Текст книги "Филофобия (СИ)"
Автор книги: Старки
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
– Думаешь, стоит?
– Фил! Я думаю, что тебе стоит уже прекращать мазаться, а натягивать свой скафандр и плыть за мной постигать мудрость!
Да, Серёга – моя совесть и опекун. И про пизданутость мою он правильно сказал. Как вожжа под хвост мне попадёт, так не переубедишь, не уломаешь, не отвертишься. Я ж правду сказал Вадиму – иду по головам. Серёга чувствует, когда у меня включается это азартное зажигание. Иногда просто силой (а он поздоровше меня будет и повыше) тащит меня прочь от вожделенного объекта. Иногда, наоборот, горько вздыхает и уходит, чтобы я вершил агрессию, а он не видел, как я «оставляю побеждённым только слезы, чтобы оплакивать себя»**. Серёга – моралист, а я безнравственный типок!
Сегодня весь день специальность: академический рисунок и технический дизайн. Потащились в ВУЗ с тубами, с бумагой. Вкалывали самоотверженно, получали бонусы и «норм» от преподов. Уставшие, решили, что питаться будем в институтской столовке.
Сразу с порога увидел Дильса, который погрузился в чтение с планшета и, по–видимому, забыл про еду, что мирно остывала на столе. И Серёга не успел меня сцапать. Я только услышал в спину:
– Вот козлодой! Чё взять тебе, придурочный?
Я неопределённо махнул рукой, направляясь прямо к ничего не подозревающему пока преподу. Шумно отодвинул тяжёлый стул, бухнулся напротив Дильса и пододвинул к себе его салатик. Искусствовед наконец поднял на меня глаза. Удивлён.
– Не помните меня? Здрасти! Я тот студент, которому вы задолжали.
– Я? Задолжал? – поражён Дильс.
– Пару глотков кофе, а остальное – проценты.
– Э–э–э… Вы из четыреста четвёртой группы? Дизайнерский?
– Угу! – я начал поглощать салат под равнодушным взглядом препода, который даже и не дёрнулся побороться за корм.
– Я – Филипп Лебедь. Я прикольный чувак.
– Вижу, прикольный, – препод стал внимательно рассматривать меня, слегка прищуриваясь. Я же уже сожрал весь салат, отломил хлеба и вычистил тарелку от соуса.
– А это, – я показал на разъярённое лицо Серёги, что обозначилось рядом, – мой друг – Сергей Титаренко. Рекомендую! Садись, Серёг, Вадим Александрович не против.
– Фил! – попытался спасти ситуацию Серёга. – Отстань от человека, пойдём, вон столик есть.
– Не–не! Меня здесь кормят сегодня!
– Да–да, кушайте, не стесняйтесь, – улыбнулся Дильс. – Вот второе...
– Пожалуй, второе я куплю сам. И вам не рекомендую есть эти котлеты, все знают, что в них мяса нет. А с вас кофе! А то зелёный чай – не мой вариант.
– То есть я ещё не весь долг отдал, ещё кофе? – выразительно подняв брови, спросил Вадим, а Серёга пнул меня под столом. Больно!
– Не переживайте, потом отдадите! – нагло заявил я в ответ.
– Вы очень самоуверенны, вам что–то нужно от меня?
– Зато со мной не скучно! – Дильс на этом месте вдруг сузил глаза и присмотрелся ко мне. – Пока мне ничего не нужно, но вы меня заинтересовали. Я буду рядом, вам не повезло!
По–моему, препод открыл рот. Он вдруг побелел, нервно стал выключать планшет, складывать в сумку вещи, явно собираясь покинуть двух фрикующих студентов.
– Стоп, машина! – вскричал я, подскочил к нему и выхватил сумку. – Вы не покушали! Сидим, наслаждаемся обедом и приятной компанией!
– Офигеть! – ошеломлённо произнёс Дильс, а Серёга просто закашлялся. Я уверенно вновь сел за стол и стал пожирать суп, принесённый другом. Мои знакомцы подавленно принялись за свои порции. Весело болтал только я. В конце трапезы Вадим Александрович выжидательно посмотрел на меня, и мне пришлось отдать ему сумку.
– Далеко пойдёте, молодой человек! – бросил мне Дильс, уходя и забирая с собой поднос с грязной посудой.
– Не, недалеко, буду рядом, – ответил я ему в спину. – Привыкайте!
– Я бы на его месте врезал тебе, – подал голос Серёга.
– Какое счастье, что ты на своём месте. Как ты думаешь, я сдам историю искусств?
*Китч (кич) (нем. Kitsch – халтурка, безвкусица, «дешёвка») – одно из явлений массовой культуры, синоним псевдоискусства, в котором основное внимание уделяется экстравагантности внешнего облика, крикливости его элементов.
** фраза Отто фон Бисмарка.
====== 3. Кубизм ======
– Ну и кому ты там лыбишься, извращенец? – Серёга хмуро взирал на то, как я завис над монитором ноута.
– Одному человеку.
– Ладно, хоть не попугаю. Эй! С кем ты там? Ты вроде с Юлькой поссорился. Или уже опять к кому–нибудь лыжи навострил? – Серёга всё никак не отставал.
– Отвали от меня! Ты там вышиваешь что–то? Так вышивай, а то у звезды Давида кончики неровные будут! – Я же не буду ему рассказывать, что с Дильсом переписываюсь. Серёга решил испортить единственную нормальную рубашку: на спину пришивал синие сморщенные лоскутки в виде израильской звезды. Синие оборвыши ровным слоем покрыли его кровать, а безумный портняжка сел по–турецки посреди этого хаоса и флегматично стал творить «красоту». Музыку он мне велел вырубить, а так как больше его мозг ничего не занимало, то он прикопался ко мне:
– Говори мне всё как есть! Кого ты там опять разводишь?
– Ни–ко–го!
– Что тогда лыбишься? Как будто я тебя не знаю! Лыбишься – значит либо лжёшь кому–то, либо шуры–муришь. Покажи фотку хоть, я заценю.
– Отвали, это не «она».
– Опа! Ты подбиваешь клинья к парню? Мне не опасно с тобой в одной комнате ночевать?
– Ты – урод и меня не возбуждаешь.
– Вот, блин... Не, ну серьёзно. С кем ты там?
Я решил, что лучше помолчать, а то не отстанет. А как только Серьга узнает, что я строчу Дильсу, да ещё так, что препод и не догадывается, «ху из ху», то мой друг – моя совесть – выест мне весь мозг упрёками. Он, видите ли, за один совместный приём пищи успел разглядеть в Вадиме некий надлом и изголяться над убогим мне не даст. А он такой, запросто все мои средства нападения пообломает.
Эф Swan: почему ты не выходишь в контакт?
Дильс Вадим: было незачем.
Эф Swan: как это? А я?
Дильс Вадим: ))) а ты ждал?
Эф Swan: все очи пообломал, тебя ожидаючи. Повелеваю тебе быть здесь каждый вечер.
Дильс Вадим: ого! Не обещаю.
Эф Swan: не принимается! Мы с тобой договорились общаться, а ты!
Дильс Вадим: вот, значит, как сейчас договариваются! У меня вопрос. Можно?
Эф Swan: я – весь внимание.
Дильс Вадим: ты мне писал, что твой знакомый в нашем вузе, это Алексей Тригора. А ещё кого ты здесь знаешь?
Эф Swan: спроси прямо. Назови чела, я отвечу.
Дильс Вадим: есть один студент – Филипп Лебедь.
Эф Swan: он тебя интересует? Красивый? Умный? Или наоборот, тупой? Тебя достаёт? Или ты его?
Дильс Вадим: не в этом дело. Ты его знаешь?
Эф Swan: нет. Но могу узнать, раз тебе интересно.
Дильс Вадим: как твоя фамилия?
Опс! Он разглядел мой ник? Он не доверяет? Он что–то заподозрил?
Эф Swan: она очень тривиальная. Сванин. Но вообще–то в сети не принято спрашивать такое.
Дильс Вадим: извините–простите. Но ты ведь знаешь мою фамилию. Я тоже имею право.
Эф Swan: ок. Теперь задаю вопросы я. В прошлый раз ты сказал, что любишь экспрессионистов, что это гипертрофированные эмоции. Тебе не хватает эмоций в жизни? Почему не кубизм? Не сюрреализм?
Дильс Вадим: ты всё–таки жаждешь лекций по истории искусства?
Эф Swan: не увиливай!
Дильс Вадим: кубизм для меня болезнен. Это как расщепление сознания. Я, наверное, слишком человек, и когда деформируют пространство, изображая все стороны объекта одновременно, у меня происходит вывих мозга. А сюр... Он ведь разный есть. Такой глючный, как у Дали или у Миро, попахивает эпатажем, не верю я в идейность сих произведений. Это тот же Уорхолл: лишь бы выкрикнуть что–то, поразить, как тошнотный выплеск. Но есть и другой сюр, умный – Магрит, например, или Йорка. То, что интересно разглядывать. Извини за лекцию)))
Эф Swan: значит, ты не любишь Пикассо? Он же кубист?
Дильс Вадим: если я скажу, что не люблю Пикассо, это будет преступлением? Не люблю. Но не из–за кубизма, тем более что он не только кубист. Он был какой–то счастливый, только в его голубом периоде боль и человечность. А потом – всегда самоуверенный гений.
Эф Swan: а нужно, чтобы художник страдал? Был несчастлив?
Дильс Вадим: это ведь моё мнение. Мне Мунк, Шагал, Филонов и Ван Гог близки, у тех, кто страдает, творчество – голый нерв, неприкрытое чувство...
Эф Swan: ты несчастлив? Поэтому ищешь несчастных художников?
Дильс Вадим: а ты, что ли, счастлив?
Эф Swan: я счастлив!
Дильс Вадим: уподоблюсь Пилату: что есть счастье?..
Эф Swan: ООО!!! Это я сейчас тебе быстренько расскажу!..
Мы просто болтали. Иногда я отчётливо ощущал, как Вадим улыбается или как удивлённо поднимает одну бровь. Я представлял, что он сидит в тёмной комнате, напротив мерцающего экрана, погрузившись в старое, возможно скрипучее кресло, как он автоматическим жестом поправляет «волосы» за ухо, щурится, разглядывая мои буковки. На столе, рядом с клавиатурой, большая кружка с остывшим чаем. Чай непременно с бергамотом и без сахара. Ноги завёрнуты в клетчатый плед, в квартире холодно. За стеной у соседей орёт телевизор, а у Дильса только звук щелчков от клавиатуры и мыши. Наверное, обстановка у него в квартире классическая, высокие шкафы, забитые книгами и альбомами, на стенах качественные репродукции в разнокалиберных багетах, с потолка хрустальными сосульками взирает помпезная люстра, на полу взрыхлённый пылесосом благородный пушистый ковёр. А в углу, скорее всего, зеленолистное гигантское растение, какая–нибудь пальма или маранта – это вместо домашнего животного. Я решил, что никаких кошек, собак, хомячков, попугайчиков, рыбок у Дильса нет. Решил не позволять ему о ком–то заботиться, на кого–то отвлекаться.
Я вскрыл в себе способности общаться без мата и без гоблинских шуток. Просто говорить. Рассказал ему, как впервые понял, что такое счастье: про то как мы с отцом ходили на аттракционы, я сидел у него на плечах, обозревая парк с высоты и поглощая тонны мороженого. Как небо раскачивалось над моей головой, как моя панама улетела в лужу, как отец орал пуще меня от страха и восторга на «американских горках». Как мы раскатывали на бамперных машинках, лупились друг в друга, я хохотал, а у папы было красное от гнева лицо, так как я, семилетний пацан, припёр его электромобиль к заграждению и нагло не позволял вывернуться из плена. Как мы стреляли по жестяным уткам из корявого ружьишка, как выиграли маленького резинового слоника, перебив кучу уток. Тир назывался «Сафари», я это хорошо запомнил. Дильс захохотал, сообщив, что очень логичное название – в призах наверняка не только резиновые слоники были, но и плюшевые тигрята, пластиковые носороги и поролоновые жирафы.
Дильс Вадим: это было так давно, а ты помнишь. Видишь, счастье – редкость!
Эф Swan: это просто счастье, связанное с отцом, он умер через год. Инфаркт. Упал прямо на работе.
Дильс Вадим: нда... Как ты перенёс?
Эф Swan: не особо понимая. Мама не хотела, чтобы я папу видел мёртвым. На похоронах я не был. Был сослан в деревню к бабуле. А там, как ты понимаешь, счастье бесхозно пораскидано – бери не хочу. Вот тебе речка, вот тебе качели из верёвок, вот тебе гуси, с которыми можно «воевать», вот тебе сосед Мишка, с которым мы лазили по огородам, объедая грядки с клубникой и горохом. Мы с Мишкой ходили караулить водяного! Сбегали ночью, выпадая из окон, и до утра лежали в мокрой траве, ползали по песку, бросали в «водяного» камни. Мишка чуть не утонул! Прикинь! Я его спасал!
Дильс Вадим: ооо, ты храбрый цыплёнок был!
Эф Swan: почему был? Я и сейчас не из трусливых! Лучше ты сейчас вспомни своё счастье!
Дильс Вадим: хм... Наверное, в детстве у всех счастье было. Например, у меня такой момент был, когда я в школьном театре играл пастушка Леля. Играл на флейте, весь такой лиричный, романтичный... Чувствовал себя не пастушком из сказки, а богом весны и любви. Особенно когда мне главная героиня, Светана*, косу заплетала и подпевала моей флейте. Я чувствовал, что все смотрят на меня, любуются. На следующий день получил сразу четыре письма от девчонок. Признавались в любви и предлагали дружить. Представляешь? Тогда я был счастлив.
Эф Swan: ты играл на флейте?
Дильс Вадим: да, а что такого?
Эф Swan: тебе косу заплетали? В парике, что ли, был?
Дильс Вадим: нет, у меня были длинные волосы.
Эф Swan: такие длинные, что можно было косу заплетать?
Дильс Вадим: да)))
Эф Swan: зачем же ты их обстриг? Круто было бы: препод и с косой! Иеххх!
Дильс Вадим: а у тебя длинные волосы?
Эф Swan: ты ж видишь на аве! Не очень длинные, косу не заплетёшь и даже хвост полноценный не завяжешь. А ты не ответил на вопрос, зачем обстригся?
Через длинную паузу:
Дильс Вадим: извини, я говорил по телефону. Мне нужно выключаться. Приятно было с тобой пообщаться.
Эф Swan: эээй! Стой! Куда?
Последнее я вскричал вслух.
– Так ты там в сетевуху какую–то играешь? – разочарованно протянул с кровати Серьга. – Что, продул?
– Продул, – расстроенно отозвался я, ибо увидел, что Дильс Вадим оффлайн. Факт, улизнул от ответа. Что там у него? Какая–то история с волосами? Или не с волосами? Может, действительно кто–то позвонил, что–то важное сказали... Блин.
– Я уж всерьёз стал опасаться, что ты там романы романишь, – поделился наблюдениями со мной Серёга, – больно уж у тебя лицо счастливое было. А ты, поди, с призраками рубишься? В Чостсе увяз? Сбежали от тебя призраки ебучие?
– Сбежали.
– Ничего, догонишь.
– Догоню.
В четверг его пара. Я выпер с первой парты девчонок. Достал листы А4, грифели, чернильную ручку. Никаких ноутов, форумов, сникерсов и плееров. Короче, приготовился. Серёга решительно уселся рядом. Зашептал в ухо:
– Лебедь! С какого хуя ты всем перспективу закрываешь своей спиной? Неужели собрался конспектировать?
– Собрался! Серьга, чеши на задник, ты там ещё не все парты изрисовал!
Но друг не ушёл, остался караулить меня, непутёвого, кабы чего не вышло.
Вадим Александрович опять опоздал, правда на пару минут. Опять суетливо начал рыться в портфеле, выуживая очки, флешку и попутно начиная лекцию.
– Видели Сезанна? – обратился Дильс к кому–то в сумку. – Грубоватые натюрморты. Рубленые портреты. Геометричные пейзажи. Ну, «Пьеро и Арлекина» же точно помните, там ещё непонятно, что Пьеро хочет от заносчивого Арлекина. Сезанн – уже не импрессионизм, да, – Вадим наконец нашёл очки, нацепил их на нос и только тогда оглядел аудиторию. – Принято называть его творчество постимпрессионизмом. Хм, а вы знаете, что Поля Сезанна друзья называли «медведем с нежным сердцем»? – это Дильс сказал конкретно мне, узнавая мой незабываемый лик. Разглядев на мне улыбочку и наглиночку, Дильс заглох, поджал губы и выразительно посмотрел на бутылку с водичкой на моём столе. – Удивительно, что именно в нежном сердце родилась манера, что будет фундаментом совсем не нежному модернистскому направлению. Кубизм! Я хочу сегодня говорить о нём. Поль Сезанн ещё не осознавал, что стал родителем чего–то нового, он просто оквадрачивал манерные импрессионистские контуры, уподоблялся первобытным художникам. Возьмём бутылку!
Дильс взял бутылку с моего стола и продемонстрировал её народу. Запоздало спросив меня:
– Можно?
– Должны будете! – нагло выдал я и получил локтем от Серёги в бок.
– Можно нарисовать сей объект реалистично, – препод схватил мел, повернулся к доске и умело провёл белые контуры, наметил светотень и даже живенько подписал этикетку на нарисованной бутылке. – А если изобразить в импрессионистской манере, что надо сделать?
– Размазать пальцем все чёткие контуры, рисовать ещё быстрее и желательно в другом цвете, перекрывая палитру, – высказался Серьга.
– Неплохо! Ну, а как поступит кубист? Он сначала нарисует анфас, – Дильс изобразил схематично простую проекцию, – потом сверху нарисует крышечку, тут он добавит вид сбоку, можно многократно повторяя контур, это же окружность, бесконечность. Теперь, чуть сдвинув, для динамичности – кружок дна. Вот сюда спираль подвесим – типа резьба. Так, а этикетку кубист сорвёт аккуратно и вот так примерно наклеит или вырежет буквы и распределит их по холсту. Можно наложить лучи солнца, раскрасить все проекции разным цветом. Красота? – Дильс повернулся к нам, демонстрируя рисунок и удерживая содранную этикетку у доски. Получилось интересно. – Это и есть основной принцип кубизма – расщеплять объекты, пространство и даже состояния на геометрические формы, на проекции, на детали.
– Так ведь и сознание расщепить можно, да и красота предмета теряется – бутылочный многочлен, куда там Гумилёву, у которого «бутылка поёт громче сердца мёрзлыми боками», – достаточно громко вякнул я.
Вадим запнулся в своей речи и удивлённо взглянул на меня.
– А для художника не всегда важно красоту сохранить! Гумилёва пусть иллюстрирует Петров–Водкин. Да и расщепление сознания может быть сознательной целью... Идея родилась в 1907 году, понятно, что в Париже...
И опять он заставил всех вытянуть шеи и забыть о своих планах праздно провести ближайшую пару. Я заметил, как Серёга агрессивно грыз ноготь большого пальца: внимателен до хмурости. Вадим Александрович, как великий и ужасный Гудвин, захватил соломенные умы студентов и начал выстраивать из кубиков, треугольников, многогранников, точек и букв футуристическое искусство Брака, Пикассо, Лоренса. Мелькали слайды на экране и разрозненные безумные мазки и плоскости начинали рассказывать о себе, становились понятными и гармоничными. Препод опять читал стихи, теперь Аполлинера, ходил по аудитории. Его голос не раздражал, его хотелось слушать. И я подумал, что его обаяние – это умение рассказывать, он из тех, кто десятки Шахрияров убаюкает и увеселит, у него дар говорить. Дильс вновь вовлёк нас в разгадывание названий и тем неизвестных нам картин. Вадим опять решил читать без перерыва и в экстазе лекции таки открыл бутылочку с водой и испил. Правда, тут же, как бы опомнившись, посмотрел на меня несколько испуганно, а я царственным жестом разрешил пить и продолжать анализировать кубистическое искусство.
В конце лекции, когда Дильс, выдохнув, улыбнулся прошедшему занятию и нам, глупым кроликам перед добрым удавом, я, упреждая его стремительный уход, соскочил и, увернувшись от лап Серёги, заявил:
– Вадим Александрович, у меня для вас подарок. Я вас нарисовал! Вот! Два портрета! – я смело выдвигаюсь к доске и на магнитик прижимаю два листочка. Дильс побледнел и сжался. А я продолжил в манере экскурсовода: – Вот, этот реалистичный. Вы здесь красивый, и пусть причёска так себе, лицо невыразительное, но в целом образ понятный, узнаваемый и уже полюбившийся. А это кубизм! Как вам? Жаль, у меня не было цвета. Только серые оттенки. Вот это ухо, это нос, а это ваш чудесный серый глаз, а это волна – ваша речь, её бы я сделал светло–жёлтой, солнечной. Губы я бы порозовил, у вас губы чувственные, хотя и не минетные, зато вот эта волна звука из них исходит. Остальные элементы лица я бы оставил чёрными, фиолетовыми, тут бы оставил серое, белое совсем убрать, немного мышиного. Получится декоративно, славно... но вы бы что взяли себе? Какой портрет?
– Я никакой бы не взял. Зачем вы меня рисовали?
– Вы мне нравитесь! – просто ответил я. – У вас интересное лицо, вы меня вдохновляете. Особенно ваш рот.
Дильс побледнел ещё больше, вынул из кармана пиджака платок, приложил ко лбу и прохрипел что–то несуразное:
– Я ничего... не сделал... я... спасибо, но... мне уходить!
Он обошёл мою героическую фигуру, схватил со стула портфельчик и стремглав зашагал на выход. Нихрена! Я догоню! Я выдернул флешку из порта процессора, сорвал портреты и унёсся вслед за преподом, успев крикнуть:
– Серёга, возьми мои шмотки!
Я побежал к кабинету кафедры истории искусства. Дверь не прикрыта плотно: предательски и призывно зияла щель. Я не хотел подслушивать, хотел тупо ворваться, не ожидал, что в столь позднее время кто–то кроме Дильса может там быть.
– Вадимушка, что–то случилось? Ты себя плохо чувствуешь? – узнал голос престарелой, рыхлой, сиреневоволосой Зои Ивановны, или просто бабы Зои.
– Нет. Всё нормально, просто душно в аудитории, – ответил Дильс.
– Что–то случилось, – задумчиво прошелестела баба Зоя. – Я же вижу. Сядь, я тебе налью чайку. И вот что, я думаю, что тебе пора походить к Абрамову, тебе всегда лучше после его сеансов.
– Зоя Ивановна, некогда мне ходить по психологам. Да и нормально всё. Я уже успокоился. Всё хорошо. Правда, – и даже я только по голосу не верю в его «успокоился».
– Не слушаешь старую женщину. А я вижу, что ты устал, что тебе нужно остановиться, иначе сорвёшься опять. Твоё бешеное расписание, аттестация, да ещё и девочка эта...
– Зоя Ивановна, мне так лучше, чтобы работы было много. Всё нормально, с Куликовой тоже всё в порядке. Я поехал, вас довезти?
– Нет, Вадимушка, я сегодня к внучку поеду.
Я понял, что нужно убираться от щели. Удрал вдоль по коридору вниз, заскочил в гардероб за своей колючей курткой, помчался к парковке. Успел раньше Дильса. Все владельцы авто уже почти разъехались. Осталось три машины. Вполне вероятно, что скромное Рено Сандеро цвета асфальта – это его. Спрятался за машину, так как из института вышел Дильс.
Вадим вздрогнул, когда я поднялся с корточек и опёрся на кузов Рено.
– Вы оставили это в кабинете, – я протянул преподу его флешку и два листа с портретами. – Слишком быстро убежали. Я вас напугал? Мои рисунки нужно было забрать, пусть даже вы бы их выбросили дома. Я хочу, чтобы вы их забрали.
– Молодой человек...
– Филипп.
– Филипп...
– Можете называть меня Фил.
– Филипп, что вам нужно от меня? Чего вы добиваетесь?
– Я уже сказал, вы мне интересны. Хочу писать у вас курсовую.
– Нет. Я вас не возьму.
– Возьмёте. От хороших студентов не отказываются. Вы чем–то больны? Или вас так напугало слово «минет»?
– Я не привык общаться с хамами. Мне не нравится ваше поведение, то что вы...
– Вас рассматривал? Раз рисовал, то рассматривал. Обещаю вам портреты с каждой лекции. Вы не сможете мне запретить.
– Я не понимаю. Зачем всё это? Я узнавал, вы перспективный график, дизайнер, вас хвалят, зачем вам я? Хотите, поставлю экзамен автоматом?
– Не хочу. Вы боитесь меня? Пока не стоит. Довезите меня до Дмитровского проспекта. Оттуда я быстрее до общаги доберусь, – я нагло открыл дверцу (а он уже успел пискнуть сигнализацией и клацнуть блокировкой) и плюхнулся на переднее пассажирское сидение.
Вадим в растерянности завис со своей стороны машины, но всё же через небольшую паузу открыл дверцу и залез на место водителя:
– Такого хамства я не встречал ещё в институте. Вы не боитесь, что я надавлю и вас выпрут из института?
– Пф–ф–ф... На каком основании? Практически выпускник, иду на красный диплом. Собираюсь в магистратуру. На каком основании выпрут? Я к вам даже пока не приставал?
– А собираетесь?
– Вадим Александрович, называйте меня на «ты». И поехали уже!
Дильс покачал головой, сжал губы и – оп! – поправил волосы за ухо. Я вовремя заткнул себе пасть, чтобы не спросить, не длинными ли были раньше у него волосы? Машина фыркнула, зашумела – и мы покатились на суетливые, запруженные улицы города. Пробки! Обожаю! Я же не буду молчать всю дорогу. А он за рулём – заткнуть уши не сможет. Поэтому я начал вещать. О чём? О кубизме. О Пикассо. О том, что мне не нравятся художники, которые просто изобретают форму, о том, что счастливый художник неинтересен, о том, что Пикассо, конечно, великий, но «не мой», о том, что кубизм расщепляет сознание.
– Хотя ваш портрет в кубизме мне понравилось рисовать. Занимательно.
– Кубизм расщепил тебе сегодня мозг. И сейчас ты расщепляешь мозг мне, – отреагировал Дильс.
Я улыбнулся. Он назвал меня на «ты». А свои портреты, написанные моей рукой, убрал в портфель. И пусть он хмуро смотрит на дорогу, сжимает зубы, нарочито молчит, я же знаю: от меня не уйдёшь.
*Светана и Лель – герои древнеславянского мифа.
====== 4. Символизм ======
Серьга вынес мне мозг. Сначала не разговаривал со мной два дня. Потом в субботу вечером, когда увлекательный литрбол у Сала развязал язык, он полез в бутылку: – Хера ли ты лезешь к мужику? Какого рожна уселся к нему в машину? Зачем рисовал его? Только тупоумный может преподу про неминетный рот сказать!
На этом месте Сало оживился:
– Это у кого неминетный рот? У Зайцевой? Это да! Золотой зуб в первом ряду! Хрясь, и прокусит мальчика! Гы–гы–гы…
– Не у Зайцевой! – Серёга перекрикивал децибелы Rammstein, что заполняли хоровым хрипом не только ободранную комнатушку Сала, но и весь коридор, хотя соседи–первоши не лезли на рожон, мирились с шумным старшекурсником. – Это он про Дильса! Прикинь, этот мудила окучивает препода!
– На тему?
– А без темы! Лебедь – он леблядь и есть! Что вот ты лезешь к нему?
– Серьга, заебал уже! – пьяный я матерюсь как сапожник. – На свою же жопу лезу, твоя неприкосновенна останется! Или ты ещё о чьей–то заднице печёшься?
– Не, Дильс – нормальный перец. Ты его задницу не трожь! – ещё один жопозащитник Сало решил заняться нравоучениями. – Он, кстати, в нашем же ВУЗе и учился. Я видел старые фотки в студсовете. У них там какой–то защеканский кавэнэ был. Кароче, наливай по–быстрому… во–о–от… На сцене кавээнщики всякие, а один так ваще… чё, закусон–то закончился уже?
– Так что там с фотками? – живо опомнился я после очередного вспрыска водяры.
– А! Так во–о–от, там парень такой с длиннущими волосьями. Знаешь, как бабы фотаются в морях. Вау! И взмахом головы такую гриву с брызгами образуют! Так и на фотке парень что–то такое же изображал. На другой фотке он что–то пел вместе со всеми. На третьей его другой парень на руках держал. Кароч, колбасятины передай мне! Кароч, я спросил у Ксюхи в студсовете, что за чел? Она мне и сказала: так Дильс же!
– Этот грустный побасенник в кавээне? – изумился Серёга. – С его–то горестным взглядом и волнующим голосом только Набокова по радио читать, а не прибаутки со сцены выкрикивать да в странные позы выстраиваться.
– Так вот и я не узнал нихуя! Не по–ве–рил! – Сало выкрикивал громче Rammstein.
– Я хочу эти фотки! – заявил я.
– Дрочить на них собрался? Не дам! – это опять на страже моей нравственности пьяный Серёга.
– Хочу посмотреть на него с длинными волосами! – и бамс по столу кулаком. Стаканы и вилки дружно звякнули, поддакивая мне.
– Купи ему парик, поймай препода, скрути и напяль… Гы–гы–гы… напя–а–аль! – Сало заржал, икая, слово вспомнил смешное. – Напя–аль! Как будешь пялить, нас с Серьгой зови!!! Гы–гы–гы…
– Чтобы и я тебе сразу напялил чё–нить! – угрюмо подтвердил своё участие Серёга. – Не лезь к нему. Чую, червь у него в горле!
– В го–о–рле? Солитёры же в пузе, в кишках сидят? – Сало понесло.
– Ты слышишь меня, Леблядь недоделанный? Не лезь к Дильсу…
Потом ещё в воскресенье час проповеди по поводу моего заёба. А когда к нам зашёл Лёха, я услышал красочный рассказ с репризами обо мне, мудаке, как я бедного препода третирую. Лёхи не было на последней паре, вот он и слушал о моём непристойном поведении открыв рот. В общем, Серёга достал меня. Ясно, что мой небольшой секрет о переписке в «контакте» белокурого мальчика Эфа с унылым преподом он не узнает. Сел, надувшись, за ноут, делая вид, что решил пообщаться на форуме «Мир графики».
Эф Swan: Ага! Ты всё–таки явился! Не, ну почему ты так редко в ВК?
Дильс Вадим: ах, прости, не выполнил твоё повеление))) У меня дела, работа.
Эф Swan: это всё отмазы! Я тебя жду тут!
Дильс Вадим: неужели тебе больше не с кем общаться?
Эф Swan: во–первых, целый день кругом эстонцы. Во–вторых, мне понравилось с тобой общаться. С русскими друзьями я ж только про реальных знакомых, про вечеринки всякие говорю, преподов обсуждаем… А с тобой по–другому. Мне интересно.
Дильс Вадим: преподов обсуждаете?
Эф Swan: естесссно! И тебя тоже. Ваши тобой довольны. Я спрашивал. Им нравится. И я горжусь тобой)))
Дильс Вадим: супер.
Эф Swan: и ещё я узнал про того студента – Лебедя.
Дильс Вадим: и? Эф Swan: он к тебе клеится?
Дильс Вадим: не знаю, просто странно себя ведёт.
Эф Swan: клеится! Я знаю. Мне Тригора рассказал. А они в одной общаге живут, на одном этаже. Друзья.
Дильс Вадим: а клеится – это, значит, что хочет?
Эф Swan: ну ты тормоз! А ещё препод! То и хочет! А ты там не поддавайся этому лебедю. Загноби его вусмерть!
Дильс Вадим: я так не умею)))
Эф Swan: а что тут уметь? Он тебе пошлость, а ты ему «вон из аудитории».
Дильс Вадим: он не выйдет. И я же буду дураком.
Эф Swan: тогда ты выходи.
Дильс Вадим: а остальные в чём виноваты, да и это исключено, так преподы не поступают.
Эф Swan: тогда его игнорируй, смотри мимо, не замечай.
Дильс Вадим: это трудно. Он вообще–то мыслит интересно, талантливый. Да и выглядит так…
Эф Swan: как?
Дильс Вадим: ярко очень, эпатажно. Волосы чёрные, неровной копной, глаза обведены чёрным, в брови пирсинг, железяка увесистая, от переносицы на лоб тоже пирсинг – такие маленькие железные кнопки, в ушах серьги, на пальцах куча колец, ошейник кадык подпирает, да и одежда… Это модно, наверное, я не в тренде, но вижу, что он отличается от других. И друг у него такой рыжий, здоровый, тоже странно одет, но не накрашен хотя бы.
Эф Swan: он гот, что ли?
Дильс Вадим: вроде нет.
Эф Swan: а знаешь, ты его как–то без ненависти описываешь! Он тебе случайно не нравится?
Дильс Вадим: исключено)))
Эф Swan: уффф… успокоил))) С кем или с чем он у тебя ассоциируется?
Дильс Вадим: это трудно… но если первое, что приходит в голову – это демон, что у Врубеля. Прекрасен, молод, романтичен, но ведь это демон. Значит, опасен.
Эф Swan: разве у Врубеля Демон опасен?
Дильс Вадим: ну… Врубель символист, у него лермонтовский демон, он увлечён поэтом. Он поэтизирует красоту. Но ведь от этого демон не перестаёт быть демоном. Это только в романтических бреднях демон – благородный, отринутый, поверженный ангел. Канон другой. Демон – это зло, под какой бы красотой оно ни скрывалось.
Эф Swan: значит, ты всё же считаешь Лебедя красивым. Рассмотрел его?) Но опасным при этом. Не понимаю, чем он тебе угрожает… Мне аж завидно, кого–то там с таким образом сравнили…
Дильс Вадим: нашёл чему завидовать! Моё личное прочтение «Демона» не так лестно, как тебе кажется.
Эф Swan: ты назвал Врубеля! А у него демон прекрасен и печален – и совсем не опасен. Однозначно.
Дильс Вадим: ты не прав. Неоднозначно. Символы, образы каждый трактует по–своему. Вот, например. Минутку…
И мне прислали картину серых, серебристых оттенков, на которой голова женщины – какой–то высокомерной царицы – с закрытыми глазами, бледной кожей, тонкими бровями, холодной каменной «немимикой».
Дильс Вадим: что бы ты сказал, что это за аллегория?
Эф Swan: хм… может, сон? Или смерть? Или… ну не знаю… Кто это написал? Что это?
Дильс Вадим: вот видишь! Это Оделон Редон. А картина называется «Безмолвие». А вот это?
