Текст книги "По вере каждому (СИ)"

Автор книги: Steeless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Где тебе самое место. Ну, жаль, что не договорила. Потому что он так и смотрел на меня: улыбка с предвкушением, зелень в глазах, волосы торчком. И этот проклятый прищур, от которого становилось морозно.

– Да нет, я на кладбище. То есть, мы. Ты же меня проводишь, раз уж не хочешь рассказывать о храмах? Хочу кое-что проверить, и тут недалеко такой ма-а-а-аленький, симпатичненький погостик… Идешь?

Я тяжко вздохнула. Прикинула, что амброзия все же нужна. И обреченно поинтересовалась:

– Слушай, а ты как вообще стал царем подземного мира?

– Так сам решил! – немедленно отозвался Клим, который, возможно, Аид. – Просто, понимаешь, если бы я, да с моим характером, взялся за море, ну, или за небо…

– Ясно, – сказала я быстро, – не продолжай.

Комментарий к …и барьеры психологические

* насчет препода – тру стори. Правда, такое имело место в одном из Минских вузов)

** Клим-Аид, разумеется, судит по слову “кирие”, то есть, друг. Фамилия ласкает слух бывшего грека.

========== Разборки в хтонических декорациях ==========

– Слушай, как тебя, Клим…

Вечерело плавно и вкрадчиво. Часы показывали какое-то уж совершенно дикое, больше близкое к полуночи время, но небо только разбавило кобальт легкой дымкой сероватости: белые ночи, что ты тут сделаешь.

Мы бодро шлепали пешком в непонятном лично мне направлении, куда вряд ли вообще ходят автобусы.

Хотелось есть, спать, домой и прибить спутника. Спутник пока не согласился поднести даже этот свой античный нож, примерно раз в полчаса выдавал: «Да нет, тут недалеко! Что – смертные совсем пешком не ходят?» – таки купил мне мороженку в случайно встреченном магазине. А, да. И осчастливил меня нереальным количеством баек из жизни олимпийцев. Байки были как на подбор: «Подрались как-то Зевс с Посейдоном…» или «Вот ты знаешь, сколько олимпийцев нужно, чтобы вкрутить светильник?» или «Как-то Гермий кинул клич на лучшую хозяйку среди богинь…»

Странные это были какие-то байки. Боги в них не сидели на тронах, не дули щеки от избытка важности. Шутили, братались, жили взахлеб, играли в разное-всякое… Может, из-за этого-то я за ним и тащилась уже столько времени: пропустить такое не сможет даже законченный технарь.

Но на паузе я взбунтовалась.

– Слушай, а ты разве не можешь найти, кто у тебя прибрал этот жезл? Ну, чтобы раз-два, божественные силы, какая-нибудь магия? Или у тебя сил совсем-то и не осталось?

– Остались малость, – отозвался спутничек. Он уже опять влез в шлепки и с упоением рассматривал на мой взгляд совершенно одинаковые деревья и заборы. – Только, понимаешь, я ими не пользуюсь. Почти совсем. Иначе, боюсь, наши отношения совсем испоганятся, а они и без того-то не особо идеальны, сколько ни пытаюсь…

– С кем отношения? – вяло спросила она. У Аида явно была манера говорить так, будто я вижу сквозь череп, что у него там в голове написано. Даже если бы видела: похоже, в голове у него такое, что лучше и не смотреть.

Сейчас он невинно приподнял брови и коротко ткнул пальцем вверх.

– В последний век стало гораздо лучше. Как это у вас говорят? Терпение и труд, да! Сначала было… ха, вот Зевс было решил сбросить Прометея в Тартар. Так вот, титаны его раз за разом тоже так выкидывали. С воплями: «Твою же мать, уберите зануду!» Раньше я не мог притронуться… почти не мог смотреть. Руки горели, если брал в руки Библию. Ну, для бессмертного-то ничего, затягивается. С глазами было хуже: будто впервые взглянул на колесницу Гелиоса. Теперь вот только в храмы не могу войти: выбрасывает. Спиной вперед, ты себе вообрази! Я в Ватикане-то потому долго и не пробыл: это было… в общем, пинг-понг.

Он довольно живо изобразил рукой летающий между воображаемыми храмами мячик, и я содрогнулась. От души набрала воздуха в грудь для глобального вопроса:, а зачем это ему понадобилось жечь себе руки, сотни лет метаться между храмами и пытаться до кого-то докричаться, если он сам – из другого ведомства…

Но он уже спокойно продолжал:

– …а тут еще Гермий с этим котлом так невовремя. Не может же это быть просто так. Испытание? Шанс? Только вот не понимаю, почему и зачем здесь ты. Как проводник? Наставник? Как…

Я потрясла пальцами, стряхивая с них жгучее и уже не впервые возникающее желание кой-кого придушить. Кой-кого, вечно говорящего не пойми о чем и загадками. Ну, ничего, вот заткнется же он хоть на пятнадцать минут, а тогда уж я его распотрошу, я себе за последние часы нехилый список вопросов составила…

Тут я заметила в прозрачных сумерках впереди надгробия, заорала от счастья: «Погост!» – и рванула к кладбищу так, будто была упырем, а по пятам неслась стая крестьян с вилами.

Аид догнал меня не сразу, зато и хихикнул, что, мол, подозрительный энтузиазм.

Умолк почти сразу, у первых могил.

Кладбище было заброшенное, запустевшее, небольшое и старое. С глухим шумом древних, мрачных сосен. С черно-синими зловещими тенями от полурассыпавшихся обелисков. С шуршанием сов где-то над головами, на ветках.

– Терпеть не могу такие места, – признался Аид, передергиваясь.

Здрасьте вам в окно, он еще кладбищ боится?

– А что так? Я думала, твоя вотчина…

– Я от них меняюсь.

Наверное, это все тон, а может, вечная недосказанность слов. А может, это сумерки коснулись кожи морозными пальцами, разбежались мурашками по рукам. Сумерки сгущались, их было слишком много для белой ночи. Сумерки сливались в чернильные, ночные пятна, влажно шевелились возле каменных осыпавшихся гробниц.

Сумерки просяще тянули пальцы к тому, кто шел впереди меня и почему-то старался смотреть только на каменные, древние кресты – ни на что больше.

Кресты живые пятна старательно обползали.

– Так, – сказал он спокойно, – пришли. Теперь если вдруг придется бежать – ты дай мне руку, нас не увидят.

И шагнул к какому-то склепу, довольно крупному, наверное, чьему-то фамильному и века где-то девятнадцатого – на питерских кладбищах чего не встретишь!

– В каком смысле – придется бежать? – спросила я, старательно отводя взгляд от тени, в которой что-то, кажется, неявно копошилось. – От кого? И почему? И зачем мы тут вообще?

– За привычным средст…

Звук изнутри гробницы пропал. Я немного нервно решала, что будет лучше: влезть следом в неизвестность или стоять и уверять себя, что шевелящиеся тени – это нормально, а вон те моргающие из темноты глаза – это какая-то крайне крупная кошечка. На всякий случай подалась за особенно колоритный и почти не обвалившийся крест: там было как-то уютнее.

Ждать долго не пришлось: Аид вернулся. Рассеянно поискал взглядом меня (не нашел). Поднял лицо в небо, где сонно висела бледная луна. И пораженно вопросил:

– Господи, ты что – серьезно?!

Ответа по понятным причинам не было.

– Нет, я понимаю, я просил и все такое…, но вот так – сразу?! И без шлема? И… тут еще и смертная, то есть, мне еще и ее оберегать придется? В открытую? Против этого всего и без… Нет, ты не пойми неправильно, я не отказываюсь, я постараюсь, я в общем-то помню, как нужно…, но хоть на первый раз ты не мог бы как-то… подсобить, что ли?!

Ночь, наверное, не выдержала. Сломалась и ответила.

– Чё, совсем, трехнутый?! – сипло вопросила ночь. – Поцоны, глянь, кадрище!

После чего интеллигентная питерская белая ночь выпустила из себя четыре неинтеллигентные хари разной степени помятости. Хари, наверное, трудились в роли местной налоговой для покойничков. Налоговой перепало хорошо: запах водки и колбасы наполнил воздух.

Как-то даже настроил меня на лирически-обеденный лад.

Аида он настроил гораздо лучше: тот вздохнул с таким облегчением, что чуть не сдул ближайшую сосну. «Смертные…» – прослеживалось во вздохе.

К упомянутым смертным бывший подземный царь шагнул с улыбкой во все зубы и чуть ли не с распростертыми объятиями.

– Привет, ребята! Денег, семки, закурить?

Бдыщ!

Кулак главного (фэйс у него был наиболее железнобетонен и наименее интеллектуален) вылетел вперед как на пружинке, и моего спутника ощутимо шатнуло.

– Шлем где? – скучно спросил второй.

– А ва-а-вам срифмовать по-гречески или по-русски?

Бздыщ!

– Два раза по одной щеке, вы же даже не даете мне подставить леву…

Хрясь!

– …три раза…

– Где, спрашиваю?!

– Ребята, не стесняйтесь, у меня же не только щеки…

Шмяк!

– Аххх, приятно, что вы это заметили…

Я зажмурилась и вжалась в крест, но звуков отменить не могло – они шли и шли, шокирующе размеренные.

Бах, шмяк, хлоп.

Хлоп, шмяк, бах.

И один и тот же вопрос.

– Шлем есть? А если найду?!

И ответы, гораздо более разнообразные.

– Найдете – забирайте! Охх, напомнило пощечину Геры. Ауу, зачем же на ногу наступать?

Ответов было все меньше, все чаще – свистящие, рваные выдохи в такт ударам.

Я мысленно свернула свой список вопросов. Мне было интересно одно: он так и позволит себя избивать?!

Кладбищенских татей это тоже заинтересовало.

– Че ты как не мужик, – обиделся один. – И совсем ничего не сделаешь?

– Нет, – вполне бодро прохрипели в ответ. – Потому что «не убий». И потому что мне нельзя. Так что давайте, ребята, не стесняйтесь.

Ребята, вестимо, не стеснялись.

Да интеграл твою через дифференциал, придется все же. Ну, придется все же…

Лопату я ногой нащупала уже давно. Не знаю, вообще, откуда там взялась лопата. Может, ее положил кто-то из местных устраивателей кладбищ лет двадцать назад. А может, пристроили специально для меня.

Важно было то, что в руки она легла идеально. Аффект имелся и без того, так что нужно было придумать только боевой клич…

– Халва-а-а-а-а-а!!!

Чертово бессознательное. Вообще, я ж не филолог, я говорила, а когда ты летишь из-за креста и из кустов с поднятой лопатой в бой – импровизировать как-то очень сложно.

Местные тати тоже не были филологами. И нервы у них были не особенно крепкими. Хотя когда на тебя внезапно из сумерек… с лопатой… совсем не хрупкое… с красным лицом и боевитым ревом…

Берсерки отдыхают!

Главного я отоварила лопатой плашмя и с налету (звук был как от удара в медный таз), второму досталось с разворота и по инерции. Орать я не прекращала. Оралось почему-то басом.

В общем, противник был деморализован, обезоружен и понес колоссальные потери в первые минуты боя.

– Це ж мертвые с косами! – внезапно завопил тот, которому лопатой не досталось. Этот, видимо, приехал на стажировку из соседней державы.

После чего противник отступил. В смысле, частично уполз, а частично понесся, сокрушая надгробия и деревья, куда-то в глубь погоста.

– Еще б злого чечена вспомнили, – просипела я натруженным горлом и опустила лопату. Шмыгнула носом и повернулась к Климу, в смысле, Аиду: хорошо бы, он мог идти, не хватало еще на себе тащить…

Клиент транспортировке и правда не подлежал, правда, уже в другом смысле. Клиент сидел на кладбищенской земельке и всхлипывал от смеха, вытирая что-то смутно-серебристое (кровь?) с лица.

– Ам-мазонка, – различила я сквозь всхлипы. – Ип-полита рядом не валялась…

Я с тихим рычанием сквозь зубы покачала лопатой, но это вызвало у и без того изрядно ушибленного божества только еще один приступ дурного смеха.

– Ик… итьп… и теперь я знаю, зачем тебя мне послали… Ты… ты мой… ахр… ах-ха-ха, хранитель!

Ну, своего он добился. Лопату я при этом известии уронила.

А то было, было у меня сильное искушение…

Комментарий к Разборки в хтонических декорациях

Пы.Сы. Да я знаю, знаю, надоели недомолвки… терпите, все будет. В следующей главе будем прояснять ситуэйшн и разговаривать разговоры.

========== Объяснения за утренним кофе ==========

Мрачный. Великий. Могучий. Внушающий ужас. Богатый.

– Если ты почитаешь древнегреческие источники, – немного гнусаво сказал от стола тот, к кому я подбирала эпитеты, – то заметишь, что это все про царство. Ко мне-то обычно относили только один эпитет – «Ужасный». Ну, а это, знаешь ли, можно по-разному трактовать.

Разговор происходил в моей квартире и наутро. На позднее утро, если точнее. Поскольку из той задницы мира, куда нас занесло стараниями моего спутника, мы выбрались как раз ближе к утру. Перед этим активно петляя по сельской местности и вспугивая собак, влюбленные парочки и почему-то байкеров. Последние, кстати, оказались милосердными, подкинули до Питера, цокали языком и жалели Аида. Со стопроцентной уверенностью в том, что отделала его я.

Было почему-то лестно.

Ночь мы провели я – на диване, гость – в комнате, которая вообще-то была на ремонте и в которой стоял всякий хлам. Утром списать вчерашнее на «мневсеприснилось» не вышло, потому что на моей кухне обнаружился античный бог, насвистывающий сквозь зубы над туркой с кофе.

Вид у представителя античности был уголовный: губы рассажены, на скуле свинцового оттенка плямба, один глаз прищурен особенно колоритно.

– Думал, зуб высадили, – улыбнулись мне от плиты. – Не, повезло. Заживет, ихор схватывается быстро.

Наверное, ихором называлось то самое серебрящееся, которое заляпало ему всю фуфайку. Принт на ней теперь смотрелся еще более оригинально.

– Вообще, это даже забавно, какие прозвища тебе дают, когда становишься царем, – продолжил он, помахивая чайной ложечкой. Посейдона вот до царствования звали Жеребцом. Зевса – Кобелем, по сходной, правда, причине. У каждого, пока не сели на трон, было свое: Посейдон – буйный, краснобай, таран, Зевс – воин, стремительный, мудрец…

– А у тебя?

– Трус и вор, – сказал он так неожиданно, что я поперхнулась кофе. – Я не так сварил?!

– Так… сварил… – выкашляла я, про себя поклявшись, что в жизни глотка не сделаю, пока он говорит. Во избежание таких вот смертоносных откровений.

Бутерброд с колбасой поглядывал с тарелки почти умоляюще, но я смотрела на гостя. На худощавое лицо с отметинами и живыми глазами.

Древними, как проклятущая пыль веков.

– Аэды – любители приврать, – протянул гость с невеселым смешком. – И промолчать. Титан Крон получил пророчество о том, что его свергнет сын – это верно. А в разгар войны он получил второе пророчество. Не от Урана – от Мойр-прях. Они сказали, что его погубит страх. И Крон возликовал – потому что ничего не боялся. Зря он не догадался уточнить – чей страх…

Глаза его были ясными, спокойными, он даже из своей кружки не забывал прихлебывать.

От этого было еще страшнее.

– …сколько себя помню. Может быть, трусами рождаются, не знаю. Для бессмертного это странно. Но я не шел в битвы. Не совался в песни. Не понимал войн. И был искусен разве что в воровстве и розыгрышах.

А Гермий-то точно говорил, что у него уроки брал.

Я не выдержала, вцепилась в бутерброд, просто чтобы было от чего нервно отрывать куски.

– Ну, вот меня и не принимали в расчет, вряд ли Крон вообще помнил… А ведь нет ничего опаснее труса, кирие*. Он предаст. Он извернется и нанесет удар в спину. Он не смотрит на правила и законы. Есть трусость, при которой проигрывают жизнь. Есть трусость, при которой – выигрывают войны. Когда трусу становится достаточно страшно – никогда не знаешь, что придет ему в голову. Попросить у Циклопов шлем-невидимку. Посоветовать брату выпустить Гекатонхейров… похитить у отца единственное оружие.

– Поднять из Тартара титана, заключить с ним договор, – продолжила я в тон, – построить временной котел, чтобы никто не ушел обиженный.

Он одобрительно улыбнулся мне над столом. Только криво – наверное, из-за разбитых губ.

Муха в тишине колотилась о стекло, как эпилептик в припадке.

– Здорово, правда? Мы взяли за пример Элизиум. Вечное существование, вечное блаженство без конца и края. Герои, подвиги, всеобщее преклонение, как в любой книге мифов. Не нужно бежать в Египет. Не нужно второй Титаномахии.

– Ты боялся этого? Когда поднимал Крона?

– Я видел одну, – коротко ответил он. Пожал плечами, покачал кружкой. – Мне хватило. Крону тоже, как выяснилось.

Он засмеялся, вполне себе радостно, и принялся деятельно намазывать бутерброд.

– Когда я вытащил его из Тартара и объяснил, что к чему, он мне даже физиономию не набил за свой серп. Хлебнул колдовских зелий, принял нормальный облик и сходу: «Может, проще олимпийцев в Тартар засунуть, если хотим избежать войны? Ну, ладно, не всех… Только Зевса? Только Посейдона? Ну, хотя бы Геру, на нее же все жалуются… что ты там за ересь несешь насчет временного кольцевания? Нет, нужно создавать по типу Элизиума, только б с Геей еще договориться…»

И обрисовал несколькими мазками. Олимпийский дворец – средоточие, стало быть, величия и славы. В комнате, полной хаоса чертежей, заседают двое, разговаривая трехэтажными терминами. Малюют схемы, пререкаются, через слово поминая то Ананку, то Тартар. Застывшая у дверей Афина трет лоб, прислушивается к этому непотребству, после чего просачивается обратно в коридор, бормоча: “Да я все равно тут ничего не понимаю”…

– … она-то еще ничего, остальные годиков через пять хотели нас в Тартар упечь. Уже в компании друг с другом, понимаешь, чтобы только не слышать такого-то. Ну, – он развел руками, – мы все же рискнули, создали. Силу наш котел получал от средоточий власти. Гора Парнас… Пелион… старые алтари… осколки колесницы Гелиоса…

– И эти ваши реликвии? Трезубец, копье, тирс?

Перед моим носом наставительно покачали бутербродом.

– Не гони, не Фаэтон. Сначала мы жили как прежде. Сколько-то. Ладно, долго. Много поколений смертных. Но время для нас течет иначе, мы не чувствуем его, раз уж мы его дети…

– … и раз уж ты вытащил Крона из Тартара.

– Это да, – ответ был невнятным из-за бутерброда. – Хотя он вообще и выходить не хотел. Знаю я вас, говорит. Столько веков всякую дрянь на голову кидаете: то Тифона, то преступников. Ну, правда, когда я ему малость обрисовал – так он как пробка на волю вылетел. Сначала толку от него не было: как глянул, что мы натворили во время своего правления – рванул в годовой запой, но вот потом…

Гостенек притушил блеск в глазах. На моем лице отчетливо было написано: «Ударишься в воспоминания – будешь ударенным дополнительно. Кружкой».

– Так вот, мы жили как прежде. Несколько интриг, мелкие войны, пиры, интриги, измены… – широкий жест, – дети от смертных, их подвиги. Скажи спасибо – до вас это не дошло, ваши куцые сборники мифологии были бы гораздо толще. Раз примерно в десять лет мы осматривали котел и замыкали его на все новые реликвии… хм, меняли батарейки, так проще? Под наш котел нужно было постоянно подкидывать новых дровишек. В ход шли реликвии – трезубец, копье, шлем, к которым мы привязывали «стенки». Средоточие памяти. Средоточие времени. К нам ничто не могло войти – и от нас ничего не могло выйти.

– Да неужели? – хмуро сказала я в кофе. По моим понятиям, один рыжий халвожор и один русоволосый мозгожор под понятие «ничто» не попадали.

– А… я? Я – случай особый, я ведь все-таки трус. Никогда не замечала что там, где смелый ударится о стенку, трус через нее просочится? Ну, вот я и…

– Десять лет назад, – подсказала я. Если только мое инженерное чутье не врет, этот самый барьер времени был наиболее уязвим именно во время «смены батареек». – То есть, ты умудрился найти лазейку и смылся. Почему?

Тип с такими хитрыми глазами просто не мог ее не найти. И сказать правду вот прямо сейчас он мне не сможет тоже.

Аид нацелил на меня ложечку.

– Когда тебя выберут богом подземного мира на вечность-другую – вспомни этот вопрос, ладно? А сейчас можешь для примера мифы вспомнить. Как там в ваших книжках – описывается моя вотчина?

Ага ж, пресловутое мрачное царство. Пиры-герои-войны – это все-таки на поверхности…

– Значит, тени стонут, Харон машет веслом, все невеселые… а, да, и там негде пускать камешки, – меня наградили милостивым покачиванием ложечкой. – И не жалко было? У тебя ж там была… не знаю, на Олимпе – родня… о, жена. А как ты… с женой-то?

Ложечка на секунду остановила свое движение в кружке с кофе. Гость зажмурился, как от дурного воспоминания.

– А что с женой? – голос у него остался вполне себе прежний. – С женой у меня было как со всеми. Мало что я ее украл, так еще я – это я. То есть, там Зевс, тут Посейдон – и вдруг…

– Мда-а-а, – страдальчески выдавила я, ощутив весь трагизм этой семейной пары. – Значит, ты решил взглянуть, как там у смертных дела обстоят. И Гермий еще сказал, что ты… ну…

– Уверовал, – радостно подсказали мне. – Это слово не нужно запикивать цензурой. Хотя если ты хочешь поговорить о словах, которые нужно запикивать…

На данный момент меня больше интересовало, откуда он знает про цензуру. А, и еще – это у олимпийцев милая семейная традиция, истреблять продукты питания в моем доме?

– …то обрисуй ими нашу ситуацию. Очень подойдет. Одно греческое выражение ты уже зна…

Я малорадостно употребила оное выражение. Рука Аида замерла на полпути за третьим бутербродом.

– Может, ты еще не понял, но я не знаю, что это за ситуация. Сначала ты говоришь, что Гермий соврал, потом тащишь на непонятное кладбище – кстати, где тебе бьют морду! – при этом с какой-то радости обзываешь меня своим хранителем, а я ни сном ни духом…

– А, – сказал гостенек и хихикнул особенно жизнерадостно. – Просто уж очень силен был образ типа «Геракл нового времени. Женщина и с лопатой». На самом деле все просто. Судя по тому, что на Олимпе пропадают реликвии, кто-то собирается сломать наш с папочкой «котел». Пока что дела у них идут не особенно хорошо: думаю, «котел» всего лишь может пропустить бессмертного, с ограниченными силами и на очень короткий срок.

– Ага. Поэтому Гермий со мной не пошел.

Меня одарили активными кивками и энтузиазмом на лице – мол, можешь, когда захочешь!

И кстати, когда этот подземный вор успел стыбрить из моей руки бутерброд?!

– На кладбище ты пришел за шлемом, так? – я демонстративно сжала в кулак пустую ладонь. Аид в ответ продемонстрировал свои: девственно чистые. Не брал мол, ничего не брал… – У тебя что там, портал какой-нибудь?

– Зачем портал, – спокойно откликнулся бывший бог. – Просто вещь хтоническая. Особого хранения требует. Вроде как колбаса у тебя в холодильнике – ты же не положишь ее на солнцепек? Вот и я – раз уж собрался ходить по храмам, оставил подземное в… ну, подземном месте. Там какое-то капище было в древние времена, еще до кладбища, вот шлем и не беспокоился.

Ну да, ну да, не мог же он его на некрополе в Александро-Невской лавре оставить…

– А шлем тебе, стало быть, как привычное средство… стоп. Ты что, смыться хотел?! Прямо с… кладбища? Под… под невидимостью?! То есть, а я осталась бы обсуждать с теми парнями достопримечательности столицы?

– Нет! – мгновенно откликнулся Аид, и прозвучало так правдиво, что точно соврал. – В общем, наверное, я бы тебя тоже вытащил. Хотя где это видано, чтобы вдвоем, в обнимку, под шлемом и бегом через кладбище…

Он замечтался над этой картиной, а я постаралась не откусить край кружки. И дышать очень, оооочень ровно…

– Но шлем у тебя успели спереть. А потом подоспели… как там по-вашему? Смертные.

– Придурки, – предложил свою версию Аид. – Думаю, под контролем кого-то из милой семейки. Ладно. Того из милой семейки, кто решил сломать «котел». Я же говорил – ограниченные способности. Но я не говорил – вовсе без способностей.

В ладони у него будто из ниоткуда возник мой бутерброд. Гость с чисто греческой въедливостью проверил его на наличие сыра и колбасы и незамедлительно запустил в бутерброд зубы.

Но я уже настроилась на вечную, очень в жизни помогающую мантру «Ничего-ничего, я все равно по жизни танк». Потому спросила медленно и очень четко отделяя одно слово от другого.

– А теперь напрягись и сообщи мне настоящую причину, по которой за тобой охотится твоя семейка и тот, кто собирается сломать «котел».

При последних моих словах его улыбка стала определенно какой-то странной. И, возможно, сулящей новые гадости.

– Кирие, видишь ли… можно сколько угодно воровать жезлы, тирсы, копья. Это поможет ослабить «стенки». Даст выход на время. Кому-то одному. Может, нескольким. Но полностью сломать… чтобы помощью сломать нужен, так сказать, ключ.

– …который ты, как понимаю, спер, когда хлопал дверью…

– В общем, да.

Он выглотал кофе и с надеждой воззрился в чашку. Потом как следует потянулся.

– Ты довольна, кирие? Теперь-то, я надеюсь, ты полна решимости быть моим хранителем, а?

Ага, как же. Вон, два крыла режутся.

Нет, ну это ж сколько потраченного времени, а? И сессию пересдавать, и вообще…

– А с чего бы? – поинтересовалась я в упор. – Я ведь так понимаю, амброзию я не получу?

– Если Гермий не поклялся тебе Стиксом – то нет, – пожимая плечами, отозвался Аид. – Всегда требуй клятву Стиксом. Олимпийцы – жуткое жмотье. Когда я обустраивался в подземном мире – они мне даже посуды пожалели. Пришлось красть. До сих пор глаза своих подданных помню, когда…

– Тогда зачем? – перебила я, нужно было срочно перебить его болтовню, потому что я очень не люблю, когда меня обманывают, или когда к горлу подкатывает знакомая горечь, или когда на моей кухне ошивается создание из античности, которое пытается втянуть меня в очередную аферу. – Из чистой моей к тебе симпатии? Из непонятных побуждений? Из любви к приключениям?

– Последнее, конечно, тоже присутствует, но я-то подумал, что ты… знаешь, как христианка и высокопорядочный человек поможешь мне, так сказать…

– Лезть в пекло без цели – звучит как замануха для лоха! – отрезала я, полная нежелания повторять ошибки героинь-попаданок.

Аид, постучал по носу. Похлопал длинными ресницами, подбирая слова. Что-то вспомнил и непринужденно поинтересовался:

– «Конец света» звучит получше?

Комментарий к Объяснения за утренним кофе

* кирие – подруга. Аид нагло пользуется фамилией героини – Кириенко, и использует греческое обращение как игру слов.

========== Собачьи нежности ==========

Если я не читаю то, что вы написали, не комменчу и даже сама не пишу – я все равно пока жива, и на Беларусь не упал огромный картофельный метеорит) Аффтор решил выпускать «Любимчика» в книге и теперь маньячит. Аффтор просит понять и простить)

Если вы когда-нибудь решите сообщить кому-то о всевозможных ранганёках, апокалипсисах и армагеддонах, у меня к вам есть единственная просьба: не надо этого делать за утренним чаем. Очень портит настроение.

Озарения типа «Нанималась найти какого-то античного типа, а меня тут мир спасать подписывают» не улучшают аппетит, сами понимаете.

Аид с философским видом утер заплеванное чаем лицо.

– Ну, может, не совсем конец света, – оптимистично сообщил он. – Может, они угробят пару сотен тысяч – и успокоятся себе на радостях! Хотя у меня по поводу родни есть маленькие сомнения: мелочами они не маются. Если уж кто чего задумал – Грецию они как минимум встряхнут как следует.

– Да за что же это? – уныло вздохнула я.

Аид оскалился и вежливо пояснил, что это вопросы веры. И вообще, явственно не всем олимпийцам понравится, что их алтарей и в помине-то нет, а есть…

– Ты вообще знаешь, сколько храмов Единого в Греции?

– Сидел бы ты… в Греции своей! – простонала я, поднимаясь из-за стола. Влезать в противостояние чьих-нибудь вер никак не входило в мои планы. – В общем, я так понимаю, что это смертельно опасно, ибо эти твои олимпийские сородичи как-то не особенно благоговеют перед смертными.

– Ага.

– И в награду я получу только кошмары и чувство глубокого морального удовлетворения.

– Возможно, еще прозрения и духовное совершенствование, – посулили мне.

– Но ты все равно с меня не слезешь?

Несколько секунд на меня из глаз гостя смотрела лукавая древность. Затем он пожал плечами и встал, основательно упихивая в карман бутерброд.

– Кирие, я все время забываю о свободе воли. Об этом и на Олимпе-то часто забывали. Так что если я сейчас пожму тебе руку, поблагодарю за сцену с лопатой и скажу, что было очень, очень приятно познакомиться…

…а потом ко мне регулярно будут наведываться гости из античного котла. Уничтожать мои продукты, рассуждать о моей внешности и интересоваться:, а я не нашла одну старую скотину, которая как-то сбежала камешки по воде пускать?

– Надеюсь, по храмам ты меня все-таки не потащишь, – обреченно сказала я, поднимаясь. – Ладно, чем могу, до некоторой степени…

– Он в тебе не ошибся! – расцвел гостенек, покоробив меня покалеченной улыбкой. – Но по храмам – это мы все-таки в другой раз. Как-нибудь, когда разберемся с моими семейными проблемами, да?

Честное слово, я прекрасно понимала, на что себя подписываю. Более того, еще со вчерашнего дня уяснила, что а) сведений мне не дадут никаких, б) если какие-то и дадут, то вытаскивать их придется под пытками, в) этот тип и под пытками так соврет, что не расхлебаешься.

Но в этом путешествии по городу было что-то феноменальное. Во-первых, за пять часов, которые мы колесили по Питеру, по сути мне ничего больше не сообщили. Аид так, бросил между делом, что «со знакомым надо повидаться, и чем срочнее, тем лучше». И тут же сам себя опроверг, поскольку уже на втором часу ясно стало, что он не в курсе, где этот самый знакомый живет (да и как он выглядит – скорее всего, тоже). А потому мы исколесили половину города, остановились у как минимум пятнадцати больниц, посозерцали их с самых разных ракурсов – и каждый раз тащились к следующей точке.

О, кстати. Путешествовали мы все это время на автобусах или маршрутках. При попытке загнать его в метро Аид посмотрел с веселым изумлением:

– Ехать подземкой? Серьезно, тебе не кажется, что это какой-то странный каламбур?

И радостно почапал к очередной маршрутке.

К тому времени, как это олицетворение греческой неуемности наконец остановилось (только по моей просьбе и только чтобы купить пару хот-догов) – я уже не особо понимала, в какой части города мы находимся. Говори потом, что приезжие этот город не знают…

– Этот твой знакомый что – доктор? – поинтересовалась я в десятый раз, наслаждаясь вкусом картонной сосиски с томатным соусом.

– М-м, – отозвался Аид сквозь свою сосиску. – Амброжжжжия… Ну, можно и так сказать. Честно говоря, я очень надеялся, что как раз с ним не придется встречаться лицом к лицу. Но раз уж нужны сведения из надежного источника – приходится… нет, не она все-таки, наверное.

Он посмотрел на очередную больницу, качнул головой и поднялся со скамейки. Я продолжила сидеть в позе объявившей забастовку.

У меня все-таки ноги не бессмертные.

– А ты бы глядишь, поделился чем, – посоветовала, глядя на него сверху вниз, – авось, оно бы полегче пошло. – Глядишь, и я бы чем помогла, кроме как подсказывать, сколько отдавать за проезд. Откуда у тебя вообще деньги за проезд? Стоп, откуда у тебя вообще деньги?!

Аид озадаченно постучал по стеклу смартфона… минуточку. Моего смартфона. Я запоздало схватилась за сумочку. Античный божок возвернул девайс с виноватым видом.

– Гермес не говорил тебе, у кого учился ремеслу?

– Ну, охренеть, – сказала я, не размениваясь на греческий язык и торопливо пряча смартфон обратно в сумочку. – Мне навешивать на кошелек висячие замки?