Текст книги "По вере каждому (СИ)"

Автор книги: Steeless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Клим решительно шагнул назад, но она вдруг исчезла. Показалось только: мелькнул в воздухе древний шлем…

Потом воздух прорезал нож, ударяя бывшего подземного царя в середину груди.

– …проверим.

Вскрика боли не было – только закружились, зарадовались тени.

Тени упали на руины заброшенного храма, соткали плащ и венец, подземный нарастающий вой заглушил мои бессильные ругательства, дрогнула и расселась земля – пропустила багряное пламя.

Капли серебряной крови еще не упали на траву, а из воздуха начал уже прорезаться другой храм – с целыми стенами, со статуями, с высокими фигурами, стоявшими в нем…

– Барьер открылся, – прозвенел холодный голос подземной царицы. Она сорвала шлем своего мужа, рывком выдернула нож из груди у Клима и мимолетом глянула на нас. – Молитесь своему богу, если хотите. Если думаете, что это поможет.

Я почему-то не могла. Стояла и смотрела, как прорезается из лица Клима то, чужое лицо, как трепетно коронуют его черным венцом тени, как джинсы и футболка становятся античными одеждами, как падает на плечи плащ…

Треснула и раскололась завеса между мирами – как глупая, дешевая амфора.

Напротив нас стояли те, кого один трус когда-то не хотел пропустить в наш мир.

Этот трус тоже стоял, с помертвевшим лицом глядя на улыбающуюся жену.

– Καλώς ήρθατε , Άδη,** – обронила та тихо.

Комментарий к Особенности брачных отношений на фоне глобальных катаклизмов

* Ты попался

** Добро пожаловать, Аид

========== Тру-античность и немного драмы ==========

В общем и целом, это довольно эпично. То есть, Клим весь такой в черном и Аид, Персефона вся такая ликует, а Алик над моим ухом надрывно шипит, что поползли, мол, за колонну, ховайсь, славные партизаны. А мне как-то совсем пусто, и я понимаю, что крест на груди – что он не в помощь мне сейчас.

Потому что во мне слишком мало веры.

Потому что крест – он вроде как подарок. А во всем остальном я не разбираюсь совершенно. А напротив нас – те, от кого вообще вряд ли спрячешься. Смотрят всевидящими, мудрыми и пронзительными взглядами.

Все, даже Гермес в широкополой шляпе и обтрепанных сандалиях. Этот затесался во второй ряд – вроде как, не при делах. Но взгляд – он настораживает и морозит.

Но не так, как взгляд у этого, который стоит впереди. Который светлее солнца и прекраснее похудевшего Баскова. Этот – который с золотыми кудрями, осиной талией и взглядом стрелка – он острее других, пронзительнее многих, и я понимаю, что от стрел его взгляда в этом храме не скрыться.

Вряд ли можно скрыться и где-то еще.

Всего их десяток, я узнаю не всех, но почти уверена, что вон тот, румяный, в леопардовой шкуре – Дионис, а гибкая охотница с луком – Артемида…, а вон воин – это уж наверняка Арес. Кто-то стоит за плечами – я не стараюсь их рассмотреть, в глаза только бросается высокий, длинноволосый и длиннобородый, с проседью и ироничным изгибом губ.

Потом опять как-то соскальзываю на этого, который впереди. Он прямо-таки притягивает внимание, как драгоценная цацка.

У него улыбка лидера и искрящаяся радость на лице.

– Ты молодец, сестренка, ты молодец!

Персефона отозвалась усталым жестом. Что-то вроде «А ты сомневался?»

Аид запустил пальцы в волосы – они так и остались русыми и короткими.

– Аполлон, – сказал он разочарованно. – Я-то думал – Зевс.

В рядах олимпийцев наметилось движение. Наверное, у них полагалось приветствовать семью как-то иначе.

– Дядя, – в ответ раскинул руки Аполлон. – С возвращением, дядя! А мы-то так тревожились, нет, правда. Я сложил грустные песни о мудрости и справедливости, покинувшей наш мир…

Персефона фыркнула и пробормотала что-то о трусости, покинувшей их мир. Аид задумчиво пялился на родственников.

– Папа, – выдал он внезапно. – А я тебе успел сказать, что ты гад?

– Раз десять, – невозмутимо отозвался тот самый, с волосами, просоленными сединой, и иронической ухмылкой. – Пока я за тобой во время Титаномахии гонялся. Забыл, что ли? Нацепил этот шлем и орешь из невидимости, что я, мол, гад.

– Точно, – вздохнул Аид. – И сейчас им остался. Ты-то зачем в это дело вляпался – завоеваний жаждешь?

– Мне-то какие завоевания? – преспокойно отозвался старый титан и пригладил усы. – Они без меня справились. Я так, посмотреть…

– А куда же это вы дели Зевса, – продолжал Аид как на светском рауте, – ведь вы же дели куда-то Зевса, признавайтесь. Только не говорите, что как на том пире, запихали его в бочку с…

– Хватит! – повелительно прозвенело в храме, и колонны отозвались гулом. Глаза Аполлона светкнули гневным холодком. Потом опять просияли и стали добрыми-добрыми, как у Ленина на новогодней ёлке. – Отец остался в стороне, дядя. Сказал, что устал от битв. Нет, сказал иначе, как-то непонятно: «Одной с меня хватит». Но он не запрещал нам попробовать.

– Ума набрался, – с удовольствием вставил Крон.

– Ну, надо же, – в тон ему отозвался Аид. – Хорошо. У вас есть сила древнего оружия…

– Его было очень просто добыть, если твой брат – бог воров, – любезно вставил Аполлон, и Гермес позади него явственно приосанился.

– У вас есть помощь Крона, вы выяснили, что уничтожить Предел может жертвоприношение.

– У нас даже есть армия, – зубасто пресек Аполлон эту попытку потянуть время, – собираем. И единственное, чего у нас нет, дядя… у нас нет Владыки подземного мира, который проведет нужное нам жертвоприношение. Понимаешь, Владыка с чего-то вбил себе в голову, что может перейти на сторону врага. И что мы его при этом не достанем.

Он был настолько блестяще подл, что в него можно было бы даже влюбиться.

– Возьми нож, дядя, – мягко вещал он, и волосы золотились, и улыбка искрилась искренностью. – Возьми нож, окропи алтарь и открой нам выход. А после можешь заняться чем угодно. Ты можешь воссесть со своей женой в подземном мире – сестра ждала тебя, она ждала тебя удивительно упорно, отказывалась даже брать любовников, которые были бы храбрее и красивее. Будь достойным ее хоть раз, ну же, дядя… поступи как олимпиец. А если вдруг не хочешь – что ж, после открытия Предела ты можешь отправляться к Тому. Воевать на его стороне вместе со своим бывшим посланцем. Спасать жизни смертным и замаливать грехи.

– Аид, – вдруг окликнула Персефона тихо. – Согласись на то, что он говорит тебе. Ты понимаешь, что смертные обречены. Их убьют всё равно.

Смертным, в смысле, нам с Аликом, от этого легче совсем не стало.

Аид тихо засмеялся – вроде как, смехом прежнего Клима, но мурашки у меня по плечам побежали недетские.

– Допустим, я не собираюсь наносить удар, – проговорил он. – Вы вернули меня в мой мир? Снова сделали царем? Отлично – у меня масса дел, знаете ли. Тени, небось, соскучились. Цербер проголодался. Ну, я к себе, а вы тут попытайтесь открыть Предел подручными средствами.

Подручными средствами – это, стало быть, мной и Аликом? Спасибо, Климушка, век помнить буду.

Крон крякнул как-то огорченно, с видом: «Просчетик!» А Аполлон затрепетал себе ресницами, с самой приятной улыбкой.

– Хорошая попытка, – бросил поощрение свысока. – И у нас был справедливый ответ. Зачем держать за спиной предателя? Мы можем оспорить твою власть прямо сейчас, дядя: я, или Арес, или еще кто-нибудь. И тебе придется либо драться, либо потерять свое место Владыки. А тогда уже тот, кто сменит тебя, получит возможность провести обряд. Мы слышали, что твой жезл уничтожила какая-то смертная, так что тебе, строго говоря, даже сражаться нечем.

Аид с отвлеченным видом крутанул кистью, материализуя в ней что-то, подозрительно напоминающее топор. Посмотрел, хмыкнул что-то о последствиях России, легко сменил оружие сперва на меч, потом на копье.

Видно было, что ему страшновато, но что в своей позиции он вполне уверен.

– Думаю, у вас тоже маловато оружия. Раз уж вам пришлось красть его и открывать с его помощью Предел. А мой мир вполне способен снабдить меня, чем захочу. И даже помочь мне в битве, – в его пальцах теперь непринужденно дрожал сгусток пламени. – Эй, вы, конечно, храбрецы…, но кто-то хочет выступить против Владыки один на один?

– Мы так думали, – мягко поправил Аполлон и с любопытством покосился на сгусток пламени, – пока не вспомнили, что есть другой выход, дядя… твой выход…

Ряды олимпийцев расступились. Мгновенно, по-солдатски. Клим встретился взглядом с тем, кто все время, оказывается, стоял за чужими спинами.

Высокий, грузноватый, с красивым, властным лицом, закутанный в одежды цвета морской волны, с высоким венцом, в котором просматривались ракушки.

– Радуйся… брат, – гулко раскатилось по храму.

Побледневший Клим начал медленно отступать в нашу сторону. Радости в нем как-то не просматривалось.

– Ты хочешь бросить мне вызов, Посейдон? Ты, видимо, маленько меня с Зевсом попутал. Я думал, моей вотчины с ее головной болью тебе как-то и не нужно…

Пальцы Аида тем временем вцепились в воздух, извлекая из него что-то. Шлем – поняла я. Решил бежать, пока не поздно.

– Не нужно, – отозвался Посейдон спокойно. – Тут дело-то в другом. Зевс решил остаться в стороне. Из этих, – он кивнул на заговорщиков, – никто не видел Титаномахии. – Как ты думаешь, за кем они пойдут, когда придет черед второй битвы?

– Но если тебе не нужна моя вотчина… – Клим умудрялся крайне эффективно пятиться и попутно вытаскивать из воздуха шлем. – Если ты не собираешься бросать мне вызов – тогда что?

– Другой выход, брат, – вздохнул Посейдон и выкинул вперед руку, которую держал за спиной.

И в воздухе мелькнула молния.

Я так и не поняла, почему Аид не успел надеть шлем. У него это, видно, был отработанный навык – но шлем предал и просочился сквозь пальцы.

Потом фигура Клима словно осветилась изнутри – зловещим желтоватым светом.

Раздался треск.

И Клима отшвырнуло на землю, совсем рядом с нами, так что я даже смогла выдраться из рук Алика, подбежать и наклониться над ним.

Черные одежды пахли гарью, лицо перемазалось взявшейся невесть откуда копотью, по виску, пачкая русые волосы сединой, бежала серебряная струйка.

– Ничего, – он пошевелил губами, совсем чуть-чуть. – Для божка это – ничего…

Подошел Аполлон. Глянул на меня, как на насекомое, повел рукой – и меня швырнуло на Алика. Тут, мол, не место ягнятам.

Античность стояла во весь рост над поверженным противником. Настоящая античность. Блестящая, жестокая и неприглядная.

– Второй выход, дядюшка, – мягко пояснил Аполлон. – Твой выход. Выход Титаномахии, когда вы не стали бросать равный вызов. Мы тоже воспользовались помощью вора, представь себе – чтобы украсть у отца одну-единственную молнию. Мы воспользовались предательством – это твоя жена удержала шлем. На миг – но прав царицы твоего мира оказалось достаточно.

Аид чуть слышно выдохнул и повернул лицо к Персефоне. Та стояла прямая и бледная, и старалась удержать маску царицы на лице.

Аполлон задумчиво потрогал дядюшку ногой.

– И вот ты лежишь и не можешь ответить ни на один вызов. Не можешь драться. Не можешь победить. Значит, ты больше не Владыка. Вы ведь перестаете быть собой, когда становитесь побежденными… Позже мы решим, кто возьмет твою власть. Видишь, ты уже почти прошел по стопам Крона, дядя. Осталось последнее.

Он кивнул, и подошли двое каких-то крайне здоровых, с тяжелыми, не особенно интеллектуальными лбами.

Сила и Зависть, – показалось почему-то.

– Кратос, Зел! – Аполлон щелкнул длинными пальцами музыканта и стрелка. – В Тартар его.

Аид рванулся было, но двое амбалов подняли его как пушинку, и он между ними попросту повис.

– Брат! – вот этот крик был неожиданным, да и Персефону я узнала не сразу. – Брат, постой. Ты обещал мне! Ты обещал, что вы только лишите его сил, что отправите в ссылку на окраину нашего царства. Что оставите нас в покое. Брат, ты клялся!

Аполлон поглядел на нее с малость скучающим видом. Пожал плечами.

– Не Стиксом, – уточнил преспокойно.

А царицу подземного мира, метнувшуюся к нам, уже хватала за руки родня, тянула куда-то туда, к себе, за спины остальных, бормотала, чтобы она не теряла лицо, не смела рыдать, не рвалась бы к мужу, которого уводили, который все пытался высвободиться из рук своих надсмотрщиков. Который, задыхаясь, еще пытался воззвать к кому-то: то ли к жене, то ли к племянницам, то ли к Гермесу, то ли к своему миру…

– Отец, ты ведь видел Титаномахию! Они не видели, но ты видел – так зачем же…

– В этот раз участвовать я не буду, – растолковал Крон безмятежно. – Я посмотрю, кто победит. Наблюдать со стороны гораздо приятнее, нет?

Особенно если наблюдаешь за тем, как дерутся потомки тех, кто тебя когда-то запихнул в Тартар.

– Брат! – Посейдон дрогнул и закрутил головой, будто услышал что-то неприятное. – Не заставляй меня бояться! Не заставляй меня…

Посейдон отвел глаза с видом «ну, давайте уже закончим это все скорее, а то очень неприятно, кровь родная, да и вообще». Остальная божественная делегация стояла прямо, а пялилась сурово – ну, кроме Аполлона, этот лучился. Нехорошим таким предвкушением.

Рыдания Персефоны звучали откуда-то из-за спин, приглушенно.

– Уводите уже, – кинул Посейдон здоровякам, поморщившись. – После жребием будет определено, кто женится на Персефоне и возьмет его трон. Теперь, когда место Владыки свободно, любой из нас может свершить нужное жертвоприношение.

Аполлон уже и не смотрел в ту сторону – где между Силой и Завистью трепыхался рвущийся из их рук обратно Клим. Были дела поважнее: откинуть волосы, подобрать нож с алтаря… брезгливо взглянуть на нас.

Отлично. Меня зарежет гребанный античный Басков. То есть, нет, сначала он зарежет Алика, потому что тот собрался закрывать меня собой. Трогательно аж до соплей: я из-за спины Алика выпираю со всех сторон, олимпийские авторитеты ржут, ревностно комментируя: «Персей спасает новую Андромеду!» – «Он точно не чудище Посейдона спасает?» – «Говорю вам: это Геракл перед Антеем, только Геракл почему-то к Антею спиной…» – «Его можно к ней приковать как Прометея к скале!»

Обхохочешься, в общем: каждый наперебой старается доказать, что плечи Алика будут поуже, чем колено у Геракла, а моя, гм, корма, может сравниться с оной «Арго».

А Алик молодец, он спокоен и как-то светел и сосредоточен, как сосредоточен может быть человек, который решил с голыми руками идти на античного бога. И мне за его неширокой спиной почему-то тоже странно спокойно.

– Смертный, ты решил выступить против бессмертных богов, не имея даже оружия? – Аполлон тянет слова, усмехается, ослепляя блеском зубов. – Разве не знаешь, что случается с дерзнувшими? Или хочешь повторить участь сатира Марсия?

– Ну, ты балаболка, – ответил на это Алик и своей непочтительностью Светлоликого порядочно выбесил. До состояния «сдвинь брови» – точно.

– Что же, пусть. Твоя кровь окропит алтарь первой, а там…

– Я оспариваю твою власть!

Могу поспорить, они успели забыть про Клима.

Теперь вот как-то удивленно закрутились. Вроде как: откуда звук?! Персефона поперхнулась и перестала с криками вырываться из рук родни. Аполлон пару раз хлопнул ресницами и медленно, через плечо…

– Верно ли я услы…

Сила и Зависть стояли в сторонке с очень озадаченным видом и делали вид, что они не при делах.

Клим был свободен, только немного встрепан. Лицо…

Теперь я поняла, как выглядит перегоревший ужас. Страх, который хуже страха. Который толкает на отчаянную храбрость.

– Я оспариваю твою власть и вызываю тебя на поединок, – повторил он звучно. – Ты не можешь отказаться, не лишившись трона.

========== Поединки между бессмертными и не только ==========

«Нежда-а-анчик», – тянул гадкий голосок у меня в голове. Могу поспорить, в голове у остальных поселились в этот момент похожие голоса. Уж очень дружно все онемели, Посейдон себе вообще бороду в морской узел завязал.

Разве что Крон ухмыльнулся еще шире, уселся на ближайший осколок колонны, вытащил из воздуха какую-то снедь и приготовился к зрелищу. Физиономия Крона явственно говорила, что вот, сынок-то не разочаровал, изобретательный какой, в Тартаре такого не показывают.

Персефону все резко бросили держать. Еще и расступились подальше с опасливым видом – мол, мало ли что, а вдруг заразная, с таким-то супругом.

– Ты. Вызываешь меня. На поединок? – Аполлон с улыбкой покосился на родню, приглашая посмеяться, но смешков что-то не было. – Я-то думал, ты воззовешь к своему новому покровителю… Не страшно, дядя? Мне-то казалось, ты слишком трус, чтобы сражаться.

– Обычно, – коротко бросил Клим. – Бывают, знаешь ли, моменты, когда трусы перестают бояться… ты просто не видел предыдущего, племянник.

– Кто же видел? – промурлыкал Аполлон, неспешно сбрасывая с плеч божественно красивый плащ.

– Я, – признался сквозь какой-то античный хавчик Крон.

Судя по физиономии Посейдона – и он знает, что бывает, когда кроткий Климушка выходит на тропу войны. По-моему, царю морей внезапно отсюда хочется быть подальше.

– Титаномахия, – фыркнул Аполлон. Если его и проняло, то ненадолго. – Сказка стариков. Никто не задавал себе вопрос – как скоро она бы кончилась, будь мы на вашем месте! Но мы проверим. На чем ты хочешь биться, дядюшка? Вернее, не так. Какое оружие ты не боишься удержать в руках? Жезла у тебя больше нет… не хочешь ли посоревноваться в стрельбе?

Радостное «гы-гы» в рядах олимпийцев потухло, когда там глянули на Посейдона. Тот изображал руками мини-сценку под условным названием «Ни-ни-ни, придурок, только не лук!»

– Охотно, – отозвался Клим и покосился на Посейдона. – Ты не рассказал им, брат? А что ж так? Неужели не сообщил, какое оружие в Титаномахию считалось оружием труса?

Аполлон немножко подрастерял дружелюбие античного Баскова. Ну да, кому приятно-то знать, что противник – тоже лучник. И что это почему-то в древние времена в грош не ставилось – наверняка по тем соображениям, что лук позволял бить с дистанции, а древним подавай реальный мордобой, чтобы кишки со всех сторон летели.

– Нет, это слишком просто, – тут же сменил тон бог стрельбы и искусств. – Преимущество за мной слишком явно… Копья? Думаю, не настолько зрелищно. Думаю, я остановлюсь на мече – схватка лицом к лицу как раз по мне… что скажешь, дядюшка?

Клим пожал плечами. Хотя и очевидно было, что если уж какое-то оружие ему не подходит – так это как раз меч.

Странно они смотрелись друг напротив друга. В смысле, когда олимпийцы щедро снабдили их щитами и мечами. Античность – вся из себя сияюще-божественная, прямой клинок и щит лежат в руках как влитые, можно хоть сейчас ваять. И Клим. В том смысле, что смотрелся он настолько неваябельно, что Алик как-то огорченно крякнул. И меч более умело, скорее всего, держал бы именно Алик.

Ну, или даже, возможно, я.

Бой был не зрелищным.

Он скорее напоминал молчаливое избиение мастером новичка: раз-два-три – у Клима оказывается царапина на боку. Раз-два-три (от каждого удара Клима так и качает) – его щит раскалывается, будто из глины какой-то сделан. Удар-попытка парировать – красивая, изящная атака Аполлона – и у Клима выбит меч, местный античный Басков ухмыляется и показывает – мол, поднимай, пока я добрый…

Олимпийцы хмыкают и комментируют вполголоса, вроде, ставки даже делают. Персефона замерла с побелевшим лицом, с которого смылось недавнее высокомерие, Крон задумчиво жует, а у Клима уже во второй раз выбит меч, и Аполлон, явно рисуясь, покалывает его – то в ногу, то в запястье… и серебро уже капает на древние плиты.

Сначала почти незаметно, а потом уколы становятся серьезнее, превращаются в легкие раны – и Клим начинает шататься, и плиты заляпываются бессмертным ихором.

А я стояла и смотрела на это. И даже не пыталась прогнать от себя чувство безнадеги. Потому что – да, Клим старался. Он даже ухитрялся атаковать – безнадежно, но хоть как-то, потому что его шатало от каждого удара противника. Он нырял в сторону, делал какие-то финты, обходил так и этак, что-то там хитрил…

Но ведь это же теперь сражался не повелитель подземного мира – с богом стрелков и искусств. Это ведь сражались – два бога. Один – стрелок и покровитель искусств, да. А второй – просто так…

Очередной прямой удар чуть не вывихнул Климу запястье.

Просто два бога, один из которых был трусом.

Меч, выбитый в третий раз, звякнул о камни. Бессильный, выщербленный – раненый, как хозяин.

Который был ниже. Слабее.

Клим упал вслед за мечом: попытался уклониться, да раненая нога подвела.

Который вообще непонятно, на что надеялся.

– Ну вот, ну вот, – неторопливо проговорил Аполлон, подходя к лежащему на храмовых плитах Климу. – Когда там заканчивается бой между бессмертными? Когда один из них признает себя побежденным. Или когда он не может подняться. Ты можешь подняться, дяденька?

Клим дышал тяжело, с присвистом. Его фигура, плиты, посеребренные божественной кровью – виделись как-то расплывчато, смутно… Кажется, это я ревела, сжимая ладонь Алика и не понимая – почему никто не помогает этому, на плитах, почему никто не помога…

– Кажется, можешь, – с сочувствием проговорил Аполлон. – Просто не хочешь. Ну что же, мой удар, конечно, не убьет тебя, но поставить точку все же…

Он поднял меч и приготовился опустить его острием вниз.

Целясь в горло.

Вскрикнула Персефона – ее там опять держали родичи, но голос ее звучал так, что молчать я не могла.

– А ну, убрал меч, скотина!

Ну да, вроде как, это было порядочным удивлением. Или что у него там на прекрасной роже изобразилось. Мне было как-то плевать. В общем-то, практически на все, кроме одного: моего знакомца, лежащего на древних плитах.

– Я слышу голос смертной? – переспросил Аполлон, а Крон начал поглощать хавчик с удвоенным оживлением. – Или это кто там… гавкает?

– С тобой, свинья, не гавкает, а разговаривает кап… – вот блин, чуть цитировать не начала, – Елена Кириенко. Которая, как вы сами сказали, Его. Убрал меч, кому сказано! А то я ведь могу и о помощи попросить. Как на одном кладбище – спросите Персефону. Или вообще могу с тобой – как с Цебрером.

Алик шумно вздохнул, когда я без особого напряга подвинула его в сторону. Кажись, он приготовился помирать за мою дерзость. Глупый – все равно ведь помирать, так хоть с музыкой.

И если уж честно, веры во мне в тот момент было ой как мало. Может, потому что могущество олимпийцев было слишком уж очевидным. Или потому что я понимала – не могут же нас до бесконечности просто так прикрывать.

Вот только мозг технаря подметил маленькую, крохотную детальку.

Им была нужна кровь христиан для жертвоприношения – да.

Думали ли они, что сможет сделать с ритуалом кровь мученика?

Осталось просто и безыскусно попробовать помереть за веру, а то и за ближнего своего (Климушка, я надеюсь, ты там сойдешь за моего ближнего) – и надеяться, что я смогу исправить хотя бы это. Или Алик, который умрет за меня.

– Правда? – личико Аполлона перекосилось сладострастной улыбочкой, и почему-то начало пониматься, почему некоторых языческих божков считали демонами. – Ты хочешь начать маленькую войну прямо сейчас, смертная? Ну же, давай, взывай – и мы посмотрим, что пошлет тебе Он в тот момент, когда я…

Оказалось, они быстро перемещаются. Божки. Прямо-таки – моргнул, а он уже в двух шагах от тебя, мечом замахивается. И времени нет ни на развесистый монолог, ни даже на молитву, есть только на простое, сухое «Господи…» – и нужно надеяться, что и так сойдет.

А меч – он движется вперед вроде как неотвратимо и очень нацеленно, и замирает, только встретив на своем пути плечо. Не мое, правда.

Клима.

Они все-таки очень быстро перемещаются, эти божки, когда захотят…

– Дядюшка? – озадачился Аполлон и дернул меч к себе, отпрыгнул на пару шагов, занял позицию для боя – свеженький, сияющий прямо. – Ты, оказывается, мог подняться. Жертвуешь собой ради смертной? До чего ты опустился! Или она для тебя так важна? Нет, правда, если ты сейчас опять опустишься на землю – я тебя даже и не трону, ведь видно, что бой ты проиграл. Я предпочту смертную: она меня разозлила. Смертные! Страшитесь же олимпийцев и своей участи!

Клим не ответил. Он не слушал.

Он вообще-то возник спиной к племяннику – то есть, лицом ко мне.

И смотрел теперь на нас – на меня и подбежавшего Алика, улыбаясь высеребренной ихором улыбкой.

– Не надо, Клим, – попросила я тихо, потому что видела, как живо сбегает серебристая струйка по его пальцам из разрезанного плеча.

Он улыбнулся шире и светлее. Шевельнулись губы, складывая слова – перед тем, как он обернулся и с той же улыбкой шагнул навстречу Аполлону, поднимая выщербленный, изрезанный меч.

– Поте-де фовунтаи.

Не бойтесь.

Две улыбки столкнулись, и два меча, и два чего-то еще – чего-то самого важного, непонятного, неосознанного… две фразы? Две… веры?

Столкнулись, разродились скрежетом металла, пролились хохотком языческого божка.

– Так и должно быть, дядюшка. Ну, что я тебе говорил?

Меч Клима лежал в осколках. Сам он вытирал порезанную одним из осколков щеку – безоружный. Аполлон смеялся и мотал головой – казалось, вот-вот вычитывать начнет.

– Ну, надо же, дядюшка. Так любишь смертных, что готов уподобиться им. Что с твоим ихором, дядюшка? Почему он такого странного цвета?

Медленно набухают, падают с пальцев гранатовые зерна – сыплются частой россыпью, расплываются по плитам, льются туда, куда недавно пролилось серебро.

Алым окрашивается дурацкая майка с оригинальным принтом. Алое пропитывает джинсы, взятые напрокат – античные одежды исчезли…

Алое ползет по щеке, смешиваясь со слезами.

Он стоял, глядя в высь – так, словно собирается опять разговаривать с кем-то, с кем у них очень сложные отношения, и в горсти у него была теплая, живая, алая жидкость – кровь смертных.

А на глазах – слезы, хоть я этого и не видела.

Олимпийцы молчали и не двигались, и челюсть Крона замерла в полужевке.

– Смертный, – презрительно выплюнул Аполлон. Коротеньким словом выразил все, что думал. Все это самое: «Ты теперь прах под моими ногами, я тебя презирал, но ты был хотя бы из нас, а вот теперь предал это и стал тем, никтожнее кого нельзя уже и быть». – Ну что ж, я могу хотя бы…

Меч дернулся вперед со свистом – взвизгнул, опал в прах, не коснувшись плеча, из которого вытекало алое, горячее. Аполлон прошипел ругательство, и в его руках объявился лук – серебряный и искрящийся.

Но золотая стрела дрогнула в полете и улетела искать другие мишени.

– Смертный, – тихо выговорил Клим. – Что ты можешь сделать смертному? Ты мне не бог. Я в тебя не верю.

У Аполлона дрогнуло и перекосилось лицо. Он закричал что-то – неразборчивое, древнее, поднял лук, посылая еще и еще одну стрелу, в нашу сторону, в сторону Клима…

Стрелы летели и брызгали, расшибались о воздух солнечными лучами. Пустыми, нестрашными.

Не бойтесь.

– Я теперь Его, – шепотом договорил Клим, и ряды олимпийцев померкли и будто бы сдулись.

Он подошел к алтарю, не обращая внимания на ставшего столбом Аполлона. Положил пальцы на камень, обагряя его кровью.

Заговорил ясным, спокойным, размеренным голосом:

– Предел останется запечатанным навеки. Я закрываю его. Пройти сможет лишь тот, кто захочет последовать по моему пути.

Мне показалось, он все же взглянул в тот момент туда, где стояли олимпийцы.

Персефона, от которой все в очередной раз отпрянули, молчала. Может, у нее подрагивали руки – так, словно она хотела протянуть их ему вслед. А может, у меня просто слишком все плыло в глазах.

Остальные олимпийцы тоже ничего не добавили – смотрели то ли с замешательством, то ли с ненавистью.

Только Крон вдруг сложил руки в аплодисментах и проговорил:

– Хорошо сделано, сын.

Клим не ответил. Так, словно донеслось – из дальней дали.

Из прошлого.

Потому что храм начал дрожать и истаивать на глазах, и пятна на алтаре – крест, нарисованный кровью, полыхнули особенно ярко, впитываясь в камень, и фигуры олимпийцев тоже пропали в неясной дымке.

Я не успела увидеть, протянула ли она все-таки к нему руки.

Клим просто стоял, опершись на алтарь окровавленной ладонью – и смотрел на них, пока они не пропали.

Запечатывая Предел и смертной кровью, и смертными слезами.

Комментарий к Поединки между бессмертными и не только

Народ, осталось немного – два эпилога, то есть две последних главки.

========== Эпилог первый, античный ==========

Он смеялся.

Нет, серьезно, когда я вытащила из своей сумочки бинт и перекись водорода – теперь уже смертный Клим заржал в голос. Правда, ненадолго, потому что почти сразу же сполз, опираясь на алтарь.

Но все равно хихикал, пока я его бинтовала, зараза.

Ну, то есть да, так оно и выглядело: полуразрушенный храм, заросший, ушедший в древность. Темный, влажный крест на том, что было алтарем. Прислонившись к алтарю сидит Клим, я в лучшем своем генеральском стиле командую: «Алик, быстро нарыл мне жгут! Плевать, где ты его нароешь, откромсай от футболки. Да какая мне разница – чем, вон, возьми этот нож жертвенный, как его, и отрежь!» А Клим хихикает, потому что ему-то делать уже больше ничего и не надо. Разве что слушать мои высказывания, типа: «Эй, давай терпи, рана у тебя серьезная только одна, в плечо, но я вообще не в курсе, как и что тут бинтовать, так что сейчас тебе, наверное, станет хуже».

– Бинт в дамской сумочке, – наконец уточнил Клим. – Нет, мне действительно понятно, за что тебя выбрали. Он у тебя там все время лежит?

– Не-а, – сказала я, наматывая на рану очередной виток бинта, – я его туда засунула после нашего с тобой возвращения с кладбища. Ну, помнишь, когда тебя отделали, а я еще с лопатой… в общем, что-то мне подсказывало, что в сумочку с таким спутником надо всю аптечку пихать. Но вся не влезла. Не больно?

– По сравнению с олимпийским лекарем, ты милосердна. Я не рассказывал тебе, как Пэон решил доказать олимпийцам пользу промываний?

– Поговори мне тут, – свирепо приложила я и завязала бинт двойным морским.

Клим, который как-то не спешил приобретать сияние нимба над головой, фыркнул. Прикрыл глаза – в них больше не было лукавой древности веков. Они были ясными и светлыми.

– Хватит, кирие. Я не истеку кровью из оставшихся царапин. Нет, это не бравада бывшего бессмертного, – я открыла рот, чтобы рассказать этому самому бывшему о том, что такое заражение крови, но он выговорил тихо: – Лучше давай сделаем что-нибудь более полезное. Попрощаемся, например.

Тут меня подергал за рукав Алик, я повернулась и обнаружила в паре шагов от меня худощавого мужчину в потрепанном плаще и с музыкальным футляром. Тонкое лицо, ранняя проседь.

Мне захотелось влезть на какое-нибудь дерево, но рядом торчал только Алик, а на него влезать при нашей разнице в весе было заведомо бессмысленно.

Шарахнулась я знатно, и тихое «Радуйтесь» от ангела смерти мне особого счастья тоже не подарило.

– Вы за ним? – спросила я почти сразу же. – Но ведь он же… он же…

– Живой, – договорил Клим от алтаря. – Зачем ты здесь, ангел?