Текст книги "По вере каждому (СИ)"

Автор книги: Steeless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Хорошо пошел, – хищно сказала я, оценивая огненный след в воздухе. Из карьера донесся плеск, который показывал, что цель поражена. И многолетние детские гоняния в футбол во дворе с пацанами не прошли для меня даром. – А вот сейчас увидим – сбежит или нет.

– Может, он после такого вообще сразу к себе провалится, – усомнился Алик.

– Ну, он общался с Гераклом, – признался Клим, тихонько хихикая. – Хотя тот, конечно, до такого не додумался…

А жаль. Видок у вернувшегося через минутку Цербера был тем еще: тина, водоросли, обертка от конфеты на спине, яростно горящие глазки. Так могла бы выглядеть восставшая из ада Муму, явившаяся к Герасиму, чтобы предъявить жесткие претензии.

Жесткие претензии мопсик собирался предъявлять мне. Возможно, даже вводить против меня какие-то античные санкции. Вот только Алик зря собирался заступать меня со своей битой, которую он зачем-то прихватил.

Во-первых, все равно не заступит. Во-вторых – в груди с ночи так и пылает словно выжженное изнутри чем-то светлым «Не бойтесь!»

– Значит так, – сказала я Церберу вполголоса. – Кое-кто сказал, что ты вроде бы должен нас понимать. Значит, в лучшем случае ты сейчас возвращаешься к себе. В худшем случае тебе будет очень плохо.

В ответ последовал оперативный бросок к горлу. Ожидаемо – не к моему горлу (мопсик оказался не таким идиотом, чтобы бросаться на шею, чуть ниже которой висит знак Его). К горлу Клима – в попытке продолжить то, что начато.

Попытка оказалась пресеченной ударом биты. Удар у Алика оказался не поставленным, но координаты точными: Цербер улетел прямиком в костер.

Но и оттуда вернулся, окончательно приобретя сходство с собачкой, которую не до конца приготовили в корейском ресторане.

Мои надежды на то, что подземка (карьер) или огонь возьмут верх как родная стихия, и Цербера таки перетянет в другой мир, не оправдывались. После еще двух полетов в карьер и нескольких – в костер, у меня начала побаливать нога, а мопсик оставил попытки броситься на Клима. Но зато теперь уселся неподалеку и ехидно ощерился бездонной пастью. Вроде как – ага, давайте, пинайте, со мной так давно не играли. А оставшееся время я за вами похожу. Покушаю резиновых покрышек и конечностей беззащитных людей. Попутно расшатаю Клима хотя бы до половины Аида.

– Ну, так, – сказала я, отдуваясь. Мопсик только что начертил в воздухе устало-низкую траекторию. – Я-то надеялась, что придется без крайних жестоких мер. Но, видимо, не получится.

– А я-то думал, ты вроде как… за милосердие по отношению к животным, – опасливо вставил Алик, разминая кисть.

– Точно, – кивнула я. – Это и было милосердие.

Потом прокашлялась, и вернувшийся в очередной раз из карьера Цербер обнаружил на моем лице бескрайность Любви, ему лично предназначавшуюся.

Бескрайность мопсику не понравилась.

– Ну, вот теперь я убедилась, что это самая-самая лучшая для меня собачка, – пропела я в той степени сладости голоса, которую обычно слышала от сюсюкающих мамаш на детской площадке. – Ну, иди ко мне, мой маленький, мы с тобой теперь никогда на расстанемся…

Цербер подумал и попятился. На морде белого мопсика проступило явственное «НАФИГ».

– Ути, какой ты миленький, а какой у нас хвостичек, – продолжала я, отважно борясь с собственной ненавистью к сюсюканью. – А какое у нас пузичко, какие у нас лапки ушки, как хочется потискать… А кто у нас хочет косточку? Цербя хочет.

Судя по взгляду активно отступающей от меня твари – ей таки хотелось поглодать косточку, но мою берцовую.

Из-за спины донесся звук тихо упавшего куда-то Аида. А потом захлебывающийся ржач и тихое «Цербя!»

Противник был деморализован и подавлен, но не уничтожен окончательно, и потому я продолжала давить:

– Мы поставим тебе самую красивую мисочку, будем кормить тебя овсяночкой, – от слова «Геркулес» пришлось воздержаться из-за подозрения, что в таком случае овсяночка пойдет на ура, – Купим тебе самый лучший ошейничек, каждый день будем с тобой гулять в парке… дважды… ой, а в парке так много людей, так много симпатичных детишечек, которые тоже хотят играть с собачкой!

У собачки задергался красный глазик. В тщетных попытках обрести спасение у мужской части экспедиции, мопсик обернулся…

– Ой, а я всегда обожал собак, – пропел Алик, – можно погладить?

– И, конечно, мы его переименуем, – нежно подключился Климушка (сквозь нежность послышались интонации опытного палача). – Можно назвать его Росинкой, или Пельмешком, или Гулькой…

На морде у Цербера нарисовалось немое «За что?!» Нужно было дожимать ситуацию.

– И, конечно, я буду тебе петь перед сном, – выдохнула я, набрала в легкие побольше воздуха и завела: «Спи моя радость, усни…»

Вообще, мой голос мог бы неплохо презентоваться на Евровидении – если бы мы захотели уничтожить Евровидение. В детстве он был источником лютого ужаса соседей, которые честно считали, что у нас кого-то убивают (регулярно). Учительница пения, подозреваю, до сих пор слышит «Кузнечика» в моем исполнении в не самых своих лучших снах.

Оказалось, что существо из подземного мира к отсутствию у меня слуха тоже оказалось неподготовленным: Цербер как-то странно заметался, сперва попытался прикинуться мертвым, понял, что не прокатит и с воем сиганул в костер.

Взметнулись искры. Костер втянуло в землю, оставив внушительную воронку, как от снаряда. Подземное чудовище явно понесло в свой мир вести о том, что сюда соваться не надо, тут еще страшнее.

– И это я еще до «Отче наш» не дошла, – выдохнула я и развернулась к явственно дезориентированным Климу и Алику. – Что смотрите? Это была моя темная сторона!

– Желал бы я услышать твое соревнование с нетрезвым Посейдоном! – потрясенно выдохнул Клим.

– А мне понравилось, – мужественно заявил Алик, с уверенностью мыши, влюбившейся в кактус.

Время было за глобальными решениями.

Комментарий к Бескрайняя нежность и немного футбола

Стратий – воинственный. Алик настолько достал Аида, что тот уважительно называет его… ну, вот так.

========== Об очень античных способах путешествовать ==========

Кто-о хотел движухи? Во-от она, началась. Подползаем к финальному недоэкшну, а в следующей главе – неканоничная Персефона!

Глобальное, как ему и полагается, подкралось из кустов и пнуло в печень.

– А почему бы нам все и не усложнить? – спросила я и начала рыться в своей сумочке. За моими жестами наблюдали со скупым недоверием. Когда на стол в лачужке Алика брякнулся тот самый бронзовый жертвенный нож – Климушка поднялся и дальновидно умотал в угол.

– Кирие, я надеюсь, что ты не в этом смысле, – заявил он уже из угла, потом вспомнил расправу над Цербером и бодро закончил: – Ты хотя бы дашь мне пару часов форы?

Я в ответ хмыкнула и достала из сумки основательно забытый мною флакон. Полученный от Гермия, с мутной взвесью.

– Голос оракула, вроде как, – доложила я общественности. – Поскольку твоего быстрого перехода в новую религию упорно не наблюдается – предлагаю открыть и послушать.

– А, собственно, почему ты раньше… – начал порядком удивлённый Клим.

– Память девичья, – отрезала я в ответ. Нет, в самом деле, не рассказывать же ему, что встреча с богом подземки, пускающим камешки по волнам Ладоги, слегка выбила меня из колеи. Как и все последующее, включая злобных мопсиков (теперь уже – злобных пнутых мопсиков).

– Ачивки, – вмешался наставительный Алик, – нужно юзать сразу.

На него я цыкнула. Потом протянула флакон Климу, но с усмешкой покачал пальцем – мол, но-но, не надобно нам ничего античного. И вообще, решение на мне, вроде как на хранителе бывшего царя подземного мира.

– Ладно, – сказала я сурово. – Алик, ежели оттуда чего не то вылезет – контролируй и…

Что должен был делать Алик в том случае, если бы из флакона выплыл какой-нибудь античный джинн – я не стала уточнять. Наверное, совершить абстрактно-непонятное геройство.

Крышка оказалась пригнанной плотно и залитой какой-то ароматной смолой, так что мне пришлось над нею попотеть.

Само собой разумеется, что из флакона все вылезло не то и не так.

Голоса не было. Была туманная дымка, из которой проступали неспешные символы.

Змея свилась в кольцо, кусает собственный хвост, вырастает из дымки алтарь… на алтарь брызжет серебристая жидкость, превращается в кровь, алтарь обращается в прах… раскатываются гранатовые зерна, пачкая землю алым соком.

После блеснули запоздалым осенним золотом волосы, и раздался мерный голос. Он нараспев произнес одну лишь непонятную фразу, просительно, надрывно, тихо. Но, судя по дернувшемуся лицу Клима, эта фраза ударила в него молнией.

Потом все смолкло, только качался гранат на столике. Тот самый гранат, который мы пока так и не придумали, куда пристроить.

Клим смотрел на него неподвижным, тяжелым взглядом. Я смотрела на Клима. И чувствовала себя Иванушкой-дурачком, который только что спалил лягушиную шкурку.

– Это разве оракул был? – проявил некоторое понимание ситуации Алик.

Клим (Аид?) пожал плечами так, будто его это мало интересовало. Поправил шторку на окне, подошел из угла.

– Вроде как, – ответил он с подобием спокойствия. – Тень прорицания мертвого предсказателя. О том, что я смогу отречься от бессмертия. На том же месте, где вышел за пределы.

– А не мог соврать? – продолжил Алик.

– Да вообще-то, мертвые в этом деле ограничены. Думаю, мне придется вернуться на родину, кирие. Если мы, конечно, хотим, чтобы все это закончилось.

– Да неужели, – сказала я и вперилась в собеседника подозрительным взглядом.

Он посмотрел мне в глаза своими – древними, чуть прищуренными, тем взглядом, который не прочитать.

– Не могу сказать, что меня самого это радует: все же там… больше искушения. Больше… памяти. Но с самого начала ясно было, что иначе не…

– А как это сделать? – перебила я. – Ну, как тебе отречься?

Он потер подбородок и поежился.

– Думаю, что есть один обряд, – пробормотал, – Сложный и древний, но есть, вот только к нему нельзя приступать, не будучи готовым окончательно…

– А ты, стало быть, готов?!

– Нет, – честно ответили мне, – но ведь если на нас напустят еще кого-то – будет только хуже! И в конце концов, в Греции же столько православных храмов…

Как я не закатила глаза – не знаю, наверное, чудом.

– А это, – подал голос Алик, – ты это… как ты туда, до Греции-то? Вроде как скастуешь портальное заклинание? Материализуешь крылья? Или призовешь мощь некромагии? Или…

– Ну, для начала куплю билеты, – отозвался Клим и почесал нос. – Что?! Виза у меня в паспорте есть – поддельная, конечно, но пока проходит. Стратий, ты же не ожидал, что я вызову подземную колесницу и буду разъезжать по небу с риском столкнуться с самолетами?!

– Не хотел бы я… это увидеть… – признался Алик, явственно вообразивший себе лошадей, с демоническим ржанием идущих на таран «Боинга». В стиле «камикадзе».

– «Земля, это борт ноль семь, в нас только что врезалась лошадь», – подсуфлировала я мрачно. – Значит так. Я с тобой.

Клим сощурился оценивающе, но потом кивнул с видом «я так и знал». Ну да, кто его еще будет ограждать от неадекватных подземных порождений.

– Значит, нужны будут билеты для тебя, виза для тебя… и помни, кирие, с собой мы берем минимум вещей. Документы, деньги, разговорник…

– Разговорник?! – возмутилась я. – Это же Греция, а ты, предположительно, разговариваешь на всех языках!

– На всех, – уточнил Климушка, – и на древнегреческом. Ну, кто бы мог подумать, что язык так изменится. В общем, мои высказывания там звучат примерно как «О доблестный страж, возглаголь же, где могу я отыскать галеру…»

– Разговорник, – тут же согласилась я и заметила, что гостенек поднялся. – А ты это куда?

– На добычу, – коротко обозначил Клим и слегка подрастерял энтузиазм под моим негодующим взглядом. – Кирие, ты же не хочешь сама оплачивать билеты до Греции?!

– А если твои родственники опять… – начал было Алик, но Клим только подмигнул ему с тем самым лукавым видом, который меня неистово бесил.

– Думаю, пока они ничего не предпримут. Могу поспорить, отфутболенный Цербер их озадачил. Я вернусь скоро, кирие, не нужно тревожиться. Авио!*

Он махнул на прощание уже от дверей и исчез, заверив, что провожать его тоже не надо.

Мы посидели молча. Я пыталась собрать мысли и выстроить во что-то стандартно-технарское. Алик, предположительно, паниковал, оставшись со мной наедине.

Однако разговор начал мужественно и даже вроде как четко.

– В общем так, – сказал он и тоже поднялся, – я тебя с этим психом никуда одну не пущу.

Я подняла глаза и посмотрела хмуро. Алик засопел и не сдался.

– Если надо, билеты я куплю сам. У меня еще дедушкино наследство…

– Ревнуешь? – спросила я вяло.

Алик сделал такое движение, будто хотел убежать к любимому компу. Но пресек себя и засопел еще сердитее.

– При чем тут это?

– Ага, конечно, – сказала я уже сердито. – Как может бывший античный бог сравниться с геймерской неотразимостью.

Если бы в Питере все еще рулила Афродита, то она сделала бы сейчас жест «рука-лицо». А ее сынок со стрелами при виде меня попросту суициднул бы.

– Да ну ее в пень, античность вместе с неотразимостью! – зашипел Алик, в отчаянии срывая очки и начиная поедать дужку. – Я же… я же за тебя волнуюсь. Он же непонятно куда тебя затащит со своими недомолвками. Он же соврет – и не увидишь, да и вообще у меня такое ощущение, что он врет постоянно!

– Да, – сказала я и вдруг почувствовала две вещи. Первое – внезапное и глубокое уважение к Алику, из которого постоянные стрелялки таки не вытряхнули умения видеть. Второе – камень в желудке. Тяжелый, покрытый изморозью камень.

Потому что вот она – недостающая деталька в мозаике, которую я пытаюсь выстроить. То, чего не хватало мне после того, как я открыла этот флакон.

Он лгал нам, спокойно и приветливо. Естественно, будто дыша. Не думая о том, что ложь – вообще-то, тоже грех. Глядя в глаза, забалтывая какими-то мелочами о визах, колесницах, разговорниках…

А в это время уже знал, что будет делать. Принял решение в момент, как только…

Я вспомнила голос в конце послания, дрогнувшее лицо Клима, золотистые кудри, похожие на приувядшее золото кленов в октябре.

– Алик, – бедняга подпрыгнул, глядя на мое переменившееся лицо. – Когда он тебе все объяснял… он тебя не спрашивал… про эту? Которая…

Я кивнула на гранат, будто боясь накликать. В голове включился безумный метроном – тик-так, тик-так…

– Про жену свою? – переспросил Алик и вытащил дужку изо рта. – Ну да, мимоходом так спросил. Говорила ли что-нибудь.

– А она что-нибудь говорила?!

– Да я бы и не понял, я ж по-ихнему не говорю! – отозвался бедолага, посмотрел мне в лицо и выдал по-писанному: – Нет, не говорила. Только смотрела, кивала и, все такое. Как будто она… ну…

– Как будто что?! Живо!!

– …не могла говорить. Вроде как ее могли услышать, или ей запретили, или…

Я встала. Сделала чугунный шаг от стола, чувствуя, как ледяной шар разрастается вдвое. Он уже тогда это решил? После разговора с Аликом? И тащился за нами, смотрел на нашу игру с Цербером, дышал, глядел в небо, наверное, извиняясь…

Может, просто хотел отсрочить решение. А потом услышал тот голос, ту… просьбу (что там было? «Спаси, я в плену?» «Заклинаю, приди?» «Помни о своей клятве?» – скорее всего, это, он не зря так смотрел на гранат…) И его словно подпихнуло, он…

Я отодвинула занавеску и увидела черные, обгорелые следы пальцев на подоконнике.

Он сдерживал это все время, пока говорил с нами.

– Твою… вторую переменную! – по-технарски выдала я и, больше ничего не уточняя, сгребла сумочку и кинулась за дверь.

– Ленка, ты чего?! – полетело мне в спину.

Следов во дворе не было. Я развернулась и встретилась глазами с Аликом.

– Он что, не возвращается на родину? – спросил тот.

– Он возвращается, – сказала я сквозь зубы, – один и сейчас. Сразу же.

– Тогда как… – Алик ойкнул и замолк. Потому что понял – каким путем может добраться до современной Греции один древний бог. Который сохранил кое-какие силы.

Применение которых закроет ему тот путь, который он выбрал, сделает его опять Аидом – и в лучшем случае ему придется все начинать сначала. В худшем… если все так, как я думаю…

– Куда бежать? – крикнул Алик, поглядывая в темнеющее небо. Ветер поднимался, холодный, резкий, трепал одежду, кусал за щеки.

– Не знаю, – пробормотала я с досадой. – Что у него на уме… на остановку он не пойдет, здесь есть кладбища?

– Километра два, – кивнул Алик. – Вон там.

– Сбегай, проверь, а я тут пошастаю, главное – времени не терять.

Алик постоял еще, набираясь храбрости, потом кивнул, робко мазнул меня по губам поцелуем и ломанулся в предположительную сторону кладбища.

Я зашагала по другой дороге, делая вид, что не знаю, куда иду. Постепенно ускоряя шаг, потом переходя на рысь. Это хорошо, что Алик не сунется, я не хотела тащить его за собой, мы вообще не имели права его в это впутывать, и я надеюсь, что эта ложь мне простится…

Жалко все-таки иногда, что я не Мери, которая Сью. У той-то ноги длинные, бегать легко, и одышки не бывает. С другой стороны – может, и бывает, там же все-таки грудь пятого размера… о каких глупостях думается, в самом деле.

Особенно когда в третий раз бежишь по той же дороге. По той, которую вы прошли туда и обратно, сначала с Цербером, потом без. И попутно мучительно размышляешь: как оно будет – чтобы быстрее, без петляний и напрямик? А в боку уже начинает колоть, и лицо горит, и небо над головой такое свинцовое-свинцовое, как в дрянных фильмах про Апокалипсис.

Он ничего не делает просто так, вор и трус, но неглупый вор и трус. Он не сунется на кладбище, где полно крестов. Он позовет свои силы там, где мы заставили Цербера пробить дыру в этом самом котле, или как он там. И бронзовый нож в сумке греется и тянет в нужном направлении, как раньше, хотя я и без него это поняла, и проклятие – хоть бы не опоздать, потому что…

Я все-таки опоздала. Когда я выскочила к тому самому карьеру – красная, как свекла и в предынфарктном состоянии – костер, который мы погасили утром, пылал вовсю багряным пламенем, и огонь лизал руки невысокому парню в футболке и сандалиях – покорным, радостным псом.

Тени корчились, придавленные, вели уродливый хоровод, и языки пламени, объединившись с тенями, открывали разрыв… широкую щель, будто в склеп.

А я задыхалась и не могла его даже окликнуть.

Правда, этого и не понадобилось – он обернулся сам. Искры путались у него в волосах, лицо было спокойным и даже будто бы обреченным. В глазах метались и прыгали алые отблески, но голос оказался прежним.

– Прости, кирие.

Он шагнул туда слишком быстро, будто распахнув объятия давно знакомому… прошлому.

И тут я поступила очень глупо. Я выругалась и прыгнула вслед.

И когда на меня обрушились тьма, и огонь, и ужас, и чьи-то голоса – я в полной мере осознала великолепие этой идеи.

Комментарий к Об очень античных способах путешествовать

* Авио – до свидания или прощайте (одно слово – два значения).

========== Особенности брачных отношений на фоне глобальных катаклизмов ==========

Предвкушаю бурю негодования по поводу образа Персефоны. Ну, я же обещала НИКАНОН. Я сделаль. Уф, добиваем историю, пара глав осталась…

Голоса были не особо так жуткими – скорее, давними, а местами еще и противными. Не представляю, что они мне там нашептывали мне в уши, но предполагаю: «Ты дура, ты дура». Как будто я без них не знала, в самом деле.

Под конец почему-то прислышался еще голос Алика, но тут я строго сказала сознанию: «Не надо глюков!» – сознание послушалось, икнуло и отфутболило меня в аут.

– Д-давай, д-давай, п-поднимайся… хрен ли в магические порталы без нормальной маны-то прыгать…

Меня хлопали по щекам и тормошили. Это вообще-то было нормально, хотя и включало неосознанное желание дать сдачи. А вот заикающийся тенорок, который звучал над моей головой – он явно принадлежал глюкам. Потому что не может же…

«Пи-и-и-ип», – радостно поприветствовала я великим и могучим окружающую действительность. И Алика. В разбитом очке. То есть, с разбитым стеклом очка. Почему-то мне казалось важным стать филологом и подобрать правильную форму.

– Ш-ш-ш! – зашипел на меня Алик, посмотрел сквозь разбитое стекло укоризненно и припечатал придушенно: – Дура.

«А то сама не знаю», – обиженно откликнулось сознание.

– Я же за… я же за тобой мог не успеть, – продолжал вкручивать мне тяжело дышащий кадр. – Я же не сразу вспомнил, что ты там говорила. Про артефактный нож этот, что он показывает направление. Я, блин… в жизни так не бегал… заорать даже не смог, когда ты… и вообще, в последний момент за тобой…

Ну да, почему-то мне казалось, что технарь-игроман не сделает тех выводов, которые сделал просто технарь. И я забыла, что таки при его комплекции Алик скорее всего бегает быстрее меня.

– Ты п-понимаешь, что вообще могло случиться?! – возмущенно шипел на меня представитель как бы сильной половины.

Угу, понимаю. Могло бы случиться меньшее количество трупов. А теперь вот…

– Ша, Аля, – проскрипела я и попыталась оглядеться, – чего ты вообще так сипишь?

Местность была колоритненькой.

Полуосыпавшиеся колонны. Руины, на которых сильно попировало время. Местами поросшие зарослями осколки мрамора.

Старый, заброшенный, никому не нужный храм – и мне почему-то кажется, что не христианский.

Шагов за двадцать от меня воздвигся алтарь – низкий каменный стол, изукрашенный барельефами.

Возле него стояли двое.

Худощавый мужчина неопределенного возраста, с взъерошенными русыми волосами. В идиотской майке, запачканной серебристым. В одолженных у Алика джинсах. И в сандалиях.

И царица, повелительница, владычица, воительница – как угодно. В светло-песочных одеждах, расшитых кленовыми листьями по подолу. С красиво вскинутой головкой, капризно изломанными губами, обручем в позднем золоте волос.

Наверное, легко в такую влюбиться, – подумалось невпопад, когда я оценила уровень презрения, прописанный на лице Персефоны. А вот любить такую – подвиг.

– Долго они так? – пробормотала я углом рта.

Судя по физиономии Алика – да уж, не пять секунд. Все, то есть, время, пока он меня преданно откачивал.

– Хайре, – наконец прозвучало со стороны Клима.

– Ильфес*, – раздалось одновременно со стороны его жены.

Голос у нее был высокий и мелодичный – вполне себе такая мелодия, когда звонкой сталью ударяют о сталь. Замерзшую сталь.

И еще я понимала смысл слов. Как-то внезапно и естественно, как свое.

Наверное, мы были слишком близко к тому самому входу.

– Они говорили – ты слишком трус, чтобы пойти на такое. Говорили, что тебя нельзя взять хитростью. Они не знали, насколько ты ничтожество. Но я знала, что у тебя есть еще слабость.

– Ага, – подтвердил Клим спокойно.

– Слабость, роднящая тебя со смертными. Та, из-за которой ты решил уподобиться последнему свинопасу, – вроде бы, нас она пока не видела, а то было бы обидно.

– Точно.

– И я сказала брату, чтобы он передал намеченной смертной флакон.

– Замечательная подделка, к слову, – отозвался Клим и сунул руки в карманы. – Честно – и Мойры бы не поняли, что все это, от оракула… так, прикрытие для твоего послания. Геката, да? У нее этих рецептиков пруд пруди, все – на дыхании теней и водах Мнемозины. Но видеть-то ты меня хотела по-настоящему? Насколько я знаю, лгать в таких посланиях нельзя.

От взгляда Персефоны у меня замерзли скулы, а Алик прошептал над ухом формулу, подозрительно похожую на «данунафигнатакомжениться».

– Видеть, – медленно выговорила она, – позор всей моей жизни? Воина-труса, царя-шута, беглеца из собственного царства, предателя собственной родни?

– Был, – поправил Клим невозмутимо. – Насчет остального нет возражений. Я был позором твоей жизни. Пока не ушел.

– Был – и остаёшься, – мимоходом отбрили его, – владыка, бросивший подданных, оставивший государство на произвол судьбы…

– …ну, все сходились в мысли, что у меня не особо получалось царствовать…

–… нарушивший ход вещей и попытавшийся найти милости у другого. Ты не нашёл ее, – она хмыкнула, – неудивительно. У тебя всегда была потрясающая способность не добиваться ничего.

– И ты мне всегда об этом напоминала, – пробормотал Аид.

Начинаю понимать, кто рулил в этой паре, да-а…

– Нет, я не хотела тебя видеть. Я предложила им поговорить с тобой, – смешок, – потому что все сошлись на том, что больше никто не сможет с тобой разговаривать.

– Поговорим, – откликнулся Клим беспечно. Вид у него был малость отстраненный, даже в профиль. Будто – вот-вот начнет пускать камешки по воде.

– Ты уже знаешь, что они задумали, – каждый звук падал тяжкой, свинцовой каплей.

– Ломать – не строить, – отозвался бывший подземный царь. – С ними-то все ясно, хотя я, честно говоря, не знаю – кто они, с какой радости им это стукнуло и почему они собрались воплощать это в жизнь. Меня интересует – почему «они», а не «мы». И почему ты говоришь от них в таком случае.

Сколько-то секунд бывшая супружница созерцала Клима так, будто перед ней охамевший вконец таракан, и нужно определиться с калибром тапка.

– Мне безразлично, что тебя интересует, – сообщила она наконец. – Слушай, если еще можешь слышать. Ты сейчас словно затравленный зверь. Тебе не пройти к Тому, ты ведь понял это? Ты слишком трус. И слишком привязан к своей… слабости. Семья готова простить тебя, если ты откроешь Предел. Тебе позволят остаться в подземном мире.

– Да неужели.

– Они сделали бы это сами, если бы могли, – она хмыкнула. – Но Крон подтвердил им, что это должен быть ты.

– Папуся знает, как нагадить, – вздохнул Клим. – Ну, а что будет, если я откажусь?

Она покачала головой. Волосы не развевались на ветру – а может, ветер отказывался касаться волос.

– Ты не откажешься. Ты всегда умел чуять выгоду лучше Гермеса. Ты ведь уже принял решение. Разумное решение. И неспроста притащил сюда её.

Она кивнула на меня… что, на меня?! То есть, она нас всё это время видела? А Клим – выходит, тоже?

Если и видел, то не рад был встрече – дернул щекой вместо приветствия, как бы говоря: куда сунулась?!

– Даже двоих, – продолжила Персефона неспешно. – Это хорошо.

– Вообще-то, я как раз пытался, чтобы они за мной не потащились, – заметил Клим. – Лишние искушения… всякое такое.

Его опять облили презрением.

– Значит, ты нахватался у смертных больше, чем я думала. Но они здесь. И мы здесь. И ты знаешь, что делать.

Для меня как-то очевидно стало, что говорить с этой дамочкой бесполезно. Поэтому я встала и окликнула Клима.

– Эй… чего они от тебя хотят? Все это время?

Персефона тихо засмеялась, не потеплев глазами ни на миг.

– Ты ей не сказал? Ну, конечно, ты ей не сказал, а смертные слишком глупы, чтобы догадаться. Она так и не поняла, зачем ее выбрали?

– Она так и не поняла! – рявкнула я, в гневе на всю глубокую античность. – Клим, кончай врать, что за байда происходит?

– Ну, это было очевидно, кирие, – отозвался он легким тоном. Только под длинными ресницами, кажется, таилась тревога. Там, в омуте лукавой древности. – Это было понятно сразу же, просто я решил, что лучше бы…

– Клим, какого…?!

– Кирие, разве ты не помнишь, как тебя выбрали?

Потому что на меня указал жертвенный нож. Гермес мне это так мимоходом и сказал, потому что тупая смертная же, что я понимаю. В беседе, между замечаниями о моей фигуре и поеданием моей халвы.

И неудивительно, что шутил. Потому как не Ифигения. И не лань.

– Я была нужна не чтобы тебя найти, – сказала я тихо.

– Ага, – отозвался Клим тоже тихо. – Для другого. Они подкинули мне ключ сразу же, я и до того знал, что Предел откроется только после жертвоприношения. Оказывается, нужна была кровь того, кто… Его. Но почему намеченной оказалась ты – я не…

– Ну, ты гад, – выдохнул рядом со мной Алик. А мне как-то было даже и не обидно. Потому что это все было как-то по-инженерному логично: вот тебе душа, вот тебе вечность, а вот тебе обвели вокруг пальца и превратили в крупную овечку на алтаре.

Ну, не за лопату же, в самом деле, хвататься.

– И теперь? – спросила я.

– Ну, мне же так кажется, что тебе не хочется на алтарь? Кирие, честное слово, он холодный. Наши жертвенные ножи наверняка сплошь в бактериях. И вообще, в крайнем случае мы можем решить этот вопрос голосованием.

Алик, вроде как, удивился. Он-то уже явно настроился не пущать меня на роль жертвенного ягненка и если что – тянуть меня с Аидом на двоих в разные стороны. Колоритное было бы зрелище, доложу я вам.

– Значит, – начала я, желая стопроцентной четкости, – ты вроде как не собираешься…

Климушка состроил красноречивую рожицу в духе «Скорблю, скорблю».

– Понимаешь, это, конечно, верно, что античные боги платят злом за добро и ни в грош не ставят смертных… да и себе подобных не особенно во что-то ставят. Но мы уже выяснили, что я не самый лучший античный бог, да, кирие?

Тут полагался облегченный вздох, слетевший с моих уст. Вздох, правда, ниоткуда не слетел. Стало тревожнее и холоднее.

Потому что Клим был слишком бледен. Потому что за ресницами, где раньше таилась лукавая древность, теперь жил страх.

Обоснованный страх, что уйти нам все равно не дадут.

Персефона покачала головой, глядя на него. Сморщила нос, будто учуяла неприятный запах.

– Хуже, чем я думала, – обронила она вполголоса. – Но предсказуемо.

Протянула руку и небрежно поймала в нее нож. Тот самый жертвенный нож из моей сумки, которую я почему-то потащила с собой и которая теперь валялась на камнях и щеголяла проплавленной дыркой.

Повертела, полюбовалась бронзовым лезвием. Сказала тихо и ровно, не поднимая глаз:

– Когда они пришли ко мне, я думала, как поступить. Сказать тебе, что я в беде и смертная нужна для моего спасения? Загнать тебя в угол, испугать, дать выбор? Потом поняла, что и это бесполезно. Конечно, я могла бы сама… но барьер запечатывал подземный Владыка. И открыть жертвой его может лишь подземный Владыка. Я царица, но не владычица, как уж получилось. И тогда мне предложили кое-что. Кое-что…

Теперь она говорила почти нежно. Шептала, с мягкой, убийственно острой улыбкой на губах.

– Понимаешь, оказалось, что у барьера есть недостаток. Вещи богов давали нам возможность проходить через него в этот мир. Ненадолго, как Гермесу. Проходить – или пропускать кого-то. Наши силы при этом были ограничены. И чтобы открыть барьер хотя бы на какое-то время… пропустить сразу нескольких из нас… понадобилось довольно много божественного оружия… и связующая нить. Кто-то, кто задержался в этом мире и попытался отречься от своих сил. Нужен просто пустяк, сущий пустяк– чтобы он проявил свои силы. Не какую-нибудь мелочь… свои настоящие силы. Настоящую власть.

Судя по тому, как был бледен Клим, он этого не знал. Кажется, он даже попятился, пока она говорила.

– Что может заставить труса вернуться к своей власти? – спросила Персефона у клинка. – Что может принудить бога взять то, что выбросил? Ты говорил, что мы слишком горды. Что мы себялюбивы. Как еще ты говорил? Что ценнее нас самих у нас ничего нет? Так может быть, давай просто…