Текст книги "По вере каждому (СИ)"

Автор книги: Steeless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

========== Интро. Античные беседы за кусочком халвы ==========

Вообще-то, у меня не фиолетовые глаза. И не зеленые. Так, карие. И золотистых искорок в них нет.

И волосы у меня не рыжие, не золотистые, и нет в них ни малейшего сходства с крылом ворона, если только крылья у ворона не стали со временем такими вот невнятно-русыми.

В общем, на роль героини приключений я как-то категорически не подхожу.

Пятый размер груди, опять же, отсутствует. И фигура – не песочные часы, а «средний молодой бегемотик». И характер – не ехидно-блондиночный, а тяжелый, именно что тяжелый, мужской – пристукну, не встанете…

Да у меня даже образование неканоническое! На кого учатся нынешние героини приключенческих романов, которых с такой частотой выкидывает в иные миры, к рыцарям и волшебникам? Если учатся… ну, на экономиста там, юриста, дизайнера…ах, куча у нас возвышенных профессий. Я же обучаюсь на специальности «Машиностроение» в машиностроительном же Питерском университете.

А еще у героинь почему-то не бывает семьи – сиротки, знаете ли, сплошь. А у меня семья есть: папа, мама, ажно двое братьев – старший и младший.

Короче, ни под какие каноны приключений я не подхожу и со всей своей индивидуальностью (или тараканами?) я была самым нормальным, здравомыслящим человеком – пока этот подлец, посланник богов Гермес, не обнаружился в моей комнате, пожирающим мою же собственную халву.

Зашла – ан, сидит и лопает.

Лопоухий такой мужик двадцати с небольшим с виду. Рыжий. И ручкой машет – мол, проходи, чего встала, место найдется!

Сначала мне показалось, что я ошиблась квартирой. Сессия в «машинке» – вещь страшная, сессия на четвертом курсе – вдвойне, а у преподавателей, к тому же было тараканов гораздо, гораздо больше, чем у меня, а потому к третьему экзамену я города могла спутать – не то что квартиры. А этот, понимаете ли, еще и сидит так уверенно, ноги на стол у компьютера положил, халвой закусывает…

Моей халвой. Я ее, кстати, час назад купила, дабы торжественно сожрать ночью во время сеанса зубрежки (под матан хорошо идет!). Раз халва моя – значит, квартира тоже моя, а вот мужик – не мой, то есть…

Бабах!

Собственная дверь отвесила мне пинок, от которого я влетела в мою же комнату. Дверь между тем захлопнулась. То есть, больше похоже было, что задраилась или запаялась, потому что даже сдвинуть ручку вниз я не смогла.

Потом мы с мужиком секунд пять разглядывали друг друга молча. Я думала о том, что на помощь, наверное, звать все-таки не буду. Потому что просто так двери не захлопываются с такой силой, а я человек подкованный, книжки читаю и «Шоу экстрасенсов» смотрю.

А еще потому, что такой хитрой рожи у человека попросту не может быть. Ну, если только не выводить это в течение сотен поколений путем тщательного генетического отбора.

Ну, еще я повнимательнее рассмотрела ноги на столе. Копыта, конечно, жутко грязные, но вот обувь на них – живая. С трепещущими крылышками.

То, что думал смакующий мою халвичку гость, – он озвучил тут же.

– Фуй, страшная какая, – и отправил себе прямо пальцами в рот еще кусочек. – Еще и в обхвате – как дуб додонский. И что это он тебя выбрал – за имя, что ли? Тоже мне, сходство, да Парис бы от тебя в Тартар спрятался! Только б раз взглянул…

– У меня этаж – пятый, – ответила я. – И настроение плохое.

Намек он понял и даже сочувственно покивал. Но халвой делиться желания не изъявил.

– Гермий, – представился и покачал одной ногой. Крылышки у сандалий лениво и приветственно помахали. – Не нужно ли чего? Воды… нюхательной соли…

– Ружье, – сказала я, – с хорошим боем. И чтоб патроны разрывные.

Одарил снисходительной улыбкой – ох, мол, дети малые. И представился еще раз.

– Гермес, Меркурий. Вестник богов. Покровитель торговли, красноречия и…

– Воров, – подсказала я. Мифы я тоже читаю, хоть и плохо и редко.

– Ты не изумлена, м-м… прекрасная дева?

Если бы он с таким скепсисом не произносил свое «прекрасная» («дева» у него получилось и вовсе похабно) – наверное, удивилась бы. И если бы не сравнил меня по объему с дубом.

И если бы явился в столпе пламени, а не начал наше знакомство с кощунственного уничтожения моей халвы.

Вообще, когда ты в бешенстве – удивляться уже трудно.

– Ну, я не ожидала гостей. Не прибрано у меня тут, понимаете, – в бардаке моей комнаты черт ногу сломит, так что я приуменьшила. – Так что я прям в священном трепете…

– А-а, ничего, ты не видела, что у нас творится, – отмахнулся посланник богов и продолжил поедание халвы. По-моему, он сюда явился больше к ней, чем ко мне.

– И что же такого творится?

Он немного поразмыслил.

– Ну-у, Зевс лупцует Геру. Гера строит козни за спиной Зевса вместе с Посейдоном, Афина опять поцапалась с Аресом – бьет бедолагу, аж мне жалко, Арес срывает злость на Аполлоне, никто не понял, почему, Афродита…

– Тоже кого-то бьет?

– А ей и бить не надо, – Гермия передернуло, он заел ощущения куском халвы. – Просто строит глазки всем подряд, но Гефест уже ревнует, когда Гефест ревнует – он вспыхивает, как его горн, потому Гестия уже перестала поддерживать в очаге нормальный огонь и поссорилась с Деметрой, а Деметра заехала сгоряча Дионису неурожаем и приложила оскорблением, что он, мол, сатир… хм, а что же там сделал Дионис? А-а, он ушел в запой, это ж Дионис.

Он немного задумался и добавил:

– В общем, все как всегда… зато в таком количестве!

– А вы… ты, – этого лопоухого нельзя было называть на «вы», – значит, не при деле и заявился ко мне. Отдохнуть, халвы поесть?

– Не все ж нектар хлестать да амброзией закусывать, – с достоинством отозвались мне. – Но на самом деле я к тебе послан с небольшим поручением. Гонец мне нужен.

Я немного подумала и дала ответ, который, я уверена, дал бы любой студент четвертого курса моей специальности в мае месяце.

– Свали в Тартар, – сказала я грамотно. – У меня сессия!

Бог побледнел.

По-моему, он все-таки сообразил, что со мной будет трудно.

– Вот как… смертная? Отказываешься? А не думала ли ты, что у нас есть средства заставить тебя? Человеческая жизнь столь хрупка…

И этот, что ли, какой-то дряни по телеку насмотрелся…

– И что вы со мной сделаете? Убьете?

Он вздохнул. Потом произнес так, будто очень хотел соврать, да попросту не мог.

– Съем всю твою халву. А потом кэ-эк тресну тебя своим жезлом!

Оный жезл мне тут же продемонстрировали. В точности тот кадуцей, которым его изображают на вазах в Эрмитаже.

Только гадюки вокруг него настоящие. Крупные, с недовольными физиономиями.

– И что будет? Они меня ужалят?

– Шишка будет, – ответил Гермий и огорченно закряхтел. – Ну, ладно. Пусть деньги. Золото. Много. Работать не будешь вовек…

– Спасибо, но… вы уж без меня как-нибудь.

Потому что здоровье дороже. Наверное, Эврисфей тоже сказал когда-то Гераклу – мол, только и делов, что кой-куда сгонять…

Гермес испустил тяжелый вздох. Скучный он какой-то стал. И халву жевал без малейшего запала.

– Нельзя без тебя. Он на тебя указал.

– Оракул?

– Его жертвенный нож.

– Чей?

– Того, к кому мы тебя посылаем.

– А к кому это вы – посылаете? И куда, не соизволите просветить?

– Куда – мы и сами не знаем. Могли бы сами – нашли б, да вот огорчение – не видим мы этого старого…

Тут последовало очень тихое и очень эмоциональное греческое ругательство.

– Кого?

– Моего дядю…

И как не переломать ноги в этой божественной генеалогии? Я мифы читала, да, но не так ведь внимательно, а у богов еще была традиция жениться на собственных сестрах, племянницах (и иногда даже на бабушках!). В общем, я даже не в курсе была, кто папа Гермия, а уж об остальном…

– Которого?

– Старшего, – с таким видом, будто у него зубы заболели. – Старшего Кронида.

Ну, про Крона, который глотал собственных детишек, я худо-бедно слышала. И были у него три сына, и третий был дурак, то есть, совсем не дурак, а просто Зевс…

– Зевс? – осторожно поинтересовалась я.

Мотание головой показывало: «Если бы!» Угу, Зевс был младшеньким, потому его и не проглотили – не успели. Остановимся на тех, кто побывал в утробе папашки.

– Посейдон? – да нет, Посейдон чего-то там бурлит, а Зевс лупцует, и… вот правильно – правильно лупцует, а этот рыжий гад правильно головою мотает, потому как – сессия, галлюцинация, не поеду!!!

И сама головой замотала, помнится. Да как! У меня потом три дня спина побаливала, а шея хрустела…

– А где у вас тут бюро находок? – просюсюкал Гермес тоненьким голосом. – А то у нас, знаете ли, Аид потерялся.

========== Античные беседы за кусочком халвы 2 ==========

«Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля, в мрачное царство Аида», – издеваясь, отдавался гекзаметром в ушах чей-то гаденький голосок. Там вообще, много чего отдавалось. И насчет Стикса, и про Харона, и про Цербера трехголового, и все крутились отрывки каких-то голливудских фильмов, но главное – именно вот это. Насчет мрачного царства мрачного бога.

А эта рыжая галлюцинация, понимаете ли, развалилась на моем любимом кресле, смотрит хитро и сочувственно… халву жрет. Совсем оборзели галлюцинации. И сессия.

В попытке защититься от жутких подземных миссий я вооружилась мухобойкой. Ручка мухобойки удачно торчала из горы конспектов на этажерке.

Гермий скептически приподнял бровь.

– От незваного, крылатого и любящего сладкое, – отрезала я и с намеком помахала мухобойкой (при этом подумала, что надо будет пристроить на этажерку что-нибудь потяжелее. Например, топор как символ моей принадлежности к русской нации). – Не поеду. За деньги не поеду, за бессмертие не поеду, за всякое другое вообще-то тоже не поеду. Вот.

Даже трижды не поеду, учитывая, чем там заканчивалось с большими героическими миссиями: то корабль на кого рухнет, то плащ отравленный наденется…

Гермий мечтательно вглядывался в потолок, смакуя халву по щепотке. На лице у него отражалось неприличное прямо наслаждение.

– Вот прямо амброзия, эх-эх. Божественная пища. Знаешь, у наших она теперь только по большим праздникам: вымерли, понимаешь, те, кто готовить умел. Но вот еще сколько-то осталось. Полезная вещь амброзия, а для смертных… для смертных – прямо целительная. Прямо любую болезнь… с одного глоточка, представляешь? Только вот, говорю, мало ее осталось. Чтобы за просто так-то раздавать.

Я подавила мысль о том, что топор-то все-таки надо было пристроить на этажерку (орехи хорошо колоть… ну, не знаю, апельсины, может, резать).

Вторую мысль – о затхлых больничных коридорах, профессионально-участливых глазах врачей («Ну, вы же понимаете, тут уж сколько осталось, столько осталось, а мы продлим, как можем»), восковом лице отца – давить пришлось дольше.

Я села на тахту (гость ее проигнорировал, с нее нельзя было забросить ноги на стол). Покрутила в пальцах мухобойку.

Наверное, Гермий это принял за знак рассказывать, поскольку за следующие полчаса осчастливил меня ой, как многим.

Выходило, что нынче боги Олимпа перешли в партизанско-подпольный режим жизни (никаких громких оргий, развязывания войн, делания детей кому ни попадя направо-налево). Смирно жили маленькой, но могучей кучкой, за счет нескольких сект, да людской памяти (тут Гермий хихикнул в сторону пару слов про Голливуд и фанфики). Способности кой-какие сохранились (мне торжественно продемонстрировали грязную ногу в крылатой сандалии), но размах не тот, что раньше, да и вообще, труба пониже, дым пожиже. Укрывательство от смертных и адептов христианства (которые, согласно Гермию, шныряют поблизости от олимпийцев, нервно вскрикивая «Партизанен?») обеспечивали кой-какие реликвии, оставшиеся со старых времен. Да-да, трезубец, стрелы-молнии и все такое. Но вот копье Ареса и молот Гефеста уже сперли. И Дионис тоже тирса не досчитался. И если так пойдет и дальше – скоро всем желающим представится занятная картинка…

– Ну, а на этой волне, понимаешь, пошло-поехало… Все друг друга подозревают, опять же. Зевс решил, что Гера хочет его свергнуть, это не особенно далеко от истины, кстати сказать. Дионис вот запил.

– Это ты уже говорил.

Гермий широким жестом обозначил, что такое повторить никогда не будет лишним. Я вообразила себе нрав олимпийской семейки (не худо известный по мифам), вычла несколько веков божественной фрустрации, помножила на всеобщую подозрительность и бесконечные запасы алкоголя у Диониса… Венцом формулы в моем сознании стал белый пушной зверь. Совершенно не греческий.

Передернувшись, я отжала у посланца богов часть халвы. Гермий отдал, но покосился так, будто у него отнимали последнюю радость в жизни.

– Ну, а шлем-невидимка был только у одного. Как и жезл царя подземного мира, заставляющий что смертных, что бессмертных говорить правду.

В ответ я осчастливила Гермия нехорошим русским эвфемизмом. То есть, теперь мне еще нужно ловить нечто мало того что мрачное, злобное и всякое такое, так еще невидимое?

– Ага, то есть, вам интересно, не Аид ли это прихватил вещички остальных и смылся под невидимостью, а если не он, то кто…

– Да зримый он, зримый, – буркнул Гермес обиженно. – Шлем теперь долго не работает. Другое дело, что мы старика не видим с тех пор, как он ушел. Ну, в людской мир, – он изобразил волнообразное движение, будто показывал рыбку. И добавил экспрессивно: – Малака*!

Звучало жуть как филологично. Я поторопилась догрузиться халвой, предчувствуя очень нехорошие новости. И точно, Гермий обрушил на меня чуть несвязный водопад фраз, от «да он особо никогда ни с кем не ладил», «да эта его философия» и «у него крыша поехала, а нам тут летай… к прекрасным девам».

На интонации на последних словах я уже не реагировала.

Под халву эта история шла, как любимый сериал.

– Так он, значит, поссорился с родичами? – в памяти как по заказу объявилось что-то голливудское про бунты и «захватить власть над Олимпом«… стоп, или это только голливудское?

– Хуже! – Гермий бросил измываться над халвой, нагнулся и выдал театральным шепотом: – Он уверовал!

– А в ко… э-э, собственно, во что?

В ответ вестник с брезгливой гримасой сложил крест-накрест два пальца.

Халва у меня пошла не в то горло, и короткое «ШТА?!» дополнилось кашлем. Дело даже не в том, что представлять вот это самое мрачное и с горящей башкой (это у меня в памяти откуда?) деловито расталкивающим бабулек в очереди в свечной стол грешило приступом заядлого антиклерикализма. А, хотя нет. В этом-то и было дело.

– Да он всегда был… – Гермий облизал палец, поднял его к виску, но вместо того, чтобы покрутить, спустил воображаемый курок. – Ну, это, со странностями. Раньше как-то, правда, находили общий язык. Теперь вот…

– Мне еще что-то нужно знать, – утвердительными интонациями и нехорошим предчувствием выдала я.

И предчувствия, конечно, оправдались.

– А я не говорил, у кого я учился маскироваться? – Гермий невинно поднял рыжие бровки. И задумчиво добавил:

– Да, вообще, и красть тоже…

Комментарий к Античные беседы за кусочком халвы 2

* нехорошее греческое слово

========== Лингвистические барьеры ==========

Вообще говоря, я ко многому была готова.

Например, к громким пересдачам в августе. Гермий честно предлагал вариант в духе «дуну в зачетку – вот и оценка». Дуть в ведомости в нашем деканате бог воров отказывался наотрез, и по его виду можно было заключить, что были, были страшные прецеденты…

Еще я готова была к долгим миссиям. Потому что Геракл, сколько помню, тоже не один год за львами-гидрами шастал, а у меня еще и подвиг покруче: не песика притащить, а самого подземного царя. Чокнутого, мрачного, зловещего вора, могущего стать невидимым и внезапно свинтившего на путь иной веры. К тому же, миссия еще и считалась выполненной только после того, как я представлю пред ясны очи олимпийцев а) Аида, б) шлема и жезла Аида. Без комплектации царь за трофей не считался.

К трудностям меня тоже подготовили, снабдив, во-первых, тем самым жертвенным ножом, который на меня указал и который вот именно меня должен привести к хозяину. Нож был плоским и бронзовым, грелся в руке и тихонько тащил в нужном направлении. В кармане у меня булькался хрустальный флакон с мутной взвесью, о которой было сказано, что это голос оракула, надо будет все усложнить – открою. Еще у меня был моток веревки, спряденной из чьих-то подозрительно мягких волос («Если надо будет вязать», – коротко обмолвился Гермий). Про остальное посланец сказал, что сама додумаюсь – раз уж избранная и читаю книги с такими названиями (и подозрительно покосился на мою этажерку).

Так что да, я была готова даже уламывать пропавшего Аида добровольно показаться своим всеми способами, от «Да на кого ж ты их оставиииииил?!» до «молотком по голове, быстро делаем мумию и молимся, чтобы на таможне не заметили».

Но вот искать, в некотором смысле, подземного бога на берегу Ладоги я как-то оказалась не готовой.

В будний, хоть и солнечный день Ладожское озеро было привычно бескрайним и легкомысленно голубело. На самой воде активно занимались промыслом рыбы чайки и рыбаки (эти с лодок). На берегу было оживленно не так: компания мужичков активно закусывала на покрывале, бродила по мелководью какая-то влюбленная парочка, да еще какое-то тело пускало камешки по воде.

Вот к этому телу бронзовый нож и стащил меня с крутого бережка, причем я успела набрать полные туфли песка. После чего нож, видимо, от осознания выполненного долга, нагрелся в руке особенно сильно, дернулся и спикировал на гальку, к ногам, так сказать, хозяина.

– Ти канис? * – выпалил тот, не особенно удивившись.

– Э-э-э, – с тоской ответила я и полезла поднимать нож. С намерением сделать тому твердое внушение (еще когда он указал на меня, у меня было сильное ощущение, что этот нож работает даже хуже наших навигаторов). Потому что эта штука притащила меня к первому попавшемуся греческому туристу.

Который уже с первого взгляда не Аид.

И рост-то ниже среднего. И щупловат для подземного царя. И такой славянской внешности еще поищи – русые волосы (вполне современная короткая стрижка), длинное скуластое лицо, глаза то ли серые, то ли серо-зеленые.

И улыбка – чересчур открытая и прямая. Русский человек в пик сессии такой улыбки боится. За ней ему мерещатся неведомые козни.

Про одежду молчу. Зеленая майка с оранжевым принтом, более чем легкомысленные шорты. И шлепанцы.

Шлепанцы, на которые я натолкнулась взглядом, уже потянувшись за ножом, меня добили. Я так и застыла в позе картошкособирателя, потому турист немножко подождал, наклонился и подобрал нож сам.

– Боро китаксо? – спросил он, поигрывая им в пальцах. – Посо кани? **

– А-э-э, Гермий дал, – рискнула я. – Понимаете? Гермий! То есть, я тут вроде как ищу одного человека… или не человека.

– Эхис оморфа матиа***, – бодро выдал турист, улыбаясь все так же лучезарно.

– Ду ю спик рашн? – уныло вякнула я на мне доступном и была срезана фразой:

– Хрязомэ дъерминэа.****

После «хрязомэ» мне очень захотелось вверх по косогору – и ничего, что туфли в песке. Вот только нож все так же грелся и оттягивал руку – прямо как щеночек, который ну очень хочет к хозяину.

Вот только прищур небожественных глаз был что-то очень уж хитрым, я уже у кого-то такой видела…

Вот только я начисто не могла определить, сколько этому греку лет. Тридцать? Сорок?! Больше?

– В общем, я извиняюсь сейчас, – угрюмо сказала я. – Но попытка не пытка.

Чайки уныло обстебали с высоты мои последующие попытки стать хоть немножко филологом. Мои запасы греческого сводились в основном к именам, я их честно на грека вывалила, все олимпийские, какие помнила. Грек оживленно кивал и даже показывал большой палец – то ли радовался узнаванию, то ли поощрял мое знание греческих реалий. Допроса в духе «плохой следователь» (с тычками в грудь и вопрошанием «Аид? Подземный царь? Харон, Цербер, Сизиф, андерстенд ми?») наткнулась на это самое «хрязомэ». Категорическое. С чувством.

Пантонима «Покажи ручками, как все плохо на Олимпе» имела большой успех. Турист устроил ответную пантониму, из которой я не поняла ровно ничего, но от этого немого кино у мужичков на покрывале начали падать бутерброды из ртов. Отдышавшись и перестав размахивать руками, грек оскалился и сообщил задушевно:

– Пэрнамэ поли орэа.*****

– Поняла уже, – пробормотала я уныло, – я не я, корова не моя… Ты, значит, не он, никогда такого не видел и по-русски ни бельмеса. Но в общем, ты имей там в виду, что кто-то спер копье Ареса и молот Гефеста, Дионис пьет, потому что тирс уже там же, все друг друга подозревают, да и еще Гера там что-то мутит против Зевса, я не очень поняла, а Арес еще на Аполлона срывается…

Выпалив это единым духом, я сгребла в кулак непокорный нож и развернулась, с твердым намерением штурмовать подъем.

И успела сделать два шага, прежде чем за спиной на чисто русском возопили:

– Мать моя Рея! Воображаю, что там начнется!

Комментарий к Лингвистические барьеры

* Как поживаешь?

* Можно посмотреть? Сколько это стоит?

*** У тебя красивые глаза

**** Мне нужен переводчик

***** Отлично время проводим.

========== …и барьеры психологические ==========

Вообще говоря, мне везет на альтернативно одаренных. Чего стоит один из преподов, шифровавшийся весь экзамен от студентов в шкафу (кто выдержал два часа и не ушел – получает «автоматом»)*. Теперь вот это… подземное и в шлепанцах.

Подземное, в шлепанцах радостно расхаживало взад-вперед по берегу, бурно жестикулировало и время от времени восклицало: «Да чтоб мне гарпия ногу отожрала, ведь это кто-то из своих!» или «Понятное дело, ломать не строить, но как они умудрились?!» или вот еще «И именно сейчас! Нет, это провидение!» На провидении я опасливо покашляла, покосилась на торопливо всползающих на высокий берег мужичков (те свернули пикничок и подались подальше примерно на середине радостного монолога греческого гостя) и вспомнила, как они там в античности друг друга приветствовали.

– В общем, э, радуйся, э, Аид?

– Ага, – с неутомимым оптимизмом отозвался тощий тип в шортах. – И тебе здравствуй, Россиюшко!

– Я вообще-то Елена…

Внутренне я приготовилась к сравнению с дубом додонским или к заламываниям рук в духе: «Не Троянская, мда, не Троянская…» Но получила в лоб неожиданное:

– А я вообще-то не Аид. Тебе было бы приятно, если бы тебя называли по царству… э, стране, городу? Месту жительства? Руся, Санкта-Петербурга или…

– Хватит, – может, не пристало с царем подземным так-то, голосом злой воспиталки. Ну, а что поделать, если у меня на придурь братьев вот такое выработалось… – Значит, Аид – название царства. И титул, так, что ли? Да я тебя хоть горшком назову, только скажи уже – как.

– Эдя, – он хихикнул, глядя на мое лицо, хотя глаза оставались по-прежнему хитрыми. – Нет, серьезно. По паспорту. И фамилия – Теодоропопулос, каково?

– А-э-э-э…

– Климен. Клим, – хитрость на миг спряталась за ресницами. – Последнее, что помню.

По-моему, с его клинической картиной амнезия – это явно лишнее.

– Ага, стало быть, Клим. Так вот, меня тут Гермес прислал, чтобы сказать… Ну, я собственно, уже сказала. Чтобы вы… – тут он вскинул брови, и я сообразила, что мы как-то внезапно и основательно на ты, – чтобы ты вернулся. Вместе со шлемом и этим… жезлом.

Аид, Климен или Эдя (я еще не определилась) уважительно внимал этой речи. Потом наклонился и торжественно зачерпнул горсту гальки.

– Кириенко – хорошая фамилия, – (а я ему называла фамилию?!). – Поспорить могу – у тебя в роду были греки*. Пошел-пошел-пошел! Видела?

Я послушно посмотрела на поскакавший по воде Ладоги камешек – тот скакал вполне пристойно – и потому чуть не проворонила:

– Вернуться туда? Вот уж нет.

– Чт…

– Ты представляешь, – с трагическим закатыванием глаз, – у Стикса песчаный берег. Вот совершенно. Пытаешься принести камень с собой – он выскакивает тебе в лоб. Семь шишек за последние месяцы, правду говорю. Ахерон слишком бурный, Лета глотает целиком, а Коцит орет так, будто я в него адамантовым копьем ткнул!

– Я что-то не по…

– Я могу тебе по-гречески повторить, – серьезнейшим шепотом дополнил этот тип, – там негде пускать камешки.

Вообще-то, мне полагалось впасть в ярость. Но я впала в ступор. Как-то навалилось все вместе и основательно: халва, Гермий, нож, тряский автобус, берег Ладоги. Худощавый мужичок неопределенного возраста, который не Аид и пускает камешки. Это не срасталось.

Вот только и в метро, и в автобусе я себя уже ущипнула раз двести и теперь щеголяла неслабыми синяками на всем мягком и спрятанном под одеждой.

– Камешки, – повторила я убийственно спокойным тоном. – То есть, ты сюда приехал пускать камешки?

– Конечно, нет, – ласково, как малому дитяти ответил мне вроде как подземный царь. – Но ты вот знаешь, сколько храмов в этом городе? Более двухсот. О, и насчет провидения: раз уж ты все равно потеряла день – ты могла бы провести меня к некоторым. Кое-что рассказать, а? Стыдно признаться, мне в голову не пришло обратиться ни к кому из смерт… ни к кому из местных, – подобрав синоним, он просиял так, что мне пришлось зажмуриться. – Конечно, вряд ли ты как просто адепт веры в Него разрешишь все мои трудности, но хоть некоторые вопросы… о! Я могу тебе в ответ кое-что рассказать из старых времен. Все эти мифы про олимпийцев нехороши в основном одним: аэды в них врут.

Он поднял голову, изучил мое лицо и примирительно добавил:

– Могу еще за трудности купить тебе мороженку.

От нервного срыва спас мужской характер и технарская привычка все раскладывать по полочкам.

– То есть, поправь меня, если я ошибусь…, но ты собираешься закадрить меня на вечер для походов по храмам и бесед о…

– Едином. Да.

– И расплатиться мороженкой.

– Еще рассказы о настоящих олимпийцах. Вряд ли тебя заинтересует пускание камешков по воде. Можем еще сходить в Эрмитаж, но там для меня слишком много знакомых статуй. Чувствуешь себя, будто в окружении родственничков, которые встретились с Горгоной – ну, а про свое собственное изображение я глубоко молчу, какого, спрашивается, обязательно приделывать мне бороду, эти скульпторы…

– А то, что у тебя там… ну, там… родичи в опасности, пропадают эти их жезлы, междоусобица и все такое… это тебя не волнует?

Последний камешек залихватски пробежался по воде. Бывший языческий божок поднял шлепанец и потряс, выбивая песок. Щурился он задумчиво, а усмехался – непонятно.

– В том смысле, в каком об этом говоришь ты – нет. По двум причинам. Первая – я ушел, чтобы не возвращаться. Нет, иначе: ушел на путь, с которого нельзя вернуться на Олимп.

Если он сейчас начнет говорить мне что-нибудь о Едином – у меня голова треснет. А может – у него. От моего удара. Потому что он должен притворяться. Потому что я – несмотря на то, что на шее у меня крестик, подаренный мамой – отношусь к вере с большим сомнением. Но чтобы бог подземного мира…

– А вторая причина?

– Вторая – та, что Гермий тебе соврал.

Аид подхватил шлепанцы и, насвистывая какую-то однозначно нашу местную попсу, полез вверх по песчаному склону.

В общем-то, я даже не удивилась. Но нож начал неприятно греться, и догнать бывшего бога я все же решила. Тот к этому отнесся спокойно и несколько дурашливо: он так и двинул вперед к шоссе босиком, по пути под нос себе рассказывая что-то, похожее на сказку:

– Жила-была склочная семейка олимпийских божеств. Жила вполне себе неплохо: поклонение смертных, свары, войны, пиры, развлечения… А потом пришла новая вера. Внезапно, как задница кентавра на ежа. Странная вера. Погасившая старые алтари вера. Склочная семейка вся как одна ударилась в вопли: «Кризис! Где наши жертвы?! Где наше поклонение?!» Они даже пытались сражаться – через жрецов и правителей, убивая проповедников Нового. Потом поняли, что это сражение проиграно. Тут в семье начался раскол. Кто послабее бегали, паковали сундуки и голосили: «Скорее в Египет, может, там не достанут!» Кто посильнее – хмурился, ковал молнии и готовился к открытому бою. Второй Титаномахии. Мечи точились, чаши осушались, пелись грозные песни. Только вот в рядах семейки нашелся трус. Трус поднял из бездны старого титана Крона – дети сдали дедулю в местный дом престарелых еще во время первой Титаномахии. Деменция, шизофрения, делирий – в общем, там было много диагнозов. Безумному деду терять было нечего: вместе с трусом они сотворили временной котел. Они закрыли Олимп, Парнас, Афины… довольно многое, да. И время потекло как раньше – для всех остальных. И время раздвоилось и остановилось – для олимпийской семейки и тех, кто оказался в котле. Семейка пьет и веселится. Ей приносят жертвы. Воины сражаются со старыми боевыми кличами. Оружие и жезлы, силу которых Крон и трус положили на стенки котла, хранят этот мирок – и будут хранить, наверное, до скончания времен. А самое главное – то, что никто никогда не сможет его покинуть. Здорово, правда? Великие и всемогущие в пределах своего котла!

Я прислушивалась к звуку моих оживленно скрипящих мозгов. Мозги просили матана. Настойчиво.

– Постой, никто никогда не сможет покинуть… А это…

А это рыжее, которое сожрало мою халву – оно что же, классификации не поддается?

– А это интересно. То есть, не то, что Гермий вообще не должен был появляться в твоем мире. А то, что он появился так. Отыскал предсказанного гонца – внезапно не героя, а девушку…

Он остановился прямо посреди шоссе и смерил меня задумчивым взглядом. Я молчаливо вскипела, представляя, что сейчас начнется.

– … нет, с отличной фигурой и прекрасными глазами, конечно, но с какого ляда – девушку? Ну, разве что кто-то из наших оракулов посчитал тебя современной амазонкой.

Я честно попыталась посмотреть на себя как на современную амазонку. Воображение тихо ужаснулось.

– Всучил этот нож – нет, не доставай, убери подальше, не бери грех на душу… и не стал тебя провожать. Думаю, не мог быть в этом мире долгое время. А это значит… это это…

Тут последовал еще один монолог, из которого я мало что поняла. Что-то там о провидении, Олимпе, моей роли, жезлах, истончении слоя. Наверное, попадись нам полиция или «скорая» – моего спутника бы так и увезли, да и меня заодно. За выражение лица. Но машины на «Дороге жизни» были редковаты и только изредка издевательски бибикали.

Шлепающий босиком по шоссе античный бог рассеянно махал им рукой. Я мрачно шла следом и понимала, что мне попался экземпляр, с которым трудно разговаривать. Очень.

– Малака, – сочно приложила я, обнаружив в себе невиданные запасы греческого нехорошего.

– А?! – пораженно обернулся Аид и таки нарвался на мою заготовленную фразу:

– Может, ты все-таки просто вернешься… ну, к ним? И притащишь с собой этот твой жезл и этот твой шлем…

– Да нет, жезл у меня свистнули, – весело махнул он рукой.

– Что – тот самый неизвестный вор?!

– Не. С чемоданом на вокзале. И я же уже говорил насчет возвращения?

– Угу, – хмуро ответила я. – Я поняла насчет камушков. Слушай, а сейчас ты куда? В Петергоф посмотреть фонтаны? Или там… в Кунсткамеру?