Текст книги "Филофобия (СИ)"
Автор книги: Старки
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Дильс тяжело вздохнул и впервые скомандовал:
– Всё, пора ехать, а то застрянем в стояке, а у меня первая пара есть.
В машине мне-таки удалось мало–мальски пообщаться с Дильсом. Он рассказал, что на жалюзи скопирована картина Кандинского «Причудливое», причём сделана в технике граффити – баллонами; блин, я и не рассмотрел. Сообщил, что Ларик – это неудачный экземпляр из помёта аляскинского маламута. Брак экстерьера заключался в очень невысоком росте, тщедушной груди и голубых глазах: оказывается, маламутам не положено иметь северный взгляд, а Вадима как раз это и привлекло. На самом деле пса зовут Ларго, и ему шесть лет. Дильс сказал, что пишет он сейчас редко, но было время, когда спать не мог – пёрло на образы и на работу, что выставлялся в галерее современного искусства у мадам Парфеньевой и на Солянке, что в фойе института на втором этаже висят две его работы. Про Босха он сказал, что выводил его два месяца на кухонной стене, болел им тогда, погрузился в воспалённое полусредневековое сознание художника. И уже когда мы подъехали к академии, я не мог не спросить:
– Моё время на сегодня заканчивается, а я всё ещё не узнал самого главного: то, что было вчера с вами, – это болезнь?
– Филипп, я не хочу об этом говорить, – ответил он тихо и упёрто.
– У вас дома открытая коробка таблеток с антидепрессантами, их явно выписал врач.
– Нам пора, выходи.
– Но самое интересное – это то, что этот приступ был спровоцирован не наглым мной, а тем холёным мужичком, что назвался вашим однокурсником Гариком.
Дильс раздражённо стукнул по рулю, угодив по гудку, и стал выбираться из машины. Мне тоже пришлось вылазить.
– Этот Гарик, если вы помните, спросил, не ваш ли я парень? – не унимался я, задавая вопрос уже через корпус авто на улице. – Я, кстати, ответил, что «ваш–ваш». И сделал вывод: вы гей.
Дильс включил сигнализацию, резко развернулся и пошёл от меня по направлению к институту.
– Меня это не пугает! – заорал вслед я. – Наоборот, заводит! И ещё, мне не нравится этот Гарик!
– Ну ты идиот! – раздалось у моего уха. Блядь, я подскочил от неожиданности. Серёга! – Значит, ты всё–таки достал Дильса?
– Но–но! Я его спасал, между прочим! И пока не достал, видишь ведь – сбежал, гад!
У нас сегодня две пары. А после меня ждал допрос с пристрастием. Серёга – тот, кто болтать не будет, поэтому я рассказал об «ужине» в пивном ресторане, о Гарике, о приступе, показал фотки на телефоне, все, кроме последней – мой друг узнал бы Эфа. Серёга потребовал визитку Гарика, что я предусмотрительно сунул к себе в карман. Там написано: «Рекламное агентство полного цикла «Медиа–топ». Креативный директор Чернавский Игорь Северинович». Телефон, мыло, факс прилагались. Мы ввели это имя в поисковик интернета. Там его опознали. Среднестатистический карьерист. Заканчивал нашу академию, но художником не стал. Фирма «Медиа–топ» принадлежит Чернавской Ю.А.: то ли парень семейный бизнес продвигает, то ли подженился с прицелом. Вообще, этот Игорь–Гарик красив, с этаким отливом благородной импозантности и уверенностью в собственной неотразимости. Серёга заявил, что копать нужно именно в этом направлении (он уже собрался копать?). Он же посоветовал погуглить термин «паническая атака» (откуда он это знает?), так как посчитал, что приступ Вадима – это оно и есть!
Конечно, мой креативный друг заценил все эти арт–объекты в доме у Дильса, решил, что сегодня же сядет шить одеяло в печворк, но с блестящим черепом по центру. М–да… вечер обещает быть томным. К Салу, что ли, пойти? Но и это оказалось обломным вариантом: Ванька уехал домой, что–то там случилось.
Поэтому под периодический шум машинки и матершинные разговоры Серёги с тканью («Что ты выёбываешься, не морщись! С хуя ли такая маленькая тканюшка? Ах ты, блядиночка моя серебристая, на зубик черепушки тебя пришпандорю!») я решил погрузиться в увлекательный мир сетевой переписки. Включил «Вконтакт». Куча сообщений за два дня отсутствия. Но меня заинтересовали только три. От Дильса. Ага, время отправки сегодня в 02.13. Значит, когда я просыпался – это он мне катал сообщение.
Дильс Вадим: Привет, Эф. Мне захотелось с тобой поговорить. У вас сейчас час ночи. Ты, наверное, спишь? Или лучше, если ты развлекаешься где–нибудь. А я сегодня уже выспался. Так получилось. И мне не спится. Как ты представляешь бессонницу? Я так.
И тут же картинка: в фиолетово–медовой, сиренево–бордовой гамме в дымке просвечивали тела, что ворочались, беспокойно ожидали сна. Кое–где белый аромат дрёмы и чёрные дыры забытья.
Дильс Вадим: это Доротея Таннинг, американка. Вообще–то она сюрреалист, но это я бы абстракционизмом назвал. Здесь сюжет не задан. Я показывал эту картину одному человеку, он сказал, что видит какую–то борьбу, борьбу демонов. Я люблю абстракционизм. Он не только воображение будит, но и иногда оказывает терапевтический эффект. Когда у меня случаются приступы депрессии, я разглядываю Клее. «Основную дополнительную дорогу» или «Золотую рыбку». Или Кандинского, что–нибудь поспокойнее. Помогает…
Следующая запись через двадцать минут.
Дильс Вадим: Я бы хотел, чтобы ты рассказал мне, что тебе снится. Ведь молодым оптимистам должны сниться какие–нибудь диснеевские мультфильмы или приключенческие фильмы… Скажи, что это так!
И я решил ответить, рассказать.
Эф Swan: как жаль, что я не увидел твоих сообщений ночью. Интересная картина. И про Клее я много слышал. Расскажи мне про него при случае)))
Мультфильмы мне, конечно, не снятся. Да и приключения тоже. И вообще, большинство снов я напрочь забываю. Но мне иногда снится сон, как будто я – собака. Что–то типа лайки. И я ищу хозяина. Перед глазами асфальт–асфальт… Иногда вижу следы, они светятся сиреневым цветом, бегу по ним… Вижу ноги, пытаюсь догнать, но не получается. Человек иногда от меня убегает, а я начинаю злиться, рычать. Прикинь, однажды меня в таком сне побили какие–то изверги люди, а на следующий день меня упекли в больницу, ввязался в драку в одном клубешнике. Вот недавно такой сон приснился, где я собака. Только в этот раз меня хозяин выгуливал, а я на кого–то нападал… Точно не помню, но бред! Вот такие вот мультфильмы! А у тебя есть собака или кот? Может, будешь моим хозяином?)))
Что характерно, в этот раз я даже не врал. Почти. Только порода меня как собаки была небезобидная. Я знал, что я ротвейлер, причём какой–то маниакально настроенный, плохо выдрессированный. И по поводу последнего сна: я там загрыз кого–то. Проснулся оттого, что больно щёку и вкус крови во рту. Понял, что надкусил во сне. Такие вот сновидения у одуванчика Эфа! Дильс же вышел на связь только через день.
Дильс Вадим: неожиданный сон… Юнг говорит, что повторяющиеся сны – признак неразрешённой внутренней проблемы и их нужно «читать» символически. Если человеку снится постоянно, что он летает, это значит, он хочет свободы, у него внутренняя потребность вырваться из–под чьей–то опеки. Если во сне появляется голым в публичных местах, то у него фобия унижения, публичного неодобрения. А у тебя собака… А это каждый раз один и тот же человек? Ну, твой хозяин во снах?
Эф Swan: вроде бы один…
Дильс Вадим: и ты ни разу не видел его лица во снах?
Эф Swan: ни разу. Только чувствовал, что надо успеть его спасти, надо догнать, надо не отстать…
Дильс Вадим: по Юнгу это неосознанное стремление найти смысл, боязнь упущенных возможностей, поиски, поиски, поиски… Ты молод, это объяснимо.
Эф Swan: а у тебя бывают повторяющиеся сны? Только не увиливай!
Дильс Вадим: я всегда куда–то падаю, меня толкают, я цепляюсь, руки в кровь, и всегда не выдерживаю, лечу–у–у–у…
Эф Swan: и что это обозначает?
Дильс Вадим: да ничего хорошего))) Я тебе обещал про Пауля Клее рассказать.
Эф Swan: и всё–таки увиливаешь… И что там с Клеем?
Дильс Вадим: умер в изгнании с клеймом художника–дегенерата. Но его картины звучат, они музыкальны…
Вадим сначала убеждал меня, что «маски» и кубики Клее – это шедевр. Потом перешёл на Мондриана, Кандинского и, конечно, на Малевича. Я, как шизофреник, уставился на «Пять домиков», на «Красную кавалерию», прищурился к «Белому на белом» и провалился в чёрный круг. Что–то даже голова закружилась! Я пообещал подумать над тем, как «озвучить» абстрактное искусство. И несколько вечеров вместо работы над дипломом по теледизайну к каналу о науке я копался в залежах мировой музыки, слушал и прислушивался к картинам. Потом взывал в «контакте» к Дильсу и отчитывался. Он удивлялся, радовался совпадениям, спорил, подкручивал мне у виска и насмехался. Я обругал его «старым дегенератом», когда он не оценил композицию «Morcheeba» – «Фрагмент свободы» для озвучки «Древнего звука» Пауля Клее. Он, видите ли, представляет цветомузыкой армянский дудук. И даже отправил мне магическую мелодию. Переливчатый, но в тоже время простой и лиричный древний восточный голос свёл меня с ума (Серёгу тоже). Я, конечно, согласился с тем, что его выбор лучше, но только про себя – в сети спорил с Дильсом всё равно.
Одновременно с музыкальными вечерами были и прозаические дни. В понедельник и вторник поймал Дильса в столовой, совершенно наглым образом выбрал ему меню, повелев есть только радостные блюда – не пережёванное полумясо–полухлеб в виде котлет, не безвкусный рис, не подсохшие трупы сдобных булок. Винегрет – поярче, харчо – поострее, банановый десерт под шоколадом – посчастливее. Заставить пить вместо депрессивного несладкого кофе жизнеутверждающий зелёный чай не смог. Его выдувал каждый раз Серёга, который, кстати, скорее, чем я, будет писать курсач у Дильса, так как они живенько спелись во время совместных обедов по поводу арт–объектов из военного обмундирования (Серёга честно сказал, что знает о лампе с плафоном в виде каски).
В четверг его пара. Я сел не за первую парту, а в центр аудитории. Дильс, которого я только что кормил в столовке, опять нарочито смотрел сквозь меня. Хотя мою готовность он заметил всё–таки и даже закатил глаза, дескать «как ты меня достал, Филипп Лебедь!». Я предполагал, какая сегодня будет тема, поэтому принёс собой пастельные мелки и митант*. И я был прав. «Беспредметное искусство. Абстракционизм».
За работу я принялся с самого начала, так как нужно было успеть за пару. Поэтому «блеснуть» своими знаниями о шедеврах нонфигуративного искусства не успевал. Вякнул только, что знаю понятия «имманентность» и «супрематизм», назвал картину В. Кандинского «Причудливое», «угадал» название работы Клее: «Тут какой–то звук!» Но я был занят портретом. Всё пространство митанта я стал покрывать большим количеством разноцветных толстых галочек – фиолетовых, серых, синих, бордовых. Но в центре в ряд с наклоном выстроил галочки красные и жёлтые, которые образовали пронзительную неровную линию, что постепенно растворялась и тонула на концах в тёмном мареве сине–сиреневых птиц. Эта линия мной изучена очень хорошо. Эта неровная линия – разрез его губ, для верности я ориентировался на фотографию в телефоне, так как с натуры скопировать было невозможно. Под конец я затёр пальцем края бумаги, превращая карканье птиц в тёмную тучу.
Дильс видел мои старания, наверняка. Поэтому решил трусливо удрать. Практически без предупреждения, не закругляя красиво лекцию, он выхватил из разъёма флешку и бросился наутёк, велев уже возле двери «всё здесь выключить, закрыть и идти по домам». Вот гад! Но я не я буду, если не догоню. Тем более он побежал на кафедру за пальто: преподы там раздеваются. Я бесцеремонно ворвался в кабинет (а риск, что на кафедре есть другие люди, очень велик) и сразу воткнулся в его тело. Вадим уже схватил пальто и приготовился стартануть к машине.
– Вот! – Я припечатал фиолетово–серый рисунок к его груди. – Как это вы решили сбежать без моего портрета?
– Чёрт! – в сердцах проговорился Дильс и развернул рисунок к себе. Стал изучать, хмурясь. – Это я? А при чём тут птицы?
– Это ваше видение; может, это и не птицы, а просто рябь жизни. Но если остановиться на птицах, то по Босху птица – символ похоти и тревоги. А линия здесь… она повторяет линию ваших губ. Вот тут… – Я провёл пальцем по разрезу его рта. Нежно получилось, но он дёрнулся, в панике оглянулся, переступил, пытаясь меня обойти, но я удержал его за руку: – Пригласите меня в гости сегодня! Я по Ларику соскучился! Или хотите, я покажу вам злачные места неформалов города, в «Харибду» сходим!
– Я был в «Харибде»! И я не приглашаю тебя в гости! Прошу тебя… не…
И тут в кабинет вошла баба Зоя. Блин! Мне пришлось одёрнуть руку. А Дильс миленько улыбнулся Зое Ивановне, латиноамериканским движением обошёл мою фигуру и, весело попрощавшись, хлопнул дверью. Я, конечно, тоже ринулся к дверям. Но вдруг баба Зоя жёстко (что неожиданно от неё) остановила меня:
– Филипп, останьтесь. Сядьте здесь. Нам нужно поговорить. – Я не привык хамить старым людям, да и что–то мне подсказывало, что надо с ней поговорить. Я сел, а преподавательница, грузно переваливаясь на больных ногах, забралась за свой письменный стол, подперев грудью столешницу. – Итак! Я вижу, что вы преследуете Вадима Александровича. И это было бы совершенно не моё дело, но ваши действия могут спровоцировать у него срыв. Он изменился за последнюю неделю. Я полагаю, что причина этому вы.
– Вы ошибаетесь, причина не я. А вот… – я достал из кармана визитку Гарика. Баба Зоя надела на нос очки и всмотрелась в надпись. – Зоя Ивановна, я хочу ему помочь, мне он очень нравится. И я понимаю, что у него какие–то психические или психологические – не знаю, как правильно – проблемы. Расскажите мне об этом Чернавском и о Дильсе.
– Помочь он хочет. Его нужно тащить к психотерапевту, вот и вся помощь! Значит, они виделись? – быстро поменяла тон преподавательница. Я кивнул. – Неделю назад? – Я кивнул. – И как он отреагировал?
Мне пришлось рассказать о том вечере. Зоя Ивановна слушала не перебивая. У неё зазвонил телефон, но она нажала «отбой». И вдруг она достала сигареты, смачно закурила. И даже предложила мне, пододвинув пачку «Winston» и зажигалку.
– Я мало что знаю о его болезни. Это какая–то социофобия. Полагаю, связанная с боязнью близких отношений, со страхом довериться человеку, боязнь влюбиться. Вадим не всегда был таким. Что–то произошло на выпускном курсе тогда. В один день! Я нашла Вадима во дворе своего дома лежащим на скамейке. Это был май. Я сначала подумала, что какой–то сучёныш–бомж зассыт нам скамейку, хотела его растолкать и выгнать. Но когда он повернулся ко мне, я узнала Вадима. Опухший рот, мёртвые глаза, грязный, в мокрой, вонючей одежде, с синяками на шее. И главное: клочьями состриженные волосы, на затылке выбрита какая–то буква, там же ранки от бритвы, течёт кровь. А у Вадима раньше были очень длинные волосы, красивые, пепельные, густые. Я не могла оставить его там, Вадим пусть и не мой ученик, но нравился мне. Он был всегда живой, задорный, неунывающий, смешливый, вертлявый. Мальчишка! На сцене выступал, пел, танцевал. Подавал надежды как график. Ездил от академии на форум во Францию. Вокруг него всегда была жизнь. Любо–дорого посмотреть. А тут… Смерть в глазах. Понимаете, Лебедь, даже слёз не было, как пустыня. Я потащила его к себе. Отмывала, пыталась накормить, побрила голову полностью, выспрашивала. А он молчал. Я думаю, что его изнасиловали. Мне хотелось воздать ублюдкам. Но он молчал, не говорил кто. Он вообще молчал. Пришлось мне обратиться к своему знакомому, доктору психологических наук, Абрамову. Там на сеансах он и заговорил. Но ведь меня там не было, а Анатолий тайну пациента не выдаст… Вадиму перенесли срок диплома и госов. Он не был на выпускном. В деканат приходил Игорь Чернавский, говорил, что потерял друга. Требовал, чтобы его искали. Я видела, он переживал. Декан, Лев Семёнович, говорил с Чернавским. Тот ничего толком не разъяснил. Сказал, что были вместе на вечеринке, а потом Вадим пропал. Что якобы он ничего не знает и не понимает. Игорь много раз повторял: «Он мой лучший друг! Он мой друг! И я у него единственный друг!» Но я также видела, что Чернавский врал, глазки бегали у красавчика, фальшиво как–то переживал: не за Вадима, а за себя. Они ведь действительно были друзьями лучшими. Многие даже думали, что не только друзьями. Вадим, конечно, был талантливее, и рисовал технично, и проекты придумывал, и сценарии писал, и диплом его – просто великолепный. А Игорю он помогал, продвигал его, смотрел на него… восторженно, что ли. Хотя чему там восторгаться? Посредственность, хотя пустить пыль в глаза мог, а в науке только верхушки посшибал… Вот и вся история. Я убедила оклемавшегося Вадима остаться у нас на кафедре, поступить в аспирантуру. Что он и сделал, съездив подлечиться куда–то в Норвегию, на фьорды. Но в себя он так и не вернулся, тот смешливый мальчишка не прорывается даже, похоронен внутри…
Зоя Ивановна докурила сигарету и, будто опомнившись, захлопотала, открывая форточку и махая руками, типа дым можно так разогнать.
– И как ты сможешь ему помочь? По–моему, так ты только усугубляешь его боль.
– Смогу. Я подумаю как. Спасибо, что рассказали. Я вам обещаю, что вреда ему не причиню. Можно ли у вас попросить адрес профессора Абрамова?
*Митант – специальная бумага для творчества, шершавая, цветная, наполовину сделанная из хлопка, пропитанная, как правило, желатином для прилипания пастели и угля.
====== 6. Сюрреализм ======
– Поймите, молодой человек, я не могу обсуждать с вами проблемы своих пациентов. Ни при каких обстоятельствах, – необыкновенно мягко и убедительно сказал профессор. Анатолию Моисеевичу лет шестьдесят: белая аккуратная бородка и полинявшие поредевшие волосы на макушке, неопределенного цвета лукавые глаза, вокруг которых сеть хитрых морщинок, висящие бульдожьи щеки и очки почти невидимые, без оправы. Профессор, как его все и представляют. Зоя Ивановна не просто дала мне адрес своего приятеля, она позвонила ему и попросила встретиться со мной. И вот в пятницу – после пар – я на другом конце города, в белой комнате, полулежу в широком обалденном усыпляющем кресле фисташкового цвета. Напротив меня сидит за маленьким столиком с орхидеей в стеклянном фужере этот вкрадчивый человек.
– Я понимаю, и я пришёл не за этим. Я хочу знать, что это за болезнь, как мне себя вести с Вадимом, как ему помочь.
– А если я вам скажу, что это не болезнь. Просто аддиктивное поведение. Люди живут в таком состоянии и счастливее некоторых; более того, зачастую это типичное состояние творческих личностей.
– Анатолий Моисеевич, я был свидетелем приступа или, как там, панической атаки, поэтому не считаю, что это состояние нормально.
– Вы испугались, пожалели Вадима, поэтому возникло решение прийти ко мне. Это и есть ваша мотивация?
– При чём тут моя мотивация? – меня начало раздражать это мягкое хождение вокруг популярного адреса на три буквы. – Я хочу говорить о Дильсе, а не о себе.
– Не нужно кипятиться, – психолог поднял руку ладонью ко мне. – Это самое важное. Ваша мотивация. Если это сиюминутный порыв, то вы только навредите Вадиму. Сегодня вы полны решимости, завтра у вас находятся новые идеи и проекты, послезавтра вы оставляете его. И тогда никаким гипнозом не вытащить из депрессии пациента.
– Почему вы решили, что у меня появится «новый проект»? – всё ещё запальчиво высказался я.
– Я не решил. Я спрашиваю. Вы ведь молоды, я уверен, эмоциональны, значит, увлекаетесь идеями. В чём же ваша мотивация? Насколько вы готовы потратить себя? С такими, как Вадим, трудно.
– Я не думал об этом. И я не знаю, как назвать то, что чувствую к Вадиму. Я вам расскажу. Мне часто снится, что я собака. Что я ищу хозяина, бегу за ним. В таких снах меня били, кормили какими–то костями и даже хвост купировали. Представляете? – я неловко хмыкнул, выдавив из себя усмешку.
– А какая ты собака? Маленькая? Большая? Породистая? Или дворняга? – незаметно перешёл на «ты» профессор, и ни усмешки, ни недоверия в этих лукавых глазах я не увидел, лишь настоящий интерес.
– Я – ротвейлер, чёрный, сильный…
– Что ты знаешь о ротвейлерах?
– Ну… немного, я не собачник. Но у отцовского друга был ротвейлер. Очень серьёзный пёс. И однолюб. Ревновал дядю Юру ко всем в районе видимости, всегда настороже. Сильная собака, опасная, не боится людей. Когда дядя Юра погиб, его Лорди никого так и не признал, ни из чьих рук не ел, превратился в бешеного голодного пса, выл по ночам как волк. Бросался на всех, даже на детей. Мой отец, он военным был, пристрелил Лорди…
– Ты себя видишь в образе Лорди?
– Нет, это я только сейчас вспомнил. Я – просто какая–то собака, без клички. Я вообще себя не вижу со стороны, просто знаю, что я – ротвейлер. Бегу за хозяином, ищу его.
– Находишь? Догоняешь?
– Обычно нет. Но в последний раз... Я увидел, что за хозяином идёт какой–то человек, преследует его. И я напал. Впился в горло и стал захлёбываться кровью этого злодея. А хозяин стал меня оттаскивать, расцеплять пальцами мои зубы, уговаривать, приказывать... – Мне вдруг стало душно, на лбу выступила испарина пота. – А можно открыть форточку?
Анатолий Моисеевич, как волшебник, материализовал стакан с водой и пискнул пультом от кондиционера.
– Тебе было страшно оттого, что ты загрыз человека?
– Нет. Я вообще не понял, что загрыз до смерти.
– Но сон страшный… Ты испугался, потому что увидел хозяина?
– Да. Это был Вадим.
– Хм… А когда это было? Ты уже хорошо знал Вадима?
– Нет. Я, конечно, видел его раньше в институте, знал, кто он, но не обращал внимания. Сон был после первой же лекции и первой же болтовни в инете.
– Ты общаешься с ним виртуально?
– Да. Благодаря этому я его знаю несколько больше.
– Ты общаешься с ним от своего имени?
– Нет, – я покраснел, – ну, так получилось. Не специально.
– Филипп, ты испытываешь к нему сексуальное влечение?
– Не знаю, – я совсем сдал, и мне резко стало холодно. – Можно закрыть форточку… то есть кондёр…
– Я останавливаюсь, скажешь, если захочешь… – он поднял обе руки ладонями ко мне. – Я с тобой выпью чая…
Анатолий Моисеевич встал и мягко, по–лисьи, прошёл к высокому столику в углу, налил из мини–кулера кипяток и заварил чай. Аккуратно поставил кружку на подложку рядом со мной на стол.
– Во–первых, – вдруг заговорил профессор за моей спиной, – хорошо проанализируй своё состояние, насколько Вадим тебе нужен. Почему ты хочешь помочь ему? Во–вторых, твой сон не должен тебя пугать, он не плохой. Как только рядом окажется нужный человек, сон прекратит повторяться. В–третьих, не веди себя с Вадимом как влюблённый, это вызовет в нём отторжение. Он чувствует себя комфортно, только зная, что собеседник, партнёр неопасен для его чувств. Хочешь быть рядом – необходимо общее дело, увлеченность. В–четвертых, попробуй привести его ко мне. Раз у него была атака, то ему требуется курс. Само по себе это не пройдёт. В–пятых, научу тебя, что делать во время, как ты говоришь, «приступа». Не говори ему: «Расслабься», «Успокойся», «Не тревожься», «Не будь смешным», «Не будь трусом», «Держи себя в руках». Это усугубит. Не паникуй сам. Уведи его от причины реакции и дыши с ним – глубоко, через нос животом. Он знает как, ему надо напомнить…
– Значит, помочь Вадиму можно! – встрепенулся я.
– Конечно! Филофобия излечима. Есть два пути: постоянные тренинги для поддержания стабильности, избегание стрессовых ситуаций, но это ведь не боязнь пауков, это социофобия: избежать контактов с людьми и возникновения чувств возможно, только лишь заперев себя в келье. Поэтому есть другой способ, более радикальный – имплозивная терапия. По сути – это встреча с его жестокой реальностью, сражение со страхом, клин клином. Проще говоря, можно страх перебояться, пережить. Но это нужно контролировать, иначе опасно. Сначала я провожу сеансы страха, а потом нужно проживание фобии в реальной ситуации. И вот тут… если ты разберёшься сам в себе, то сможешь помочь.
– Что мне сделать? Конкретно!..
Эф Swan: Как? Как называется эта картина? «Антропоморфный хлеб»??? У–ха–ха! Это ж член в странном гандоне! Пардон!
Дильс Вадим: это же Дали!
Эф Swan: у него всё в порядке было с либидо?
Дильс Вадим: наверняка! А вот это?)))
Эф Swan: Какая–то херня сквозь дырку протухшего сыра! Угадал?
Дильс Вадим: Неа. Эта картина называется «Загадка желания: мою мать, мою мать, мою мать!»
Эф Swan: Чо??? Это про мать?
Дильс Вадим: этот «сыр» – образ мозга, а там ещё есть кастрирующая рука и торс женщины. В общем, всякие свободные ассоциации из подсознания.
Эф Swan: А вот я нашёл! Пианинка! Что–то про музыку?
Дильс Вадим: называется «Некрофильский источник, забивший из рояля».
Эф Swan: Вадим! Ну, бред! У него же есть и нормальные образы! Я помню распятие…
Дильс Вадим: у него несколько распятий. Есть даже такое, что и не подумаешь на Дали. Как будто писал Грюневальд эпохи возрождения, а не ярый сюрреалист. Есть распятие, где Христос на кубах, есть распятие «Глазами Галы», а есть «Христос святого Хуана де ла Крус».
Эф Swan: Во–во… последняя самое то. И ракурс, и техника, и пафос – всё как положено! Тебе нравится?
Дильс Вадим: мне вообще Дали не очень нравится. Магритт лучше. А ещё посмотри современных художников: американского Р. Ольбинского и нашего В. Куша. Вот кто интересен!
Эф Swan: хорошо, посмотрю. Сюр – это занимательно. Как будто во снах купаешься! Или в каком–то параллельном мире оказался! Или в гипнозе растворился!
Дильс Вадим: а ты был загипнотизирован?
Эф Swan: неа! А ты был?
Дильс Вадим: приходилось.
Эф Swan: и как?
Дильс Вадим: это как сон. Только сон запрограммированный.
Эф Swan: тааак! Значит, кто–то внедрялся под твою толстую подкорку? Посчитывал и прощупывал все кирпичики, перекладывал все комплексы, рассматривал детство нашего героя? Ну–ка живо рассказывай как на духу, какие в детстве были проблемы?
Странно, но Вадим рассказывал. О том, что отец – типичный инженер, который типично ушёл из семьи, приревновав жену к маленькому ребёнку, считая, что он–то не хуже, он–то тоже должен получать порцию любви, заботы и обожания не меньше, чем маленькое кричащее существо, то есть Вадим. Рассказал о том, что мать простая библиотекарша и всё детство они жили впроголодь, в школу он ходил с заштопанными носками и трико, зато читал шикарные дорогие книжки с яркими картинками, а по вечерам с мамой смотрел мультяшные диафильмы, озвучивая их страшными или пискливыми голосами. Оказывается, в детстве Вадим не сразу пошёл в художественную школу. Сначала записался в цирковой кружок. О как! Был акробатом и канатоходцем. Но однажды сорвался и упал, сломав обе руки. С цирковой карьерой было покончено. Врачи велели разрабатывать заживающие конечности, и ребёнок принялся рисовать. И только тогда оказался в школе искусств.
На следующий день, насмотревшись картин Куша, я поделился историей своего детства о том, как стащил у учительницы из пыльного шкафа коллекцию бабочек. И похоронил всех в отдельных холмиках на детской площадке во дворе. Второкласснику казалось страшным кощунством показывать трупы, пусть насекомых, но таких красивых, таких безобидных. В школе так и не обнаружили вора. Узнала только мама, найдя разодранную папку с надписями названий мотыльков по–латыни. Со мной был серьёзный разговор, но тайна похитителя не вышла за порог нашего дома.
Мы с Дильсом болтали до трех–четырех часов подряд. Не только об искусстве. Он рассказывал о любимых книгах, я – о фильмах. Он описывал интересные уголки Москвы, я гуглил Таллин. Он находил анекдоты, я отвечал пошлыми весёлыми картинками. Он спрашивал о моих преподах (приходилось фантазировать), я перебирал его учеников. Оказывается, он отражает почти всех в нашей группе, подмечает в некоторых то, что прошло мимо меня. У Юльки, оказывается, лицо один в один с портретом Лопухиной художника Боровиковского. У Рамили всегда улыбающиеся губы. Лёха грызёт ручки, карандаши, ногти. Галя «Фрекенбок» носит цветные линзы (он предположил, что это способ отвлечь от некрасивой пухлой фигуры), надо же, а я думал, что это от природы такие сиреневые глаза. У харизматичного парня Серёги (который недовольно ворочается на своей кровати и ворчит, что я безумный полуночник и игроман) очень дорогие штиблеты при минизатратах на одежду. А тот самый Лебедь? Всё ещё демон?
Дильс Вадим: ну уж не ангел точно!) Он очень настырный. Представляешь, портреты с меня катает на лекциях. Паразит!
Эф Swan: О! Покажи! А зачем ему это надо?
Дильс Вадим: так выражает своё превосходство надо мной) Стебается.
Эф Swan: да ну! Может, влюбился?
Дильс Вадим: да ну! Ты бы его видел. Ты бы видел, как на него девчонки смотрят. Та же Юля. Или Наталья. За ним табуны ходят!!! И вообще, не смущай меня!
Эф Swan: эх ты! Смущающийся препод! Я далече и то больше тебя понимаю…
Как раз на этом месте Серёга проницательно выговорился:
– Вот чует моя задница, что ты там давно не играешь. А если играешь, то только на раздевание и одевание кукол… Хрена ли, время третий час, а ты настукиваешь? С кем переписываешься?
– Не скажу…
Серёга уселся на кровати:
– С Дильсом?
– С чего ты взял это?
– Значит, с ним… ну вот Леблядь ты! Он знает, с кем общается?
– С Эф Суон.
– Значит, не знает. А ты не думаешь, что когда он узнает, то поплохеет ему от такого вранья?
– А че он узнает–то? Ты ж не скажешь…
– Прорвется где–нибудь, проговоришься сам. Он же не дурак!
– Не дурак. Но ему легче общаться с человеком, который далеко, который для его чувств безопасен.
– А ты далеко?
– В Таллине. Я же чувствую, он Эфа не боится, свободно болтает. А Фила боится. Меня то есть боится.
– Филофоб… а ты не думаешь встретиться с этим Гариком–Кошмариком?
– Зачем?
– Может, он тебе чего расскажет.
– Ты бы рассказал?
– Смотря что. Может, он и не знает о болезни Дильса. Захочет помочь…
– Щаз! Чтобы Вадим опять с ним встретился! – Я показал кукиш Вадиму на аватарке.
– Всё! Спать иди! Стратег! – обратно в подушку буханулся Серьга.
Уже когда я засыпал, подумал, что действительно, почему бы не поговорить с Игорем Чернавским? Вдруг этот Гарик вовсе и не главная персона его фобии, может просто тогдашний очевидец событий. Тогда расскажет. Решено!
Позвонил уже на следующий день, после «принудительного» совместного обеда с Дильсом. Во время трапезы Вадим односложно отвечал на вопросы о Ларике, обещал передать псу «привет», настороженно покосился, когда я заявил, что скоро навещу четвероногого друга. Пока к нам не подсел Серёга, мой филофоб вообще сидел на измене, готовый спулить по любому поводу. Серьга появился – Дильс заметно повеселел. От него он опасности не чует!
Когда набирал номер с визитки Чернавского, Серёга тоже был рядом: придвинулся к моему уху своим лопоушеством и контролировал.
