Текст книги "Филофобия (СИ)"
Автор книги: Старки
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)
Доктору очень понравилось такое предложение. Мне, честно говоря, тоже. Особенно это «мы». Врач распорядился меня одеть и всё на той же «скорой» увезти к дому Дильса. Во время этих «процедур» я немного пришёл в себя, растряс себе сознание. Так, что из машины вышел почти сам. Дильс подхватил меня с левой стороны и поволок наверх.
Ларик нервничал, суетился, мешался под ногами, издавал какие–то скулящие звуки, выглядывал из–за Вадима, тыкался чёрным носом мне в руку. Я, конечно, был не настолько слаб, но не буду же я против, чтобы Дильс меня раздел. Он был осторожен и очень застенчив. Покраснел, когда, стягивая джинсы, чуть не снял с меня трусы. А я, раненый герой, наблюдал за ним сквозь тошноту и ломоту. Вадим мокрым полотенцем протёр моё пропитанное больничным потом тельце, аккуратно промокнул лицо, особенно осторожно вокруг глаз, не задевая толстую повязку. Тогда же я понял, что у меня разбита губа и болит нос.
– Я красавец?
– Тебе надо спать, – не ответил мне Дильс. – Доктор сказал, что есть нельзя сегодня, что надо лежать, кантовать нельзя. Вот эту хрень выпьешь. А если будет болеть ребро, то я сделаю тебе укол. Я умею. Тебе не холодно? У меня есть ещё одно одеяло. Я позвоню Сергею? Надо ведь предупредить?
– Вадим, всё успеется. Мне не холодно. Скажи мне, ты сам–то как?
– Не я же пострадал!
– Ты послал этого своего придурка?
– Послал.
– Навсегда?
– Надеюсь, что да.
– А теперь главное. Ты меня простил за Эфа?
– Не факт, – грустно улыбнулся Вадим. – Мне будет не хватать его.
– Ты хоть и препод, но идиот. Эф – это тоже я. И это не ложь, не маска. Я тебе почти ни в чём не соврал, ну… кроме Таллина. У меня и ник такой изначально был. А фотка там моя, сделана перед поступлением в академию, то есть давно. И я там на себя не похож.
– Похож. Я должен был заметить это. Да и ник твой, там же всё понятно: swan – «лебедь», Эф – Фил. Я был просто слеп.
– Вадим, я не буду тебе больше писать там! Говори со мной вживую.
– Говорю.
– Расскажи мне то, чего я не знаю. Например, про Самохвалова.
Вадим выгнул удивлённо бровь:
– Про Самохвалова? А при чём здесь он?
– Он тебя любил?
– Любил? – Вадим поморщился. – Он опасный человек и самоуверенный тип, ему всё изначально дано на блюдечке с золотой каёмочкой. Вряд ли он знает, что такое любовь?
– Вадим… а ты знаешь, что он погиб?
– Артур погиб? – голос Дильса сразу съехал куда–то в низы, в глухой колодец. – Когда? Как?
– Давно уже, шесть лет назад. Его убили во время каких–то разборок.
– А я–то думал, почему он прекратил мне звонить…
– Ага! Так вы с ним общались!
– Я бы так не сказал. Он мне звонил с курса так с третьего. Я ему по дурости свой телефон дал, он меня тогда подвозил… Звонил, спрашивал какую–нибудь ерунду, часто говорил всякие гадости. Про меня, про Гари… Иногда просто чтобы рассказать похабный анекдот. Придурок. Мог ночью позвонить, спросить: «Что делаешь?» Я наору, а он: «Я так и думал». Чего звонил, спрашивается?
– Хотел услышать тебя. Он влюбился в твой голос.
– Нет, ты ошибаешься. Он просто был странный и Гарика ненавидел.
– То, что он ненавидел ублюдка, это как раз не странно. И я не ошибаюсь. Я разговаривал с Яковом, его другом, и точно знаю, что это так. Он тебя любил. А ты выбрал не того человека. Почему? Артур мне даже интересней показался на фотках.
– Я никого не выбирал. Любовь, она вообще не выбирает. Падает на голову ледяной глыбой – и контузия.
– Вот и сейчас выбирать тебе не дам. Вадим, я ж не уйду теперь от тебя… Ты можешь сейчас облевать меня с ног до головы, хотя я надеюсь, что на увечного студента ты постыдишься это делать… Но я скажу. Я тебя люблю. Более того, люблю не как отличного преподавателя, по–другому… Я собираюсь отремонтироваться. Поучаствовать в твоём лечении. Тебе же предстоит какой–то второй этап имплозивной терапии. Переехать к тебе, а то Серьга как идиот шкерится от меня, зажимая Юльку втихаря. Летом поехать в Таллин с тобой, сфотаться у «трёх сестёр», погулять по датскому парку, залезть на какую–нибудь башню, посидеть в кафешке у Ратушной площади и попробовать блины с кровью. Между делом буду доделывать диплом и спать с тобой.
– Блины с кровью? – Дильс поражён, но я не наблюдал испуга и бегства от моего «люблю».
– Это единственное, что тебя напрягает?
– Меня напрягает, как ты лихо всё решил за меня.
– Ну, можно другое блюдо, суп молочно–рыбный…
– Фил, наверное, у тебя всё–таки не лёгкое сотрясение мозга, а тяжёлое, – вдруг улыбнулся Дильс, – тебе нужно спать, а не болтать. А я пойду–ка в душ!
– Тебе не кажется, что ты сейчас трусливо сбегаешь?
– Я мудро беру тайм–аут.
И он ушёл. Он не дёрнулся на мои слова про любовь и про «спать». Что это значит? Он настолько ко мне равнодушен, что его это не задевает? Или он излечился? Врезал своей фобии в подбородок и разбил её вдребезги. Чёрт, больно двигаться. Неужели спать надо на спине? А я хотел уткнуться в него носом, украсть его тёплый запах. Вот сейчас он придёт, и я украду… как–нибудь… возможно… можно… но…
Ночью я просыпался. Вадим помогал мне встать и водил в туалет. Делал укол. Нихрена не романтично: всё болело, бровь нещадно чесалась, спина и задница устали от лежания.
– М–м–м… – капризно завыл я. – Не могу так лежать! Умираю…
– Чем помочь–то? – прошептал в темноте Вадим.
– Ко мне хоть повернись! И ближе ляг. Ещё ближе!
– Ты – террорист: даже избитый, а крутишь мной, – его шёпот совсем рядом, тёплым дыханием в ухо, его рука легла на моё плечо, и я почувствовал, что он спокоен и он рядом. Я победил. Можно спать. На спине – моя любимая поза.
Утром Дильс звонил на работу и «снимал» пары. Собственно, от этого я и проснулся, да ещё Ларик беззастенчиво ткнулся мне в нос.
– Ларго, не буди Фила, – прошипел собаке Дильс. – Пойдем. Гулять!
Пока они резвились в парке, на месте вчерашнего побоища, я встал, ощущая себя отёкшим, побитым алкоголиком, так как голова гудела и идти приходилось по стенке. Ужасно болел бок справа, кололо, если глубоко вдохнуть. Но я мужественный герой – допёр до туалета сам. А потом даже решил, что было бы неплохо умыться. И вот там, в ванной комнате, я и получил удар отрезвления: я увидел себя в зеркале. Мрак! На лбу вместо штанги желтоватая тяжёлая нашлёпка из бинтов, из–под неё заплывший глаз с кровавой сеткой на белке, нос опух, губа слева не просто вспухла – выворочена, рассечена, кожа серая. Грязные волосы торчали в нецивилизованном беспорядке. Пирсинга на лбу не оказалось, вместо него уродливые красные точки–дырки, вокруг глаз – целого и подбитого – жалкой окантовкой чёрная обводка, с одной стороны она размазана до виска. Да ещё и на подбородке синяк. С трудом открыл рот – зубы со стороны рассеченного места вылезли из насиженной денты, выпирая, десна синяя. Блядь. Даже голова закружилась, сел на край ванны, задумался: реветь–не реветь? Реветь–то поди больно с переломанным ребром?
Бряцание замка, звук открывающейся входной двери. В ванную вбежал Ларик и тут же забрался грязными лапами мне на голые колени.
– Ты чего тут? Ларик, прекрати, живо в ванну! – Вадим обеспокоено разглядывал меня, а пёс послушно перепрыгнул и оказался позади меня, просунул свою любопытную морду мне под мышку. – Фил, тебе плохо? Зачем ты встал? Иди ложись! Я сейчас сварю что–нибудь, в аптеку схожу, обезболивающее нужно купить…
– Я понял, почему ты вчера залыбился, когда я заявил, что буду с тобой спать… – тихо сообщил ему я.
– Почему? – Не видел его, но почувствовал, что тот опять улыбнулся.
– Потому что я урод… И это звучит смешно. Спать с уродом…
– Ты чего, ревёшь?
– Не–а, не получается реветь. Но хочется. Тебе противно на меня смотреть?
– М–да… Выводы нереально здравые. Я ж говорю, что у тебя мозги серьёзно сотряслись. Пойдем–ка обратно в кровать.
– Нет, ты мне сначала скажи, спать–то будешь с уродом?
– Фил, прекрати!
– Я обречён рядом с тобой на невзаимность? Ты всё ещё филофоб?
Вадим сел рядом на край ванны, а морда Ларика протиснулась между нами и притулилась на его бедре.
– Вчера там, в парке, я сначала думал, что умру. Хотел бежать, но не бежится, надо дышать, а что–то в горле мешает. Знаешь, как будто во мне какое–то адское расширяющееся пространство раздувается и мышцы пытаются это расширение сдержать… А потом я вдруг увидел, что ты улетел в дерево, что на тебе кровь, что тебе больно… И у меня внутри это пространство лопнуло. Бах! Сначала пусто, потом холодно, как будто ветер ворвался внутрь меня. Я понял, что такое ненависть. Я её только тогда почувствовал. Всё это время я не испытывал ненависти ни к Гарику, ни к Кульку, ни к Самохвалову. И вдруг почувствовал. Мне стало так хорошо. Держу тебя в руках, а сам кайфую от ненависти. А ещё через час я понял, что ненависть – это ведь та же любовь, но наоборот. Раз я могу ненавидеть, то могу и любить… Так ведь? Мне Анатолий Моисеевич тогда говорил, что в финале лечения будет самый тяжёлый «сеанс» – сражение со страхом в реальных условиях. Это как люди с боязнью высоты: сначала с ними проводят сеансы гипноза или просто внушения, в которых описывают высоту образно, и человек начинает бояться. Трусливая душа устаёт от таких сеансов, истирается, страх слабеет. А потом психолог ведёт «подготовленного» пациента куда–нибудь на мост, на небоскрёб, на реальную высоту. И вот там уставший страх умирает совсем. Профессор предупреждал, что такая терапия тяжела. Но я сейчас думаю, может, вчера это и был мой небоскрёб?
– То есть тебя не тошнит при виде меня и от моего признания в любви?
– Нет.
– Так. А попробуй сказать, что ты любишь меня!
– Фил! Я серьёзно же с тобой…
– Ну, это ради эксперимента!
– Так, всё, вали в комнату, экспериментатор!
– Хрен с тобой, слова… Я их из тебя всё равно вытяну со временем. Но сейчас больному победителю великой фобии требуется тактильное лечение. Хоть поцелуй, что ли! Правда, мои губы… Блин, я уро–о–од!..
Вадим повернулся ко мне, легонько обнял левой рукой и нежно прижался губами. К моему здоровому глазу. А потом ниже в щёку. И ещё в ухо. И тут же прошептал:
– Иди в кровать… уродец.
Вот гад!
– А губы–то у тебя всё же неминетные, пока незачёт, – печально, но мстительно вздохнул я, кряхтя, встал, чтобы идти в комнату. И получил шлепок по заднице… – Что ж, будем вас учить, дорогой препод!
====== 11. Зачот ======
Серьга Тит: Ку–ку! Ты что пропал? В Эстонии нет Интернета? Или вы, бедолаги, так ухайдакиваетесь, что не до лучшего друга?
Эф Swan: Зашибись, какие здесь люди приехали! Я такого три–дэ ваще не видел никогда! Прикинь, приехал парень–граффитист из Бразилии! А–а–а–а! Я в ахуе уже пятый день!
Серьга Тит: На чём рисуют–то?
Эф Swan: На бетонном заборе у центра экстремального спорта. У них тут особо негде… Не в старом же Таллине бомбить стены! Мы, кстати, всё там уже излазили… И чо ты меня не спрашиваешь?
Серьга Тит: Спрашиваю: как Вадим? Не хуже других?
Эф Swan: Серьга! И чо ты спрашиваешь? ЛУЧШЕ! Зырь, что он изобразил!
На поле экрана появилась картинка: снимок части серой стены, на которой, как на чёрно–белой фотографии, прорисован с малейшими нюансами молодой парень. Стоит как живой, выпукло, натурально. Его поза – чуть отклонившись, наперекор ветру. Слева дует ветер, поэтому пальто, шарф, волосы парня развеваются от воздушного движения вправо. Но вместе с ветром как будто бы летят какие–то частички, пылинки, молекулы и прилепляются на стенку. Да, на стене стена. На ней и отпечатывается образ этого парня в такой же позе, но сам образ несколько иного характера: выражение лица не наивное, а наглое, хищное, одет вызывающе, угловатые тени делают образ демоническим, хотя и нереальным, как обесцвеченная в фотошопе до чёрно–белого фотка – пятнами и контурами.
Серьга Тит: Стоп. Знакомый образ у этого, который реальный. Это не твоя старая ава? Из неандертальских времён?
Эф Swan: Возможно… Как тебе?
Серьга Тит: Круто! Как фотка, реально.
Эф Swan: Гиперреализм! Ты бы видел, как он делал это! Артист! Там же музычку включают, так он почти танцует, когда пылит баллонами. Вот смотри, фотка.
Появилась фотография молодого человека в мешковатой одежде, надетой как капуста, поверх друг дружки, в больших штанах с мотнёй и множеством хлястиков, на лице у парня круглая маска–респиратор, на руках перчатки, на ногах навороченные кроссовки с вытянутыми языками. Парень стоит, широко расставив ноги, скрестив стёбно руки на пузе.
Серьга Тит: Это Дильс???
Эф Swan: Ага! Он вообще угар. Мы вчера попёрлись на озеро Юлемисте. Ходили в аквазорбе. Ну, пузырь такой прозрачный. В нём по воде можно ходить. Капец, как сначала тяжко. Так этот твой любимый препод уделал меня только так! Такое впечатление, что он всю жизнь в зорбах бегал. Ещё факи мне изнутри кажет! Я так укатался, что ноги до сих пор болят!
Серьга Тит: Чо это он «мой любимый препод»? По–моему, твой! Ты мне скажи, интим–то как? Искромётный? Или ты всё ещё обхаживаешь?
Эф Swan: Типа я тебе сейчас всё выложу?
Серьга Тит: А чо? Я тебе расскажу, как с Юлькой прикольно. Мы с ней на крыше трахались. Прикинь! Я себе чуть жопу не обжёг об кровлю! Железка на солнце нагрелась, как сковорода! Но Юлишна! И чо ты за неё не зацепился? Она охерительная, ничего не боится. Ебли в таких количествах у меня и не было ещё! А ты? Вернее, а он? Такой же ас, как и во всём остальном?
Эф Swan: Ну, щас! Хоть в чём–то я его превосхожу! Но он учится)))
Серьга Тит: Может, фотку пришлёшь?
Эф Swan: Когда мы в постели, нас никто не фотает, а Ларика ещё не научили. Поэтому обломись.
Серьга Тит: Блиииин! А я рассчитывал позырить, какие позы у вас приоритетные. Вдруг я с Юльки на Тригору перекинусь?
Эф Swan: Придурок ты!))) Вот такую фотку могу прислать…
После этого ответа возникла фотография. Три плотно слепленных высоких дома разных оттенков жёлтого и с треугольными крышами. На их фоне стоят два парня. Кто моложе, кто старше, не разберёшь. Один с чёрной копной волос на голове, с обведёнными ярко глазами, с бешеным количеством колец в ухе, другой – русоволосый, сероглазый, улыбается во всю ширь, так как накрашенный обхватил его сзади, прижался щекой к виску и изображает зверское выражение лица вампира, дескать, сейчас укушу, заберу твою кровь, твой страх, твою жизнь…
Дурачатся.
