Текст книги " Соавтор неизвестен (СИ)"
Автор книги: Старки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
«Толпа завалилась разово, к Голиковым было не принято тянуться, вынуждая каждый раз встречать гостей. Человек пятнадцать – ближний круг Антона, те, что были либо равны ему по статусу и по годам, либо те, кто не побоялся предложить свою дружбу и понравился, либо те, кто умело подхалимничал и угождал. Бывшие одноклассники, нынешние сокурсники, случайные знакомцы по ночным клубам и автогонкам по спящим улицам – вот примерный диапазон приглашённых на уже традиционную вечеринку на третий этаж дома Голиковых. Вечеринка посвящалась уходящему лету и предстоящей учёбе. И хотя на самом деле Антон со товарищи не утруждали себя в делах школьно-вузовских, они считали прямо-таки своим долгом «отметить» уход лета, проводить, так сказать, бабахнув напоследок шампанским, фейерверком и громкой музыкой. В этот раз ожидалось обычное зажигалово, по окончании которого отмороженную молодёжь, истерично ржущую или энергично блюющую, развозили по домам таксисты и личные водители. Был приглашён самый крутой ди-джей города, помещение с гуманоидом на потолке наполнилось несущимися ритмами прогрессивного хауса и гипнотическими сэмплами транса под мигание дорогущей световой установки.
Карина налепила сотню оригинальных роллов и сотню мини-пирожных. Но основная программа, конечно, не еда. А напитки, дым и порошок для избранных.
Давид боялся этого вечера, так как от обдолбанного Тоши можно было ожидать всё что угодно, а его приглашённых друзей он вообще не знал, вдруг они ещё хуже? Он уже придумал, как себя будет вести. Как только гости пожалуют, он спрячется и будет весь вечер сидеть как мышь. И спрячется он не в своей комнате и не на кухне, а на втором этаже, в кабинете Юрия Владимировича. Кабинет, конечно, был закрыт, и ему входить туда было строго-настрого запрещено, но Давид знает, где хранятся ключи от второго этажа, ему Карина показала. Вот он сядет там под министерски-важный стол, за которым мэр вовсе не работал, а восседал, изображая из себя грозного начальника, засыпал, пересматривая какие-то глупые журналы, в лучшем случае прочитывал речи, которые готовили ему спич-райтеры.
И всё в начале шло, как Давид и задумал. Конечно, псих велел одеться по-уродски: колготки, юбка в клетку и кожаный корсет и, разумеется, сумасшедшие фиолетовые шузы. Тоша самолично обряжал игрушку, сей ансамбль одежды родился после часовых экспериментов над испуганным Давидом, который сопровождался щипками, шлепками и щекоткой. Сам же хозяин нацепил жутко навороченные чёрные джинсы и тёмную облегающую рубашку с леопардовым рисунком на отвороте. Во время приготовлений Антон интимно «обещал» Давиду пригласить его на танец и велел быть только в пати-комнате, всячески угождая его друзьям. Что под этим имелось в виду, осталось непонятым, так как Давид блистательно провернул операцию «исчезновение» в самом начале кутежа. Он вместе с Антоном спустился, как только открылись ворота для машин, так как псих держал его за юбку. Но когда начались рукопожимания и обнимания с завалившей в грохочущий дом компанией, Голиков выпустил из рук клетчатый подол, а Давид юркнул в гардероб, услужливо подхватив латексный плащик крашеной нифмы, зарылся там в одежды, а как только толпа двинулась наверх, выскочил, открыл маленькую узкую дверь кладовки, где горничная хранила всякие приспособы, подковырнул шпилькой несерьёзный замочек на висящем ящичке, и вот они – связки ключей и ключиков. Снял плоский небольшой ключ со второй связки, всё закрыл и побежал на второй этаж.
Здесь, в кабинете – прохлада и сумрак. Шкафы с бесполезными для мэра томами законов напоминали толстых пэров с золочёными эполетами, безнадёжно забытых в век информационных технологий. Широченный стол, наверняка тяжёлый как рояль, непоколебимо стоял на львиных ножках, надёжно скрывая странного подростка в короткой юбке, колготках с неровным швом и тугим корсетом, выдавливающим цыплячью кожицу своими перетяжками. Давид снял фиолетовое убожище с ног, ослабил корсет и сел по-турецки, подкатив поближе барское кресло. Он напряжённо слушал, что там делается за дверью. И сердце застучало предательски громко, когда он услышал, как Антон недовольным голосом кому-то говорил:
– Куда он мог деться? На кухне посмотри! Урою с-с-суку! Нет, наверху его нет. Эй, Макс, ширево – обторчаться! Я оценил! Я тут тебе что хочу сказать…
Ещё через какое-то время шёпот прямо около двери кабинета:
– Наружка что?
– Он не выходил! Сто процентов! – Давид узнал голос «мил человека».
– Блядь! Хрена ли вам платят, что вы не можете сучёныша мелкого найти? На этом этаже? Ключи на месте?
– Да. Ключи висят там, где висели, на месте. – Давид возблагодарил Бога, что тот его надоумил не брать всю связку, а лишь снять нужный ключ.
– Чердак! Туда дуйте!
И голоса опять исчезли, только ритмичный бумкающий звук драм-установки, одинокие визги, изредка бегающие по лестницам шаги вверх-вниз. Давид решил, что ему удалось. И плевать, что наверняка после вечеринки его изобьют, главное – не быть на глазах толпы и не позориться сейчас. Сколько он так просидел, напрягая спину и навострив слух, неизвестно. Но с каждой минутой тревога успокаивалась. Потом он стал осматриваться, «ходить пальцами» по ножкам кресла и по частям стола. Высунул нос, отодвинул кресло. Попробовал открыть ящики стола. Открылось два из трёх, в одном аккуратной пачкой газетные вырезки с фотографиями и упоминаниями о его первейшестве, две пачки шоколада, пилка для ногтей, штопор. В другом журналы с голыми тётками, какие-то таблетки, пачка сигарет, флешки, пульт от кондиционера, чёрный блокнотик, где на каждой странице были подписаны месяца и небольшой столбик цифр. Закрыв ящики, уныло обозревая подстолье в полутьме, Давид вдруг обнаружил в углу столешницы, с нижней стороны, квадратную кнопочку. Подполз. Ничего не написано. Страшно захотелось надавить. Мальчишка боролся с собой пару минут. И всё-таки детское любопытство взяло верх. Он зажмурился и нажал.
Никакой сирены или взрыва не последовало. Только мягкий шум в дополнении того, что бухал сверху. Ш-ш-ш-с… Давид на четвереньках выбрался из-под стола, прищурился и всё-таки разглядел в тёмной комнате перемену. Там, где ещё недавно висела картина в золочёной раме с изобильным натюрмортом, был проём, а картина открылась наподобие дверцы. Давид встал и, прижимая к себе фиолетовые ботинки, на носочках подошёл к окошку. Железная дверь с круглой ручкой и семью маленькими квадратиками с мигающими точками внутри. Клавиатура с цифрами и кнопками «Block» и «Enter». Сейф. Сообразительный мальчик поставил ботинки на пол и вернулся к столу. Достал блокнотик. Во всех месяцах, включая август, по четыре ряда цифр, а в сентябре и последующих три. Ага!
Совершенно не думая, что за такими действиями может следовать катастрофа, забыв, что его разыскивают по всему дому, Давид стал нажимать поочерёдно семь цифр из столбика «август». Вместо точек отражались зелёные 3349021. И теперь «Enter». Дверка слабо пискнула и загудела. Давид дёрнул за круглую ручку, сейф открыт.
– Вот дурак! – восторженно прошептал юный медвежатник, явно имея в виду не себя. Заглянул. И глаза расширились. В глубине сложены стопки, перетянутые бумагой – деньги! Тут же какая-то толстая папка. Несколько шкатулок разной формы. Но самое страшное на нижней полке – пистолет! Вещичка старухи с косой! Давид испугался и захлопнул дверцу, ткнул в «Block». Зелёные цифры исчезли, и в квадратиках опять замигали точки. Держась за ребро золочёной рамы он вернул картину в изначальное положение. Прижал и… ш-ш-ш-с – она намертво преградила путь к сейфу. И Давид завороженно стал разглядывать на холсте потные виноградины, золотые яблоки, целлюлитные груши, скрюченные листья и почему-то дохлую рыбу с удивлённым глазом. Так и стоял, уставившись в рыбий глаз. Пока от двери не послышался скрежет замка, она распахнулась, выливая на стоявшего у картины мальчишку сноп света.
– Что ж ты делаешь? Зачем нарываешься? – Это «мил человек» – руки в боки. Он надвигался на Давида, и было уже невозможно спрятаться и исчезнуть. Поскольку за шкирку было не ухватить, охранник больно взялся за шею, подобрал с явной брезгливостью с пола уродливые боты и поволок пропажу «в люди».
Люди не сразу заметили новичка с охранником, так как угар всех приготовленных средств увеселения плюс заводящая музыка уже притупили восприятие реальности для большинства присутствующих. «Мил человек» толкнул парня в корсете и в юбке прямо к пуфу, на котором полулежал Антон и девица восточного вида в блистающем зелёном платье. Будучи в колготках Давид поскользнулся и свалился носом в навороченные джинсы.
– Вау! – тут же заорал, перекрикивая бит, Антон, отталкивая от себя девицу с размазанной губной помадой. – Господа! Мой сучёныш обнаружился! – и в сторону охранника: – Пшёл!
Антон, лицо которого казалось неестественно белым, а глаза неестественно чёрными, кривя рот и перебирая пальцами, подскочил к упавшему мальчишке и, никого не стесняясь, пнул прямо в живот. Рывком поднял корчащегося парня и кинул о ближайшую стену, стал наносить ему удар за ударом. Кроме цветобликов, гонимых агрессивным драммом, никто не двигался, все гости – пьяные, укуренные и не очень – застыли. Хозяина остановил только вопль девицы в белом костюме, на которую брызнула кровь с лица Давида:
– Анто-о-он! Ты чо наделал?
Садист опомнился, оглянулся на неё, поднял руки вверх, как победитель на ринге, безумно оскалился и заорал:
– Йо-ху! Будем играть! Вот моя игрушка! Звать… э-э-э… Никак! Пол? – он подскочил к размазанному по стене Давиду и задрал юбку. – Мальчиковый пол! Возраст? Нежный! Сорт? Высший, из красавчиков! – Он вцепился в подбородок жертвы и покрутил его головой. – Щас не очень, конечно, симпатичный, но мы поправим! Люсь! Дай-ка свою чёрную помаду! Сделаем из сучёныша богиню чернососку! – Ему кто-то подал помаду, и тот, грубо нажимая на губы и размазывая по опухшему и окровавленному лицу тёмный жирный палец, выдавил всё, что было в футляре. – Йо-хо! Ну-ка! Танцуй для нас, котёнок! – И оттолкнул Давида от стены в центр комнаты. Тот еле удержался, но стоять было трудно, он стал медленно сгибаться, чтобы лечь, и будь что будет.
– Куда? Никто команды «лежать» не давал! Танцев, значит, не будет?
– Тоха, харэ, нафига нам его танцы? – вдруг подал голос один из парней. – У нас вон девули есть!
– Не, Макс, понимаешь, он не въезжает, что я его хозяин! – возмущённо ударяя себя в грудь, орал Антон. – Его наказать надо!
– Наказал уже, противно смотреть! – По-видимому, этот Макс был равным по крутости Антону.
– А мы шоу сделаем, и будет не противно! – Антон опять пихнул избитого парня к стене, выбежал из комнаты и мигом вернулся назад. В руках у него был большой круг мишени для дартса, что висел бесполезно в комнате Давида. Антон покрутил мишень, выругался, откинул её в сторону, оставив в руках только пучок дротиков. – А будем мы тебя, краля, дротить! Йо-ху! Стена нормальная, гипсокартон пористый, ткань сверху! Нормалёк! Ну-ка, встань вот так! – Он прижал Давида спиной к стене. Расправил руки, как на распятие. Поднял голову. – Смотреть на меня! Не дёргайся! Господа! Шоу начинается. Наша мишень ничего не боится! Я стреляю первый! Внимание!
Псих отошёл от распятого у стены, измазанного кровью и помадой Давида, отсчитал четыре больших шага, вытащил дротик, взялся как положено, тремя пальцами, прищурился, усмехнулся и метнул… Давид не успел отреагировать, реакции вообще тормозились. Дротик воткнулся прямо рядом с ухом. Девчонка в зелёном платье заулюлюкала и захлопала в ладоши. Ещё «выстрел». Дротик воткнулся, но выпал прямо под рукой избитой мишени. Последний, третий дротик. Бросок! И игла больно укусила Давида в ребро. Но кожаный корсет сыграл роль гламурного бронежилета против иголок!
– Мои двадцать очков! – опять заорал Антон. – Следующий?
– Давайте я! – томно заявилась Люся. Неровной походкой подошла к тому месту, с которого стрелял первый, получила из его рук дротики. Прицелилась… Всхлип! На шее кровь, кулаки сжимаются, колени трясутся… А все охнули, кто-то взвизгнул. Второй дротик застрял в складках юбки, не долетев до тела. Третий… Метнув, Люська крикнула, как будто ожидала эйсовый удар. Игла впилась в щёку… глубоко… больно… страшно… не кричать… Но Давид не смог стоять прямо, сжался, руки к лицу, вытаскивает дротик, задыхается, от боли, от обиды, от ненависти…
– Руки на место! – крик садиста. – Следующий! По глазам только не стреляйте. Кто наберёт тридцать очков, тот победитель! Эй, сучёныш, встал правильно!
Был третий, четвёртый, пятый, шестой. Потом опять метал Антон. Кровь уже была и на плече, и на локте, и на бедре, и на груди, и на подбородке, ещё раз на шее, ещё раз на щеке. Большая часть гостей не принимала участия: по разным причинам. В большей степени из-за состояния нестояния, а не в виду гуманизма. Ди-джей сидел, скорбно опустив лицо и руки, не мешая однообразному ритму долбить монотонно, не миксуя, не импровизируя. Часть толпы и не замечала этого, трансово двигаясь, раскидывая руки и кружась друг вокруг друга. Уголок издевательств был в стороне от этого действа.
Вызвался метать и Макс. Похоже, он ничего не принимал. Жёстко выхватил три дротика, измазанные кровью, из рук Люськи, которая собиралась стрелять второй раз. Отошёл ещё на шаг назад. Бросок – дротик торчит параллельно полу близ уха. Бросок – игла тукнула рядом с другим ухом, накренилась, но удержалась в стене. Бросок – стрелка полетела выше, почти в лоб, но нет, впилась в стену над самой макушкой парня.
– Йо-ху! Победитель, Ма-а-акс! – опять вопль Голикова.
– Всё! Закончили! Я победил и финиш!
– Блин! А я хотела ещё! – заныла Люська.
– Хватит, я сказал! Я победил, мне решать! – Макс подошёл к Давиду, подхватил его за подмышку и поволок вон из комнаты. Антон за ними, идёт и ржёт:
– Ты его как победитель трахнуть, что ли, хочешь? Нет, мне не жалко, ты друг, но он нихрена не умеет, поверь! Ну и типа того, он мелкий! Макс, ты куда его? Бархатов! Типа он мой сучёныш! Не твой, уха-ха! Вот меня вштырило!
Макс вдруг резко повернулся, чуть не уронив окровавленную жертву, и выпалил в широкие зрачки зло:
– А ты мне его продай!
– Нихуя! Не продаётся! – Антон неожиданно выпрямился, сверкнул совершенно трезвым взглядом, добавил совершенно неразвязным тоном: – Даже тебе. Он мой!
Антон перехватил висящее тело у Макса и утащил в небольшую комнату рядом, бросил на кровать. Наклонился над Давидом и прошептал:
– Ты думаешь, Макс был бы лучше? Он – пидор, я точно знаю. И поставщик дури. Я – лучший вариант для тебя, псинка моя. Но ты меня разочаровал сегодня! Не такие у меня были планы, ты испортил мне вечерину, сука! Дрыхни. Завтра зелёнкой намажем…
Он говорил что-то ещё, но Давид не слышал, он уходил, убегал, нет… улетал в звёздное небо, к зелёному человечку с присосками вместо пальцев, на планету к рассудительному лису и капризной розе, он несёт им за пазухой золотые яблоки, целлюлитные груши, потные виноградины и зеркального глупого карпа. Он слышал какой-то восхитительный протяжный звук пастушьей дудочки под тихий ритм, что настукивал ди-джей с серым лицом на круглой полосатой мишени. Красиво и грустно».
– 6 —
– Выбрали, что будете заказывать?
– Принеси мне эля большую и стейк из судака без гарнира, но с хлебом!
– Эля? Ты не на мотике, что ли?
– Давид, я… мне уехать нужно на пару дней.
Официант прищурился, пытаясь рассмотреть этот подвох в писателе, к которому он уже привык за три дня. Не нашёл. Тот смотрел на него снизу вверх открыто и доброжелательно.
– Ну и вали!
– Эй-эй! Я же вернусь. Просто надо.
– И куда?
– Э-э-э… к брату.
– Кто у нас брат?
– Он… э-э-э… ну…
– Слишком много «э». Не говори, не моё дело. Судак с соусом?
– Давид, мой брат, он филолог, мне нужна его помощь.
– Он живёт не в Москве?
– Н-н-нет.
– А в Москве филологов нет. Ну-ну.
– Ты мне не доверяешь?
– Доверяю, но думаю, что не стоило бы.
– Дурак. Жди меня послезавтра, с работы встречу.
Не то чтобы Давид ждал Сергея. Он ждал последствий своей неосторожности. Всю дорогу с работы озирался, дома не мог заснуть. Потом обнаружил, что Сергей оставил у него сумку с вещами. Абсолютно не церемонясь, вытряхнул всё из неё. Джинсы, носки, футболки, провода, книжка «Автор неизвестен», бритва в коробочке, карта Москвы, записная книжка. В ней незнакомые фамилии, номера телефонов, какие-то цифры, много номеров под какими-то закавыченными названиями: «подозрительный», «главный», «она», «болтун», «сторублёвик», «сторожиха». Из книжки выпала фотография, на которой мужчина, уже немолодой, улыбается, ровные зубы, волосы торчком, глаза за очками… ореховые. «Это и есть брат, – понял Давид. – Старший. Сразу видно, что интеллигент. Фило-о-олог!» Больше ничего полезного он не обнаружил. Ноутбук Сергей взял с собой. Давид решил почитать «Автор неизвестен» и честно уснул под книжкой, убедившись, что стиль письма и некоторые словечки узнаваемы.
Весь следующий день парень убеждал себя, что беспокоиться не о чем. Ник был на выходном, и разговорчивый Пол развлекал его всю смену. Он подтвердил, что клиент с кривым носом разговаривал с ним в прошлый раз, выспрашивал о Давиде, более того, Пашка слышал, как он беседовал с Факаидисом. Что спрашивал, как давно работает официант Дейв, где работал раньше, доволен ли работодатель им… Пол сказал, что Сергей показывал хозяину какой-то документ, так как тот не особо хотел разговаривать с гостем.
Эта Пашкина информация опять растревожила Давида. И он даже решился пойти к Факаидису попросить у него расчёт – решился удирать от любопытства этого змея. Но хозяина паба на месте не было. А Борисовна подтвердила, что Безуглый довольно-таки известный писатель, хотя она «представляла его совершенно по-другому». Барменша даже попросила взять у него автограф, как только тот вернётся. Придётся ждать – обещал автограф.
Вроде успокоился. Но опять не спалось. Тени, образы, звуки, запахи навалились и не дают сладко вытянуть позвоночник. Посредине ночи Давид вдруг вскочил, стал смотреть в окно, вышел курить на балкон. Потом сделал странное. Взял вилку и стал подкапывать землю у гигантского алоэ, что околючивало окно на кухне, что-то поддел, вытащил маленький целлофановый пакетик, встряхнул, размотал нитку, которая скрепляла его, и достал из грязного мешочка кольцо. Надел на палец. Немножко велико. Большой квадратный камень презрительно и пристально смотрел на растрёпанного парня. А тот хмуро отвечал ему. Посмотрели друг на друга. Парень оказался сильнее. Щёлкнул по бриллианту и сказал вслух:
– Пусть знают правду. Удрать успею.
Решительно запрятал в мешочек кольцо с жалкими листочками вокруг коварного, горделивого камня и зарыл обратно в кадку. Выровнял землю. Примял её и полил алоэ из чайной чашки водопроводной водой.
На следующий день после маетной работы Сергей, как и обещал, встречал Давида на «мухе». Парнишка выглядел более уверенным и решительным, а писатель, наоборот, подавленным, хотя и старался придать лицу счастливое выражение. Сказал, что не выспался, что в поезде писал, что пришлось встречаться с неприятными людьми, что брат ворчал, но что всё равно был рад видеть. И действительно, по приезде «домой» Сергей сразу свалился на свой диванчик и отказался от ночной трапезы, разрешив Давиду читать и править текст курсивом на ноутбуке. Сам же засопел и, не шевелясь, пролежал в позе падения всю ночь, пока прототип его героя, освещаемый неживым светом монитора, вчитывался в новый текст. Иногда останавливался, отрицательно мотал головой и начинал работать мышью и клавиатурой так, как будто он с кем-то сражался в странной электронной игре, где слова – войны, пробелы – секреты, точки – выстрелы.
«В новом классе никто, казалось, не обращал на него внимания. Никто не спросил его первого сентября, что за ранки у него на щеке и шее. И сейчас, спустя три недели отсутствия, никто не поинтересовался, чем же болел новенький. Классная руководительница – пожилая математичка Вера Ивановна – даже справку не потребовала. И Давиду представилось, что тут все обо всём знают, а это позорно, а это значит, сейчас будут шпынять, унижать, издеваться, как над слабым – так, как принято в детском доме. Он ожидал от каждого заговорившего с ним презрительного тона, брезгливого взгляда.
От некоторых он действительно замечал косые, пренебрежительные взгляды, дважды слышал, что в спину несётся шёпот: «Голиковский приблудок, голодранец». Он готов был драться, вцепляться в горло безоглядно на силу обидчика, но серьёзных поводов всё-таки никто не давал. И вообще, Давид очень скоро оценил гимназию: хоть учиться здесь было трудно (из-за всех горестных обстоятельств своей жизни он очень много пропустил), но это было место, где полдня он не видел психа. Гарантированно не видел. Ну и что, что не было друзей. Ну и что, что французский язык казался абсолютным кваканьем и никак не давался. Ерунда даже то, что на уроках физкультуры его не брали в свои команды мальчишки из класса – оказалось, что он просто не знает правил спортивных игр, не умеет водиться с мячом, делать точные передачи, не добрасывает мяч с линии подачи через сетку да и просто с визгом отскакивает от кручёного мяча, летящего прямо на него. Тот ещё игрок! Гимнастика ещё не началась, лыжи и коньки тоже ещё впереди, но волейбол и баскетбол были для него непостижимы.
Сидел он в классе за партой с девочкой Милой, маленькой и тихой, как и он сам. Только она была отличницей, на уроках не бездельничала, записывала всё, что положено, слушала внимательно, робко переспрашивала непонятные моменты лекций, педантично вела дневник. Но списывать не давала. Когда Давид вытягивал шею и типа незаметно заглядывал к ней в тетрадь, она наклоняла плечо, горбилась, отодвигалась к краю парты. Дружить не получалось. Даже поболтать с ней не удавалось.
Около месяца после «болезни» длился этот обет молчания вокруг него. К тому же Давид заметил, что двое парней – один безымянный из десятого класса, другой одноклассник, бугай Мансур Байрамалов – постоянно рядом. Похоже, что следят. Однажды Давид чем-то отравился и весь шестой урок провёл, невесело беседуя с унитазом. Так эти двое почти синхронно ворвались в туалет посреди урока, запыхавшиеся, с выпученными глазами. Явно искали его. Мансур, увидев синюшного Давида, тут же вышел, и было слышно, как он говорит по телефону:
– Нашли… Блюёт в тубзике… Не знаю… Не отпустим… Ага, пораньше…
За ним чудесным образом приехали раньше, а тот другой – безымянный десятиклассник – практически за шкирку уволок его из туалета в гардероб и лично сдал охраннику Голиковых, что прикатил так внезапно.
Однажды «опекунов» у Давида прибавилось. Он, как обычно, сидел на физике, безнадёжно вытягивая шею в сторону Милкиной тетрадки, как вдруг отличница вместо того, чтобы отвернуться, закрыть тетрадь с ответами, левой рукой неловко пододвинула Давиду длинный листочек. Записка? Давид недоумённо раскрыл её. «На физре вместо игры иди в девчачью раздевалку».
– От кого это? – прошептал он, не поворачиваясь к соседке. Та чуть заметно пожала плечами. – А это точно мне? – ещё раз обратился он к Миле. Та кивнула головой, делая вид, что увлечённо решает задачку. – Ми-и-ил! Ну от кого? – та не успела ответить, так как Давида вызвали к доске и он пошёл позориться.
Давид не особо раздумывал: идти – не идти. Ничего хуже Голиковых с ним случиться уже не может, рассуждал он, а там вдруг друзья обнаружатся… Поэтому, как только закончилась разминка и парни поделились на команды, он сначала уселся на скамейку поближе к выходу, а минут через пять улизнул в пустующую девчачью раздевалку от погрузившегося в азарт игры Байрамалова. Там на подоконнике сидел парень. Это был ученик из параллельного класса. Увидев Давида, он спрыгнул и обошёл вокруг, внимательно рассматривая мальчишку. Показалось, что у парня какая-то знакомая внешность.
– Хм… Значит, ты и есть Давид Боркович? – тихо спросил он. И голос тоже показался знакомым.
– Да. Я Боркович. Зачем звал?
– Меня зовут Илья, – игнорировал прямой вопрос парень. – Хочешь, значит, свалить от Голиковых?
Давид замолчал.
– Почему? Из-за Антоши? Или ещё из-за чего?
Отвечать не хотелось, тем более что не ясно, чем это закончится.
– Хм… молчишь? Из-за Антоши! – уверенно определил парень. – Мне Макс ничего не рассказывает, но тут и дураку понятно, что Голиков – причина причин.
– Макс? – вырвалось у Давида, и он понял, почему парень показался ему знакомым. Он был похож на того парня, что «выиграл» его на вечеринке. На Макса. – Он твой брат?
– Да. Старший.
И тут у Давида вырвалось ещё более неожиданное:
– Он правда пидорас?
– Чо-о-о?! – У Ильи округлились глаза, он схватил более мелкого соперника за футболку и стал трясти: – Ты чо? Это кто тебе сказал? Да я… Да я тебя щас! Да я за брата! Какого лешего ты…
– Я просто спросил, – вдруг засмеялся Давид, – нет так нет! Это мне Голиков сказал.
Илья оттолкнул Давида от себя, сузил глаза и прошипел:
– Этот псих просто завидует Максу. Не может им командовать, вот и бесится, болтая всякое. А придурки типа тебя повторяют. Ещё раз услышу!
– А Макс не спрашивал обо мне? – Давиду очень захотелось, чтобы тот высокий волевой парень вспомнил о нём, не забыл, а может, и помог.
– О тебе? С чего? Ты кто? Пуп земли?
– А он только пупами интересуется? – И Илья сильно толкнул остроумного сироту в плечо, да так, что тот полетел в угол, сшибая скамейку.
– Ты типа юморишь? Это ты получить хочешь? – крикнул Илья. – Так знай! Ты никому, кроме психа, не интересен! Это он тобой интересуется. Короче! Мне предложили деньги, чтобы я за тобой присмотрел. Не то чтобы миллион, но нормальные деньги. Так вот я тебе открыто хочу сказать, что деньги я взял (я ж не лох, чтоб отказываться от халявы), но караулить и выгуливать тебя не буду. Просто знай: шаг не по уставу – и тебе прилетит не только от Антоши, но и от меня. Причём я сам бить не буду – не приучен, есть кому этим заняться. Понял, сопля?
– А если я сбегу и меня не найдут, что тебе будет? – смело улыбаясь из угла, спросил Давид.
– Мне? Ничего. Это вон Мансурчику и Димону нагорит. А мне ничего не будет, за мной – семья! Понял? А вот тебя в этом случае разыскивать будут не только ищейки Голиковых, но и отцовские люди. Уверяю тебя, они проворнее.
– Хм… если ты весь из себя хозяин жизни и «за тобой семья», что ж ты на такую гнусную копейку позарился? Не стрёмно тебе за мной, приблудышем, следить и получать какие-то крохи?
– А не нужно меня брать за яйцо с колокольчиком! Если мой отец богат, это не значит, что заработать самому позорно, я кровососом не буду. На свой карман я сам зарабатываю. Мне незападло было на свалке летом работать и брату помогать… Понятно? Тем более я ни за кем не собираюсь следить. Я просто тебя оповестил.
– Как вы меня задолбали все, – тихо сказал Давид. – Хоть бы один нормальный человек… так нет, все ублюдки…
Илья пристально посмотрел в угол, где сжался этот упёртый мелкий Голиковский опекаемый. Увидел светлые голубые ненавидящие глаза и сжатые у шеи кулаки. Передумал вновь орать и демонстрировать силу. Пошёл к выходу, повернулся:
– Нормальных много, просто ненормальные сильнее и их лучше видно.
Так Давид познакомился с Ильёй Бархатовым. Он выяснил позже, что тот хотя и был таким же мажором, как Антон, но меру знал. И действительно летом работал на городской свалке сортировщиком. Недругов у него не было, боялись, несмотря на то, что славы бойца за ним не водилось да и как отморозок он себя не вёл. С учителями был корректен, техничкам и официанткам не хамил, в школу всю осень приезжал на обыкновенном велике, никаких золочёных паркеров или плащей от Готье он не выпячивал. В общем, он и был нормальным, пусть и сыном первого мафиози города.
Через пару дней, уже не шифруясь, Илья подошёл к Давиду на перемене, отвёл к окну.
– Мне Макс рассказал. И в общем так… Я за месяц получу деньжат за тебя, и ты можешь рвать когти. Только продумай всё нормально. Может, я и помогу чем. Всё, топай!
Впервые за три с лишним месяца житья у Голиковых у Давида было хорошее настроение, проснулась надежда. Он стал мечтать, что сбежит и братья Бархатовы обязательно помогут. Даже Антоша заметил блеск довольных глаз.
– Это что за лыба? У тебя праздник, а я не знаю? – спросил псих, подозрительно рассматривая свою игрушку, когда они обедали. Естественно, Давид независимо не ответил, продолжая наворачивать умопомрачительный грибной суп от Карины. – Эй, псинка! Глуховатый? Не тявкнешь даже в ответ?
Что нашло на Давида? Наверное, предчувствие свободы. Оно сильнее, чем сама свобода. Он посмотрел решительно на Антона и показал «фак». У Голикова на мгновение отвисла челюсть. Пауза перекрёстного зависания: один в шоке от самого себя, другой потрясён видом маленького наглого пальца. И… взрыв эмоций. Давид резво сорвался из-за стола, толкнув его и опрокидывая и свою, и Тошину тарелку с супом. Грибы и сметанная жижа позорно заляпали пузо офигевшего хозяина дома. Куда бежать? Сначала вокруг стола, метая во вмиг осатаневшего Антона всё, что попадалось под руку, потом на лестницу, наверх, на второй этаж по кромке этажа, роняя цветочный горшок. Антон превратился в леопарда. Прыгал за зайчишкой через три-четыре ступени, уворачивался от летящих в него предметов, почти летел, вытягиваясь за этим трусливым тельцем, мягко падал, запнувшись о цветочную кадку. Пару раз Давид успел открыть какие-то двери, и преследователь даже получил одной по лбу.
– Тварь! Стой! Я ж убью! – азартно кричал Антон и устремлялся за парнем на третий этаж. В пати-комнату, вокруг стойки, вокруг пуфов, хищник получает по голове мишенью, та переламывается надвое. Он прыгает, успевает схватить жертву за штаны. Давид падает, но со всей дури пяткой ударяет Тошу в нос. Тот наконец матерно взвыл, на лице тут же образовалось кровяное пятно. Отважный беглец вырвал ногу из вражеских ручищ и вчистил вон…
– Да-а-ави-и-ид! Мой пёсик! Моя лапуля! Моя куколка! Ты где? – Антон, размазав по лицу кровь и не обращая внимания на то, что вся белоснежная футболка в преступных пятнах, крадучись, сверкая безумными глазами, скалясь, обыскивал третий этаж. В шкафах, под кроватью, за диваном, за шторами, на балконе… У себя в комнате, у него, за зеркальными дверями в коридоре… – Где же мой куклёнок? Где ты, тварь? Не лучше ли тебе самому выйти?
Антон застыл. Прислушался. На цыпочках прокрался в коридор в один угол, в другой. Вдруг на лице довольная улыбка. Он подбежал в тупик коридора к лестнице, что вела на чердак. Приложил ухо к узкой дверце. Улыбка стала ещё шире. Он кивнул самодовольно каким-то своим бесам и …раз… резко открыл створку двери.
