопросительно уставился на брата.

– Виктор, я пошел, Дюк будет со мной. Не хмурься, без него нельзя. Нам предлагают незамедлительно наказать обидчицу Аннет.

– Легитимно? – адвокат был готов и к самоуправству.

За прошедший вечер он, многое узнав о приключениях своей Аннушки, проникся к бывшей фрейлине отнюдь не добрыми чувствами.

Вылезающий сквозь форточку агент Романов фыркнул.

– Анонимно! Быстрее думай, папаша, а то я ей всю челюсть отобью. Уж очень часто просыпается, печать ей в приговорчик.

Петр пожал плечами. Он не сомневался, что при наличии двух хулиганов операция не сможет оставаться в рамках закона, но ему было все равно. Нежинская заслуживала мести.

– Тогда я с вами, – Виктор Иванович осторожно проверил спальни, в которых почивали его жена и внучка с няней Шурой.

– Кто вас из полиции будет вытаскивать, если что?

========== Глава 18. Сила духа ==========

Верочка вела Анну все дальше и дальше, и туман, сквозь который они шли, стал менять цвет. Серая мгла постепенно сменялась оранжевыми сполохами, воздух стал каким-то мутно-красным. Впереди показался паривший в пространстве багровый куб.

Подойдя ближе, Анна увидела, что куб этот не сплошной, и что толстые раскаленные прутья решетки скрывают за собой колышущийся силуэт мужчины. Плечи его были сгорблены, руки заложены в карманы.

– Это папа… – прошептала Вера.

Анна застыла в недоумении, а затем вскрикнула: – Яков! Что с тобой?

Дух Штольмана медленно обернулся.

– Аня… – неверяще прошептал он, – Верочка…

Отпустив руку Анны, малышка скользнула внутрь и прижалась к руке отца.

– Как же вы нашли меня? Девочки мои…

Анна всхлипнула. Голос мужа был непривычно тих.

– Вера привела, – она взглянула на дочурку, которая пыталась взять папу за руку.

– Яков, тебе больно?

Штольман покачал головой и растянул губы в улыбке, но Анна видела, что это лишь способ не напугать ее. Она поднесла ладонь к пруту, словно сделанному из кипящего металла. Бесплотная ее ладонь не ощутила преграды. Анна сделала шаг вперед, вошла в тесную клетку и приникла к груди мужа. Не ощущая привычного тепла, Анна подняла взгляд. Лицо Якова даже в призрачном состоянии было напряжено до предела.

Догадавшись, она вздрогнула, а затем сделала пару шагов наружу и тут же вернулась внутрь.

– Ты не можешь выйти?

Улыбка Штольмана стала шире, а жилы на шее стали походить на натянутые веревки.

– Нет. Возвращайтесь, милая, вам здесь не место. А я – убивал.

Яков не стал говорить жене, что убитые им преступники стояли у него перед глазами, насмехаясь и радуясь отмщению. За годы службы в полиции их набралось немного, но всех Штольман помнил отчетливо.

Подручный налетчика, застреленный при попытке к бегству, сейчас презрительно скалился и харкал сквозь выбитый зуб, стараясь выглядеть по-взрослому – его единственного Штольману было жалко. Высокомерно улыбался адепт, поивший Анну кровью и пытавшийся сделать ее королевой сатанистов. Напугавший Анну до полусмерти коммерсант Скороходов издевательски пощелкивал ножницами и оглушительно хохотал: “Не нравится? Буду раздевать ее перед тобой вновь и вновь! Наслаждайся!”

– Ясь, – ласково произнесла Анна, отвлекая Якова от его мучителей.

– Не смотри туда.

Она погладила мужа по щеке и заметила, как линия рта его чуть расслабилась.

– И тебе здесь не место. Ты же совершал все это по долгу службы! Ты должен был! Ведь так?

Верочка опять заплакала.

– Папа! Здесь плохо! Пойдем домой!

– Ягодка, иди с мамой, – Штольман невесомо поцеловал дочь в затылок, прикоснулся губами к распущенным волосам жены.

Он сжал кулаки, чтобы не закричать от пронизывающей бесплотное тело боли, хотя и знал, что это не поможет. Несколько минут, прошедшие с его заточения в эту клетку, показались ему вечностью, и он уже перестал надеяться на чудо.

– Ступайте, ангелы мои, я люблю вас. Анечка, ты сможешь вернуться? Там Дюк?

Анна не ответила. Она все еще слышала стук своего сердца и полагала, что сможет найти его. Но не это было сейчас главным.

– Ясь… – она провела полупрозрачным пальцем по его губам.

– Ясь, не приказывай мне, я ни за что не оставлю тебя здесь. Пожалуйста, попроси прощения.

– У тебя? Прости, счастье мое. Похоже, я здесь навсегда.

– Не говори так! – голос Анны дрогнул. – Не у меня, за тех, кого ты…

– За что, милая? За то, что уничтожил тех, кто убивал невинных? Собирался насиловать тебя?

Он отступил на шаг.

– Я не могу этого сделать. Даже если я произнесу какие-то слова, это будет неискренне. Ты прости меня, милая.

Спина его коснулась решетки. Яков зашипел от боли и тут же отвернулся.

– Уходите.

Её гордый Штольман. Не желающий раскаиваться за содеянное. Верящий в справедливость и воздаяние при жизни. Анна давно знала, что муж её на службе не фиалки выращивает, что насилие и смерть сопровождают его с юности. А еще она твердо знала, что Яков – хороший человек и не заслуживает адовых мук.

Она прошептала: – Скажи мне их имена.

– Убитых?

Она кивнула.

– Тимофей Быков, – имя первого застреленного бандита навсегда врезалось в память Штольмана.

– Он уже уходил из банка и воткнул нож в бок охранника, когда мы появились. Он не успел совсем чуть-чуть. Разве мне надо было позволить ему?

– Еще.

Яков обвел взглядом столпившихся за решеткой призрачных преступников, видимых только ему.

– Грек, но это кличка, он застрелил городового. Мальчишка-сообщник у Щербины… звали Панкратием. Следователь Варламов. Княгиня Мозельская.

Поежившись, Анна подняла глаза к прутьям над головой.

– Если там кто-то есть, услышьте меня!

Небеса, которых не было видно из-за плотных, ржаво-красных облаков, молчали.

– Я беру эти грехи на себя. Пожалуйста, простите меня за отнятые жизни! Простите!

Внезапно невыносимая боль ударила ее одновременно под правую ключицу, в живот и в висок. Анна вскрикнула и задергалась в багровом тумане камеры. Штольман рванулся к ней, их тела смешались.

– Аня, что с тобой?

Визг Верочки все еще звенел в ушах Анны, когда она очнулась.

– Ох…

Яков стоял перед ней на коленях. Призрачное лицо его было белым, губа закушена. Храбрясь, Анна помотала головой, и боль почти ушла. Анна медленно потерла левой рукой грудь, дотянулась до затылка.

– Н-не знаю… Здесь будто горит. И голову словно раздавили…

Штольман неверяще дотронулся до мест, указанных Анной, и выдавил: – Именно сюда я стрелял в них или…

Он не стал продолжать. Боль, терзавшая его, стала гораздо меньше, названные им призраки исчезли. Ему все стало ясно.

– Аня, прекрати это.

– Скажи, тебе стало лучше?

Обвив руками тело жены и не встретив сопротивления, Яков покачал головой.

– Милая, да, твои молитвы не напрасны. Но не делай так больше. Я не позволю тебе отвечать за мои грехи.

– Ягодка, скажи маме, – он постарался легко улыбнуться дочке.

Верочка серьезно произнесла: – Мам. Не надо. Папа сам.

– Магистр! – вспомнила Анна и с трудом выбралась за ставшие тонкими прутья, алый цвет которых сменился на окалину.

Тело, хоть и бесплотное, стало невыносимо тяжелым от внезапно накатившей слабости. Ей хотелось лечь и не просыпаться. Анна собрала все свое мужество.

– Анна!

– Я беру на себя этот грех, – произнесла она в небеса.

– Простите меня!

– Нет! – крикнул Яков, но в то же мгновение Анна упала лицом вперед, будто сраженная пулей в поясницу.

Он бросился грудью на решетку, вцепился руками в прутья. Те прогнулись, но устояли, а Штольман отдернул обожженные ладони.

– Анечка… Аня… Не надо…

Не в силах вернуться к мужу, Анна с трудом пошевелила губами и что-то пробормотала. Яков прислушался.

– Еще тот, из поезда, с ножницами… Скоробогатов?

– Аня, остановись, – голос Штольмана стал сильнее.

– Я не смогу смотреть тебе в глаза, если ты сделаешь это. Пожалуйста.

– Это последний? Я смогу…

– Нет. Анна, услышь меня! Нет!

Взглянув на хохочущего Скороходова, Штольман сжал зубы.

– Я… прошу…

Коммерсант нагло улыбнулся.

– Ясь, ты не должен его прощать, – прошептала Анна.

Яков наконец понял, о чем взывала к небесам его любимая. Выпрямившись, он твердо и уверенно произнес:

– Простите, что я отнял у него жизнь.

В печень будто вонзился нож, и Штольман, согнувшись, зашипел от дикой боли в подреберье. Перетерпев короткий приступ, Яков помотал головой и огляделся. Образ убитого им коммерсанта испарился, а решетка…

Решетка рассыпалась черной ржавчиной. Куб исчез. Яков кинулся к жене.

– Анечка, ты как? С тобой все в порядке?

– Наверное…

Она слабо улыбнулась дочери.

– Вера, моя храбрая девочка, ты спасла папу… Поспи, сердечко…

– Баю-бай, баю-бай, моя зайка, засыпай, – забормотала Анна песенку, и дух Верочки, сладко засопев, растаял.

Штольман не понял, почему у него щиплет глаза, ведь вся боль ушла ровно в тот момент, как упали его оковы. Он служил полицейским с юности. Он много раз попадал в переделки, привык терпеть физическую боль, и никакие болезненные ощущения не могли его сломить. Но его нежная, хрупкая жена…

– Вы обе – гораздо храбрее меня, – он дотронулся до её ладони.

– Куда идти, Аня?

Она вслушивалась в себя, пытаясь нащупать дорожку в реальность, пытаясь услышать стук своего сердца там, в Лахте, но ничего не выходило. В изнеможении Анна закрыла глаза.

– Не могу пока, Ясь, прости. Я передохну чуть-чуть…

Голова ее откинулась в воздухе, ни на что не опираясь.

– Ну уж нет, милая, мне здесь не нравится.

Штольман встал так, чтобы полностью закрыть собой жену. Когда их тела слились воедино, он улыбнулся.

– Всегда об этом мечтал, Анечка. Держись за меня…

Сила его сердца подпитала обессиленный дух Анны. Сила его любви возродила ее к жизни.

Она услышала.

========== Глава 19. Чародеи ==========

– Вроде подходит. Тпр-ру… – сидевший на козлах Петр Миронов потянул вожжи, спрыгнул на мостовую и заглянул в кабинку экипажа.

Лошадка настороженно обнюхала торчащий из мостовой гранитный столбик. За экипажем позади по Каменноостровскому проспекту виднелось низкое каменное строение, откуда через открытые окна доносились веселые громкие голоса и перекрывавший их начальственный бас.

Виктор Иванович, не выходя наружу, спросил: – Ты уверен, Петр? Что там?

– Околоток Петербургской стороны. Погодите минутку, – привязав лошадь, младший Миронов прокрался назад, заглянул во двор и вернулся обратно.

– Шумят только внутри, во дворе вроде тихо. Как и просил наш главный фокусник.

– Что, просто так и сдадим дамочку в полицию?

– Просто так и сдадим, – Петр Иванович подмигнул внуку, который при свете свечи настороженно наблюдал за Нежинской.

– Дюк, зови факира. Мы на месте.

По дороге на глаза Нины Аркадьевны, во избежание опознания адвоката с внуком, одели плотную черную повязку, но это было излишним – бывшая фрейлина мирно спала на скамеечке в очень неудобной позе, подложив ладошку под щеку.

Младший Миронов уже нетерпеливо мерял шагами улицу, когда из темноты вынырнул император Павел.

– Во, пойдет! – одобрил он место встречи Нежинской с государством.

– Граф Штольман!

– Здесь! – громко отозвался Дюк из экипажа.

– Тсс! Не кричи! Выходите оттуда.

Малыш спрыгнул со ступеньки на мостовую и позвал за собой Виктора Ивановича.

Агент Романов нырнул в кабинку и, посопев, критически осмотрел Нину, а затем угольком мазнул ей на лбу крестик и восхитился результатом: – Очень красиво, кармин мне в палитру. Вдруг потеряют!

Он выбрался наружу.

– Так, толмач. Скажи дедусикам, пусть лошадку осторожно подведут к тому двору и привяжут, чтоб служивые пока не заметили. И потом пусть уходят. Я сам все сделаю.

– А сейчас мне что делать? – малыш от возбуждения подпрыгивал на мостовой.

– Тебе… – Павел Первый метнулся к околотку и оценил диспозицию.

Вернувшись, он почесал пятку о булыжник.

– Тебе, мелкий подданный, надо сделать вот что… – и он зашептал Дюку на ухо, изредка всхохатывая над собственными придумками.

– Сможешь?

– Да!

– Тогда жди, – промолвив это, император скрылся за ближайшим забором.

Через минуту к экипажу подобрался розовый шмат колбасы, за которым, облизываясь и дергая носом, крался королевский пудель с ошейником. Лошадь отпрянула.

– Держи, подданный! – пудель, взвизгнув, подтянулся к руке Петра Ивановича, и ошеломленный Миронов ухватил собаку за ошейник.

– Во, сосиску вам в пасть, эт-та дело! Жалко, больше псин в округе не видно, попрятались от императорского ока, – развеселился призрак, через несколько минут приманив на тот же пахучий кусочек колбасы пятнистого дога.

Теперь уже адвокат Миронов держал на поводке огромного пса и нервно пытался уберечь свой ботинок от широкого, как лопата, собачьего языка.

– Дмитрий, ты уверен? Он кажется немного голодным… – Виктор Иванович прицепил поводок к ограде и быстро ретировался к экипажу.

Дюк захихикал и восторженно кивнул.

…

Участок Петербургской стороны был переполнен полицейскими – околоточный Кондрат Алексеевич Ляпкин праздновал пятидесятилетие верной службы на благо Отечества, и начальство с Пантелеймонской решило не закручивать гайки. Поэтому в здании царило веселье. Городовые и агенты жевали пироги, испеченные хлебосольной женой юбиляра, и, запивая их легкой бражкой, изредка отвлекались на очередной тост.

– За следующий полтинник! – провозгласил старинный друг Ляпкина, вытирая крошки с усов.

– Еще по полста! – грохнули полицейские, в стаканах которых в разгар праздника плескалась отнюдь не бражка.

Вдруг во дворе раздался отчаянный лай.

– Тьфу на тебя, Белка, – засердился Ляпкин, высовываясь в окно и ругаясь на добрейшей души овчарку, только прикидывавшуюся охранницей.

– Да она тебя поздравляет, Лексеич! Пей, не оглядывайся! – гомонили сослуживцы.

Вздохнув, Лексеич все-таки вышел во двор. И обомлел. Посреди просторного, мощеного брусчаткой двора расположилась стая странных кошек – они озирались, крутили круглыми бошками с прижатыми ушами и беззвучно мяукали. Более широким кругом на них наступали разномастные, плешивые, потрепанные жизнью шавки. Дворняги почему-то тоже молчали, хотя пасти их были разинуты так, что виднелись старые сточенные зубы. Заходилась в истошном лае только Белка – та была готова из кожи вон вылезти и цепь разгрызть, лишь бы достать до кошачьих.

Паривший над суетой Павел Петрович погладил худого черного кота и хохотнул.

– И-их! – взвизгнул он, роняя черного в центр круга.

– Запускай!

Во двор ворвались два огромных пса. Кошаки бросились врассыпную. Сорвавшись с цепи, Белка понеслась по кругу, лязгая зубами и недоуменно мотая головой – коты в пасть не попадали. Худой черный, оказавшись в середине свалки, дико заорал и бросился на Лексеича, неосторожно ступившего к центру. За ним кинулся пудель. Юбиляр упал, на помощь ему поспешили сослуживцы.

На все это великолепие упала горящая шутиха и, разбрасывая искры, озарила торжество. Бешено поводя глазом, во двор влетела перепуганная лошадь. Она круто затормозила перед входом в околоток, дверь экипажа открылась и из нее медленно, словно нехотя, вывалилась худая женщина, в руке которой шипела еще одна шутиха. Напиравшие из здания полицейские спотыкались о препятствие и падали в общую кучу-малу, заливисто матерясь.

От искры занялась штора на одном из окон. Отцепившись от гардины, штора игриво помахала кистями и приземлилась на будку Белочки. Но Белка не могла отвлечься на спасение своего жилища – высунув язык, она с наслаждением выкусывала и вылизывала кружавчики на лифе платья, надетого на женщине. Смелый пятнистый дог уже откусил пуговки, засунул длинную морду в непышный бюст и пытался достать колбаску оттуда.

Нарушительница спокойствия очнулась ото сна и ткнула в пса погасшей шутихой.

– Проваливай, ублюдок! – прошипела она.

Дог обиженно гавкнул и уронил на бюстик слюни. Женщина, в ужасе глядя на огромные клыки, замерла.

Стряхнув с себя пуделя, юбиляр Ляпкин подошел ближе.

– Заберите их! – истерично прошептала женщина и направила петарду на дога.

Тот зарычал. Шутиха вновь вспыхнула, брякнула и осыпала всех окружающих полицейских веселым конфетти.

Праздник, несомненно, удался.

…

Когда вся колбаса была сьедена, будка потушена, а приблудные псы препровождены за ворота, усталый и изрядно поцарапанный Ляпкин переспросил арестованную:

– Так вы говорите, Нина Аркадьевна, из Москвы не убегали?

– Нет, – брезгливо стряхнув слюни с груди, Нина уставилась на свои грязные ладони.

– И тюрьму не рушили?

Высокомерно-удивленный взгляд женщины уже давно раздражал полицейского, который с огромной радостью оставил бы ее на съедение собакам. Такой юбилей загубить…

– Понятно. Так и запишем, – Кондрат Лексеич кивнул юному городовому Зюкину, единственному из оставшихся в околотке способному держать в руках перо.

– В побеге не сознается, в злостном нападении на участок – также, поджог отрицает…

– Я могу быть свободна? – привстав, Нежинская попыталась светски улыбнуться, но тут же скривилась в болезненной гримасе.

– Любезный, мне нужно умыться и переодеться. И еще мне первая помощь требуется, видите, что-то с подбородком. У вас есть врач?

– Врач? – вдруг возопил Ляпкин, треснув кулаком по столу.

Нина Аркадьевна подпрыгнула на стуле. Зюкин от неожиданности уронил на лист показаний кляксу и, вздохнув, достал чистый лист бумаги.

– Врач? А нянюшки с мамушкой вам не надо? У меня трое городовых ранено! Казенное имущество сгорело! Охранная собака воет от страха! – каждую фразу околоточный сопровождал ударами пудового кулака, стол под которыми жалобно скрипел.

Побледнев, Нежинская немного отодвинулась от стола. Ляпкин перевел дух и поправил кобуру.

– Распустились, ротозеи, – буркнул недовольный Павел Петрович из угла кабинета.

– Дамочку весом в три пуда напугать не могут. Учитесь, пока я рядом, в глаз вам пипетку!

Ткань старушечьего платья Нежинской под ее рукой внезапно игриво взлетела выше колена. Зюкин ахнул и быстро-быстро заморгал, а щеки околоточного вновь начали наливаться малиновым.

– Да погоди ты, Тяпкин, успеешь на тот свет, – император вытащил прибереженную им шутиху будто бы из-за подвязки женщины, поджег ее и бросил на стол.

Петарда зашипела сперва тихонько, а затем харкнула, крякнула и вылетела прямиком в закрытое окно кабинета, по пути разбив дагерротип с портретом любимой дочки Ляпкина и пятерых внуков-погодков.

Цвет лица околоточного надзирателя стал напоминать багровый закат перед бурей. Юный Зюкин на своем стуле как-то подсобрался, съёжился и на всякий случай прикрыл голову папкой – старослужащие рассказывали, что примерно раз в месяц на Лексеича находит, и тогда ему под горячую руку лучше не попадаться. Последний нагоняй, случившийся в конце лета, унтера вспоминали с содроганием.

Ляпкин набрал воздух в легкие. Расстегнул кобуру. Взял в руки рамочку, а затем заорал так, что оставшиеся в окне стекла ссыпались на подоконник, а уснувшая было Белка взвизгнула:

– Ка-а-ко-го мандрагора! Ка-а-кую вашу бабушкину щелочку заворсистую балясину! Закриветь вашу налево! Зарубите себе на носу, дамочка, я не позволю всяким гульням безсоромным кособлудить в моем околотке!

Самодержец уважительно покачал призрачной головой.

– Закриветь вашу… Во дает!

Так же внезапно успокоившись, Ляпкин встал за спиной у Зюкина и перечитал показания.

– Все верно. Подпиши у арестованной и проводи.

– Мее… – проблеяла Нежинская, которой во время пламенной речи казалось, что рамку сейчас оденут ей на голову.

Стопы Нины мелко дрожали, колени дергались, ладони вспотели. В комнате резко запахло псиной.

Околоточный ткнул пальцем в арестованную.

– Ме-е-е? Бе-е-е? – передразнил он.

– Березы будете на каторге охаживать своими телесами, а не моих подчиненных!

– Зюкин, закрой рот, ворону проглотишь! – рявкнул Ляпкин, обратив суровый взгляд на городового.

Юный полицейский вскочил и оправил мундир.

– Так точно! Закрыл!

– Вызови наш экипаж, Зюкин, – пробормотал юбиляр, поглаживая черно-белые мордашки внуков на картонке.

– Только обязательно с двойной охраной, и сам тоже поезжай, мало ли.

– В Кресты? – звонкое название эхом отразилось от стен кабинета.

– В Третье Отделение. Там доложишь, что это особо опасная террористка, разыскиваемая за побег. И что я не могу взять на себя ответственность держать ее в нашем курятнике. Разломает…

…

Несмотря на протесты старшего Миронова, Петр Иванович вместе с внуком осторожно забрался на крышу соседнего здания и с удовольствием наблюдал за представлением из первого ряда.

– Красиво, – вздохнул Дюк, глазея на горящую будку.

– Жалко, быстро потушили… Деда, давай дома так сделаем?

Петр Иванович подумал о том, что сказал бы на это Штольман, и закашлялся.

– Нет, малыш, не стоит. Разогнал бы ты, Дюк, кошечек с собачками, а то весь квартал вон до сих пор гавкает.

Утомившийся за вечер Дюк подобрался к деду, устроил голову у него на бедре и сладко засопел.

– Я же чуть-чуть… Они потом сами… – пробормотал он.

Восседая на широком куске ткани, на крышу вплыл Павел Первый. Хихикнув, он приложил палец к губам, уложил малыша на коврик, оказавшийся теплым пледом, и бережно покачал в воздухе. Заулыбавшийся Миронов понял, что внуку ничего не угрожает, и согласно кивнул. Коврик стал мягко планировать к ожидавшей в переулке пролетке.

– Я лечу… – шептал Дюк, засыпая.

Снились ему папа с мамой, Павел Петрович и такса Тяфка, ласково облизывавшая его в лицо. А еще – рыжий мальчишка-призрак по имени Руфус, с которым они вместе катались на велосипеде и дрались на деревянных мечах.

Император вздохнул.

– Расти, чародей, еще поиграем…

========== Глава 20. Мокрые цветы ==========

Штольман очнулся на полу в гостиной. В мыслях царил хаос, в чувствах – сумятица, спина и затылок ныли так, будто по ним били лопатой. Яков недоуменно приподнялся и протер лицо.

«Дрался я, что ли? Здесь, дома? С кем? Аня!» – увидев лежавшую на диване жену, он вспомнил визит меняющего личины существа и его угрозы.

«Надеюсь, это чудовище исчезло навсегда. Ох, дьявол, и Нежинская вместе с ним. Хотя туда ей и дорога».

Он подошел к Анне и понял, что она крепко спит. Дыхание её было ровным и спокойным, и Яков, стараясь не потревожить сладкий сон, осторожно перенес жену в спальню. Глядя на её нежное, мягкое лицо, он обратил внимание на едва заметную горькую складку у губ, которой раньше не было.

«Отдыхай, счастье мое, столько тревог выпало на твою долю…» – бережно поцеловав Анну в висок, Штольман вышел из спальни и прошелся по пустому дому.

На двери детской висели записки от Зайцева:

«Дмитрий попросил отвезти его в отель к Мироновым».

«Сдал с рук на руки, вернулся, утром все расскажу».

Яков вздохнул. Его неугомонный сын и часа не смог провести без того, чтобы не придумать что-то новое.

«Ладно, утром всех соберу, пусть уж там досыпает».

Через холл раскатал свою дорожку лунный свет. Штольман остановился у окна, взглянул на последние осенние цветы, за которыми так тщательно ухаживала Шурочка, и улыбнулся пришедшей в голову мысли.

«Посторонних нет. Родственников нет. Дети – и те с бабушкой…»

Он шагнул за порог дома, поеживаясь от ночной прохлады.

…

Умывшись и приготовив все, что задумал, Штольман вышел из ванной комнаты, которую он давно уже собирался перенести ближе к спальне, и вернулся к жене. За время его отсутствия Анна успела разметаться на постели, и сейчас ей снилось что-то тревожное – веки ее подрагивали, губы шевелились. Яков присел рядом и погладил жену по плечу.

– Ясь, пожалуйста… Скажи это… Скажи! – требовала она сквозь сон, и кулачки ее сжимались.

Вдруг Анна резко повернулась на постели, спихнула одеяло, рванула на груди пеньюар.

– Грязно! – почти выкрикнув это, Анна открыла глаза и села.

– Милая, все в порядке, – потянулся он обнять жену за плечи.

Тяжело дыша, Анна недоверчиво уставилась на мужа. Последний кошмар все не отпускал её, цепляясь острыми коготками за кожу, и Анна сморгнула.

– Яков… Ты вернулся…

– Конечно, Анечка, – Штольман не понял фразы, но видел, что Анна еще переживает свой сон.

– Не о чем беспокоиться, счастье мое, мы дома.

Анна огляделась по сторонам – это был их дом. Их спальня. Она лежала в собственной постели. Кошмары с багровым туманом стали отступать.

«Значит, у меня получилось! Ничего не помню, сплошная муть в голове, но Яков жив и здоров. А это главное…»