Текст книги "По вере каждому (СИ)"

Автор книги: Steeless

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Боюсь, это вряд ли помогло бы, кирие… – он немного нервно хихикнул. – В старые времена семейка шутила, что я мог бы украсть Геру из-под носа у Зевса. Я, кстати, в таком случае говорил, что мог бы украсть и что-нибудь более нужное… так где там остановка?

Ну да, конечно. Как будто я могла ожидать, что античный божок себе работу найдет, за десять-то лет. Или специальность какую получит.

Я со скрипом поднялась со скамейки и двинулась к остановке от больничной ограды, попутно поинтересовавшись ядовито:

– И как ты собираешься пробивать себе билетик в рай, с такими-то способами добычи средств? Как там насчет, ну, не знаю, «не укради»?

– Приходится выбирать меньшее из зол, кирие, – жизнерадостно откликнулся Аид, поднимаясь на носки, чтобы высмотреть автобус. – С одной стороны – все же они были карманниками. Ты знаешь, сколько зарабатывает карманник? С другой стороны – я мог бы воспользоваться силами и отыскать какой-нибудь древний клад, я ведь все-таки был богом земных недр, вот только боюсь, что это было бы…

– Что? – спросила я, когда поняла, что умолк он как-то резко, пристально глядит на другую сторону дорогу и как будто поеживается. – Эй, что там-то?

– Хуже, – пробормотал Аид. – В автобус, живо.

– Это же не наш номер, если мы хотим ехать еще в больницу.

– Мгм, – ответили мне нечто совершенно интернациональное. После чего меня утрамбовали в автобус, как не особо ценный багаж (была б возможность – Клим бы себе и ногами еще помогал). Автобус тронулся. Я вытянула шею, стараясь рассмотреть сквозь заднее стекло – от чего ж мы так поспешно драпаем.

Ничего условно инфернального на дороге не обнаруживалось. Черные колесницы или хотя бы машины в масть отсутствовали начисто. Огнедышащие драконы, гидры и прочие твари тоже не спешили появляться (не очень-то и хотелось, кстати). В воздухе одиноко стрекотал какой-то вертолет, бежал в поисках хозяйки белый, похожий на игрушечного мопсик, по тротуарам хмуро и целеустремленно передвигались вполне себе питерские прохожие…

– Медленно, – пробормотал Клим и огрел кулаком по поручню, изрядно шокировав какую-то пожилую тетушку. Медленно, гамо’то*, медленно!

Высшим чувством уловив, что сказано что-то нехорошее, я вытянула шею с удвоенным энтузиазмом, но по-прежнему ничего, от чего следует драпать, не увидела. Кроме питерских маршруток. Маршрутки лихачили, прохожие передвигались, мопсик не отставал…

Словом, все было бы вполне по-питерски серо и обычно, если бы не одна деталь. Мопсик не отставал от маршруток. Бодренько так бежал, догоняя автобус, уверенной рысцой…

Да, и еще у него почему-то был выхлоп. Черный такой, на техосмотре бы наверняка бы запороли. За количество выбрасываемых в атмосферу газов. Хотя непонятно, на белых мопсиков вообще полагаются техосмотры?

– Кто собачку нефтью покормил? – тупо спросила я, еще больше шокировав бедную пенсионерку.

Ответный оборот по-гречески содержал что-то явно матерное, плюс упоминание Тифона и Ехидны. Если я правильно поняла, что это Тифон и Ехидна.

Автобус радостно пронесся на зеленый свет, миновал перекресток и устремился куда-нибудь поближе к центру и к знаменитым питерским пробкам. Мопсик с выхлопом не растерялся, пересек дорогу в прыжке, полном кровожадной пролетарской сознательности, не допрыгнул и…

Бздыщ.

Взвизгнула чья-то сигнализация. Хрустнула, сминаясь, крыша чьего-то автомобиля. Мопсик сиганул на тротуар, оценивающе глянул на наш автобус и, примерившись, сжевал шину чьего-то велосипеда, стоявшего у столба.

– А-э-э… – сказала я, когда позади собачки задымило гуще.

– Ну, не все же ему лепешки медовые таскать, – с нервным смешком отозвались рядом со мной.

Остатки мифологии выветрились у меня из головы тут же. Белый мопсик теперь поравнялся с автобусом и примерился прыгать. Я смогла рассмотреть мордочку.

Мелькнула у меня мысль, что от этой мордочки поспешит смыться крокодил средних размеров. Потому что в совершенно бездонной пасти помещается столько зубов, сколько крокодилу не снилось. Острых. Желтых.

Кроме зубов, я почти что ничего и не рассмотрела, морду этой твари вообще не просто было рассмотреть, она раздваивалась и троилась перед глазами, как будто была не одна, а…

– Це-це…? – сказала я печально, выстукивая зубами замысловатый ритм.

– Це-це – это муха такая, – ласково ответил неунывающий спутник. – А это Цербер. Сейчас прыгнет.

Видок у него был странноватый. Предвкушение пополам с ужасом. Губы улыбаются, рука дрожит, глаза перестали быть серо-зелеными и зажглись чуть заметными огоньками.

Визг тормозов. Какой-то тип из тех, кто ездит на джипах и в народе называется водятлами, вылетел на красный, и автобус резко вывернул в сторону, объезжая, прибавил скорость…

Цербер отстал. Если, конечно…

– То есть, аэды и об этом врали, – сипловато заметила я. – Ну там, три головы, хвост-дракон, огромный рост, мерзкий харак…

Дорогу вспорол явственный звук сминаемой жести. А потом очень испуганные крики.

Хорошо, что мы все-таки не можем увидеть, что там творится с этим джипом.

– Насчет характера они не ошибались, – шепнул Клим, осматривая улицу, по которой мы ехали. – Мы выходим. Сейчас.

Он выволок меня на улицу на первой же остановке, не обращая внимание на робкое «Э-э, а как мы дальше, на метро или на такси?»

– Ногами, кирие, ногами! Видишь церковь? Помнишь наш разговор о том, чтобы посетить местные храмы? Начинаем сейча…

Я бежала уже после слова «церковь». Очень быстро. Потому что, несмотря на то, что я никогда не считалась хорошей бегуньей, собачка, кушающая на лету колеса и джипсы, как-то очень мотивировала.

Скррр. Скррр… хрясь-хрясь-хрясь. Симфония пугающих звуков позади начала шириться и нарастать. Прибавилось высокое злобное рычание и стук маленьких, но явно крепких коготков. Как-то сразу обретя второе дыхание, я донеслась почти что до церкви и остановилась, чтобы обернуться.

Клим финишировал сразу за мной и запыхался почему-то вдвое больше (он там в подземке своей что – бегом сроду не занимался?). А на нас не спеша и величественно, явственно полагая, что деваться нам больше некуда, наступало это самое. Белый мопсик с выхлопом и бездонной глоткой. Не спеша волочащий за собой наполовину изжеванный бампер джипа. «Хавчик на дорожку», – подумала я, борясь с неизвестно откуда накатившим истерическим смехом.

– А-а мне теперь…

– К стене, – выдохнул Аид как-то очень устало, бесцветно. – Идем, сейчас. Прижмись.

Стена у церквушки была вполне себе обычная. Холодная, покрашенная желтой краской – самое то для храма на окраине. Клим стал рядом со мной, и я увидела, как дергается его лицо и что-то шепчут губы – только не могла разобрать, что там по-гречески, молитвы, ругательства или все вперемешку.

Мопсик затормозил и недовольно уставился на нас, опасливо – на стену. Выпученные, водянисто-красные глазенки, потешные складочки у шеи, короткие лапки, кажется – за поводок и какой-нибудь… писательнице детективной в семью, да.

Бампер джипа сноровисто исчезал в глотке. Думаю, там бы хватило места еще на пару автоколонн. Мотался коротенький хвостик-дракошка: злобно попыхивал огнем.

Цербер неторопливо скребнул лапкой (на асфальте остался такой след, будто взрезали). Открыл жуткую пасть в ехидном ощере – закапал дорожку слюной, разъевшей асфальт. И неспешно, с чувством выполненного долга пошагал к тротуару, громко принюхиваясь по пути. На тротуаре-то, кстати, как раз скопилась изрядная толпа – видно, глазеть на тот самый джип…

– А-а… – застонал прижатый к стене Аид. – Я даже выругаться в таком положении не могу. Кирие – я пошел, а ты… ну, не знаю, думай. Лопату найди. Или еще что-нибудь.

– Ку-куда пошел? – печально вякнула я. – За-зачем?

– Пошел, пока он не начал убивать. Вот так, – в полусотне метров от нас белый мопс непринужденно целиком зажевал урну. – Попытаюсь договориться, а если не получится…

– Тогда искать лопату?

– Тогда бежать в храм. И не выходить. Слышишь? Если увидишь, что я… что меня… – лицо его болезненно передернулось. – Беги внутрь и не выходи.

И отошел от стены, а я только и успела заметить – что у него почему-то красные, как от ожога ладони. Вот спросить не успела: если его – что? Убьют? Так он же бессмертный? Съедят? А эта скотина вообще может съесть бессмерт… ой, ей.

Мопс, который уже собирался было прихватить за ногу наукообразного дядечку с портфелем, покрутил башкой, выцелил Аида и двинулся навстречу. Неспешно. С видом, который уж никак нельзя применить для свидания с любимым хозяином.

Вид очень подходил для удаления чьих-либо конечностей.

А Клима колотила явственная дрожь. Похоже, он не врал насчет трусоватости-то.

– Ст-стой, – он говорил почему-то не по-гречески, по-русски, – стой. Фу. Ну, ты же помнишь, кто твой…

Я только ойкнула: внушительные клыки сомкнулись в сантиметре от рукава моего гостя, Аид шарахнулся в сторону, а Цербер радостно приземлился на лапы, выцеливая – как бы получше прыгнуть в следующий раз.

Прыжок – рывок… трофеем мопса оказался кусок рукава, зато Аид теперь оказался лицом ко мне и прохрипел: – Кирие… или ты оправдаешь звание моего хранителя… или тут сейчас начнется…

Я уже рылась в сумочке (здоровой, вмещающей в себя при необходимости батон, пакет молока и полкило халвы – проверено), лихорадочно отбрасывая какие-то квитанции, ручки, пакеты на всякий случай…

Он ведь не собирается его убивать, – подумала я после очередного прыжка. Даже в горло ему вцепляться не собирается, и тогда – почему Аида так шатает каждый раз (вот он уже чуть не упал!), почему он так старательно пятится от бешеного мопсика, почему подрагивает земля и вокруг холодеет, холодеет…

Прыг. Клац. Скррр… Опять похоже на сценку на кладбище, там-то Клим тоже вел себя ну просто слишком тихо, как будто кого-то боялся разбудить…

Или что-то.

– А! Архи’дия бле’! * – завопила я при внезапном понимании, бросила поиски, ухватила сумочку наперевес и начала брать разгон а-ля средневековое таранное орудие.

– В храм! – прохрипел Аид, опускаясь все же на колени после очередного броска (кажется, Цербер чуть-чуть тронул его лапками, а гостенька шатнуло изрядно). – Поздно…

– Боржоми пить поздно, когда почки отвалились! – гаркнула я, подскакивая к нему. – Службу очистки вызывали?!

Я врала и бодрилась: я видела, как недоуменно и радостно облизнулся Цербер сначала на сумочку, потом на меня – как ценный гарнир. Я видела оплавленные трещины асфальта, которые расходятся из-под дрожащих пальцев моего безобидного гостенька, пускавшего камешки по воде Ладоги.

Я знала, что ничего не сделаю со своей двухлетней сумочкой, но уж если в сумке нет топора, которым можно оглоушить тартарскую тварь – что уж тут поделаешь?!

– Таки ви готови, шо вас будут бить? – с неуместным одесским акцентом поинтересовалась я, выходя вперед и размахивая сумочкой как, ну, не знаю, очень большим нунчаки.

– Хргрррр, – энтузиастически прозвучало в ответ. Белый мопс неотвратимо пошел на сближение.

«Господи, – подумалось мне, пока я заслоняла одной рукой горло, а другой прицеливалась, – хоть бы мне раз вдарить по черепу этой твари, пока она меня не употребила!»

Но тут я увидела, что Цербер, кажется, целится не в сумку и даже не в мое горло, а скорее мне в ноги, в смысле, в мои замечательные, недавно купленные ботинки, удобные, непромокаемые, специально для Питера и…

– ФУ, СКОТИНА!!!

Смолкли гудки машин. С ближайшего дерева сорвалась и в панике улетела куда-то стая ворон. Думаю, что в ближайшей паре кварталов все собаки выпустили из челюстей то, что там держали.

Громко упал кто-то в толпе зевак.

Позади раздалось что-то похожее на «Прям как Гера!»

Цербер выпучил водянистые глазки и озадаченно присел. Потом посмотрел в глаза мне и, кажется, обернулся двумя призрачными головами, ища пути отхода.

– Жрать захотел, Тифоново отродье? – спросила я, подходя поближе. – Сейчас накормлю та-ак…

Цербер вяло клацнул челюстями на мой показанный ему кулак, потом попытался раскрыть рот еще – и вдруг попятился с повизгиванием.

– Никогда! Не покушайся! На мою! Обувь!

Сумочка по голове мопсика все же прогулялась, но он и не думал обращать внимание. Видимо, просчитав что-то и решив, что уйти огородами ему не дадут, тартарский пес взвыл и притворился, что удар сумочкой был смертельным.

Бякнулся на бок, потом на спину и задрал все четыре ноги.

Отброшен был даже дракон, выпустивший последнюю струйку пара.

– Обувь? – выдавили позади меня.

Состояние слепого бешенства схлынуло. Я рассеянно посмотрела на фантомно мертвого Цербера и пошарила в сумочке.

– А-а… с детства. У соседей был овчар, так он мне сандалики обгрыз. Любимые сандалики были, – я подумала и добавила мрачно: – А овчар был вроде как злой… был. Ну, и с тех пор…, а чего это он?

Аид выглядел уже получше и повеселее: стоял, его даже не качало, только вот рукава ветровки были как-то подозрительно обожжены.

– Смертные полны таких сюрпризов, кирие… скажи, на тебе ведь есть… Его знак?

– Ну… – я покосилась на мамин подарочный крестик, выскочивший из-под фуфайки в пылу беготни. – А, да, точно…

– Уи-и-и-и, – жалобно выдал Цербер, помирая на порядок больше прежнего. Я покосилась с опаской.

– Не тронет, – сказал Клим, усмехаясь. – Тебя защищают. Да, начинаю понимать, почему… Послушай, его нужно связать чем-то. И отправить куда-нибудь под присмотр: здесь оставлять опасно. У тебя ведь есть та веревка от Гермия?

– Ну да, – я вытащила небольшой моток, словно спряденный из чьих-то мягких волос. – А ее разве хватит?

Однако, хватило. Мопсика, который не рисковал даже разевать пасть и только косился опасливо и капал слюной, как Чужой, я упаковала как гусеницу. Место расположения зубов и бездонной бездны я фиксировала особенно тщательно, и через минут десять из кокона с вялой ненавистью смотрела только пара водянистых глазок.

Аид помогал держать узлы, но в целом старался держаться подальше.

– Нельзя приказывать, – вполголоса заговорила я. – Нельзя призывать свои силы, нельзя управлять мертвыми, быть поблизости от всего олимпийского или подземного. Убивать смертных тебе тоже нельзя. Что случится иначе?

Я поймала в серо-зеленых глазах неприятный отблеск пожара. Давнего и вечного пожара, жуткого, как вечно полыхающий вулкан.

– Нельзя управлять подземным миром и не… нахвататься, – он поморщился, – тот, другой, который может прийти… неприятен. Это возврат… к ним. Еще одно предательство. Отречение от того, к чему иду.

Наверное, я бы поняла, о чем это он. Полностью и с подробностями.

Но в данный момент меня волновало – куда это мы денем кокон ненависти, моргающий из веревки алыми глазиками.

– Слушай, Клим… – я решила больше не называть его Аидом, – а как он у тебя врата охранял?!

– Люто, – немного подумав, ответил бывший божок. – Тени сначала веселились… первые мгновения, помнится. Потом уже только бежали. Несмотря на то, что тени.

Потом возвел глаза к небу, вспоминая, и хихикнул:

– Но и это пустяки, кирие. А вот выражение лица Геракла, когда он понял, с кем ему придется бороться… – он посмотрел на мое лицо, пожал плечами и пояснил: – Ну, первые два часа этот герой вообще пытался Цербера найти…

Комментарий к Собачьи нежности

* нецензурно бранится, перевод затруднен

** аффтор в курсе, что в античности не было белых мопсиков. Но Тифон и Ехидна чего только ужасного не породили, так что…

========== Ангел без чина ==========

Проходная главка с кучей недоговоренностей, прощения просим. В следующей – предупреждаю: много разговоров-пояснений и христианской философии. Зато выяснится, как Аида угораздило, собственно)

Из нового: в Жжшечке будут выкладываться иллюстрации к этому и другим фикам, а также к роману, заходите смотреть http://steeless.livejournal.com/

Дела, вроде как, начинали понемногу налаживаться, но налаживались как-то криво и страшновато. По-античному.

Мы сидели на скамейке и опять ожидали автобуса.

Из рук у меня торчал спеленутый веревкой и засунутый в пакет трехголовый мопсик, издающий задушенные, но жуткие звуки.

Я была мрачна, мопсик зол, Клим веселился, прохожие ненавидели нас за издевательство над собакой.

Куда ехать – мы не имели понятия. Потому что оставлять мопсика где-нибудь здесь, даже в связанном состоянии – было бы все равно что…

– Ты читала про ящик Пандоры? – малорадостно осведомился у меня Клим.

Я читала. И еще мне как-то сильно не хотелось выпускать вот это у себя в квартире. Я и так-то недолюбливаю собак, а особенно мопсов, а особенно мопсов с ядовитой слюной, адски горящими глазами и пропастью в брюхе.

– Этот твой котел, – сердито сказала я, – он слабеет, что ли?

Клим старался ко мне особенно близко не придвигаться. И не заглядывать в пакетик, откуда слышалось подозрительное «Гррр». Переговариваться приходилось почти через всю скамейку и под взглядами жаждущих собачьей свободы прохожих.

– А? – отозвался задумчивый Клим. – Наверное. А может быть, чудовищам проходить легче. Они же все-таки не боги. Может, их не выбрасывает обратно.

– Здорово, – сказала я упавшим тоном, – то есть, нам на голову того и гляди скинут Ехидну, Химеру, Медузу…

– Не-е, они же мертвые, – не согласился бывший глава античной подземки. Потом подумал и тоже понизил тон: – Вот Ламию или Эмпузу могут. Или какую-нибудь из гидр. Или…

На скамейку между нами уселся средних лет мужчинка малость бомжеватой наружности. Устало ссутулился, уткнул лицо в ладони. Я почему-то обрадовалась: не надо было слушать, кого нам еще могут подбросить из золотого века мифологии.

Радость длилась недолго: Аид замолкать и не подумал.

– Ну, с таким хранителем мне-то особенно ничего не грозит. Я скорее беспокоюсь за… случайные жертвы: не у всех может быть твоя защита…

– Защита?! – вскипела я. – Крестик?! Слушай, Климушка, если ты принимаешь меня за по ошибке не постриженную в монахини высокодуховную особу – то заруби себе на носу: это не так! И… и даже это – это подарок! И верующей я себя назвать не могу, так что…

Мужичок как-то странно хмыкнул в ладони (я его понимаю – такой разговор…). Клим по другую сторону скамейки вздохнул.

– Не сбрасывай со счетов пути провидения, кирие. Здесь все делается не только по нашей воле. Как мне называть тебя теперь, ангел?

Он произнес это почти без перехода, ровным и дружелюбным голосом, но у меня что-то похолодало внутри, когда я увидела, как мужчинка по соседству распрямился, потер ладонями усталое лицо со щетиной трехдневной давности, и ответил тихо:

– Настолько ли уж важны имена? Можешь звать предателем. Перебежчиком. Нерадивым слугой, перешедшим на сторону врага. Трусом.

– Это вообще-то обо мне, – заметил Клим негромко. Помолчал, добавил: – Ты не сменил цвет крыльев.

– Не на земле. Меняю, когда дома.

– Дома?

Уголок губ тихо приподнялся, подтверждая: ага, дома. Где-то дома.

Я соображала в этом разговоре очень мало, но на всякий случай держала мопсика изо всех сил. Да он и не вырывался. По-моему, он прикинулся безвременно почившим в объятиях веревки.

Я осторожненько, искоса рассматривала профиль человека на скамейке. Он был не очень-то ангельским, этот профиль. Тонкое, преждевременно состарившееся лицо, щетина, усталый прищур глаз, наползающие на лоб светлые пряди, густо разбавленные пепельной сединой. Да и если в целом посмотреть – плащ потрепанный, джинсы потерты, кеды какие-то забавные, ярко-зеленые и с надписями. И футляр – то ли для скрипки, то ли для инструмента поуже. То ли уличный музыкант, то ли обедневший преподаватель…

– Я… искал тебя. Ты явился поэтому?

– Вестники не бывают бывшими. Они бывают – чьими-то. Как и голоса. Я вестник и голос, как прежде. Спрашивай.

Голос Клима – Аида – был странным. Он как-то скомкался и упал до трепетного, тревожного шепота.

– Это… возможно?

– Да.

– А… остальные?

– Да.

– Все, кто хотел?

– Все, кто не свернул с намеченного пути.

Клим молчал еще три секунды, потом прошептал:

– Что нужно сделать?

Ангел – хотя есть у меня нехорошие подозрения на этот счет – повернулся так, чтобы посмотреть на моего гостенька. Почему-то мне показалось – это был довольно однозначный взгляд. Что-то вроде: «Ну, ты вообще-то и без того в курсе. Или притворяешься?»

– Закрыть ее, – тут же сказал Клим, – да, я уже понял. Всё? Нет, конечно, не все. Не закрыть, запечатать навеки. У меня не получится. Я не знаю, как. И даже если я только подойду к разлому…

– Что случится тогда?

– Ты знаешь. Хотя нет, ты же, наверное, уже не знаешь. Ты скажешь – все равно все по воле Его…

Вестник пожал плечами.

– Не забывай о собственной воле. Есть очень малое из того, что не мог бы человек – и не могла бы его вера.

– Но я не человек. И понятия не имею – как… хоть ненадолго… Хоть ненадолго.

Он замолчал. Чей-то там вестник вернул голову в прежнее положение. Теперь он опять рассматривал проезжую часть. Мне до зуда и одури хотелось вмешаться, но держало что-то. Всяко уж понадежнее веревок, которыми я спеленала мопсика.

Клим потирал лоб, пару раз порывался спросить что-то – и обрывал себя. Будто у этого его старого знакомого был лимитированный запас фраз. Или будто знакомый был джинном, выполняющим только три желания.

Тогда вестник заговорил сам, чуть приподняв футляр и указывая влево.

– Хоспис. Один из местных. Скажи, когда ты искал меня возле больниц – ты заходил внутрь? Если бы зашел – ты увидел бы: они не стали меньше плакать и меньше кричать. И их родные не стали горевать меньше. Скажи, переменилось ли что-то за века? Они пугают этим детей. Проклинают разлуку. Просят пощады. Моего имени нет в их книгах, и лица не изображают на фресках. Впрочем, вестнику не по чину.

– Тогда в чем разница? Есть ли разница?

– Во мне, – просто сказал ангел и уселся на скамейке, поудобнее, прошуршав невидимыми крыльями. – Не слепое орудие. Не острие рока. Проводник и ключ. А тебе ли не знать, что ключ, который запирает двери, может ее и открыть? Или…

– Я понял, – тихо откликнулись с другой стороны скамейки. Устало как-то. Дальше зазвучала уже греческая речь – от души надеюсь, что не ругательства. А то ведь нахватаюсь, буду мопсиков пугать. Или кого они там нам еще подкинут, из античности. – Спасибо за подсказку. Поведаешь нам что-нибудь на прощание? Из секретов своей новой стороны?

– Вам? – вестник качнул головой и только сейчас взглянул на меня. Хотя я бы могла и отказаться от этой высокой чести. И вообще…

Усталый, чуть рассеянный взгляд скользнул, просветил насквозь мимоходом. Я не запомнила цвета глаз, запомнила выражение – будто на знакомую посмотрел. С которой доведется повстречаться.

– На самом деле смерти нет, – тихо, отчетливо и успокаивающе донеслось до меня, и с опозданием я поняла, что отвела взгляд и пристально вперилась в лиловеющее на горизонте небо.

Вестник, или ангел, поднялся со скамейки, кажется, тронул Клима за плечо, шепнул: «Не бойся!» – сделал шаг и мгновенно растворился в толпе у остановки. Или, может, в воздухе.

Мне еще показалось – мелькнул салатовый кед в отдалении…, но это явно уже показалось.

Почему-то сжимало горло и дико хотелось пить. Еще больше хотелось стукнуть Клима мопсиком. Хотя ему ж, наверное, и так не особенно хорошо.

Хотя нет, ему было вполне себе хорошо. Бывший подземный царь мечтательно вглядывался в горизонт – тот самый, лиловеющий на линии крыш. С задумчивой полуулыбкой на лице, будто услышал самое нужное и самое важное.

Мне очень не хотелось высказывать то, что я угадала по тому самому, мимолетному взгляду.

– Он… – тихо просипела я.

– Смерть, да, – откликнулся Клим, не потеряв ни миллиметра улыбки. – Не знаю, как его зовут сейчас. Я в свое время звал своего вестника Танатом.

– Ну, и…

– Ну, и ты должна была бы понять: уже почти двадцать веков он далеко не мой вестник.

Он вскочил со скамейки, бодро потянулся, покосился на молчащий сверточек в моих руках и добавил жизнерадостно:

– А где бы нам поискать приют? Потому что у меня такое ощущение, что обратно к тебе нам вряд ли можно.

========== Духовные рассуждения в сарае с кадкой ==========

Ахтунг! Глава содержит нелицеприятный взгляд на античность и лицеприятный на христианство. Несогласных просьба не соглашаться без вызываний автора на философские кулачные бои: автор обещал никанон, автор сделал. Глава также содержит зашкаливающе много философии, слов и пояснений, как Клима угораздило. Аффтор скорбит над экшном вместе с Цербером.

Чего нас понесло к Алику – можете даже и не допытываться.

Но во-первых, снять номер в гостинице мы не могли. Даже и без учета того, что на руках я баюкала античного трехголового монстрика. Во-вторых, не хотелось бы угробить и гостиницу – это если за нами пришлют кого-нибудь, вслед за означенным монстриком.

А может, сработало привычное чутье «он у меня взял полтора десятка конспектов и не вернул, потому его не жалко». А может, сыграло тут то, что Алик жил в развеселой сельского вида халупе в отдалении от эпицентра… в смысле, города. И что у него был сарай.

И что Алик вообще не склонен был задавать лишних вопросов.

Поэтому на мое «Слушай, нам бы у тебя перекантоваться бы, и это, можно у тебя в сарае собаку положить?» – Алик поморгал через очочки, изобразил жест «Да без проблем» и сипло выдал:

– Прокачанный мопсик.

– Девяностый левел, ага, – буркнула я, переминаясь на пороге. Ну, мы тогда сначала в сарай, а потом придем. А, да, и это Клим. Мой… ну, в общем, друг.

К Климу моим однокурсником был проявлен умеренный интерес.

– В «Контру» гамаешь? – осведомился Алик подозрительно.

– Рубился в «Бог войны», – не сморгнув глазом, выдал Клим. – Прошел пару уровней.

Алик посмотрел на меня с тихой укоризной. Должно быть, полагал, что я найду себе более прошаренных в геймерском отношении друзей.

Потом вяло махнул рукой и побрел возвращаться в свою реальность: длинный, нескладный, в трениках, тапках и растянутой майке, на которой красовалось «Йа геймер». Почему-то нарисовано было кровищей (или тем, что так выглядело).

Вскоре из комнаты, куда он удалился, донеслись звуки оживленной перестрелки.

Я вообще всегда недоумевала, как это Алик пошел на очный факультет в «машинку». Вроде как, ему такое условие поставил дед. Перед тем, как завещать эту самую избушку и кой-какую сумму в банке. На сумму Алик жил, в избушке активно отстреливал то пришельцев, то чужие танки, то орков с троллями – к чему душа лежала. В общем-то, мирное существо, посещающее занятие по изредка находящему на него вдохновению.

Кстати, интересно, он вообще знает, что сейчас сессия?

Об этом я размышляла, пока мы пристраивали Цербера в кадку, где когда-то хранилась кислая капуста. Цербер при этом смотрел многообещающим взглядом, а Клим просил трамбовать плотнее: ничего, мол, песику не сделается, оно еще в щенячьем возрасте в Тартар заползало, так ничего, пометило, что хотело, и вернулось…

– Мгм, – свирепо сказала я и грохнула на кадку крышку.

– У-у-у, – голосом нечистой силы правдиво выдал Цербер изнутри.

Клим пристроился на продавленном диване, который явно видал немцев еще в Первую Мировую, и мог рассказать много о них нелестного. Построил бровки домиком и вопросительно затрепетал ресницами – мол, наверное, ты хочешь спросить, что мы теперь будем делать?

Но я явила ему свою подлую инженерную сущность. Я нагнулась (нос к носу я выгляжу гораздо грознее) и выпалила обличительно:

– Ты не первый.

– Мне даже трудно на такое ответить, – немного подумав, ответил экс-царь подземки.

– До тебя из твоего… котла. Уже уходили, так? Ты сказал – Гестия… и еще кто-то. И этот, который смерть. Танат.

Это он хотя бы не стал отрицать. Сцепил пальцы, нагнулся вперед и поднял на меня глаза, в которых тихо погасали искры веселья.

У него был вид человека, приготовленного к допросу инквизиции. И я не собиралась разочаровывать.

– Они уходили, потому что у вас там… в этом котле… что-то было не так? Ну, не знаю, контакт отошел, система не пахала… – я пошерстила мифы. – Гера коротнула…

Он тихонько усмехнулся углом рта.

– Нет, кирие. Все было так. Хотя Гера, конечно… ну, это Гера. Они уходили не поэтому. Они уходили, чтобы найти то, что больше. Выше. Получить шанс. Как я.

Я потерла лоб и поняла, что сейчас разражусь воплями. Громкими. Возможно, с размахиваниями руками. Потому что плеяда внезапно уверовавших античных богов – это что-то, что может сварить мои мозги вкрутую.

Но Аид сорвался раньше и заговорил вдруг горячим шепотом, пристально глядя на меня.

– Скажи мне, кирие, как ты представляешь себе – что такое быть богом в античности? Нет, я скажу сам, я же читал все эти ваши книжки. Круто, правда? Пируешь, делаешь детишек, возлежишь на Олимпе, а тебя все вокруг почитают. А теперь вчитайся между строк ваших мифов, кирие – и увидишь правду: это быть в центре всеобщей ненависти. Богов не любят. Богов боятся. Как овцы – бича пастуха, только хуже, несравненно хуже. Потому что каждую минуту смертные надеются забыть, что ты есть —, а откуда, ты думаешь, все эти великие грешники, бросающие вызов Олимпу? Ниоба, Тантал, Сизиф, вы просто не можете представить, сколько их было на самом деле, потому что аэды не поют о них, потому что Аполлон на славу постарался, затыкая им глотки героическими песнями. Они откупаются от нас жертвами, чтобы мы не истребили их, но в душе каждую секунду надеются, что мы сгинули. Потому что нас не за что любить. Потому что мы мешаемся в дела смертных, и даже наши дары оборачиваются ядом, через поколение ли, в том ли поколении – неважно, но оборачиваются. Ответь мне, кому боги принесли добро – и я расскажу, чем это обернулось в дальнейшем, кирие… Они ненавидят нас – потому что над нами не довлеет рок смерти, и они пробуют нас на прочность своими вызовами, а мы их караем, чтобы не усомнились. Страх – вот, на чем держится Олимп. Страх и ненависть, не только у подножия, но и на тронах: что, если придет кто-то, кто займет твое место? Равный? Более сильный? Титан, бог, герой… вечное ожидание удара в спину. Правда, под землей… это еще яснее.

Он потер лицо ладонями и продолжил говорить уже в них, почти не делая при этом вздохов, зато теперь медленнее.

– Тартар, да… и не только Тартар. Люди. Тени. Гнилой покой Леты, бессмысленность забвения, которую мы им даем… Ты ведь, наверное, знаешь, что в Элизиум попадают только философы, дети богов, воины… в основном знатные воины. Бывает, еще басилевсы. Убивавшие. Казнившие. А на Поля Мук иногда отправляются те, кто нарушил волю богов. А все остальные – убийцы и праведники, мученики и разбойники – все получают вечный, стылый, бессмысленный покой. Мы не даем им справедливости. Мы ничего не даем. Прожить сорок или шестьдесят лет, чтобы вечно скитаться в беспамятстве асфоделей… как ты думаешь, почему они ненавидели смерть и боялись моего царства?

Цербер скулил и скулил, жутко, на одной ноте, видимо, сопровождая и без того невеселый рассказ. Я замерла, не решаясь сесть, а слова падали и падали – мерными каплями.